...ну а что – вот представь – что б если вдруг лазурными стали травы, а зелёными стали – песни?
Название: Последнее лето
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления, в различных комбинациях.
Рейтинг: R
Жанр: ангст, семейная драма, романс.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.
Главы 1-5 несколькими постами ниже
Главы 6-12
«…после чего провёл два года на службе у дамьё».
«Чего-о-о? Какого ещё дамьё?»
Мадара отложил листок, потёр глаза, потом прочитал предложение снова и, наконец, понял, что, очевидно, имелось в виду «даймё».
«Хоть бы без ошибок научились писать, что ли».
Он зевнул.
Да уж, чтение этих бумажек и в самом деле оказалось занудством, какое поискать.
Но — сам же хотел ответственную работу. И Наруто-сан её ему предоставил — такую, о которой он раньше и мечтать не смел: решать судьбу большинства новоприбывших и даже некоторых хорошо знакомых ему шиноби, присваивая ранг их миссиям и оценивая итоги выполненных заданий. Их карьерное продвижение зависело от того, с каким настроением он поднялся с утра с кровати — точнее, с футона.
Мадаре было приятно.
С того дня, как его мать появилась в доме Хокаге, заплаканная и дрожащая, прошёл почти месяц. Тогда Наруто заперся с ней в кабинете, и они разговаривали почти час, после чего Сакура вышла, и глаза её по-прежнему блестели от слёз, но она чуть улыбалась и сказала Хокаге: «Спасибо».
А Наруто, как ни в чём не бывало, спросил у Мадары, какую еду тот предпочитает, и не против ли он, если по воскресеньям это будет всё-таки рамен.
Учиха понял, что это было приглашением остаться.
И принял его — потому что ему действительно хотелось.
В последующие дни он не раз жалел об этом, ругаясь без конца с Тобирамой и Хаширамой и будучи вынужден поступиться некоторыми своими привычками — например, слушать громкую музыку. Дома отец не позволял ему, но Саске обычно приходил за полночь, а здесь была Хината-сан, и хотя она, пожалуй, и слова бы ему не сказала, было неудобно.
Однако мысли о дневнике и маленьком слепом Учихе перестали его мучить, и ночные кошмары — тоже.
Мадара всё так же ходил на миссии, а в свободное время шатался по деревне один или с Тобирамой, однако теперь по утрам он проводил пару часов в кабинете Хокаге, разбирая отчёты, а вечером ужинал вместе со всеми, и это было так странно и непривычно — что за столом собиралась вся семья.
Он бросил курить — просто не хотелось, а к концу месяца понял, что скучает по брату.
Что бы там ни было, и как бы Изуна ни раздражал его своей глупостью и беспечностью, всё-таки они с детства были вместе, и теперь его присутствия не хватало даже на физическом уровне: Мадара не скучал и не томился, однако чувствовал, что что-то не так.
Он знал, что команду его брата курирует девушка Хаширамы. Когда он услышал об этом, то был шокирован — Изуми имела звание джунина, которое позволяло ей быть наставником генинов, однако обычно никто в таком возрасте не стремился брать под свою ответственность малышей. А она, по слухам, сама попросила… Хаширама наверняка знал подробности, однако упрямо молчал. Их отношения вообще катастрофически испортились после той незабываемой драки. Мадара не мог простить Хашираме унижения, которое испытал, упрашивая его прийти на встречу с Изуной, а тот ему, очевидно, — шрама на щеке, который не желал заживать, и кошмарных видений, подаренных шаринганом. Что это были за видения, Мадара не знал и знать не хотел.
Они разговаривали друг с другом: «Не подашь мне соль?» — «Да, конечно», и ссору вслух не упоминали, однако всем было ясно, что былой дружбы не вернуть.
Зато с Тобирамой, наоборот, наметился некий сдвиг. Тот, похоже, серьёзно воспринял слова, сказанные Мадарой во время ночной истерики, и теперь, по крайней мере, честно старался называть его по имени — хотя бы иногда.
Это было жутко забавно — смотреть, как он кривится и морщится, поправляя себя: «Учи… Мадара», ну и в целом приятно — слышать своё имя.
Оставалось только выяснить отношения с братом.
Впрочем, «выяснить» — это было громко сказано. Что он ему скажет? «Я в ярости, потому что родители любят тебя больше, чем меня»? Он не знал — и откладывал встречу.
А потом прошёл случайно мимо Академии и увидел брата на качелях, одиноко читавшего какую-то книгу. Внутри что-то кольнуло, и он подошёл ближе.
Изуна заметил его и поспешно сунул увесистый том в рюкзак; на щеках у него проступил лёгкий румянец. У Мадары промелькнуло нехорошее подозрение: что это за книжка такая, уж не из серии ли «Приди, приди, рай»? Правда, обложка была не похожа, но братец так подозрительно покраснел…
Изуна встал с качелей, и Мадара заметил, что он стал ещё выше. Да и вообще как-то изменился — особенно взгляд, который стал более печальным и глубоким что ли, и напомнил ему… взгляд Хинаты-сан, вот чей. Вот только что общего могло быть у его глупого маленького брата и жены Хокаге?
— Что дома? — спросил Мадара без предисловий.
Обычно Изуна любил подробно рассказывать о своих впечатлениях или наблюдениях, однако сейчас он ограничился простыми формальностями: да, всё нормально… нет, мама с папой не ссорятся…
А потом спросил:
— Почему ты ушёл?
Мадара присел на качели, посмотрел в сторону леса, на верхушки деревьев, зажигавшиеся золотисто-багряным отсветом заходящего солнца.
— Да просто так. Достало всё. Семейка эта… У Хокаге лучше. — Он усмехнулся. — На то он и Хокаге.
— Хокаге...
Солнечные лучи позолотили на миг и глаза брата, а может, это так ярко вспыхнул в них интерес. Голос Изуны, до этого ровный и бесцветный, зазвучал взволнованно, и сам он тоже весь ожил, как будто в бледную акварельную картинку добавили густого ярко-алого цвета.
«А он ведь будет страстным», — внезапно подумал Мадара и понял, что в очередной раз проиграл спор Тобираме. Тот знал, что лучший друг неадекватно реагирует на любые упоминания слов «Изуна» и «секс» вместе, и неизменно пользовался этим, чтобы вывести Учиху из себя.
— О-о-о, наш малыш Изу натворит ещё дел из-за любви и страсти, вот увидишь, — многозначительно ухмылялся он, и Мадара жутко бесился.
— Какая любовь?! Какая страсть?! Что ты вообще несёшь? — возмущался он. — Ему двенадцать лет!
— Да он и девственности лишится раньше, чем ты, — дразнил его Тобирама и с хохотом уворачивался от тумаков.
— Расскажи, как там у них, — попросил, тем временем, Изуна.
Братец всегда умел слушать жадно: про Академию, когда ещё сам там не учился, про экзамены, про миссии, про опасных злодеев и могущественных защитников, про далёкие земли и необычные техники. Не имея собственной жизни, он проживал чужие, о которых ему рассказывали, и проживал так, что рассказчик чувствовал себя центром мироздания и непобедимым героем. На фоне Изуны вообще легко было почувствовать себя всесильным — и это подкупало.
Поэтому Мадара, Тобирама и Хаширама наперебой расписывали ему свои приключения, не забывая присовокупить в конце: «Ну, пройдёт ещё немного времени, и ты будешь вместе с нами», чтобы он не обижался — однако в глубине души ни один из них не имел этого в виду. Малыш Изу оставался малышом Изу, как его можно было представить рядом с собой на миссии или заговорить с ним о чём-то личном, о чём-то взрослом? Нет, гораздо приятнее было наслаждаться его восторженным, изумлённым взглядом.
Но не вечно же тешить самолюбие за счёт глупого маленького брата; Мадаре это, в конце концов, надоело — он жаждал большего.
Теперь его амбиции были в некоторой степени удовлетворены — сам Хокаге доверил ему судьбу своих подчинённых! — и, глядя Изуне в глаза, Мадара внезапно вспомнил то детское чувство «Я — герой!», которое возникало раньше, даже если он рассказывал брату всего лишь про контрольную в академии.
— У них… легко, — ответил Мадара на его вопрос, не зная, как ещё описать то чувство, которое возникало в доме у Наруто-сана. Нет, проблемы у него были и там — да хотя бы тот же Хаширама, который его раздражал — однако они, скорее, добавляли жизни остроты. Тяжесть вечной глухой озлобленности на весь свет, мучившая его в родительском доме, внезапно рассеялась, и это было непривычно, как будто он смог, наконец, дышать полной грудью.
И дневник… Раньше при мысли о нём Мадара леденел, и на душе становилось так беспросветно гадко, как будто всё в жизни было потеряно, однако теперь, даже если он и вспоминал о нём вскользь, казалось, что это ерунда, давно забытые тайны минувших дней.
«Всё, что мне требовалось, чтобы получить то, о чём я мечтал наяву и во сне, — это отобрать у моего брата его красивые глупые глаза».
Взгляд Мадары, почти против воли, скользнул по лицу брата, по его девчачьим длинным ресницам.
Он бы никогда такого не сделал. Никогда.
«…сила и свобода, власть и могущество, даваемые Мангекьо Шаринганом».
А ещё откуда-то появилось вдруг слово, которого, он точно помнил, в дневнике не было: «Бессмертие».
Он отступил на шаг.
Изуна, поглощённый своими мыслями, ничего не заметил.
— А какие у них отношения в семье? Ну… у Хаширамы с Наруто-саном, например. Они не ссорятся?
Мадара встряхнул волосами, заставляя себя вернуться к реальности. Ощущение было такое, как будто он только что уходил с головой под воду и теперь вынырнул и не может прийти в себя.
— Отношения… — повторил он, подумав мимоходом: почему брата это волнует?
Впрочем, ему хотелось отвлечься, и он начал рассказывать.
Рядом с отцом Хаширама становился забавным — почтительным, благоговеющим, почти что робким, и поначалу Мадара поверить не мог в подобную перемену: высокомерный Узумаки, который только и знал, что раздавать приказы — и вдруг такое подобострастное поведение. Он даже думал, что Хаширама над ним смеётся; подслушивал, надеясь его раскусить, но нет — тот и наедине с Наруто-саном разговаривал с ним не как с отцом, а как с Хокаге.
Правда, во все остальное время Хаширама был по-прежнему невыносим. Пару раз они просматривали вместе с Мадарой отчёты в кабинете Хокаге, и Учиха кипел от злости: Узумаки проверял за ним каждую бумажку, после чего спокойным и скучным голосом сообщал о найденных ошибках и неточностях. Вообще, он стал невероятным занудой, Хаширама; просто помешался на правилах. Ведь не всегда же был таким, с чего вдруг?
…Изуна дослушал брата, на миг опустил глаза, обдумывая услышанное, а потом снова посмотрел на него жадным взглядом и спросил про отношения Хаширамы с матерью.
Здесь всё было ещё сложнее. Хаширама часто не появлялся дома по несколько дней подряд, и если с отцом он постоянно виделся в резиденции Хокаге, то мать, как понял Мадара, не знала о нём вообще ничего. Иногда она спрашивала о старшем сыне у Тобирамы; тот отвечал неохотно, однако она всегда удовлетворялась его словами и не выпытывала подробностей — отворачивалась и глядела задумчиво в сторону.
Мадара был однажды в гостиной, когда Хаширама вернулся после трёхдневного отсутствия. Когда домой приходил её муж, Хината-сан вся расцветала и бросалась ему навстречу; когда появился сын, она тоже встрепенулась, однако сдержала себя и подошла медленно, остановившись на некотором расстоянии от него. Они действительно были похожи, однако рядом казались скорее братом и сестрой, нежели сыном и матерью: Хаширама был выше её на целую голову, а она выглядела довольно молодо, особенно в своих красивых нежно-сиреневых кимоно, расшитых райскими птицами и цветущей сакурой.
— Добрый вечер, — сказал Хаширама, склонив голову, и она улыбнулась, ласково и печально.
С ней он тоже разговаривал почтительно, и всё же совершенно не так, как с отцом — более холодно, более отстранённо. Хотя, задумавшись об этом сейчас, Мадара не мог бы сказать, что Хаширама мать не любит и общается с ней только из вежливости — скорее, между ними была какая-то странная преграда, причинявшая боль обоим.
Однажды Мадара, обнаружив, что уже неделю не курит, и почти что испугавшись по этому поводу, всё-таки вышел на террасу с пачкой сигарет и увидел Хашираму с матерью во дворе: они сидели друг напротив друга за летним столиком и молчали. На секунду Учихе показалось, будто он увидел картинку из прошлого, красивую гравюру, изображающую придворных даймё: сад был усыпан белоснежными лепестками яблони и бледно-розовыми — вишни, на матери было кимоно, на сыне — косоде, ветер развевал длинные волосы обоих.
Старший Узумаки сидел, выпрямив спину и церемонно сложив руки, будто на дипломатическом приёме; Хината-сан перебирала какие-то причудливые вещицы, разложенные перед ней на столе — разноцветные свечи, веера, расписные фонарики — и показывала их ему, не говоря ни слова. Хаширама так же молча брал их из её рук, внимательно разглядывал и осторожно клал обратно.
Мадаре казалось, что он видит сцены из какого-то сюрреалистического фильма.
Наконец, Хината-сан заговорила, и он облегчённо вздохнул — это нескончаемое молчание становилось невыносимым даже для него, однако те двое, похоже, просидели так уже не один час.
— Я хочу показать тебе ещё одну вещь, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Можно сказать, фамильную драгоценность.
Сын чуть кивнул ей, и она ушла в дом. Мадара притаился между деревянными перилами на террасе: взглянуть на сокровище клана было любопытно и ему.
Оставшись в одиночестве, Хаширама по-прежнему сидел неподвижный, как истукан. В каменной статуе Первого Хокаге и то было больше жизни, чем в нём в этот момент; однако когда мать вернулась с катаной в руках, глаза его сверкнули — это было заметно даже со второго этажа.
— Я знаю, ты предпочитаешь искусство войны, — сказала Хината-сан, протягивая ему меч. — Он принадлежал Кагамитару Хьюга, одному из основателей клана.
Хаширама встал, вынул катану из ножен и вытянул руку, глядя, как солнце отражается в начищенной стали, — а потом вдруг подскочил и скрылся среди яблоневой листвы. Секунду, нет, долю секунды спустя он уже стоял позади матери, а с неба падали, медленно кружась в воздухе, срезанные им цветки.
Мадара скривился: он терпеть не мог, когда Хаширама выпендривался.
Хината-сан повернулась к сыну.
— Ты по-прежнему лучший, мой мальчик.
— Да?
Тот сжал катану в левой руке, а пальцы правой, не отрывая от матери пристального взгляда, сомкнул вокруг острого лезвия. Хината-сан чуть заметно вздрогнула, однако глаз не опустила — смотрела на то, как он сжимал кулак всё сильнее и сильнее, не обращая внимания на кровь, заструившуюся между пальцами.
Хаширама не выдержал первым и отбросил катану в сторону; длинный рукав его косоде окрасился багровыми пятнами.
«А он ко всему прочему ещё и идиот, — подумал Мадара. — Как он печати будет складывать, поранив себе пальцы?»
Хаширама, тем временем, поднял катану и положил её на стол.
— Спасибо, — сказал он матери.
— За что? — тихо спросила она.
— За всё.
Тон, которым он это произнёс, был таким жёстким, что к нему куда больше подошли бы слова «ненавижу тебя».
Хаширама развернулся и пошёл к дому, однако на полпути вдруг остановился и сказал уже совсем другим голосом:
— Да, все эти вещи… — он кивнул в сторону стола с разложенными на нём веерами и фонариками, — …они красивые, мама.
Мадара из всего этого представления понял только то, что Хьюга жутко пафосны — впрочем, это он знал и раньше — и что Хаширама таит за что-то на мать обиду.
На секунду у него промелькнуло безумное предположение, но он тут же его отмёл:
«Нет, не может такого быть. Глаза-то у обоих синие…»
Всю эту сцену, за исключением собственных мыслей, он пересказал теперь Изуне, постаравшись представить Хашираму в наиболее невыгодном свете, однако маленький глупый брат его усилий, похоже, и не заметил: смотрел затуманившимся взглядом и явно витал в облаках.
Вечно он видел в Узумаки кого-то, вроде полубога.
Мадара почувствовал острый укол ревности.
— Ну, я пойду, — небрежно бросил он.
Развернулся — и так и прирос к месту, увидев последнего человека, которого ожидал здесь увидеть: собственного отца.
— Ты, — сказал Саске таким тоном, как будто встретил посреди деревни преступника S-класса, объявленного в розыск всеми пяти великими странами.
«Поражаюсь твоей наглости», — вот что он на самом деле имел в виду.
— Я, — ответил Мадара, усилием воли подавив в себе дрожь, поднимавшуюся от взгляда отца: холодного, яростного, ненавидящего. Нет, он больше не станет его бояться.
— Что ты здесь делаешь?
— С братом разговариваю. — Он смотрел ему прямо в глаза и говорил настолько вызывающе, насколько это было возможно. — Что, нельзя?
— Нельзя, — отрезал Саске.
— Да ну? — издевательски протянул Мадара. — Ты издал приказ, запрещающий мне появляться на улицах Конохи?
Чёрные глаза отца сузились.
— Предлагаешь мне это сделать?
— Чёрта с два! Ты не Хокаге, чтобы издавать приказ! А Хокаге тебе не позволит! — внезапно выпалил Мадара, сам не ожидая от себя таких слов.
Сказал — и внутренне содрогнулся: с чего он вообще взял, что Хокаге есть до него какое-то дело? К тому же, они с отцом лучшие друзья…
Однако Саске он из себя вывел — эта цель была достигнута. Лицо его расслабилось, но во взгляде бушевала такая ярость, что будь у него активирован шаринган — никого живого вокруг бы уже не осталось.
— Понравилось, значит, подбирать объедки со стола Хокаге? — спросил он притворно задумчивым голосом. — Ну, удачи. Видимо, ты только на это и годен. Пойдём, Изуна.
— Изуна, если ты пойдёшь сейчас с ним, то со мной можешь попрощаться навсегда! — заорал Мадара вне себя от бешенства. — Ты понял?!
Изуна посмотрел на них широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Нет. Не надо. Пожалуйста, — попросил он
— Пошли. — Саске положил руку ему на плечо.
— Я тебе сказал — пойдёшь с ним, меня больше никогда в жизни не увидишь! Выбирай — или он, или я!
«Если он выберет меня — что я буду с ним делать?» — мелькнула в голове запоздавшая мысль, однако остановиться Мадара уже не мог.
Лицо брата жалко искривилось.
— Изуна, — сказал Саске спокойно.
— Ну?! И с кем ты останешься? — выдавил из себя Мадара.
— Я… — младший брат опустил голову и глухо ответил: — С отцом.
Мадара похолодел раньше, чем осознал значение его слов.
«Нет. Не может быть».
Не думая ни о чём, он шагнул вперёд и влепил брату такую затрещину, что тот не устоял на ногах и рухнул на землю.
— Ты… предатель, — выдавил он, едва дыша от ярости. — Да больно ты мне нужен! Бесполезный, никчёмный… ничтожество! Ненавижу тебя. Пошёл вон отсюда!
Сам внутренне содрогнулся, ожидая, что отец его, как минимум, четвертует за то, что он сделал, однако отступить не мог — что же, показать, что он его боится?!
Однако Саске его не тронул. Не отрывая от старшего сына презрительного взгляда, он подал младшему руку, помогая ему подняться.
— Изуна, напомни мне вечером написать доклад Хокаге о том, что в этой части деревни водятся бешеные собаки. Посмотрим, что Наруто скажет по этому поводу, — произнёс он притворно задумчивым голосом и, подтолкнув младшего сына, отправился с ним вниз по улице.
До дома они так и не дошли.
— Мне плохо, — сказал Изуна, и отец усадил его на скамейку, опустившись на корточки рядом.
Голова у него болела так, что каждый вдох отзывался ударами по вискам; перед глазами всё расплывалось, и пару раз мелькала какая-то тень, заставлявшая его вздрагивать и покрываться ледяным потом.
После удара брата во рту до сих пор ощущался солоноватый привкус крови, но ещё сильнее был вкус горькой обиды.
В чём он был виноват?! Что он сделал?!
Разве непонятно было, как ему хотелось остаться с братом? Может, Наруто-сан и его бы взял к себе в дом?.. Быть там вместе со всеми, вместе с Хаширамой, вчетвером, как раньше… Соблазн был столь велик, что у него до сих пор всё внутри разрывалось от сознания упущенной возможности.
Вместо этого ему придётся вернуться в пустой холодный дом, откуда пропала даже атмосфера уюта, создаваемая раньше матерью — та продолжала заниматься домашними делами, готовить обеды, ужины, однако делала это настолько автоматически, что казалось, будто вместо неё им подсунули робота. С отцом они действительно больше не ссорились, но и почти не разговаривали, а спали и вовсе в разных комнатах.
Точнее, отец вообще практически не спал. Изуна часто слышал его шаги в коридоре — и это было даже хуже, чем рыдания матери в ту ночь, когда брат не вернулся домой. Из-за этого он сам не мог подолгу уснуть — а потом просыпался по несколько раз за ночь, иногда обнаруживая рядом Саске. Тот неизменно говорил ему, что всё в порядке, и Изуна притворялся спящим, мучаясь от невозможности перевернуться лишний раз на бок или поправить одеяло.
Утром начинался другой кошмар.
В его новом сенсее как будто уживались два разных человека, и оба казались одинаково ужасными. Во время тренировок Изуми была жестока и неумолима, похуже любого мужчины — она действительно обладала большим запасом знаний и умений и стремилась передать их своим ученикам, однако ни о каких поблажках, ни физических, ни психологических, и речи идти не могло, и Изуна, не привыкший к подобному отношению, чувствовал себя совершенно никчёмным.
Зато в остальное время Изуми словно отыгрывалась за эти часы, когда была холодной и безжалостной, и превращалась в воплощение женственности и материнского инстинкта: любила потрепать Изуну по волосам, назвать его как-нибудь ласково, обнять.
А ещё она была девушкой Хаширамы.
Всего этого было достаточно, чтобы превратить его жизнь в ад.
Единственным утешением оказались, как ни странно, книги.
Изуна никогда не был особенно охотлив до чтения — его воображению вполне хватало и того, что рассказывали о себе братья. Однако в то утро, когда он встретил Хашираму, по пути домой он обратил внимание на книжный магазин, мимо которого каждый раз проходил, даже не замечая вывески, и, чуть помедлив, спустился по лестнице внутрь.
Около прилавка на видном месте стояли стенды с литературой подешевле — комиксами, раскрасками, многочисленными романами под одним и тем же заголовком «Приди, приди, рай». Изуне захотелось полистать их — Тобирама любил эту серию, может, и Хаширама тоже? — однако вокруг толпились дети, читавшие мангу, и он прошёл внутрь, к книжным полкам, заставленным толстыми фолиантами.
Там было тепло и тихо, солнечно и спокойно; в столбах света золотились, медленно опускаясь на пол, пылинки. Изуна побродил между стендами, разглядывая разноцветные корешки и изредка проводя рукой по какому-нибудь роскошному, инкрустированному камнями переплёту. Он даже не решался вытащить и полистать одну из книг, настолько красивыми они выглядели. Впрочем, ему нравилось и просто стоять так — в одиночестве, вдыхая странноватый, но приятный запах типографской краски и чувствуя, как тревоги и волнения дня постепенно отступают на второй план.
— Заблудились среди лабиринта чужих иллюзий, молодой человек? — к нему внезапно подошёл, улыбаясь, старичок с длинными белыми волосами.
Изуна замер на мгновение, раздумывая, не является ли это обращение насмешкой: обычно его называли только «малышом Изу», ну или «мальчиком», если это были незнакомые люди. Смысла фразы он тоже не очень понял — однако улыбка у старика была добрая, и он неуверенно пожал плечами, подумав, что есть что-то приятное в том, когда тебя называют на «вы».
— Ищете что-то конкретное?
Вообще говоря, да — искал. Однако не скажешь же: «мне нужно что-нибудь про осенний лес»! Тогда его сочтут полным идиотом.
— Нет, я просто… — он замялся. — Не знаю. Может, стихи…
И тут же мысленно проклял себя: стихи! Да если это услышит кто-нибудь из его одноклассников — а возле стенда с комиксами толпилось немало ребятни — то над ним будут смеяться всей деревней. Стихи он читает… Нет, чтобы какой-нибудь «роман с приключениями» сказал или хотя бы «Приди, приди рай» — книжки Джирайи сам Хокаге читал, это было не так позорно.
Однако старику его ответ, похоже, понравился.
— Редко встретишь в наше время юного шиноби, увлекающегося поэзией, — добродушно сказал он, и Изуна мучительно покраснел, опасаясь, что эти слова мог услышать кто-нибудь ещё. — Могу я порекомендовать вам что-нибудь на свой вкус?
Он торопливо кивнул, надеясь побыстрее от него отделаться, однако старик, как назло, ходил между полками медленно, то и дело останавливаясь и разглядывая иероглифы на каком-нибудь корешке. Некоторые книги он вытаскивал, а потом ставил, даже не раскрыв, на место, некоторые листал, над некоторыми улыбался, над другими — неодобрительно цокал языком.
Наконец, он вручил Изуне целую стопку увесистых фолиантов.
— Здесь не только стихи, но и другие произведения, которые, смею думать, могут вам понравиться.
Да чего он к нему вообще привязался?!
Изуна торопливо кивнул и потащил книги на кассу, опасаясь, что в противном случае старик предложит ему что-нибудь ещё. К тому же, всё равно ведь собирался что-нибудь купить…
Потом мелькнула запоздалая мысль про деньги, и он пришёл в ужас: книжек было так много, и они были такие дорогие — однако было уже поздно. Минут десять Изуна стоял возле кассы, выгребая из карманов и рюкзака мелочь. Каким-то чудом, а точнее благодаря тому, что Сакура давала ему деньги на обеды на неделю вперёд, он всё-таки наскрёб необходимую сумму — и следующие шесть дней был вынужден голодать, потому что скорее умер бы, чем признался кому угодно, даже матери, что накупил книжек, в том числе со стихами.
Он и домой-то с трудом их дотащил — но потом его страдания окупились стократно.
Сначала он никак не мог заставить себя взяться за чтение; лишь к вечеру, убедившись, что снова не может заснуть, Изуна вытащил наугад одну из книг — это оказались не стихи, а какой-то исторический роман. Первые страниц пятьдесят дались ему с трудом — сказалось отсутствие привычки к чтению, однако он честно не пропускал даже самые скучные моменты, вспоминая слова Хаширамы.
«Я эти описания у одного поэта вычитал… или писателя, не помню».
А вдруг это был тот самый писатель?!
Промучившись часа полтора, Изуна неожиданно для себя увлёкся повествованием, а ещё через час позабыл обо всём не свете и полностью погрузился в мир тайных интриг и кровавых столкновений между кланами, происходивших на заре становления мира шиноби. Он видел перед собой благородных правителей и не менее благородных злодеев, хитрых помощников, бесчестных предателей и демонов-оборотней.
Оторвался от страницы он только тогда, когда от усталости начали слезиться глаза — и обнаружил, что за окном уже рассвело, и пора идти на тренировку.
В тот день Изуми была особенно беспощадна к его промахам и заставила его часов шесть без передышки отрабатывать метание куная, однако он воображал себя одним из героев романа, который в юности перенес много лишений и оскорблений, а потом отомстил всем своим врагам.
Вторая история, за которую он взялся, была довольно кровавой — вражда, ненависть, месть, убийства, жестокие пытки, и поначалу его слегка подташнивало от реалистичности описаний, однако он думал, что уж Хаширама-то, наверное, и не такое видел в миссиях, и заставлял себя читать дальше.
К моменту встречи с братом он заканчивал последнюю из купленных тогда книг, и рассказы Мадары упали на благодатную почву — его воображение, растревоженное прочитанным, мигом нарисовало сцены из романа с собственными героями.
Он видел их и сейчас, стоило закрыть слезившиеся от боли глаза.
— Это он!.. — зашептали вокруг, и люди расступились, освобождая ему дорогу.
Хокаге приподнялся со своего трона.
— Кто вы? — спросил он надменно.
Юный черноволосый и черноглазый воин склонился в приветственном, но не подобострастном поклоне.
— Позвольте вам представиться, Хокаге-сама: Учиха Изуна, глава клана Учиха, — сказал он с лёгкой улыбкой и протянул ему свиток, перевязанный алой шёлковой лентой. — Я пришёл с предложением заключить мирный договор между нашими кланами.
— Мирный договор!.. — изумлённо повторили вокруг несколько раз.
Жена Хокаге, сидевшая по правую руку от него, посмотрела на юного воина с ненавистью — однако тот с достоинством выдержал взгляд её тёмных глаз в обрамлении густо накрашенных ресниц. Говорили, что эта женщина с золотистыми волосами — колдунья, и именно она виновата в том, что Хокаге допускает стратегические ошибки и проигрывает в последнее время битву за битвой.
Учиха Изуна собирался освободить его от неё.
— Вы лжёте! — сказала женщина гневно. — Клан Учиха никогда бы на такое не пошёл!
— Я заставил их, — ответил юный воин невозмутимо. — Кого-то с помощью слов, кого-то с помощью оружия.
Обнажив свою катану, он взмахнул ею, и она со свистом рассекла воздух. Лезвие было покрыто бурыми пятнами крови — так же, как и тёмно-фиолетовое косоде воина.
— Она ваша, Хаширама-сама, — сказал Учиха Изуна, поклонившись, и протянул ему катану. — Как и моя жизнь.
…или лучше наоборот?
— Изуна-сама, ваше задание выполнено.
Никто и не надеялся, что ему это удастся: отбить с жалкой горсткой воинов нападение вражеского клана, насчитывавшего сотни и тысячи опытных шиноби. Однако Учиха Изуна ни секунды не сомневался в своём военачальнике.
— Я верил в вас, Хаширама-сан.
В синих глазах последнего промелькнуло что-то, похожее на смущение, однако правитель предпочёл этого не замечать и взмахнул рукой, жестом приказывая всем удалиться.
Хаширама тоже повернулся, однако его удержали за рукав.
— Останьтесь, — попросил правитель тихо.
— Как прикажете, Изуна-сама.
Военачальник опустился перед ним на колени и почтительно склонил голову.
— Я хотел бы отблагодарить вас, Хаширама-сан, — улыбнулся правитель. — Просите любую награду; я дам вам всё, что вы пожелаете.
— Моей единственной наградой будет всегда находиться подле вас, Изуна-сама, — жарко прошептал тот и коснулся губами его пальцев. — И у меня есть только одна просьба: простите мне мою дерзость.
Правитель не успел ответить — за дверьми внезапно послышались шум и крики, а потом в зал ворвалась группа вооружённых людей.
Хаширама вскочил на ноги, однако было уже поздно — чья-то стрела пролетела через всю комнату и вонзилась правителю в горло. Тот соскользнул с возвышения, на котором сидел, и упал прямо на руки своему военачальнику, снова рухнувшему на колени, чтобы его подхватить. Длинные чёрные волосы рассыпались по полу, алая кровь залила белоснежный шёлк, расшитый цветами и птицами.
Синие глаза смотрели на него с отчаянием и мольбой.
— Прошу вас, Изуна-сама… Прошу вас, потерпите немного, я не позволю вам умереть…
Правитель с трудом приподнял руку и коснулся его щеки, рассеченной шрамом.
— Я…
Он хотел сказать, что это была бы лучшая смерть для него — на руках у самого преданного и самого любимого из своих подданных, однако сил уже не хватало.
«…А эти-то, которые совершили нападение, чего там стоят и глазеют, пока Хаширама уговаривает меня потерпеть?» — подумал настоящий Изуна, не-глава клана Учиха и не-правитель Страны Огня, и вздохнул.
Новый приступ боли в висках и затылке заставил его содрогнуться, и это не имело ничего общего с благородной болью даймё, умиравшего на руках у своего военачальника — а глаза, пристально смотревшие на него, даже близко не напоминали синие глаза Хаширамы.
Но…
Изуна боялся потерять ощущение странной и едва уловимой связи с отцом, появившееся после того, как пропала близость со всеми остальными — даже с матерью, которая после ухода Мадары перестала расспрашивать младшего сына о том, как прошёл день, и пытаться его обнять. Впрочем, он ведь и сам потребовал, чтобы она не относилась к нему, как к маленькому…
С отцом было сложно. Изуна вдруг обнаружил, что само его присутствие будто давит, и как никогда понимал слова Мадары о том, что в доме Хокаге становилось легко дышать — там просто не было Саске. Ночи, когда тот приходил к младшему сыну и подолгу сидел на его постели, были невероятно мучительны. Но всё-таки…
Изуне казалось, что он его понимал. То есть, логически не понимал совершенно, но чувствовал какие-то вещи — как, например, то, что если бы он остался сейчас с Мадарой, то отец бы обиделся не меньше, просто никогда об этом не сказал.
Поэтому он не мог этого сделать. Не мог его бросить.
А брат не понимал.
Изуна знал, что нужен отцу, и что отец нужен ему, хотя какая-то его часть отчаянно хотела уйти подальше, сбежать туда, где не было бы этой гнетущей атмосферы и ощущения безнадёжности, бесполезности любых попыток что-то изменить.
Двенадцать лет своей жизни он провёл вместе с братьями в светлом, радостном мире, а теперь как будто остался наедине с отцом с пыльной тёмной комнате — однако первое было иллюзией, лопнувшей, как мыльный пузырь, а второе казалось настолько реальным, что ощущалось физически.
Изуна подвинулся к краю скамейки, наклонился, положил голову отцу на плечо. Сделать это теперь было не так страшно, как тогда, в первый раз, в его комнате, однако всё равно тяжело — чувство было такое, что за любую попытку преодолеть незримый барьер, отделявший отца от окружающего мира, платить придётся собственной кровью.
Он и заплатил — головная боль усилилась до тошноты. Однако Саске поднял руку, чуть неловко коснулся его шеи под волосами и провёл по ней пальцами. Изуна понял, что это единственная ласка, которой он дождётся — и всё-таки она стоила сотни самых жарких объятий и поцелуев Сакуры, столько в ней было горьких, сдерживаемых эмоций.
Изуне внезапно стало стыдно перед матерью — он как будто принимал сторону отца против неё, не говоря уж о том, что фактически официально принял его сторону против брата.
Но…
Саске отстранился. Взгляд у него был недовольный, как будто он злился — однако на себя, а не на сына.
— Прошла голова? — спросил он.
— Да, — соврал Изуна и поднялся на ноги. — А почему ты сегодня не на работе?
— Покурить вышел.
«Повидать меня», — автоматически перевёл Изуна, и ему вдруг стало страшно: он как будто чужие мысли прочитал, причём безо всякого на то желания.
К тому же, раньше отец ни за что на свете не отлучился бы из полицейского корпуса посреди рабочего дня. Значит, что-то случилось.
Что-то случилось с ними со всеми — с братом, который ушёл из дома к Наруто-сану, с Хаширамой, который разглядывал странные вывески и отчитывал младшего брата, с матерью, которая рыдала и пила сливовое вино, с отцом, который не спал по ночам и встречал его после тренировок.
— Я не знал, что ты куришь.
— Никто не знает.
«Кроме меня».
Изуну захлестнуло странное чувство, обжигающее и леденящее одновременно: отец явно выделял его среди остальных — жены, старшего сына, своих подчинённых. И в то же время от этого было жутко, как будто его заклеймили какой-то тайной, груз которой придётся нести до конца жизни.
Он постарался сбросить напряжение, представив себе сцену, как в предпоследнем романе про демонов: отец-Повелитель Тьмы и он — его единственный и верный прислужник, однако легче не стало.
— А мне покурить можно? — спросил Изуна притворно весёлым голосом, не желая выдавать своих истинных чувств.
— Нет.
— Ну пожалуйста!
Саске вытащил из кармана пачку сигарет и протянул ему.
Казалось бы — что такого, отец просто выполнил его просьбу, однако Изуну снова бросило в дрожь.
— Да я просто так сказал. Не буду, — пробормотал он.
Саске молча убрал сигареты обратно, и они пошли дальше.
Добравшись до дома, оба остановились. Отцу нужно было возвращаться на работу, понимал Изуна, однако он словно ждал чего-то и не уходил. Чего он мог ждать? Ну не поцелуя же в щёку.
В голове промелькнула мысль.
— Пап… — в первый раз назвал его «папой», не «отцом». — Ты не мог бы мне денег одолжить?
Сакура обязательно поинтересовалась бы, на что, поэтому он и не просил у неё. На обед она ему в последнее время забывала давать, а плату за миссии забирала Изуми («Чтобы не расхолаживало»), обещая отдать всё в конце года, поэтому денег на то, чтобы снова зайти в книжный, у Изуны не было — а последний роман был прочитан уже на три четверти.
Саске достал кошелёк, вытащил оттуда самую крупную купюру и протянул ему.
У Изуны чуть глаза на лоб не полезли — на эту сумму он мог скупить половину книжного магазина. Будь здесь брат, он бы снова пришёл в бешенство: его карманные расходы отец всегда ограничивал.
Однако просить меньше тоже было неловко. Да и к тому же — книги…
— Спасибо, — поблагодарил он и положил деньги в карман.
— Я хочу, чтобы ты держался подальше от брата, — внезапно сказал Саске, и эти слова как будто повисли в воздухе.
— Х-хорошо…
— Пообещай мне.
Изуна опустил глаза. Нет, не то чтобы он когда-либо отличался особенной честностью и даже помыслить не мог о том, чтобы соврать, однако сказать эти слова сейчас и потом не сдержать обещание казалось ему недопустимым. Отец ведь верил ему, возлагал на него какие-то надежды — правда, непонятно, какие именно.
Брат за весь месяц даже не поинтересовался, как он. Брат наслаждался жизнью в доме у Наруто-сана, оставив его одного мучиться от раздора родителей и затаённой боли обоих. Брат сказал, что ненавидит его. Брат ударил его.
Отец единственный из всех не считал его маленьким и глупым.
Внутри него снова поднималась, нарастая, глухая обида.
— Обещаю, — сказал он.
И, прикрыв глаза, представил, против собственного желания, очередную сцену.
Брат толкнул его, и он повалился на землю, испачкав штаны и косоде в грязи.
Тобирама, который уселся на ветке дерева, положив ногу на ногу, захохотал.
— Ничтожество, — сказал Учиха Мадара, презрительно глядя на него сверху вниз. — Кому ты здесь нужен? Никому. Я, как глава клана, приказываю тебе убираться.
— Ну-ка, ну-ка, — запротестовал Тобирама. — Я, конечно, тоже считаю, что этой бездарности среди нас не место, но выгнать его из деревни может только Хокаге. Давай-ка спросим у моего братца!
Учиха Изуна, растрёпанный и жалкий, поднял голову и с надеждой посмотрел на подошедшего Хашираму сквозь пряди спутанных волос, упавших на лицо.
— Пусть останется, если способен драться, — спокойно сказал тот и протянул ему катану, принадлежавшую когда-то Кагамитару Хьюге.
— Но я не хочу быть шиноби, — прошептал Изуна, дотронувшись до острого лезвия.
— Тогда извини, — Хаширама вежливо улыбнулся, однако взгляд его остался холоден, как лёд. — Ты мне не интересен.
Он развернулся и ушёл, не оглядываясь.
— Слышал?! — закричал Мадара. — Пошёл вон отсюда!
— Стой, у меня есть идея получше, — сказал Тобирама и спрыгнул с ветки.
Он связал Изуне руки за спиной и прикрутил его к дереву.
— Продержишься семь дней без воды и питья на жаре — останешься в Конохе, согласен? — ухмыльнулся он. — Брата я уговорю.
…В последнем романе, который читал Изуна, было много описаний различных пыток, и это — далеко не самое страшное. Куда хуже было сдирание кожи заживо, отпиливание конечностей по одной, медленное утопление. Однако он не хотел себе этого представлять; особенно пугало почему-то вырывание глаз.
…Пять дней спустя к Учихе Изуне, измученному и исхудавшему, явился его собственный отец. Глаза Изуны слезились от песка, который бросал в лицо горячий, иссушающий ветер, и он не мог понять, был ли это действительно Саске, или всего лишь галлюцинация — однако он отчётливо видел кровавый блеск шарингана.
— Какое тебе до них до всех дело? — спросил отец и дотронулся до его волос. — Есть только ты и я.
Делать этого было нельзя, однако Мадара всё-таки не выдержал и пошёл за ними следом. Крался, прячась за деревьями, сливаясь со стенами, скрываясь в тени от домов.
Видел, как отец усадил младшего брата на скамейку, как обнимал его, как гладил по шее, как протянул ему сигареты, как вручил такую сумму денег, которую Мадара и за десять миссий класса «А» не получил бы.
Ненавидел.
Ненавидел. Ненавидел. НЕНАВИДЕЛ обоих.
Подумал о том, что убил бы маленького глупого брата, и не ради какого-то там Мангекьо Шарингана, а просто так — чтобы не видеть его больше.
Достал из рюкзака скрученные в свиток листы, до которых не дотрагивался почти месяц и жадно перечитал строчки.
Злорадно посмеялся над собой: а он-то и вправду решил, что всё это ничего не значит, что, пожив в доме у Хокаге, он стал другим. Не стал, и к чёрту все!
Отец сказал: «Я хочу, чтобы ты держался подальше от брата».
Изуна ответил: «Обещаю».
Мадара стиснул кулаки и достал из рюкзака кунай.
Когда Саске развернулся и отправился обратно на работу, он бесшумно зашёл в дом вслед за братом и встал позади него. Изуна ничего не замечал — куда уж ему! Как шиноби он всегда был полным ничтожеством… да и не как шиноби тоже. Что он умел? Ничего!
В голове назойливо жужжал противоречащий голосок: умел слушать, умел радоваться чужим успехам в отличие от него, умел любить… обнимал, когда было плохо, болтал, когда хотелось поговорить, молчал, когда хотелось тишины, всегда ждал его прихода, забирался к нему в постель…
Да плевать на всё это! Проще котёнка завести — тот разве что болтать не умеет, а в остальном — вот тебе и младший братец, можно Изуной назвать, и никакой разницы!
«Он взял с собой игрушку, плюшевого котёнка…»
Кунай в его руке дрогнул.
Проклятье!..
Изуна остановился посреди комнаты, постоял, опустив голову.
— Я один. Меня все бросили, — внезапно сказал он в пустоту тёмного, неуютного дома.
«И поделом тебе! — злорадно подумал Мадара. — Двенадцать лет наслаждался тем, что тебя любили, пора и честь знать!»
Он незаметно последовал за братом, когда тот отправился наверх; Изуна по-прежнему не ощущал его присутствия, и Мадару охватило торжество: он всё-таки был лучшим! Лучше их всех, лучше брата, лучше Тобирамы, лучше Хаширамы… даже Хокаге это заметил. Хокаге дал ему работу, более важную, чем ту, что делал его собственный сын!
Вот, должно быть, Хаширама злился.
И замечательно. Он ещё заставит беситься этого высокомерного ублюдка, и не один раз!
Изуна зашёл в комнату, их общую с детства комнату, знакомую до боли; разделся, забрался под одеяло, достал какую-то книжку. На тумбочке возле его кровати высилась целая гора книг — ха, нашёл себе новое увлечение!..
Мадара стоял в коридоре, активировав шаринган, и рука его, сжимавшая кунай, дрожала.
Подождать, пока братец заснёт, подкрасться, вонзить кунай ему в горло — только и всего… крови, конечно, море будет.
Наконец, Изуна погасил свет, отложил книжку, перевернулся на бок.
«Сейчас!..» — подумал Мадара минут через десять, когда услышал его ровное дыхание, и пробрался в комнату.
Здесь всё было по-прежнему, разве что его собственная кровать — пустая, очень аккуратно застеленная. На обоях кое-где — разноцветные разводы, следы их с братом так и не отмытых до конца рисунков.
Он подошёл к Изуне, занёс над ним руку с кунаем… посмотрел в его широко открытые чёрные глаза, полные боли и ужаса.
…не спал.
Не спал, гадёныш.
Простенькое гендзюцу заставило брата тотчас же провалиться в глубокий обморок, а Мадара прислонился к стене и опустил голову, краем глаза наблюдая, как колышутся лёгкие занавески от слабых порывов ветра из распахнутого окна.
Потом он вытащил из рюкзака пожелтевшие листы дневника, расправил их и вложил между страниц одной из многочисленных книжек Изуны.
— Подарочек тебе от старшего брата, — пробормотал он. — Почитаешь на досуге. Одному мне, что ли, эту херню в ночных кошмарах видеть?
Он вышел из комнаты, неторопливо спустился по лестнице, посмотрел на мать, разбиравшую покупки. Та подняла голову, увидела его и испуганно вскрикнула. Мадара махнул в знак приветствия.
Сакура ничего не сказала и только уставилась на кунай, зажатый в его руке.
— А, это? — спросил Мадара, проследив направление её взгляда. — Это кунай, да. Я, собственно, заходил брату горло перерезать.
Он помолчал немного, внимательно наблюдая за бледным лицом матери, последовательно отражавшим переживаемые ею чувства: изумление, недоверие, ужас. Потом продолжил:
— Но чего-то струсил в последний момент. Так что не волнуйся. — Он ухмыльнулся, прошёл мимо неё к двери и бросил напоследок: — Да, и не забудь отцу сказать, что я приходил. Может, тогда горло перережут мне, и всем станет спокойнее.
На улице Мадара глотнул свежего воздуха, деактивировал шаринган, и ему стало легче. Он вытащил из рюкзака бутылку с водой, плеснул себе на ладони, умылся, откинул прилипшие ко лбу волосы.
Послонялся по улицам, не зная, куда себя деть; ярость прошла, однако осталось какое-то назойливое беспокойное чувство, заставившее его тут же подскочить со скамейки, стоило на неё сесть, чтобы отдохнуть и перекусить.
Решил было пойти домой (нет, не туда, где оставались испуганная мать и чуть не прирезанный во сне брат, а туда, где жил весь последний месяц), однако потом подумал, что если встретит там Хашираму, то добром это точно не кончится. Ладно брат, но вот если эта высокомерная сволочь опять отпустит какое-нибудь замечание, то он точно сорвётся, выжжет ему шаринганом голубые глаза, так что тот до конца жизни будет передвигаться, ощупывая руками стены.
Он шумно вздохнул.
Хотелось сделать что-нибудь, пойти куда-нибудь… прекратить как-то всё это.
Воспоминания подсказывали ему, что был один человек, который мог… рядом с которым становилось легче.
«Это я. Я запретил ему. Ты слышишь?»
Мадара замер на месте. Пойти в резиденцию Хокаге… просто так? И что он ему скажет? Нет, лучше до вечера подождать.
«Изуна, напомни мне вечером написать доклад Хокаге о том, что в этой части деревни водятся бешеные собаки. Посмотрим, что Наруто скажет по этому поводу», — вспомнил он внезапно и похолодел.
Ну уж нет. Он не позволит отцу этого сделать.
Через пятнадцать минут Мадара поднимался по лестнице на второй этаж резиденции Хокаге.
В коридорах было на удивление тихо, и уже сама эта тишина подарила некоторое спокойствие. Он прислонился к одной из дверей — и внезапно услышал внутри шум, как будто что-то разбилось.
— Стой!
Мадара едва успел отскочить в сторону, как дверь распахнулась, и на пороге появился Хаширама. Вслед за ним вышёл какой-то человек… Мадара позабыл его имя, но он точно был кем-то из Хьюга, — и схватил его за руку.
Хаширама вырвался, и в глазах у него сверкнула ярость.
— Боюсь, у меня нет сейчас времени, Неджи-сан, — процедил он. — Мне нужно идти на собрание к моему отцу.
Он сделал шаг вперёд, увидел Учиху и застыл на месте. Во взгляде его вдруг ясно отразился испуг — то, чего Мадара ожидал от него меньше всего на свете — а потом он опустил голову и выдавил сквозь зубы:
— Ты-то что здесь делаешь?!
И развернулся, отправившись по направлению к кабинету отца.
Мадара минуты две стоял, приходя в себя, а потом обозлился так, что предыдущий приступ ярости из-за брата показался ему цветочками, и ринулся вслед за Хаширамой.
Он ворвался в кабинет Хокаге как раз тогда, когда все собравшиеся успели рассесться по местам и приготовить бумаги для докладов.
— Я хочу поговорить с Хокаге-сама! — заорал он, и Хаширама выронил свитки, которые держал в руках.
К нему подошла какая-то женщина.
— Боюсь, сейчас не время…
— Сейчас!!!
Хокаге встал со своего места, посмотрел на него.
Мадара встретил его взгляд — упрямо, отчаянно и решительно.
— Выйдете все, — наконец, приказал Наруто-сан, и собравшиеся стали покидать кабинет, посматривая на Учиху неприязненно.
Старший из братьев Узумаки задержался дольше всех.
— Мне… тоже уйти, отец? — спросил он как будто даже немного растерянно.
Наруто-сан прикрыл глаза.
— Да, — сказал он мягко.
Хаширама кивнул и вышел, одарив Мадару ледяным взглядом.
Хокаге закрыл двери, развернулся, подошёл к Учихе.
Потом встряхнул его за плечи и спросил:
— Что это значит?
Спросил так жёстко, что Мадара испугался. Он с чего-то вдруг решил, что, предложив ему пожить в своём доме, Наруто-сан позволит ему вообще всё что угодно, и что он относится к нему как-то… особенно. Но…
— Я… — пробормотал он.
…И внезапно выложил ему всю историю с дневником, от начала и до конца — сбивчиво и торопливо, путаясь в словах и не соблюдая логики повествования. Рассказал про отца, про мать, про то, что в детстве ему снились ночные кошмары, а что теперь он видит кошку, выбирающуюся из-под храма с глазами маленького Учихи в зубах, что проще убить брата, а потом завести котёнка и назвать его Изуной, чем…
— Он. Твой. Брат!
Мадара замотал головой.
— Вы не понимаете! Я ненавижу их, ненавижу их обоих, и отца, и Изуну…
— Да не ненавидишь ты их! — Голос Хокаге тоже сорвался в крик. — Они твоя семья, подумай об этом, единственные, кто у тебя есть! Представь себе, что однажды ты возвращаешься домой и находишь их всех убитыми, отца и мать в луже крови, брата с вырванными глазами — только во всех подробностях представь! Что, после этого ты почувствуешь себя счастливым, удовлетворённым жизнью?!
Перед глазами, против воли, замелькали картинки.
— Нет… — пробормотал Мадара пристыженно.
— А теперь представь, что всё это сделал ты!
Повисло молчание.
— Но какого чёрта отец так ко мне относится?! — закричал Мадара, делая попытку всё-таки отстоять свою правоту. — Чем я это заслужил?!
— У твоего отца была тяжёлая юность — гораздо тяжелее, чем у тебя. Есть вещи, которые я не имею права тебе говорить, но ты можешь мне просто поверить? Можешь?
— Могу, — согласился Мадара неохотно.
— Я полагаю, что Саске видит в тебе себя в молодости. И боится, что ты повторишь его ошибки.
— Повторю его ошибки? — переспросил Мадара. — Он что, вырвал у своего брата глаза, чтобы получить Мангекьо шаринган?!
— Нет. Позволил ненависти захватить его душу.
Учиха отвернулся.
— Я не хочу, чтобы то же самое произошло и с тобой, — продолжал Хокаге. — Не хочу, чтобы история повторилась! Ты не такой, как Саске, хотя и похож на него — возьми от отца лучшее и иди по прямой дороге! У тебя для этого все предпосылки — ум, талант, решительный характер. Для тебя открыты все пути, тебя любит множество людей: мама… Видел ты, какой заплаканной она была, когда пришла ко мне? Плакала потому, что боялась за тебя! Твой брат, мой сын… Ты хочешь уничтожить всё это в угоду беспочвенной ненависти? Хочешь разрушить из-за того, что ревнуешь отца к брату, жизни стольких людей — свою, родителей, Изуны… мою, если уж на то пошло. Потому что каким, к чёрту, Хокаге я могу быть, если допущу, чтобы сын моего лучшего друга сделал такое?
Мадара сжал кулаки и поднял голову.
— Ну так помогите мне!.. — сказал он и повторил тише: — Помогите…
Хокаге шагнул к нему, обнял, и Мадара уткнулся лицом в жёсткую ткань его плаща.
— Я всё, что угодно, для этого сделаю. Всё, что угодно. Хоть весь мир переверну.
«Почему он отец Хаширамы, а не мой? — подумал Мадара с горечью. — Ну почему?»
Хокаге потрепал его по волосам.
— Что ты сделал с тем дневником?
— Выкинул, — соврал Мадара, не желая признаваться, что на самом деле оставил найденные листы «в подарок» Изуне. Ладно, потом сходит домой и заберёт, может, братец и не успеет ничего прочитать.
— Хорошо. Не рассказывай никому, мы с тобой вдвоём с этой историей разберёмся. Согласен?
— Согласен, — вздохнул Мадара, прижавшись к нему крепче.
В дверь постучали и, не услышав ответа, заглянули.
— Отец…
Хаширама зашёл и остановился, посмотрев на них как-то потерянно и с болью.
В груди у Мадары поднялось торжество: ха! Видишь? Твой отец меня ценит! Лучше бы он был моим отцом, чем твоим…
«А, может, он и не отец тебе вовсе?»
То самое безумное предположение, которое однажды мелькнуло у него при мысли о Хашираме, обиженном на мать, внезапно вернулось и показалось на этот раз не таким уж и невозможным.
Он придирчиво оглядел Хашираму: ну ведь не похож же, ни капли не похож! Синие глаза — это да, но ведь Наруто-сан не единственный голубоглазый человек в стране. Если подумать, в Хашираме куда больше сходства… да хотя бы с этим Хьюгой Неджи.
А, может быть, он и есть его…
Мадара вздрогнул и почувствовал характерное волнение, которое всегда испытывал, обнаруживая какую-нибудь зацепку, важную для выполнения миссии.
Вспомнилось — а ведь каким голосом Хаширама сказал: «Мне нужно идти на собрание к моему отцу»!.. Ведь специально же подчеркнул последние слова!
— Что случилось, сынок? — спросил Наруто-сан как будто устало и отстранился от Мадары.
«Сынок». Надо же, а ведь раньше так его не называл, по крайней мере, при посторонних!
Ничего, вот если окажется, что этот Хьюга ему и в самом деле не сын…
— Отец, там… — начал Хаширама.
Впрочем, продолжать ему не потребовалось.
— Наруто! — Послышался крик из коридора. — Мне нужно с тобой поговорить, и мне плевать, даже если у тебя там совет пяти Каге!
Мадара вздрогнул, узнав голос собственного отца.
— Саске, — выдавил Хокаге и внезапно подтолкнул обоих, и сына, и Учиху, к противоположным дверям. — А ну-ка, быстро.
Хаширама кивнул и, буквально схватив Мадару за шиворот, выволок его из кабинета. Как только двери захлопнулись, Учиха вырвался, что было силы заехав бывшему другу коленом в живот, и прижался к двери ухом. Услышать ему ничего не удалось: Хаширама снова вцепился в него железной, несмотря на аристократическую тонкость пальцев, хваткой, и они начали драку, по-прежнему не говоря друг другу ни слова.
Мадара активировал шаринган, и на лице Хаширамы отобразилось чуть заметное волнение: ага-а, помнит, значит, что было в прошлый раз! Он воспользовался этим секундным замешательством противника, чтобы схватить его за длинные распущенные волосы и, рванув их, сбить Узумаки с ног — однако поскользнулся и сам.
Вместе они распластались на полу.
«Слаба-а-ак, — с наслаждением протянул Мадара, усевшись на него верхом. — Где же наш непобедимый гениальный Хаширама-сама, скажи нам?»
Он даже знал, какую иллюзию шарингана подарить ему на этот раз:
— Я не желаю видеть отродье Хьюга в моём доме.
Вряд ли, конечно, Наруто-сан прогонит его, даже если узнает, но…
На этот раз промедлением в схватке воспользовался Хаширама и, скинув Мадару с себя, припечатал его кулаком в подбородок. Тот аж закачался, так зазвенело в голове от удара, однако остался доволен собой. Настолько доволен, что даже драку продолжать не хотелось.
Он поднялся на ноги. Хаширама тоже вскочил и загородил собой дверь.
Мадара махнул рукой, кинул презрительно:
— Да к чёрту тебя, Хьюга. Давай, поработай у Хокаге верной собачонкой, тебе идёт. В следующий раз поводок подарю. Наруто-сану, не тебе.
И ухмыльнулся: отныне он только Хьюгой его называть и будет.
— Делай, что хочешь, но чтобы я этого ублюдка рядом с моим сыном больше не видел, — напрямую заявил Саске, плотно закрыв двери в кабинет Хокаге.
Наруто прищурил синие, потемневшие глаза.
— «Этот ублюдок» вообще-то тоже твой сын, Саске.
— И очень плохо. Для меня. Для него — нет, потому что если бы это было не так, он бы уже давно валялся в канаве с перерезанной глоткой.
Наруто стукнул кулаком по столу так, что лежавшие на нём бумаги разлетелись по сторонам.
— Ещё одно слово в таком духе — и я сам тебе глотку перережу! — прорычал он. — И за Сакуру-чан тоже.
— За Сакуру? — повторил Саске очень медленно. Брови его поползли вверх. — Да ну? Снова прочитаешь мне проповедь? Забыл уже, на каких условиях я остался тогда в этой деревне? Забыл, да?
Наруто стиснул зубы, а Саске обошёл вокруг него, издевательски улыбаясь.
— Кажется, кто-то обещал мне, что не будет вмешиваться в мою жизнь? Что не будет пытаться влезть мне в душу? Что не будет навязывать идеалы добра, справедливости, вечной дружбы и прочего? Ты, помнится, говорил, что примешь меня таким, какой я есть, даже преступником класса S с десятками искалеченных жизней за спиной. Снова не исполняешь свои обещания, Наруто-кун?
Саске усмехнулся, заметив, что удар попал точно в цель — значит, эта старая рана у Хокаге всё ещё болела.
Против воли захотелось смеяться.
«Наруто, придурок, ты же сдержал тогда своё слово, я вернулся в деревню, что ты страдаешь из-за этого до сих пор…»
— Зачем ты ломаешь ему жизнь? — спросил Наруто сдавленно. — Он ведь любит тебя.
— А я его — нет! — Саске развёл руками. — Ну что поделаешь, Наруто, я не готов, как ты, любить каждого встречного и принимать живейшее участие в его судьбе!
— Он не встречный, он твой сын, чёрт побери!
— И что? Когда-то у меня была семья, и я любил их всех просто за то, что они — моя кровь. Но то время ушло, и того Саске больше нет. Слово «семья» для меня больше ничего не значит, единственную семью, которая у меня была, вырезал мой собственный брат, и другой у меня не будет.
Наруто не выдержал, подскочил к нему, схватил его за плечи, тряхнул изо всех сил.
— Тогда какого чёрта ты женился на Сакуре-чан?! — заорал он. — Я думал… ты её любишь!
— А на ком ещё мне было жениться? — Саске тоже сорвался в крик. — Ты же понимаешь, что чем дальше, тем сложнее мне заводить какие-то отношения вообще, ты да она — вот единственные, кто значил для меня хоть немного! И я, чёрт побери, думал, что неправильно жениться на любой другой женщине, которой я не мог дать даже этого! Я был не прав? А?! Не прав?!
Наруто отпустил его и уставился потрясённо в пол.
— Прав, — глухо сказал он.
Саске прикрыл глаза.
— Я не знаю, что там тебе наговорила Сакура, — продолжил он, — однако то, что у меня с ней — это максимум того, что я могу предложить женщине вообще. Да не только женщине, любому! Что касается Мадары… знаешь, что он мне заявил сегодня? «Хокаге тебе не позволит»! Он ни черта не знает ни о моём прошлом, ни о наших с тобой отношениях, ни о чём вообще, и уже использует тебя как козырь в рукаве! Как тебе это?
Наруто молчал.
— Он всегда думал о себе бог знает что, — зло сказал Саске. — Что он лучший, самый умный, самый талантливый. Если бы я поддерживал в нём эти иллюзии, или даже не иллюзии, хорошо, то из него бы вырос второй Итачи! Точнее, тот Итачи, каким он был… в моём воображении все те годы, пока я не знал правды.
Голос его дрогнул и исказился от боли.
Наруто провёл рукой по лбу.
— Саске…
Несколько минут они молчали.
— Отдай его мне, — наконец, сказал Хокаге, подняв голову. — Не трогай его больше, отдай его мне, и я не допущу, чтобы история повторилась. Если же она всё-таки повторится… то убей меня, я и слова не скажу.
«Вот и твои тараканы выползли, Наруто, — подумал Саске устало. — Хочешь с его помощью переписать прошлое, так? Доказать себе, что эти годы прошли не зря, что тогда ты упустил меня, потому что был маленьким и слабым, но теперь всё изменилось. Какого чёрта мы с тобой оба живём прошлым, а, Наруто?»
Он махнул рукой.
— Да забирай.
В глубине души против воли, против логики, против собственного желания всколыхнулось что-то, напоминающее ревность: «он же всё-таки мой сын, а не твой!», но Саске без особых усилий подавил в себе это чувство.
— В конце концов, здесь наши желания совпадают. Я тоже меньше всего хочу, чтобы прошлое, в любом его виде, повторилось.
— Саске. — Наруто вздохнул, откинул со лба волосы и уселся на стол, скрестив на груди руки. Очевидно, он принял решение и теперь чувствовал себя гораздо спокойнее. — Но ведь Мадара и Изуна — братья. Тебе не кажется несправедливым запретить им видеться? Представь… если бы такое произошло с тобой и Итачи. Тогда, в детстве. Когда всё было ещё хорошо.
«Когда всё было ещё хорошо», — мысленно повторил Саске, и ему внезапно стало так больно от этих простых слов, что он забыл обо всём и сказал, искренне и честно:
— Мне просто страшно, Наруто. Я боюсь собственного сына. Иногда мне кажется, что если он отнимет у меня последнего дорогого мне человека, то это будет… заслуженно. Как наказание. Понимаешь?
Наруто посмотрел на него широко открытыми глазами, очевидно, потрясённый до глубины души тем, что он вот так легко признался. А потом отвернулся и застонал.
— Да, Наруто, — сказал Саске, глядя в потолок. — Так получилось, что я люблю его. Сам не понимаю, когда и как это могло произойти, я ведь сказал тебе, что чем дальше, тем сложнее мне испытывать к кому-либо чувства. Это не потому, что он мой сын. Это… не знаю почему. Можно объяснить любовь?
— Нельзя, — согласился Наруто, не поворачивая к нему головы.
— Тридцать… да, почти тридцать лет назад я был слишком слаб и позволил убить всех тех, кого я любил. Но есть одна вещь, в которой мы с тобой похожи, Наруто. Я тоже собираюсь доказать себе и другим, что это не повторится. Что я теперь сильнее. — Голос его стал жёстче, губы сжались, в чёрных глазах расцвели алые, кроваво-огненные лепестки Мангекьо Шарингана. — Любого, кто дотронется до Изуны хоть пальцем, ждёт такая мучительная смерть, что он станет умолять о том, чтобы его лучше заживо сварили в кипятке, предварительно четвертовав и содрав с него кожу. Уж это-то я могу себе позволить. — Он горько усмехнулся. — Поверить, что для этого моя сила, купленная ценой жизни брата, и нужна.
Саске прошёлся по комнате, испытывая какое-то странное чувство: как будто нашёл, наконец, ответ на терзавший его долгие годы вопрос, хотя никакими вопросами он, сколько себя помнил, не задавался. Потом он приблизился к Наруто и посмотрел ему прямо в глаза.
— Пообещай, что не станешь мне в этом мешать. Сегодня прямо какой-то день обещаний, — он чуть усмехнулся, вспомнив, как требовал несколько часов назад того же от Изуны, — но всё равно. Обещай!
— А ты поверишь моему слову? — спросил Наруто горько.
— Да. Поверю, — ответил Саске твёрдо.
— Хорошо. Обещаю.
— Даже если это будет второй мой сын?
— Даже если это будет второй твой сын, — подтвердил Хокаге, вздохнув. — Но до этого не дойдёт. Мадара не сделает ничего своему брату. А если сделает… тогда я тем более не стану тебе мешать. Потому что я же сказал, Саске. Убей меня, если это произойдёт.
— Ты идиот, Наруто.
— Не больший, чем ты, Саске.
— Тоже верно.
Оба рассмеялись. Горько и устало… но всё-таки это был смех, напоминавший о том, что когда-то они так же смеялись вместе, лучшие друзья: Наруто весело, Саске — чуть приподняв уголки губ, — и о том, что те времена не канули безвозвратно в прошлое. Точнее, канули… но не бесследно. Что-то всё-таки осталось.
И ради этого «чего-то», возможно, и стоило жить.
Продолжение в комментариях
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления, в различных комбинациях.
Рейтинг: R
Жанр: ангст, семейная драма, романс.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.
Главы 1-5 несколькими постами ниже
Главы 6-12
6.
«…после чего провёл два года на службе у дамьё».
«Чего-о-о? Какого ещё дамьё?»
Мадара отложил листок, потёр глаза, потом прочитал предложение снова и, наконец, понял, что, очевидно, имелось в виду «даймё».
«Хоть бы без ошибок научились писать, что ли».
Он зевнул.
Да уж, чтение этих бумажек и в самом деле оказалось занудством, какое поискать.
Но — сам же хотел ответственную работу. И Наруто-сан её ему предоставил — такую, о которой он раньше и мечтать не смел: решать судьбу большинства новоприбывших и даже некоторых хорошо знакомых ему шиноби, присваивая ранг их миссиям и оценивая итоги выполненных заданий. Их карьерное продвижение зависело от того, с каким настроением он поднялся с утра с кровати — точнее, с футона.
Мадаре было приятно.
С того дня, как его мать появилась в доме Хокаге, заплаканная и дрожащая, прошёл почти месяц. Тогда Наруто заперся с ней в кабинете, и они разговаривали почти час, после чего Сакура вышла, и глаза её по-прежнему блестели от слёз, но она чуть улыбалась и сказала Хокаге: «Спасибо».
А Наруто, как ни в чём не бывало, спросил у Мадары, какую еду тот предпочитает, и не против ли он, если по воскресеньям это будет всё-таки рамен.
Учиха понял, что это было приглашением остаться.
И принял его — потому что ему действительно хотелось.
В последующие дни он не раз жалел об этом, ругаясь без конца с Тобирамой и Хаширамой и будучи вынужден поступиться некоторыми своими привычками — например, слушать громкую музыку. Дома отец не позволял ему, но Саске обычно приходил за полночь, а здесь была Хината-сан, и хотя она, пожалуй, и слова бы ему не сказала, было неудобно.
Однако мысли о дневнике и маленьком слепом Учихе перестали его мучить, и ночные кошмары — тоже.
Мадара всё так же ходил на миссии, а в свободное время шатался по деревне один или с Тобирамой, однако теперь по утрам он проводил пару часов в кабинете Хокаге, разбирая отчёты, а вечером ужинал вместе со всеми, и это было так странно и непривычно — что за столом собиралась вся семья.
Он бросил курить — просто не хотелось, а к концу месяца понял, что скучает по брату.
Что бы там ни было, и как бы Изуна ни раздражал его своей глупостью и беспечностью, всё-таки они с детства были вместе, и теперь его присутствия не хватало даже на физическом уровне: Мадара не скучал и не томился, однако чувствовал, что что-то не так.
Он знал, что команду его брата курирует девушка Хаширамы. Когда он услышал об этом, то был шокирован — Изуми имела звание джунина, которое позволяло ей быть наставником генинов, однако обычно никто в таком возрасте не стремился брать под свою ответственность малышей. А она, по слухам, сама попросила… Хаширама наверняка знал подробности, однако упрямо молчал. Их отношения вообще катастрофически испортились после той незабываемой драки. Мадара не мог простить Хашираме унижения, которое испытал, упрашивая его прийти на встречу с Изуной, а тот ему, очевидно, — шрама на щеке, который не желал заживать, и кошмарных видений, подаренных шаринганом. Что это были за видения, Мадара не знал и знать не хотел.
Они разговаривали друг с другом: «Не подашь мне соль?» — «Да, конечно», и ссору вслух не упоминали, однако всем было ясно, что былой дружбы не вернуть.
Зато с Тобирамой, наоборот, наметился некий сдвиг. Тот, похоже, серьёзно воспринял слова, сказанные Мадарой во время ночной истерики, и теперь, по крайней мере, честно старался называть его по имени — хотя бы иногда.
Это было жутко забавно — смотреть, как он кривится и морщится, поправляя себя: «Учи… Мадара», ну и в целом приятно — слышать своё имя.
Оставалось только выяснить отношения с братом.
Впрочем, «выяснить» — это было громко сказано. Что он ему скажет? «Я в ярости, потому что родители любят тебя больше, чем меня»? Он не знал — и откладывал встречу.
А потом прошёл случайно мимо Академии и увидел брата на качелях, одиноко читавшего какую-то книгу. Внутри что-то кольнуло, и он подошёл ближе.
Изуна заметил его и поспешно сунул увесистый том в рюкзак; на щеках у него проступил лёгкий румянец. У Мадары промелькнуло нехорошее подозрение: что это за книжка такая, уж не из серии ли «Приди, приди, рай»? Правда, обложка была не похожа, но братец так подозрительно покраснел…
Изуна встал с качелей, и Мадара заметил, что он стал ещё выше. Да и вообще как-то изменился — особенно взгляд, который стал более печальным и глубоким что ли, и напомнил ему… взгляд Хинаты-сан, вот чей. Вот только что общего могло быть у его глупого маленького брата и жены Хокаге?
— Что дома? — спросил Мадара без предисловий.
Обычно Изуна любил подробно рассказывать о своих впечатлениях или наблюдениях, однако сейчас он ограничился простыми формальностями: да, всё нормально… нет, мама с папой не ссорятся…
А потом спросил:
— Почему ты ушёл?
Мадара присел на качели, посмотрел в сторону леса, на верхушки деревьев, зажигавшиеся золотисто-багряным отсветом заходящего солнца.
— Да просто так. Достало всё. Семейка эта… У Хокаге лучше. — Он усмехнулся. — На то он и Хокаге.
— Хокаге...
Солнечные лучи позолотили на миг и глаза брата, а может, это так ярко вспыхнул в них интерес. Голос Изуны, до этого ровный и бесцветный, зазвучал взволнованно, и сам он тоже весь ожил, как будто в бледную акварельную картинку добавили густого ярко-алого цвета.
«А он ведь будет страстным», — внезапно подумал Мадара и понял, что в очередной раз проиграл спор Тобираме. Тот знал, что лучший друг неадекватно реагирует на любые упоминания слов «Изуна» и «секс» вместе, и неизменно пользовался этим, чтобы вывести Учиху из себя.
— О-о-о, наш малыш Изу натворит ещё дел из-за любви и страсти, вот увидишь, — многозначительно ухмылялся он, и Мадара жутко бесился.
— Какая любовь?! Какая страсть?! Что ты вообще несёшь? — возмущался он. — Ему двенадцать лет!
— Да он и девственности лишится раньше, чем ты, — дразнил его Тобирама и с хохотом уворачивался от тумаков.
— Расскажи, как там у них, — попросил, тем временем, Изуна.
Братец всегда умел слушать жадно: про Академию, когда ещё сам там не учился, про экзамены, про миссии, про опасных злодеев и могущественных защитников, про далёкие земли и необычные техники. Не имея собственной жизни, он проживал чужие, о которых ему рассказывали, и проживал так, что рассказчик чувствовал себя центром мироздания и непобедимым героем. На фоне Изуны вообще легко было почувствовать себя всесильным — и это подкупало.
Поэтому Мадара, Тобирама и Хаширама наперебой расписывали ему свои приключения, не забывая присовокупить в конце: «Ну, пройдёт ещё немного времени, и ты будешь вместе с нами», чтобы он не обижался — однако в глубине души ни один из них не имел этого в виду. Малыш Изу оставался малышом Изу, как его можно было представить рядом с собой на миссии или заговорить с ним о чём-то личном, о чём-то взрослом? Нет, гораздо приятнее было наслаждаться его восторженным, изумлённым взглядом.
Но не вечно же тешить самолюбие за счёт глупого маленького брата; Мадаре это, в конце концов, надоело — он жаждал большего.
Теперь его амбиции были в некоторой степени удовлетворены — сам Хокаге доверил ему судьбу своих подчинённых! — и, глядя Изуне в глаза, Мадара внезапно вспомнил то детское чувство «Я — герой!», которое возникало раньше, даже если он рассказывал брату всего лишь про контрольную в академии.
— У них… легко, — ответил Мадара на его вопрос, не зная, как ещё описать то чувство, которое возникало в доме у Наруто-сана. Нет, проблемы у него были и там — да хотя бы тот же Хаширама, который его раздражал — однако они, скорее, добавляли жизни остроты. Тяжесть вечной глухой озлобленности на весь свет, мучившая его в родительском доме, внезапно рассеялась, и это было непривычно, как будто он смог, наконец, дышать полной грудью.
И дневник… Раньше при мысли о нём Мадара леденел, и на душе становилось так беспросветно гадко, как будто всё в жизни было потеряно, однако теперь, даже если он и вспоминал о нём вскользь, казалось, что это ерунда, давно забытые тайны минувших дней.
«Всё, что мне требовалось, чтобы получить то, о чём я мечтал наяву и во сне, — это отобрать у моего брата его красивые глупые глаза».
Взгляд Мадары, почти против воли, скользнул по лицу брата, по его девчачьим длинным ресницам.
Он бы никогда такого не сделал. Никогда.
«…сила и свобода, власть и могущество, даваемые Мангекьо Шаринганом».
А ещё откуда-то появилось вдруг слово, которого, он точно помнил, в дневнике не было: «Бессмертие».
Он отступил на шаг.
Изуна, поглощённый своими мыслями, ничего не заметил.
— А какие у них отношения в семье? Ну… у Хаширамы с Наруто-саном, например. Они не ссорятся?
Мадара встряхнул волосами, заставляя себя вернуться к реальности. Ощущение было такое, как будто он только что уходил с головой под воду и теперь вынырнул и не может прийти в себя.
— Отношения… — повторил он, подумав мимоходом: почему брата это волнует?
Впрочем, ему хотелось отвлечься, и он начал рассказывать.
Рядом с отцом Хаширама становился забавным — почтительным, благоговеющим, почти что робким, и поначалу Мадара поверить не мог в подобную перемену: высокомерный Узумаки, который только и знал, что раздавать приказы — и вдруг такое подобострастное поведение. Он даже думал, что Хаширама над ним смеётся; подслушивал, надеясь его раскусить, но нет — тот и наедине с Наруто-саном разговаривал с ним не как с отцом, а как с Хокаге.
Правда, во все остальное время Хаширама был по-прежнему невыносим. Пару раз они просматривали вместе с Мадарой отчёты в кабинете Хокаге, и Учиха кипел от злости: Узумаки проверял за ним каждую бумажку, после чего спокойным и скучным голосом сообщал о найденных ошибках и неточностях. Вообще, он стал невероятным занудой, Хаширама; просто помешался на правилах. Ведь не всегда же был таким, с чего вдруг?
…Изуна дослушал брата, на миг опустил глаза, обдумывая услышанное, а потом снова посмотрел на него жадным взглядом и спросил про отношения Хаширамы с матерью.
Здесь всё было ещё сложнее. Хаширама часто не появлялся дома по несколько дней подряд, и если с отцом он постоянно виделся в резиденции Хокаге, то мать, как понял Мадара, не знала о нём вообще ничего. Иногда она спрашивала о старшем сыне у Тобирамы; тот отвечал неохотно, однако она всегда удовлетворялась его словами и не выпытывала подробностей — отворачивалась и глядела задумчиво в сторону.
Мадара был однажды в гостиной, когда Хаширама вернулся после трёхдневного отсутствия. Когда домой приходил её муж, Хината-сан вся расцветала и бросалась ему навстречу; когда появился сын, она тоже встрепенулась, однако сдержала себя и подошла медленно, остановившись на некотором расстоянии от него. Они действительно были похожи, однако рядом казались скорее братом и сестрой, нежели сыном и матерью: Хаширама был выше её на целую голову, а она выглядела довольно молодо, особенно в своих красивых нежно-сиреневых кимоно, расшитых райскими птицами и цветущей сакурой.
— Добрый вечер, — сказал Хаширама, склонив голову, и она улыбнулась, ласково и печально.
С ней он тоже разговаривал почтительно, и всё же совершенно не так, как с отцом — более холодно, более отстранённо. Хотя, задумавшись об этом сейчас, Мадара не мог бы сказать, что Хаширама мать не любит и общается с ней только из вежливости — скорее, между ними была какая-то странная преграда, причинявшая боль обоим.
Однажды Мадара, обнаружив, что уже неделю не курит, и почти что испугавшись по этому поводу, всё-таки вышел на террасу с пачкой сигарет и увидел Хашираму с матерью во дворе: они сидели друг напротив друга за летним столиком и молчали. На секунду Учихе показалось, будто он увидел картинку из прошлого, красивую гравюру, изображающую придворных даймё: сад был усыпан белоснежными лепестками яблони и бледно-розовыми — вишни, на матери было кимоно, на сыне — косоде, ветер развевал длинные волосы обоих.
Старший Узумаки сидел, выпрямив спину и церемонно сложив руки, будто на дипломатическом приёме; Хината-сан перебирала какие-то причудливые вещицы, разложенные перед ней на столе — разноцветные свечи, веера, расписные фонарики — и показывала их ему, не говоря ни слова. Хаширама так же молча брал их из её рук, внимательно разглядывал и осторожно клал обратно.
Мадаре казалось, что он видит сцены из какого-то сюрреалистического фильма.
Наконец, Хината-сан заговорила, и он облегчённо вздохнул — это нескончаемое молчание становилось невыносимым даже для него, однако те двое, похоже, просидели так уже не один час.
— Я хочу показать тебе ещё одну вещь, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Можно сказать, фамильную драгоценность.
Сын чуть кивнул ей, и она ушла в дом. Мадара притаился между деревянными перилами на террасе: взглянуть на сокровище клана было любопытно и ему.
Оставшись в одиночестве, Хаширама по-прежнему сидел неподвижный, как истукан. В каменной статуе Первого Хокаге и то было больше жизни, чем в нём в этот момент; однако когда мать вернулась с катаной в руках, глаза его сверкнули — это было заметно даже со второго этажа.
— Я знаю, ты предпочитаешь искусство войны, — сказала Хината-сан, протягивая ему меч. — Он принадлежал Кагамитару Хьюга, одному из основателей клана.
Хаширама встал, вынул катану из ножен и вытянул руку, глядя, как солнце отражается в начищенной стали, — а потом вдруг подскочил и скрылся среди яблоневой листвы. Секунду, нет, долю секунды спустя он уже стоял позади матери, а с неба падали, медленно кружась в воздухе, срезанные им цветки.
Мадара скривился: он терпеть не мог, когда Хаширама выпендривался.
Хината-сан повернулась к сыну.
— Ты по-прежнему лучший, мой мальчик.
— Да?
Тот сжал катану в левой руке, а пальцы правой, не отрывая от матери пристального взгляда, сомкнул вокруг острого лезвия. Хината-сан чуть заметно вздрогнула, однако глаз не опустила — смотрела на то, как он сжимал кулак всё сильнее и сильнее, не обращая внимания на кровь, заструившуюся между пальцами.
Хаширама не выдержал первым и отбросил катану в сторону; длинный рукав его косоде окрасился багровыми пятнами.
«А он ко всему прочему ещё и идиот, — подумал Мадара. — Как он печати будет складывать, поранив себе пальцы?»
Хаширама, тем временем, поднял катану и положил её на стол.
— Спасибо, — сказал он матери.
— За что? — тихо спросила она.
— За всё.
Тон, которым он это произнёс, был таким жёстким, что к нему куда больше подошли бы слова «ненавижу тебя».
Хаширама развернулся и пошёл к дому, однако на полпути вдруг остановился и сказал уже совсем другим голосом:
— Да, все эти вещи… — он кивнул в сторону стола с разложенными на нём веерами и фонариками, — …они красивые, мама.
Мадара из всего этого представления понял только то, что Хьюга жутко пафосны — впрочем, это он знал и раньше — и что Хаширама таит за что-то на мать обиду.
На секунду у него промелькнуло безумное предположение, но он тут же его отмёл:
«Нет, не может такого быть. Глаза-то у обоих синие…»
Всю эту сцену, за исключением собственных мыслей, он пересказал теперь Изуне, постаравшись представить Хашираму в наиболее невыгодном свете, однако маленький глупый брат его усилий, похоже, и не заметил: смотрел затуманившимся взглядом и явно витал в облаках.
Вечно он видел в Узумаки кого-то, вроде полубога.
Мадара почувствовал острый укол ревности.
— Ну, я пойду, — небрежно бросил он.
Развернулся — и так и прирос к месту, увидев последнего человека, которого ожидал здесь увидеть: собственного отца.
— Ты, — сказал Саске таким тоном, как будто встретил посреди деревни преступника S-класса, объявленного в розыск всеми пяти великими странами.
«Поражаюсь твоей наглости», — вот что он на самом деле имел в виду.
— Я, — ответил Мадара, усилием воли подавив в себе дрожь, поднимавшуюся от взгляда отца: холодного, яростного, ненавидящего. Нет, он больше не станет его бояться.
— Что ты здесь делаешь?
— С братом разговариваю. — Он смотрел ему прямо в глаза и говорил настолько вызывающе, насколько это было возможно. — Что, нельзя?
— Нельзя, — отрезал Саске.
— Да ну? — издевательски протянул Мадара. — Ты издал приказ, запрещающий мне появляться на улицах Конохи?
Чёрные глаза отца сузились.
— Предлагаешь мне это сделать?
— Чёрта с два! Ты не Хокаге, чтобы издавать приказ! А Хокаге тебе не позволит! — внезапно выпалил Мадара, сам не ожидая от себя таких слов.
Сказал — и внутренне содрогнулся: с чего он вообще взял, что Хокаге есть до него какое-то дело? К тому же, они с отцом лучшие друзья…
Однако Саске он из себя вывел — эта цель была достигнута. Лицо его расслабилось, но во взгляде бушевала такая ярость, что будь у него активирован шаринган — никого живого вокруг бы уже не осталось.
— Понравилось, значит, подбирать объедки со стола Хокаге? — спросил он притворно задумчивым голосом. — Ну, удачи. Видимо, ты только на это и годен. Пойдём, Изуна.
— Изуна, если ты пойдёшь сейчас с ним, то со мной можешь попрощаться навсегда! — заорал Мадара вне себя от бешенства. — Ты понял?!
Изуна посмотрел на них широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Нет. Не надо. Пожалуйста, — попросил он
— Пошли. — Саске положил руку ему на плечо.
— Я тебе сказал — пойдёшь с ним, меня больше никогда в жизни не увидишь! Выбирай — или он, или я!
«Если он выберет меня — что я буду с ним делать?» — мелькнула в голове запоздавшая мысль, однако остановиться Мадара уже не мог.
Лицо брата жалко искривилось.
— Изуна, — сказал Саске спокойно.
— Ну?! И с кем ты останешься? — выдавил из себя Мадара.
— Я… — младший брат опустил голову и глухо ответил: — С отцом.
Мадара похолодел раньше, чем осознал значение его слов.
«Нет. Не может быть».
Не думая ни о чём, он шагнул вперёд и влепил брату такую затрещину, что тот не устоял на ногах и рухнул на землю.
— Ты… предатель, — выдавил он, едва дыша от ярости. — Да больно ты мне нужен! Бесполезный, никчёмный… ничтожество! Ненавижу тебя. Пошёл вон отсюда!
Сам внутренне содрогнулся, ожидая, что отец его, как минимум, четвертует за то, что он сделал, однако отступить не мог — что же, показать, что он его боится?!
Однако Саске его не тронул. Не отрывая от старшего сына презрительного взгляда, он подал младшему руку, помогая ему подняться.
— Изуна, напомни мне вечером написать доклад Хокаге о том, что в этой части деревни водятся бешеные собаки. Посмотрим, что Наруто скажет по этому поводу, — произнёс он притворно задумчивым голосом и, подтолкнув младшего сына, отправился с ним вниз по улице.
***
До дома они так и не дошли.
— Мне плохо, — сказал Изуна, и отец усадил его на скамейку, опустившись на корточки рядом.
Голова у него болела так, что каждый вдох отзывался ударами по вискам; перед глазами всё расплывалось, и пару раз мелькала какая-то тень, заставлявшая его вздрагивать и покрываться ледяным потом.
После удара брата во рту до сих пор ощущался солоноватый привкус крови, но ещё сильнее был вкус горькой обиды.
В чём он был виноват?! Что он сделал?!
Разве непонятно было, как ему хотелось остаться с братом? Может, Наруто-сан и его бы взял к себе в дом?.. Быть там вместе со всеми, вместе с Хаширамой, вчетвером, как раньше… Соблазн был столь велик, что у него до сих пор всё внутри разрывалось от сознания упущенной возможности.
Вместо этого ему придётся вернуться в пустой холодный дом, откуда пропала даже атмосфера уюта, создаваемая раньше матерью — та продолжала заниматься домашними делами, готовить обеды, ужины, однако делала это настолько автоматически, что казалось, будто вместо неё им подсунули робота. С отцом они действительно больше не ссорились, но и почти не разговаривали, а спали и вовсе в разных комнатах.
Точнее, отец вообще практически не спал. Изуна часто слышал его шаги в коридоре — и это было даже хуже, чем рыдания матери в ту ночь, когда брат не вернулся домой. Из-за этого он сам не мог подолгу уснуть — а потом просыпался по несколько раз за ночь, иногда обнаруживая рядом Саске. Тот неизменно говорил ему, что всё в порядке, и Изуна притворялся спящим, мучаясь от невозможности перевернуться лишний раз на бок или поправить одеяло.
Утром начинался другой кошмар.
В его новом сенсее как будто уживались два разных человека, и оба казались одинаково ужасными. Во время тренировок Изуми была жестока и неумолима, похуже любого мужчины — она действительно обладала большим запасом знаний и умений и стремилась передать их своим ученикам, однако ни о каких поблажках, ни физических, ни психологических, и речи идти не могло, и Изуна, не привыкший к подобному отношению, чувствовал себя совершенно никчёмным.
Зато в остальное время Изуми словно отыгрывалась за эти часы, когда была холодной и безжалостной, и превращалась в воплощение женственности и материнского инстинкта: любила потрепать Изуну по волосам, назвать его как-нибудь ласково, обнять.
А ещё она была девушкой Хаширамы.
Всего этого было достаточно, чтобы превратить его жизнь в ад.
Единственным утешением оказались, как ни странно, книги.
Изуна никогда не был особенно охотлив до чтения — его воображению вполне хватало и того, что рассказывали о себе братья. Однако в то утро, когда он встретил Хашираму, по пути домой он обратил внимание на книжный магазин, мимо которого каждый раз проходил, даже не замечая вывески, и, чуть помедлив, спустился по лестнице внутрь.
Около прилавка на видном месте стояли стенды с литературой подешевле — комиксами, раскрасками, многочисленными романами под одним и тем же заголовком «Приди, приди, рай». Изуне захотелось полистать их — Тобирама любил эту серию, может, и Хаширама тоже? — однако вокруг толпились дети, читавшие мангу, и он прошёл внутрь, к книжным полкам, заставленным толстыми фолиантами.
Там было тепло и тихо, солнечно и спокойно; в столбах света золотились, медленно опускаясь на пол, пылинки. Изуна побродил между стендами, разглядывая разноцветные корешки и изредка проводя рукой по какому-нибудь роскошному, инкрустированному камнями переплёту. Он даже не решался вытащить и полистать одну из книг, настолько красивыми они выглядели. Впрочем, ему нравилось и просто стоять так — в одиночестве, вдыхая странноватый, но приятный запах типографской краски и чувствуя, как тревоги и волнения дня постепенно отступают на второй план.
— Заблудились среди лабиринта чужих иллюзий, молодой человек? — к нему внезапно подошёл, улыбаясь, старичок с длинными белыми волосами.
Изуна замер на мгновение, раздумывая, не является ли это обращение насмешкой: обычно его называли только «малышом Изу», ну или «мальчиком», если это были незнакомые люди. Смысла фразы он тоже не очень понял — однако улыбка у старика была добрая, и он неуверенно пожал плечами, подумав, что есть что-то приятное в том, когда тебя называют на «вы».
— Ищете что-то конкретное?
Вообще говоря, да — искал. Однако не скажешь же: «мне нужно что-нибудь про осенний лес»! Тогда его сочтут полным идиотом.
— Нет, я просто… — он замялся. — Не знаю. Может, стихи…
И тут же мысленно проклял себя: стихи! Да если это услышит кто-нибудь из его одноклассников — а возле стенда с комиксами толпилось немало ребятни — то над ним будут смеяться всей деревней. Стихи он читает… Нет, чтобы какой-нибудь «роман с приключениями» сказал или хотя бы «Приди, приди рай» — книжки Джирайи сам Хокаге читал, это было не так позорно.
Однако старику его ответ, похоже, понравился.
— Редко встретишь в наше время юного шиноби, увлекающегося поэзией, — добродушно сказал он, и Изуна мучительно покраснел, опасаясь, что эти слова мог услышать кто-нибудь ещё. — Могу я порекомендовать вам что-нибудь на свой вкус?
Он торопливо кивнул, надеясь побыстрее от него отделаться, однако старик, как назло, ходил между полками медленно, то и дело останавливаясь и разглядывая иероглифы на каком-нибудь корешке. Некоторые книги он вытаскивал, а потом ставил, даже не раскрыв, на место, некоторые листал, над некоторыми улыбался, над другими — неодобрительно цокал языком.
Наконец, он вручил Изуне целую стопку увесистых фолиантов.
— Здесь не только стихи, но и другие произведения, которые, смею думать, могут вам понравиться.
Да чего он к нему вообще привязался?!
Изуна торопливо кивнул и потащил книги на кассу, опасаясь, что в противном случае старик предложит ему что-нибудь ещё. К тому же, всё равно ведь собирался что-нибудь купить…
Потом мелькнула запоздалая мысль про деньги, и он пришёл в ужас: книжек было так много, и они были такие дорогие — однако было уже поздно. Минут десять Изуна стоял возле кассы, выгребая из карманов и рюкзака мелочь. Каким-то чудом, а точнее благодаря тому, что Сакура давала ему деньги на обеды на неделю вперёд, он всё-таки наскрёб необходимую сумму — и следующие шесть дней был вынужден голодать, потому что скорее умер бы, чем признался кому угодно, даже матери, что накупил книжек, в том числе со стихами.
Он и домой-то с трудом их дотащил — но потом его страдания окупились стократно.
Сначала он никак не мог заставить себя взяться за чтение; лишь к вечеру, убедившись, что снова не может заснуть, Изуна вытащил наугад одну из книг — это оказались не стихи, а какой-то исторический роман. Первые страниц пятьдесят дались ему с трудом — сказалось отсутствие привычки к чтению, однако он честно не пропускал даже самые скучные моменты, вспоминая слова Хаширамы.
«Я эти описания у одного поэта вычитал… или писателя, не помню».
А вдруг это был тот самый писатель?!
Промучившись часа полтора, Изуна неожиданно для себя увлёкся повествованием, а ещё через час позабыл обо всём не свете и полностью погрузился в мир тайных интриг и кровавых столкновений между кланами, происходивших на заре становления мира шиноби. Он видел перед собой благородных правителей и не менее благородных злодеев, хитрых помощников, бесчестных предателей и демонов-оборотней.
Оторвался от страницы он только тогда, когда от усталости начали слезиться глаза — и обнаружил, что за окном уже рассвело, и пора идти на тренировку.
В тот день Изуми была особенно беспощадна к его промахам и заставила его часов шесть без передышки отрабатывать метание куная, однако он воображал себя одним из героев романа, который в юности перенес много лишений и оскорблений, а потом отомстил всем своим врагам.
Вторая история, за которую он взялся, была довольно кровавой — вражда, ненависть, месть, убийства, жестокие пытки, и поначалу его слегка подташнивало от реалистичности описаний, однако он думал, что уж Хаширама-то, наверное, и не такое видел в миссиях, и заставлял себя читать дальше.
К моменту встречи с братом он заканчивал последнюю из купленных тогда книг, и рассказы Мадары упали на благодатную почву — его воображение, растревоженное прочитанным, мигом нарисовало сцены из романа с собственными героями.
Он видел их и сейчас, стоило закрыть слезившиеся от боли глаза.
— Это он!.. — зашептали вокруг, и люди расступились, освобождая ему дорогу.
Хокаге приподнялся со своего трона.
— Кто вы? — спросил он надменно.
Юный черноволосый и черноглазый воин склонился в приветственном, но не подобострастном поклоне.
— Позвольте вам представиться, Хокаге-сама: Учиха Изуна, глава клана Учиха, — сказал он с лёгкой улыбкой и протянул ему свиток, перевязанный алой шёлковой лентой. — Я пришёл с предложением заключить мирный договор между нашими кланами.
— Мирный договор!.. — изумлённо повторили вокруг несколько раз.
Жена Хокаге, сидевшая по правую руку от него, посмотрела на юного воина с ненавистью — однако тот с достоинством выдержал взгляд её тёмных глаз в обрамлении густо накрашенных ресниц. Говорили, что эта женщина с золотистыми волосами — колдунья, и именно она виновата в том, что Хокаге допускает стратегические ошибки и проигрывает в последнее время битву за битвой.
Учиха Изуна собирался освободить его от неё.
— Вы лжёте! — сказала женщина гневно. — Клан Учиха никогда бы на такое не пошёл!
— Я заставил их, — ответил юный воин невозмутимо. — Кого-то с помощью слов, кого-то с помощью оружия.
Обнажив свою катану, он взмахнул ею, и она со свистом рассекла воздух. Лезвие было покрыто бурыми пятнами крови — так же, как и тёмно-фиолетовое косоде воина.
— Она ваша, Хаширама-сама, — сказал Учиха Изуна, поклонившись, и протянул ему катану. — Как и моя жизнь.
…или лучше наоборот?
— Изуна-сама, ваше задание выполнено.
Никто и не надеялся, что ему это удастся: отбить с жалкой горсткой воинов нападение вражеского клана, насчитывавшего сотни и тысячи опытных шиноби. Однако Учиха Изуна ни секунды не сомневался в своём военачальнике.
— Я верил в вас, Хаширама-сан.
В синих глазах последнего промелькнуло что-то, похожее на смущение, однако правитель предпочёл этого не замечать и взмахнул рукой, жестом приказывая всем удалиться.
Хаширама тоже повернулся, однако его удержали за рукав.
— Останьтесь, — попросил правитель тихо.
— Как прикажете, Изуна-сама.
Военачальник опустился перед ним на колени и почтительно склонил голову.
— Я хотел бы отблагодарить вас, Хаширама-сан, — улыбнулся правитель. — Просите любую награду; я дам вам всё, что вы пожелаете.
— Моей единственной наградой будет всегда находиться подле вас, Изуна-сама, — жарко прошептал тот и коснулся губами его пальцев. — И у меня есть только одна просьба: простите мне мою дерзость.
Правитель не успел ответить — за дверьми внезапно послышались шум и крики, а потом в зал ворвалась группа вооружённых людей.
Хаширама вскочил на ноги, однако было уже поздно — чья-то стрела пролетела через всю комнату и вонзилась правителю в горло. Тот соскользнул с возвышения, на котором сидел, и упал прямо на руки своему военачальнику, снова рухнувшему на колени, чтобы его подхватить. Длинные чёрные волосы рассыпались по полу, алая кровь залила белоснежный шёлк, расшитый цветами и птицами.
Синие глаза смотрели на него с отчаянием и мольбой.
— Прошу вас, Изуна-сама… Прошу вас, потерпите немного, я не позволю вам умереть…
Правитель с трудом приподнял руку и коснулся его щеки, рассеченной шрамом.
— Я…
Он хотел сказать, что это была бы лучшая смерть для него — на руках у самого преданного и самого любимого из своих подданных, однако сил уже не хватало.
«…А эти-то, которые совершили нападение, чего там стоят и глазеют, пока Хаширама уговаривает меня потерпеть?» — подумал настоящий Изуна, не-глава клана Учиха и не-правитель Страны Огня, и вздохнул.
Новый приступ боли в висках и затылке заставил его содрогнуться, и это не имело ничего общего с благородной болью даймё, умиравшего на руках у своего военачальника — а глаза, пристально смотревшие на него, даже близко не напоминали синие глаза Хаширамы.
Но…
Изуна боялся потерять ощущение странной и едва уловимой связи с отцом, появившееся после того, как пропала близость со всеми остальными — даже с матерью, которая после ухода Мадары перестала расспрашивать младшего сына о том, как прошёл день, и пытаться его обнять. Впрочем, он ведь и сам потребовал, чтобы она не относилась к нему, как к маленькому…
С отцом было сложно. Изуна вдруг обнаружил, что само его присутствие будто давит, и как никогда понимал слова Мадары о том, что в доме Хокаге становилось легко дышать — там просто не было Саске. Ночи, когда тот приходил к младшему сыну и подолгу сидел на его постели, были невероятно мучительны. Но всё-таки…
Изуне казалось, что он его понимал. То есть, логически не понимал совершенно, но чувствовал какие-то вещи — как, например, то, что если бы он остался сейчас с Мадарой, то отец бы обиделся не меньше, просто никогда об этом не сказал.
Поэтому он не мог этого сделать. Не мог его бросить.
А брат не понимал.
Изуна знал, что нужен отцу, и что отец нужен ему, хотя какая-то его часть отчаянно хотела уйти подальше, сбежать туда, где не было бы этой гнетущей атмосферы и ощущения безнадёжности, бесполезности любых попыток что-то изменить.
Двенадцать лет своей жизни он провёл вместе с братьями в светлом, радостном мире, а теперь как будто остался наедине с отцом с пыльной тёмной комнате — однако первое было иллюзией, лопнувшей, как мыльный пузырь, а второе казалось настолько реальным, что ощущалось физически.
Изуна подвинулся к краю скамейки, наклонился, положил голову отцу на плечо. Сделать это теперь было не так страшно, как тогда, в первый раз, в его комнате, однако всё равно тяжело — чувство было такое, что за любую попытку преодолеть незримый барьер, отделявший отца от окружающего мира, платить придётся собственной кровью.
Он и заплатил — головная боль усилилась до тошноты. Однако Саске поднял руку, чуть неловко коснулся его шеи под волосами и провёл по ней пальцами. Изуна понял, что это единственная ласка, которой он дождётся — и всё-таки она стоила сотни самых жарких объятий и поцелуев Сакуры, столько в ней было горьких, сдерживаемых эмоций.
Изуне внезапно стало стыдно перед матерью — он как будто принимал сторону отца против неё, не говоря уж о том, что фактически официально принял его сторону против брата.
Но…
Саске отстранился. Взгляд у него был недовольный, как будто он злился — однако на себя, а не на сына.
— Прошла голова? — спросил он.
— Да, — соврал Изуна и поднялся на ноги. — А почему ты сегодня не на работе?
— Покурить вышел.
«Повидать меня», — автоматически перевёл Изуна, и ему вдруг стало страшно: он как будто чужие мысли прочитал, причём безо всякого на то желания.
К тому же, раньше отец ни за что на свете не отлучился бы из полицейского корпуса посреди рабочего дня. Значит, что-то случилось.
Что-то случилось с ними со всеми — с братом, который ушёл из дома к Наруто-сану, с Хаширамой, который разглядывал странные вывески и отчитывал младшего брата, с матерью, которая рыдала и пила сливовое вино, с отцом, который не спал по ночам и встречал его после тренировок.
— Я не знал, что ты куришь.
— Никто не знает.
«Кроме меня».
Изуну захлестнуло странное чувство, обжигающее и леденящее одновременно: отец явно выделял его среди остальных — жены, старшего сына, своих подчинённых. И в то же время от этого было жутко, как будто его заклеймили какой-то тайной, груз которой придётся нести до конца жизни.
Он постарался сбросить напряжение, представив себе сцену, как в предпоследнем романе про демонов: отец-Повелитель Тьмы и он — его единственный и верный прислужник, однако легче не стало.
— А мне покурить можно? — спросил Изуна притворно весёлым голосом, не желая выдавать своих истинных чувств.
— Нет.
— Ну пожалуйста!
Саске вытащил из кармана пачку сигарет и протянул ему.
Казалось бы — что такого, отец просто выполнил его просьбу, однако Изуну снова бросило в дрожь.
— Да я просто так сказал. Не буду, — пробормотал он.
Саске молча убрал сигареты обратно, и они пошли дальше.
Добравшись до дома, оба остановились. Отцу нужно было возвращаться на работу, понимал Изуна, однако он словно ждал чего-то и не уходил. Чего он мог ждать? Ну не поцелуя же в щёку.
В голове промелькнула мысль.
— Пап… — в первый раз назвал его «папой», не «отцом». — Ты не мог бы мне денег одолжить?
Сакура обязательно поинтересовалась бы, на что, поэтому он и не просил у неё. На обед она ему в последнее время забывала давать, а плату за миссии забирала Изуми («Чтобы не расхолаживало»), обещая отдать всё в конце года, поэтому денег на то, чтобы снова зайти в книжный, у Изуны не было — а последний роман был прочитан уже на три четверти.
Саске достал кошелёк, вытащил оттуда самую крупную купюру и протянул ему.
У Изуны чуть глаза на лоб не полезли — на эту сумму он мог скупить половину книжного магазина. Будь здесь брат, он бы снова пришёл в бешенство: его карманные расходы отец всегда ограничивал.
Однако просить меньше тоже было неловко. Да и к тому же — книги…
— Спасибо, — поблагодарил он и положил деньги в карман.
— Я хочу, чтобы ты держался подальше от брата, — внезапно сказал Саске, и эти слова как будто повисли в воздухе.
— Х-хорошо…
— Пообещай мне.
Изуна опустил глаза. Нет, не то чтобы он когда-либо отличался особенной честностью и даже помыслить не мог о том, чтобы соврать, однако сказать эти слова сейчас и потом не сдержать обещание казалось ему недопустимым. Отец ведь верил ему, возлагал на него какие-то надежды — правда, непонятно, какие именно.
Брат за весь месяц даже не поинтересовался, как он. Брат наслаждался жизнью в доме у Наруто-сана, оставив его одного мучиться от раздора родителей и затаённой боли обоих. Брат сказал, что ненавидит его. Брат ударил его.
Отец единственный из всех не считал его маленьким и глупым.
Внутри него снова поднималась, нарастая, глухая обида.
— Обещаю, — сказал он.
И, прикрыв глаза, представил, против собственного желания, очередную сцену.
Брат толкнул его, и он повалился на землю, испачкав штаны и косоде в грязи.
Тобирама, который уселся на ветке дерева, положив ногу на ногу, захохотал.
— Ничтожество, — сказал Учиха Мадара, презрительно глядя на него сверху вниз. — Кому ты здесь нужен? Никому. Я, как глава клана, приказываю тебе убираться.
— Ну-ка, ну-ка, — запротестовал Тобирама. — Я, конечно, тоже считаю, что этой бездарности среди нас не место, но выгнать его из деревни может только Хокаге. Давай-ка спросим у моего братца!
Учиха Изуна, растрёпанный и жалкий, поднял голову и с надеждой посмотрел на подошедшего Хашираму сквозь пряди спутанных волос, упавших на лицо.
— Пусть останется, если способен драться, — спокойно сказал тот и протянул ему катану, принадлежавшую когда-то Кагамитару Хьюге.
— Но я не хочу быть шиноби, — прошептал Изуна, дотронувшись до острого лезвия.
— Тогда извини, — Хаширама вежливо улыбнулся, однако взгляд его остался холоден, как лёд. — Ты мне не интересен.
Он развернулся и ушёл, не оглядываясь.
— Слышал?! — закричал Мадара. — Пошёл вон отсюда!
— Стой, у меня есть идея получше, — сказал Тобирама и спрыгнул с ветки.
Он связал Изуне руки за спиной и прикрутил его к дереву.
— Продержишься семь дней без воды и питья на жаре — останешься в Конохе, согласен? — ухмыльнулся он. — Брата я уговорю.
…В последнем романе, который читал Изуна, было много описаний различных пыток, и это — далеко не самое страшное. Куда хуже было сдирание кожи заживо, отпиливание конечностей по одной, медленное утопление. Однако он не хотел себе этого представлять; особенно пугало почему-то вырывание глаз.
…Пять дней спустя к Учихе Изуне, измученному и исхудавшему, явился его собственный отец. Глаза Изуны слезились от песка, который бросал в лицо горячий, иссушающий ветер, и он не мог понять, был ли это действительно Саске, или всего лишь галлюцинация — однако он отчётливо видел кровавый блеск шарингана.
— Какое тебе до них до всех дело? — спросил отец и дотронулся до его волос. — Есть только ты и я.
7.
Делать этого было нельзя, однако Мадара всё-таки не выдержал и пошёл за ними следом. Крался, прячась за деревьями, сливаясь со стенами, скрываясь в тени от домов.
Видел, как отец усадил младшего брата на скамейку, как обнимал его, как гладил по шее, как протянул ему сигареты, как вручил такую сумму денег, которую Мадара и за десять миссий класса «А» не получил бы.
Ненавидел.
Ненавидел. Ненавидел. НЕНАВИДЕЛ обоих.
Подумал о том, что убил бы маленького глупого брата, и не ради какого-то там Мангекьо Шарингана, а просто так — чтобы не видеть его больше.
Достал из рюкзака скрученные в свиток листы, до которых не дотрагивался почти месяц и жадно перечитал строчки.
Злорадно посмеялся над собой: а он-то и вправду решил, что всё это ничего не значит, что, пожив в доме у Хокаге, он стал другим. Не стал, и к чёрту все!
Отец сказал: «Я хочу, чтобы ты держался подальше от брата».
Изуна ответил: «Обещаю».
Мадара стиснул кулаки и достал из рюкзака кунай.
Когда Саске развернулся и отправился обратно на работу, он бесшумно зашёл в дом вслед за братом и встал позади него. Изуна ничего не замечал — куда уж ему! Как шиноби он всегда был полным ничтожеством… да и не как шиноби тоже. Что он умел? Ничего!
В голове назойливо жужжал противоречащий голосок: умел слушать, умел радоваться чужим успехам в отличие от него, умел любить… обнимал, когда было плохо, болтал, когда хотелось поговорить, молчал, когда хотелось тишины, всегда ждал его прихода, забирался к нему в постель…
Да плевать на всё это! Проще котёнка завести — тот разве что болтать не умеет, а в остальном — вот тебе и младший братец, можно Изуной назвать, и никакой разницы!
«Он взял с собой игрушку, плюшевого котёнка…»
Кунай в его руке дрогнул.
Проклятье!..
Изуна остановился посреди комнаты, постоял, опустив голову.
— Я один. Меня все бросили, — внезапно сказал он в пустоту тёмного, неуютного дома.
«И поделом тебе! — злорадно подумал Мадара. — Двенадцать лет наслаждался тем, что тебя любили, пора и честь знать!»
Он незаметно последовал за братом, когда тот отправился наверх; Изуна по-прежнему не ощущал его присутствия, и Мадару охватило торжество: он всё-таки был лучшим! Лучше их всех, лучше брата, лучше Тобирамы, лучше Хаширамы… даже Хокаге это заметил. Хокаге дал ему работу, более важную, чем ту, что делал его собственный сын!
Вот, должно быть, Хаширама злился.
И замечательно. Он ещё заставит беситься этого высокомерного ублюдка, и не один раз!
Изуна зашёл в комнату, их общую с детства комнату, знакомую до боли; разделся, забрался под одеяло, достал какую-то книжку. На тумбочке возле его кровати высилась целая гора книг — ха, нашёл себе новое увлечение!..
Мадара стоял в коридоре, активировав шаринган, и рука его, сжимавшая кунай, дрожала.
Подождать, пока братец заснёт, подкрасться, вонзить кунай ему в горло — только и всего… крови, конечно, море будет.
Наконец, Изуна погасил свет, отложил книжку, перевернулся на бок.
«Сейчас!..» — подумал Мадара минут через десять, когда услышал его ровное дыхание, и пробрался в комнату.
Здесь всё было по-прежнему, разве что его собственная кровать — пустая, очень аккуратно застеленная. На обоях кое-где — разноцветные разводы, следы их с братом так и не отмытых до конца рисунков.
Он подошёл к Изуне, занёс над ним руку с кунаем… посмотрел в его широко открытые чёрные глаза, полные боли и ужаса.
…не спал.
Не спал, гадёныш.
Простенькое гендзюцу заставило брата тотчас же провалиться в глубокий обморок, а Мадара прислонился к стене и опустил голову, краем глаза наблюдая, как колышутся лёгкие занавески от слабых порывов ветра из распахнутого окна.
Потом он вытащил из рюкзака пожелтевшие листы дневника, расправил их и вложил между страниц одной из многочисленных книжек Изуны.
— Подарочек тебе от старшего брата, — пробормотал он. — Почитаешь на досуге. Одному мне, что ли, эту херню в ночных кошмарах видеть?
Он вышел из комнаты, неторопливо спустился по лестнице, посмотрел на мать, разбиравшую покупки. Та подняла голову, увидела его и испуганно вскрикнула. Мадара махнул в знак приветствия.
Сакура ничего не сказала и только уставилась на кунай, зажатый в его руке.
— А, это? — спросил Мадара, проследив направление её взгляда. — Это кунай, да. Я, собственно, заходил брату горло перерезать.
Он помолчал немного, внимательно наблюдая за бледным лицом матери, последовательно отражавшим переживаемые ею чувства: изумление, недоверие, ужас. Потом продолжил:
— Но чего-то струсил в последний момент. Так что не волнуйся. — Он ухмыльнулся, прошёл мимо неё к двери и бросил напоследок: — Да, и не забудь отцу сказать, что я приходил. Может, тогда горло перережут мне, и всем станет спокойнее.
На улице Мадара глотнул свежего воздуха, деактивировал шаринган, и ему стало легче. Он вытащил из рюкзака бутылку с водой, плеснул себе на ладони, умылся, откинул прилипшие ко лбу волосы.
Послонялся по улицам, не зная, куда себя деть; ярость прошла, однако осталось какое-то назойливое беспокойное чувство, заставившее его тут же подскочить со скамейки, стоило на неё сесть, чтобы отдохнуть и перекусить.
Решил было пойти домой (нет, не туда, где оставались испуганная мать и чуть не прирезанный во сне брат, а туда, где жил весь последний месяц), однако потом подумал, что если встретит там Хашираму, то добром это точно не кончится. Ладно брат, но вот если эта высокомерная сволочь опять отпустит какое-нибудь замечание, то он точно сорвётся, выжжет ему шаринганом голубые глаза, так что тот до конца жизни будет передвигаться, ощупывая руками стены.
Он шумно вздохнул.
Хотелось сделать что-нибудь, пойти куда-нибудь… прекратить как-то всё это.
Воспоминания подсказывали ему, что был один человек, который мог… рядом с которым становилось легче.
«Это я. Я запретил ему. Ты слышишь?»
Мадара замер на месте. Пойти в резиденцию Хокаге… просто так? И что он ему скажет? Нет, лучше до вечера подождать.
«Изуна, напомни мне вечером написать доклад Хокаге о том, что в этой части деревни водятся бешеные собаки. Посмотрим, что Наруто скажет по этому поводу», — вспомнил он внезапно и похолодел.
Ну уж нет. Он не позволит отцу этого сделать.
Через пятнадцать минут Мадара поднимался по лестнице на второй этаж резиденции Хокаге.
В коридорах было на удивление тихо, и уже сама эта тишина подарила некоторое спокойствие. Он прислонился к одной из дверей — и внезапно услышал внутри шум, как будто что-то разбилось.
— Стой!
Мадара едва успел отскочить в сторону, как дверь распахнулась, и на пороге появился Хаширама. Вслед за ним вышёл какой-то человек… Мадара позабыл его имя, но он точно был кем-то из Хьюга, — и схватил его за руку.
Хаширама вырвался, и в глазах у него сверкнула ярость.
— Боюсь, у меня нет сейчас времени, Неджи-сан, — процедил он. — Мне нужно идти на собрание к моему отцу.
Он сделал шаг вперёд, увидел Учиху и застыл на месте. Во взгляде его вдруг ясно отразился испуг — то, чего Мадара ожидал от него меньше всего на свете — а потом он опустил голову и выдавил сквозь зубы:
— Ты-то что здесь делаешь?!
И развернулся, отправившись по направлению к кабинету отца.
Мадара минуты две стоял, приходя в себя, а потом обозлился так, что предыдущий приступ ярости из-за брата показался ему цветочками, и ринулся вслед за Хаширамой.
Он ворвался в кабинет Хокаге как раз тогда, когда все собравшиеся успели рассесться по местам и приготовить бумаги для докладов.
— Я хочу поговорить с Хокаге-сама! — заорал он, и Хаширама выронил свитки, которые держал в руках.
К нему подошла какая-то женщина.
— Боюсь, сейчас не время…
— Сейчас!!!
Хокаге встал со своего места, посмотрел на него.
Мадара встретил его взгляд — упрямо, отчаянно и решительно.
— Выйдете все, — наконец, приказал Наруто-сан, и собравшиеся стали покидать кабинет, посматривая на Учиху неприязненно.
Старший из братьев Узумаки задержался дольше всех.
— Мне… тоже уйти, отец? — спросил он как будто даже немного растерянно.
Наруто-сан прикрыл глаза.
— Да, — сказал он мягко.
Хаширама кивнул и вышел, одарив Мадару ледяным взглядом.
Хокаге закрыл двери, развернулся, подошёл к Учихе.
Потом встряхнул его за плечи и спросил:
— Что это значит?
Спросил так жёстко, что Мадара испугался. Он с чего-то вдруг решил, что, предложив ему пожить в своём доме, Наруто-сан позволит ему вообще всё что угодно, и что он относится к нему как-то… особенно. Но…
— Я… — пробормотал он.
…И внезапно выложил ему всю историю с дневником, от начала и до конца — сбивчиво и торопливо, путаясь в словах и не соблюдая логики повествования. Рассказал про отца, про мать, про то, что в детстве ему снились ночные кошмары, а что теперь он видит кошку, выбирающуюся из-под храма с глазами маленького Учихи в зубах, что проще убить брата, а потом завести котёнка и назвать его Изуной, чем…
— Он. Твой. Брат!
Мадара замотал головой.
— Вы не понимаете! Я ненавижу их, ненавижу их обоих, и отца, и Изуну…
— Да не ненавидишь ты их! — Голос Хокаге тоже сорвался в крик. — Они твоя семья, подумай об этом, единственные, кто у тебя есть! Представь себе, что однажды ты возвращаешься домой и находишь их всех убитыми, отца и мать в луже крови, брата с вырванными глазами — только во всех подробностях представь! Что, после этого ты почувствуешь себя счастливым, удовлетворённым жизнью?!
Перед глазами, против воли, замелькали картинки.
— Нет… — пробормотал Мадара пристыженно.
— А теперь представь, что всё это сделал ты!
Повисло молчание.
— Но какого чёрта отец так ко мне относится?! — закричал Мадара, делая попытку всё-таки отстоять свою правоту. — Чем я это заслужил?!
— У твоего отца была тяжёлая юность — гораздо тяжелее, чем у тебя. Есть вещи, которые я не имею права тебе говорить, но ты можешь мне просто поверить? Можешь?
— Могу, — согласился Мадара неохотно.
— Я полагаю, что Саске видит в тебе себя в молодости. И боится, что ты повторишь его ошибки.
— Повторю его ошибки? — переспросил Мадара. — Он что, вырвал у своего брата глаза, чтобы получить Мангекьо шаринган?!
— Нет. Позволил ненависти захватить его душу.
Учиха отвернулся.
— Я не хочу, чтобы то же самое произошло и с тобой, — продолжал Хокаге. — Не хочу, чтобы история повторилась! Ты не такой, как Саске, хотя и похож на него — возьми от отца лучшее и иди по прямой дороге! У тебя для этого все предпосылки — ум, талант, решительный характер. Для тебя открыты все пути, тебя любит множество людей: мама… Видел ты, какой заплаканной она была, когда пришла ко мне? Плакала потому, что боялась за тебя! Твой брат, мой сын… Ты хочешь уничтожить всё это в угоду беспочвенной ненависти? Хочешь разрушить из-за того, что ревнуешь отца к брату, жизни стольких людей — свою, родителей, Изуны… мою, если уж на то пошло. Потому что каким, к чёрту, Хокаге я могу быть, если допущу, чтобы сын моего лучшего друга сделал такое?
Мадара сжал кулаки и поднял голову.
— Ну так помогите мне!.. — сказал он и повторил тише: — Помогите…
Хокаге шагнул к нему, обнял, и Мадара уткнулся лицом в жёсткую ткань его плаща.
— Я всё, что угодно, для этого сделаю. Всё, что угодно. Хоть весь мир переверну.
«Почему он отец Хаширамы, а не мой? — подумал Мадара с горечью. — Ну почему?»
Хокаге потрепал его по волосам.
— Что ты сделал с тем дневником?
— Выкинул, — соврал Мадара, не желая признаваться, что на самом деле оставил найденные листы «в подарок» Изуне. Ладно, потом сходит домой и заберёт, может, братец и не успеет ничего прочитать.
— Хорошо. Не рассказывай никому, мы с тобой вдвоём с этой историей разберёмся. Согласен?
— Согласен, — вздохнул Мадара, прижавшись к нему крепче.
В дверь постучали и, не услышав ответа, заглянули.
— Отец…
Хаширама зашёл и остановился, посмотрев на них как-то потерянно и с болью.
В груди у Мадары поднялось торжество: ха! Видишь? Твой отец меня ценит! Лучше бы он был моим отцом, чем твоим…
«А, может, он и не отец тебе вовсе?»
То самое безумное предположение, которое однажды мелькнуло у него при мысли о Хашираме, обиженном на мать, внезапно вернулось и показалось на этот раз не таким уж и невозможным.
Он придирчиво оглядел Хашираму: ну ведь не похож же, ни капли не похож! Синие глаза — это да, но ведь Наруто-сан не единственный голубоглазый человек в стране. Если подумать, в Хашираме куда больше сходства… да хотя бы с этим Хьюгой Неджи.
А, может быть, он и есть его…
Мадара вздрогнул и почувствовал характерное волнение, которое всегда испытывал, обнаруживая какую-нибудь зацепку, важную для выполнения миссии.
Вспомнилось — а ведь каким голосом Хаширама сказал: «Мне нужно идти на собрание к моему отцу»!.. Ведь специально же подчеркнул последние слова!
— Что случилось, сынок? — спросил Наруто-сан как будто устало и отстранился от Мадары.
«Сынок». Надо же, а ведь раньше так его не называл, по крайней мере, при посторонних!
Ничего, вот если окажется, что этот Хьюга ему и в самом деле не сын…
— Отец, там… — начал Хаширама.
Впрочем, продолжать ему не потребовалось.
— Наруто! — Послышался крик из коридора. — Мне нужно с тобой поговорить, и мне плевать, даже если у тебя там совет пяти Каге!
Мадара вздрогнул, узнав голос собственного отца.
— Саске, — выдавил Хокаге и внезапно подтолкнул обоих, и сына, и Учиху, к противоположным дверям. — А ну-ка, быстро.
Хаширама кивнул и, буквально схватив Мадару за шиворот, выволок его из кабинета. Как только двери захлопнулись, Учиха вырвался, что было силы заехав бывшему другу коленом в живот, и прижался к двери ухом. Услышать ему ничего не удалось: Хаширама снова вцепился в него железной, несмотря на аристократическую тонкость пальцев, хваткой, и они начали драку, по-прежнему не говоря друг другу ни слова.
Мадара активировал шаринган, и на лице Хаширамы отобразилось чуть заметное волнение: ага-а, помнит, значит, что было в прошлый раз! Он воспользовался этим секундным замешательством противника, чтобы схватить его за длинные распущенные волосы и, рванув их, сбить Узумаки с ног — однако поскользнулся и сам.
Вместе они распластались на полу.
«Слаба-а-ак, — с наслаждением протянул Мадара, усевшись на него верхом. — Где же наш непобедимый гениальный Хаширама-сама, скажи нам?»
Он даже знал, какую иллюзию шарингана подарить ему на этот раз:
— Я не желаю видеть отродье Хьюга в моём доме.
Вряд ли, конечно, Наруто-сан прогонит его, даже если узнает, но…
На этот раз промедлением в схватке воспользовался Хаширама и, скинув Мадару с себя, припечатал его кулаком в подбородок. Тот аж закачался, так зазвенело в голове от удара, однако остался доволен собой. Настолько доволен, что даже драку продолжать не хотелось.
Он поднялся на ноги. Хаширама тоже вскочил и загородил собой дверь.
Мадара махнул рукой, кинул презрительно:
— Да к чёрту тебя, Хьюга. Давай, поработай у Хокаге верной собачонкой, тебе идёт. В следующий раз поводок подарю. Наруто-сану, не тебе.
И ухмыльнулся: отныне он только Хьюгой его называть и будет.
***
— Делай, что хочешь, но чтобы я этого ублюдка рядом с моим сыном больше не видел, — напрямую заявил Саске, плотно закрыв двери в кабинет Хокаге.
Наруто прищурил синие, потемневшие глаза.
— «Этот ублюдок» вообще-то тоже твой сын, Саске.
— И очень плохо. Для меня. Для него — нет, потому что если бы это было не так, он бы уже давно валялся в канаве с перерезанной глоткой.
Наруто стукнул кулаком по столу так, что лежавшие на нём бумаги разлетелись по сторонам.
— Ещё одно слово в таком духе — и я сам тебе глотку перережу! — прорычал он. — И за Сакуру-чан тоже.
— За Сакуру? — повторил Саске очень медленно. Брови его поползли вверх. — Да ну? Снова прочитаешь мне проповедь? Забыл уже, на каких условиях я остался тогда в этой деревне? Забыл, да?
Наруто стиснул зубы, а Саске обошёл вокруг него, издевательски улыбаясь.
— Кажется, кто-то обещал мне, что не будет вмешиваться в мою жизнь? Что не будет пытаться влезть мне в душу? Что не будет навязывать идеалы добра, справедливости, вечной дружбы и прочего? Ты, помнится, говорил, что примешь меня таким, какой я есть, даже преступником класса S с десятками искалеченных жизней за спиной. Снова не исполняешь свои обещания, Наруто-кун?
Саске усмехнулся, заметив, что удар попал точно в цель — значит, эта старая рана у Хокаге всё ещё болела.
Против воли захотелось смеяться.
«Наруто, придурок, ты же сдержал тогда своё слово, я вернулся в деревню, что ты страдаешь из-за этого до сих пор…»
— Зачем ты ломаешь ему жизнь? — спросил Наруто сдавленно. — Он ведь любит тебя.
— А я его — нет! — Саске развёл руками. — Ну что поделаешь, Наруто, я не готов, как ты, любить каждого встречного и принимать живейшее участие в его судьбе!
— Он не встречный, он твой сын, чёрт побери!
— И что? Когда-то у меня была семья, и я любил их всех просто за то, что они — моя кровь. Но то время ушло, и того Саске больше нет. Слово «семья» для меня больше ничего не значит, единственную семью, которая у меня была, вырезал мой собственный брат, и другой у меня не будет.
Наруто не выдержал, подскочил к нему, схватил его за плечи, тряхнул изо всех сил.
— Тогда какого чёрта ты женился на Сакуре-чан?! — заорал он. — Я думал… ты её любишь!
— А на ком ещё мне было жениться? — Саске тоже сорвался в крик. — Ты же понимаешь, что чем дальше, тем сложнее мне заводить какие-то отношения вообще, ты да она — вот единственные, кто значил для меня хоть немного! И я, чёрт побери, думал, что неправильно жениться на любой другой женщине, которой я не мог дать даже этого! Я был не прав? А?! Не прав?!
Наруто отпустил его и уставился потрясённо в пол.
— Прав, — глухо сказал он.
Саске прикрыл глаза.
— Я не знаю, что там тебе наговорила Сакура, — продолжил он, — однако то, что у меня с ней — это максимум того, что я могу предложить женщине вообще. Да не только женщине, любому! Что касается Мадары… знаешь, что он мне заявил сегодня? «Хокаге тебе не позволит»! Он ни черта не знает ни о моём прошлом, ни о наших с тобой отношениях, ни о чём вообще, и уже использует тебя как козырь в рукаве! Как тебе это?
Наруто молчал.
— Он всегда думал о себе бог знает что, — зло сказал Саске. — Что он лучший, самый умный, самый талантливый. Если бы я поддерживал в нём эти иллюзии, или даже не иллюзии, хорошо, то из него бы вырос второй Итачи! Точнее, тот Итачи, каким он был… в моём воображении все те годы, пока я не знал правды.
Голос его дрогнул и исказился от боли.
Наруто провёл рукой по лбу.
— Саске…
Несколько минут они молчали.
— Отдай его мне, — наконец, сказал Хокаге, подняв голову. — Не трогай его больше, отдай его мне, и я не допущу, чтобы история повторилась. Если же она всё-таки повторится… то убей меня, я и слова не скажу.
«Вот и твои тараканы выползли, Наруто, — подумал Саске устало. — Хочешь с его помощью переписать прошлое, так? Доказать себе, что эти годы прошли не зря, что тогда ты упустил меня, потому что был маленьким и слабым, но теперь всё изменилось. Какого чёрта мы с тобой оба живём прошлым, а, Наруто?»
Он махнул рукой.
— Да забирай.
В глубине души против воли, против логики, против собственного желания всколыхнулось что-то, напоминающее ревность: «он же всё-таки мой сын, а не твой!», но Саске без особых усилий подавил в себе это чувство.
— В конце концов, здесь наши желания совпадают. Я тоже меньше всего хочу, чтобы прошлое, в любом его виде, повторилось.
— Саске. — Наруто вздохнул, откинул со лба волосы и уселся на стол, скрестив на груди руки. Очевидно, он принял решение и теперь чувствовал себя гораздо спокойнее. — Но ведь Мадара и Изуна — братья. Тебе не кажется несправедливым запретить им видеться? Представь… если бы такое произошло с тобой и Итачи. Тогда, в детстве. Когда всё было ещё хорошо.
«Когда всё было ещё хорошо», — мысленно повторил Саске, и ему внезапно стало так больно от этих простых слов, что он забыл обо всём и сказал, искренне и честно:
— Мне просто страшно, Наруто. Я боюсь собственного сына. Иногда мне кажется, что если он отнимет у меня последнего дорогого мне человека, то это будет… заслуженно. Как наказание. Понимаешь?
Наруто посмотрел на него широко открытыми глазами, очевидно, потрясённый до глубины души тем, что он вот так легко признался. А потом отвернулся и застонал.
— Да, Наруто, — сказал Саске, глядя в потолок. — Так получилось, что я люблю его. Сам не понимаю, когда и как это могло произойти, я ведь сказал тебе, что чем дальше, тем сложнее мне испытывать к кому-либо чувства. Это не потому, что он мой сын. Это… не знаю почему. Можно объяснить любовь?
— Нельзя, — согласился Наруто, не поворачивая к нему головы.
— Тридцать… да, почти тридцать лет назад я был слишком слаб и позволил убить всех тех, кого я любил. Но есть одна вещь, в которой мы с тобой похожи, Наруто. Я тоже собираюсь доказать себе и другим, что это не повторится. Что я теперь сильнее. — Голос его стал жёстче, губы сжались, в чёрных глазах расцвели алые, кроваво-огненные лепестки Мангекьо Шарингана. — Любого, кто дотронется до Изуны хоть пальцем, ждёт такая мучительная смерть, что он станет умолять о том, чтобы его лучше заживо сварили в кипятке, предварительно четвертовав и содрав с него кожу. Уж это-то я могу себе позволить. — Он горько усмехнулся. — Поверить, что для этого моя сила, купленная ценой жизни брата, и нужна.
Саске прошёлся по комнате, испытывая какое-то странное чувство: как будто нашёл, наконец, ответ на терзавший его долгие годы вопрос, хотя никакими вопросами он, сколько себя помнил, не задавался. Потом он приблизился к Наруто и посмотрел ему прямо в глаза.
— Пообещай, что не станешь мне в этом мешать. Сегодня прямо какой-то день обещаний, — он чуть усмехнулся, вспомнив, как требовал несколько часов назад того же от Изуны, — но всё равно. Обещай!
— А ты поверишь моему слову? — спросил Наруто горько.
— Да. Поверю, — ответил Саске твёрдо.
— Хорошо. Обещаю.
— Даже если это будет второй мой сын?
— Даже если это будет второй твой сын, — подтвердил Хокаге, вздохнув. — Но до этого не дойдёт. Мадара не сделает ничего своему брату. А если сделает… тогда я тем более не стану тебе мешать. Потому что я же сказал, Саске. Убей меня, если это произойдёт.
— Ты идиот, Наруто.
— Не больший, чем ты, Саске.
— Тоже верно.
Оба рассмеялись. Горько и устало… но всё-таки это был смех, напоминавший о том, что когда-то они так же смеялись вместе, лучшие друзья: Наруто весело, Саске — чуть приподняв уголки губ, — и о том, что те времена не канули безвозвратно в прошлое. Точнее, канули… но не бесследно. Что-то всё-таки осталось.
И ради этого «чего-то», возможно, и стоило жить.
Продолжение в комментариях
@темы: angst, Mokushiroku, drama, гет, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги
-
-
19.09.2009 в 21:09— Ну, ты не спросил меня об этом, гостеприимно распахнув перед ним двери, чего уж сейчас-то. Но вообще нет, не против.
Наруто чуть улыбнулся.
— Они похожи на нас с тобой, Саске. Наши дети. Все вместе и каждый по отдельности.
— Старший на тебя совершенно не похож, — возразил, ухмыльнувшись, тот. — Я по-прежнему готов поставить своего бойцового пса на то, что Хаширама не твой сын.
— Да пошёл ты, — беззлобно ответил Наруто. — К тому же, у тебя нет бойцового пса.
— Ну, комнатную собачку Сакуры.
— У Сакуры-чан нет комнатной собачки!
— Короче, Наруто, ты понял, что я имею в виду. Он же вылитый Хьюга! Может, тебе жена с этим… как его… Неджи рога наставила?
— Я тебе сейчас сам рога наставлю, — пообещал Наруто. — В прямом смысле причём. От удара по башке вырастут.
— Ой-ой-ой, я весь дрожу, — Саске изобразил на лице страх.
— Трусливый котёнок.
— Молчал бы, лис недоделанный.
— Что, может, подерёмся?
Саске с сомнением оглядел кабинет Хокаге и залежи бумаги на его письменном столе.
— Макулатуры слишком много, — скривился он. — Я же её быстренько катоном спалю. А ты расстроишься.
Наруто окинул документы задумчивым взглядом.
— Саске, вот если честно, — он наклонился к нему и сказал заговорщическим шепотом: — совсем не расстроюсь!
— А эти, — Саске кивнул в сторону дверей, — которые к тебе на собрание приходили, поймут?
— Не поймут, — вздохнул Наруто.
— Дерьмовая же у тебя жизнь, Хокаге-сама.
— Хочешь на моё место?
— Ни за что.
— Тогда уже вали отсюда, что ли. А не то меня… как ты там сказал? Сварят заживо в кипятке, предварительно четвертовав и содрав с меня кожу за срыв вечернего собрания.
— Как прикажете, Хокаге-сама, — Саске насмешливо поклонился и открыл двери.
Мальчишка, старший сын Наруто, шарахнулся от него так, как будто увидел призрака. Лицо его, красивое, точёное, было белым, как мел.
У Саске родилось нехорошее подозрение. Подслушивал он, что ли?
Он пристально посмотрел на мальчишку, и тот чуть склонил голову в знак приветствия.
— Учиха-сан.
«Да нет. Куда ему, он же такой правильный. Скорее, наоборот: переживает, как бы кто не подумал, что он подслушивал».
Саске пребывал в таком благодушном настроении, какого не замечал у себя последние лет двадцать, не меньше. Да что там — вообще не замечал. Он даже позволил себе небольшое сумасбродство: потрепал мальчишку Узумаки по длинным каштановым волосам.
— Хьюга, — усмехнулся он и пошёл дальше.
Хаширама стоял на месте, не поднимая головы.
В воздухе пахло листвой и морем, над деревней кричали птицы. Первый майский понедельник оказался по-летнему жарким и солнечным, и все с облегчением сбросили с себя куртки, свитера, кофты с длинными рукавами.
Мидори, чуть помявшись, тоже стянула тёмный вязаный кардиган и осталась в трогательном белом сарафане в мелкий горошек; на загорелой коже плеч чётко выделялись бледные полоски от тонких бретелек.
Изуна с некоторых пор любил загар и поэтому не без удовольствия разглядывал напарницу — совершенно беззастенчиво, заставляя её то краснеть, то бледнеть от волнения. Не то чтобы он этого не замечал — замечал и прекрасно понимал её чувства, поскольку сам на её месте давно бы умер от смущения, однако внутри него как будто поселился какой-то маленький вредный демон, заставлявший его вытворять невероятные, глупые и бессмысленные вещи.
Точнее, поселялся каждый раз, когда он видел Хашираму.
Тогда он как будто становился другим человеком и вёл себя совершенно неожиданным для себя же образом — потом оставалось только поражаться, как это у него хватило решимости… и сумасбродства.
Вот, например, сейчас.
Он не искал встречи со старшим из братьев Узумаки специально: несмотря на то, что при мысли о нём по телу привычно разливалась томительная дрожь, Изуна пришёл к выводу, что лучше и не видеть его вовсе. У него были книги, мечты, сюжеты про главу клана Учиха и Хокаге или про даймё и его военачальника, и там всё было хорошо, даже если под конец они умирали — а реальные встречи, когда Хаширама заходил за Изуми и едва кивал ему в знак приветствия, приносили только боль и разочарование. В конце концов он устал от бешено колотящегося сердца, вечно подкашивавшихся коленей и явно поднимавшейся при виде Хаширамы температуры, и решил, что впредь будет просто-напросто избегать его.
Лучше почитать дома книжку, думал он, или зайти в магазин и купить несколько новых — благо, деньги, полученные от отца, позволяли. Что ни говори, а чувствовать себя всемогущим, даже в такой мелочи, как возможность накупить себе кучу бесполезных вещей, было приятно.
Однако стоило ему только увидеть Хашираму с Изуми за столиком в кафе — как все решения перестали иметь значение.
Изуна вцепился Мидори в руку — а раньше стеснялся даже случайно прикоснуться к ней во время тренировок! — и буквально волоком потащил её туда же.
— Пойдём пообедаем вместе, — заявил он тоном, не терпящим возражений. Таким тоном даймё Страны Огня из его сюжета приказывал своим подчинённым удалиться, чтобы остаться наедине со своим военачальником.
— Н-но…
Изуна знал, что тут было за «но»: десять минут назад она сама предлагала ему зайти в Ичираку Рамен, но он отделался тем, что якобы торопился домой.
— Я вспомнил, что дела дома могут подождать. А здесь готовят восхитительные онигири, так что пойдём, — сообщил он мечтательным голосом, и вид у Мидори тоже сделался мечтательный: то ли она так любила онигири… то ли что еще.
«Девчонкам нравится, когда ими командуют», — внезапно подумал он.
Понять это было несложно: ему и самому в глубине души нравилось, когда Хаширама заставлял его делать что-то по-своему — как, например, тогда, когда купил ему тарелку лапши, не обращая внимания на возражения.
— Ой, а здесь же Изуми-сенсей! — обнаружила вдруг Мидори, устроившись на стуле и покрутив головой.
— Пра-а-авда? — деланно изумился Изуна.
И решил, что получилось не так уж неправдоподобно. Раньше он не замечал в себе способностей к лицедейству, однако, как оказалось, притворяться он мог не так уж и плохо.
Мидори хотела было помахать сенсею, но Изуна удержал её.
— По-моему, ей не до нас.
Произносить эти слова было больно, но напарница, посмотрев на Изуми, оживлённо рассказывающую что-то Хашираме, чуть покраснела и потупилась.
Вообще она с первого же дня видела в сенсее чуть ли не богиню.
— Изуми-сан… она такая красивая, такая ухоженная, и в то же время сильная… настоящая женщина! — говорила Мидори восторженно, и Изуна потихоньку закатывал глаза.
Впрочем, надо было отдать Изуми должное: она взялась за воспитание ученицы не только в плане дзюцу и техник, но и во всём остальном тоже, и через какое-то время Мидори перестала одевать старушоночьи платья до щиколоток, подстригла волосы и сменила очки с толстенными стёклами на новые, в аккуратной оправе.
Тогда-то Изуна и подумал, что она, в общем, довольно симпатичная — а, может, дело было как раз в очках, потому что очки он с недавнего времени тоже любил.
Он воровато оглянулся на Хашираму, однако тот, похоже, и не замечал его присутствия. Пару раз казалось, будто он посмотрел в его сторону, и тогда Изуна спешно принимался болтать с Мидори — благо, способность говорить о всяких пустяках часами имелась у него и раньше, правда, использовал он её только в кругу семьи.
Может, и зря.
Может, не проводи он всё свободное время вместе с братьями, теперь он был бы им больше интересен, и они не бросили бы его просто потому, что он ещё маленький.
Мидори вот, судя по всему, не было с ним скучно.
Однако прошло пятнадцать минут, им принесли онигири, Хаширама с Изуми начали собираться, и первоначальный приступ активности у Изуны прошёл.
«Чего я вообще добиваюсь?» — подумал он уныло, когда они прошли мимо него, и старший Узумаки сказал своё обычное «привет» ровным, спокойным, будничным голосом.
Ему было всё равно.
Мидори проводила их восторженным взглядом.
— Они такая красивая пара, — сказала она шёпотом.
— Ага, — угрюмо согласился Изуна.
— У них такая романтичная история любви, — продолжала напарница. — Изуми-сенсей мне рассказывала. Он её спас!
Изуна вздохнул.
«История любви». Опять эта любовь, которая оказалась Хашираме дороже всего того, что связывало их на протяжении двенадцати лет!
Может, он и в самом деле не прав? Может, должен попытаться понять его и принять даже с этой любовью, и тогда они снова смогут общаться, как прежде?
— Это правда так здорово, когда любишь кого-то? — спросил он у Мидори. — Ну, я имею в виду мужчину и женщину.
Та вздрогнула, зачем-то сняла очки и посмотрела на него зелёными глазами, показавшимися без стёкол очень большими.
— Здорово, — сказала она как-то грустно. — Но и больно тоже.
— Почему больно?
— Потому что… внутри у тебя тогда как будто рана, сердце истекает кровью, и как бы хорошо всё ни было с родителями, с друзьями, с сенсеем, эту боль ничем не унять, она всегда с тобой, как проклятье. А когда видишь любимого человека, то она усиливается стократно: кажется, что тебя разрывает изнутри. И в то же время ты ни за что не расстанешься с этой болью, потому что тогда всё остальное потеряет какой-либо смысл…
Изуна замолчал — уж слишком это было похоже на то, что он сам испытывал по отношению к Хашираме. Правда, у него «всё хорошо» не было ни с родителями, которые рассорились, ни с друзьями, которых не было, ни с сенсеем, которую он ненавидел, но…
На секунду даже промелькнула мысль: «Может, я влюбился в Хашираму?»
Но это было смешно.
Влюбляются только в девочек, а Хаширама девочкой не был.
А жаль…
Воображение тут же нарисовало картинку: военачальница правителя Страны Огня вместо военачальника; длинные волосы (впрочем, у него и так были длинные), кимоно, синие глаза в обрамлении густо накрашенных ресниц.
Изуна скривился.
Не-е-ет. Нет, совершенно не то.
Лучше по-другому…
-
-
19.09.2009 в 21:11— Отдам, — ледяным голосом сказал Учиха Мадара. — Ты будешь залогом мира между нашими кланами!
— Я не хочу замуж! — возмутилась Учиха… Изуна (а почему бы и нет? В конце концов, его имя было в такой же степени женским, как и мужским). — Я хочу быть куноичи!
— Ты станешь женой Узумаки Хаширамы и родишь ему наследника!
На этом месте Изуну передёрнуло: воображать себя в роли матери детей Хаширамы было совсем уж за гранью фантастики и не радовало его совершенно, однако в книжках, которые он читал, от женщин вечно требовалось родить сына. Поэтому хорошо, Учихе Изуне придётся подарить будущему мужу детей… но этого он представлять не станет.
— Ты просто хочешь, чтобы отцовское наследство досталось тебе одному! — возмутилась Изуна. (Вообще, насколько он помнил, родительское состояние в исторических хрониках в любом случае получал старший сын, а никак не дочь, ну да ладно).
— Хочу, — не стал отпираться Мадара. — Но тебе же в таком случае достанется наследство Хаширамы, бра… (тьфу ты!) сестрёнка, так что нечего жаловаться.
Изуна вспомнил дом Наруто-сана: три этажа, роскошный сад, лужайка с карликовыми деревьями... Да уж, жаловаться сестре Учихи Мадары действительно было не на что.
— Но он же ещё не умер! — опешила девушка.
— А вот это как раз можно исправить. — Её брат хитро улыбнулся и вытащил из-за пояса кинжал.
Чёрные глаза Изуны изумлённо распахнулись.
— Ты хочешь… чтобы я его убила?!
— Именно.
Изуна сам удивился подобному повороту событий: он его не задумывал. Однако так было даже интереснее, и он устроился на стуле удобнее, продолжая представлять себе сцены и совершенно позабыв про Мидори.
— …Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли? — спросил Узумаки Хаширама, выходя со своей невестой на террасу, однако обращался он скорее не к ней, а ко всем окружающим. Судя по всему, будущая жена была для него тем же, что и сестра для Учихи Мадары — залогом мира между кланами, не больше.
«Ненавижу, — сердито подумала Учиха Изуна, разряженная и накрашенная, как кукла. — Ненавижу обоих!»
Дальше должна была произойти свадьба, однако Изуне было лень продумывать эту сцену, в особенности наряды жениха и невесты — он понятия не имел, как это должно выглядеть, и перешёл прямо к следующей: брачной ночи.
Оставшись одна, невеста, точнее, уже жена Хаширамы с остервенением сорвала с себя наряды и украшения, смыла краску с ресниц.
«Никогда!.. — прошептала она. — Никогда я не буду ему принадлежать!..»
«Дура какая-то получается, — подумал Изуна. — Это не я».
Однако мысли и чувства женщин, про которых он читал в исторических романах, были примерно такими, а представить, как именно вёл бы себя он, будучи девушкой, было слишком сложно. И не просто сложно… а ещё и неправильно как-то, что ли: всё внутри сопротивлялось этому искажению собственной природы, даже в мыслях.
Надо спросить у Тобирамы, что он чувствует, когда перевоплощается при помощи Секси-но-дзюцу, подумал он.
Или даже попросить научить его этой технике?..
Учиха — нет, теперь уже Узумаки — Изуна, тем временем, переоделась в одежду, утащенную из гардероба мужа — штаны и тунику, подпоясалась, достала кинжал, вручённый ей братом.
«Я не хочу быть его женой, я хочу быть куноичи, — снова подумала она. — …Но и убивать его я тоже не стану. Я просто сбегу из этого дома».
Она потянула шпильку из волос, и они рассыпались по её спине чёрным шелковистым водопадом. Наклонив голову, Изуна перерезала кинжалом все пряди по одной, и её оголённую шею захолодил ветер, ворвавшийся из окна. Она ещё долго стояла, опустив глаза и разглядывая собственные волосы, устлавшие пол, а подом подняла голову — и встретилась взглядом с Хаширамой, стоявшим в дверях.
— Ты?! — спросил он изумлённо.
— Я… — ответил Изуна дрожащим голосом.
В груди что-то кольнуло; больше представлять ничего не хотелось.
«Бредятина», — подумал он с болью.
Наскоро попрощавшись с Мидори, которая показалась ему чем-то расстроенной, Изуна отправился домой, однако по пути всё-таки решил заглянуть в книжный — и первым же, кого он там увидел, был Тобирама.
Он вспомнил, что хотел спросить у него про Секси-но-дзюцу, и подошёл поближе, однако младший Узумаки увлечённо копался в развалах книг возле прилавка и не заметил его.
— Вот же чёрт, неужели и здесь тоже кончилась… — пробормотал он раздражённо и вздрогнул, когда Изуна коснулся его руки. — А?! Ох, ну и напугал же ты меня, малыш Изу… Я уж думал, это отец меня засёк.
Вместе они отошли от прилавка.
— А ты-то что здесь делаешь? — Тобирама нахмурился, а потом расплылся в ухмылке. — Неужели тоже заинтересовался литературой для взрослых?
Изуна подумал.
— А если и так?
Узумаки уставился на него так, как будто на голове у него отросли кроличьи уши.
— Вау, — наконец, сказал он, а потом расхохотался. — А я говорил, говорил твоему брату, что это произойдёт раньше, чем он думает! Слушай, Изу, так может, у тебя и подружка уже есть? Любовь, поцелуи, все дела…
Снова он говорил про любовь. И Мидори тоже…
— А я не знаю. Не понимаю, что такое любовь. Что, по-твоему?
— Ты моё мнение, что ли, спрашиваешь? — озадачился Тобирама.
— Угу.
— Офигеть, обычно всем по барабану мнение такого придурка, как я — считается, что у меня его как бы и нет. Ну да ладно. Тебе честно сказать?
— Да. Пожалуйста.
— Хм… Ну так вот. По мне так любовь — это полная глупость, придуманная для домохозяек, которым нечем заняться. Есть только дружба. Ну и секс. Разумеется, секс.
— Секс? — повторил Изуна.
Обычно он смущался, когда речь заходила об «этом», однако за сегодняшнее утро он уже успел слишком переволноваться, и сил ни на какие другие эмоции просто не оставалось. Что ж, были в этом и очевидные плюсы — по крайней мере, он перестал стесняться.
— Тебе рассказать про секс? — засмеялся Тобирама.
Изуна кивнул.
Минуты две Узумаки смотрел на него с сомнением.
— Меня же твой брат прибьёт, — наконец, возразил он с некоторым сожалением.
— Не прибьёт. — «Он меня теперь ненавидит». — Я ему ничего не скажу.
— Хмм… Слушай, Изу, мне сейчас идти надо, но не могу же я тебя так оставить… — Он развязал рюкзак, покопался в нём и вытащил довольно потрёпанную книжку. — Вот. Читай, просвещайся. А брату твоему я скажу, что лучше сначала узнать, а потом сделать, чем наоборот. Хотя вряд ли меня это спасёт…
Тобирама ухмыльнулся и протянул книжку Изуне, а потом бросил случайный взгляд на часы и хлопнул себя по лбу.
— Всё, опаздываю. Будут вопросы по прочитанному — обращайся!
Он подмигнул ему и пулей вылетел из магазина.
Изуна сунул книжку в рюкзак и прошёл к дальним стендам.
Сакура пришла домой раньше обычного; она вообще последние несколько дней старалась не задерживаться на работе. С одной стороны, от этого было ещё тоскливее: в госпитале она хоть как-то отвлекалась, смеялась с коллегами, чувствовала себя нужной, более того, незаменимой, испытывала положительные эмоции. С другой — постоянно мучил какой-то липкий, душащий страх, навязчивое беспокойство, желание пойти и удостовериться, что дома ничего не случилось.
«Я, собственно, заходил брату горло перерезать».
Нет, она, конечно, не верила, что он сказал это всерьёз, но…
Месяц назад Саске сказал, что все эти годы ей было наплевать на старшего сына, что она занималась только младшим, и Сакура внезапно поняла, что это правда. Правда, которую хотелось отодвинуть куда-то подальше, скрыть от себя, замаскировать тем, что Изуна нуждался в ней больше, чем Мадара.
А в действительности — не смогла справиться с тем, что старший сын с самого детства был таким же колючим и неласковым, как его отец. Сложила руки, не пыталась найти с ним общий язык, понять, чем он живёт и интересуется. Полностью обратила заботу и ласку на младшего, который охотно их принимал и отвечал тем же.
И вот результат.
Наказание…
С Саске ведь, по большому счёту, получилось так же — приспособилась к нему, добросовестно исполняла обязанности жены и хозяйки дома, однако дорогу к его сердцу так и не отыскала; что творится в его душе, разгадать не смогла. Даже с Наруто он по-прежнему был более близок, как и тогда, много лет назад.
Наруто…
Хотелось плакать.
Отдала ему старшего сына, умоляла позаботиться о нём, спихнула на Наруто решение всех своих проблем — снова так же, как и много лет назад. «Верни Саске обратно!..»
Он вернул.
И сына её счастливым сделает, в этом можно не сомневаться, нужно только ещё немного времени.
Вот только разве это изменит то, что сама она бесполезна и никчёмна?
Сакура даже не злилась на Саске, просто не хотела его видеть, чтобы не напоминать себе лишний раз о том, что ничего не сложилось, как она ни старалась. Потому что — не смогла. Самое ужасное было в том, что младшего сына видеть тоже не хотелось: слишком усиливалось чувство вины перед старшим. Она по-прежнему готовила для Изуны завтрак, стирала его одежду, прибирала в его комнате — но и только; даже на работу старалась уходить раньше, чем он спускался вниз. И ведь по-прежнему любила, по-прежнему хотела обнять и поцеловать, но при любой попытке это сделать к горлу подкатывал ком.
«Не надо, Сакура, тебе было наплевать на него все эти годы не меньше, чем мне! Ты же всё с младшим возилась, вот и получай теперь!»
И она снова сдалась.
Выполняла домашние дела на автомате, крутилась, как белка в колесе, и так же неотвязно крутились мысли в её голове — не сумела, не попыталась, плохая жена, плохая мать, плохая, плохая, плохая…
Но худшее было впереди.
После того, как несколько дней назад в доме появился Мадара с кунаем в руке, к чувству вины перед старшим сыном добавилось и чувство вины перед младшим.
В тот раз Сакура взлетела по ступенькам, не чувствуя под собой ног, рванула дверь в комнату Изуны. Увидела, что с сыном, к счастью, всё в порядке, однако обнаружила и другое, чего почему-то не замечала раньше, даже когда убиралась — десятки книг.
-
-
19.09.2009 в 21:13Ведь недавно ещё младший сын был весь, как на ладони: открытый, весёлый, ласковый — никаких тайн.
И вот… Пропустила тот момент, когда он повзрослел, когда обрёл какой-то свой внутренний мир, в который… в который ей тоже не будет доступа, как и с мужем, как и с Мадарой, это же ясно!
Он ведь сказал ей: «Я уже не маленький».
А она не поверила. Потом сын снова стал таким же, как прежде, и она успокоилась, решила, что это был каприз. Измученная своими мыслями и переживаниями, перестала обращать на него внимание — ну хоть здесь-то можно было расслабиться, с Изуной она всегда была хорошей матерью, ласковой, понимающей!
И вот.
Всё, она осталась одна. Младший сын, единственный, с кем была близость, тоже упущен. А, может, и близость эта была иллюзией? Просто — обнимал её, болтал с ней, смеялся. А как только появились какие-то более глубокие переживания — ушёл в себя, замкнулся. Может, она просто не способна всё это разделить? Слишком примитивна для Учих с их сложным внутренним устройством, с их богатой эмоциональной палитрой?
Гены Саске…
Вот они и в младшем проявились.
Сакура спустилась вниз, поплакала немного, налила себе вина.
Посидела на диване с бокалом минут десять, потом выплеснула его содержимое в раковину. Не хватало ещё только печаль в алкоголе топить — это уж точно последнее, что надо делать. Хотя Цунаде-сама всегда держала в запасе бутылку-другую…
Но Цунаде-сама и не сдавалась никогда.
Значит, и она не должна. Хорошо, пусть всё остальное потеряно, но за младшего сына она будет бороться. Не позволит ему отстраниться, стать чужим человеком. Ещё не поздно — всего какой-то месяц прошёл. Не поздно.
На следующий день Сакура вернулась домой рано и приготовила на ужин его любимые блюда. Однако Изуна пришёл, перехватил что-то со стола и убежал в свою комнату.
— А ужин?! — закричала Сакура.
— Не буду, мам! Спать хочу…
Позже она заглянула в чуть приоткрытую дверь и увидела, что сын вовсе не спит, а увлечённо читает какую-то книжку. Наутро она дождалась его ухода, поднялась наверх, рассмотрела надписи на обложках.
Какие-то исторические романы, детективы… стихи даже.
Она пролистнула одну из книг, попробовала вчитаться. Сцена была кошмарная — что-то про пытки, как пленному отрезают по одному пальцы, кровь… Её передёрнуло: ему что, это нравилось?!
Первоначальный замысел — прочитать книги, которые интересны сыну, поговорить с ним о них — полетел к чёрту: она просто не могла читать такую гадость. Да и внутри всё протестовало против сделанного открытия: не мог её Изу, её добрый, ласковый мальчик, увлекаться подобными сюжетами!
«Так, не истерить», — жёстко сказала себе Сакура, почувствовав, что снова готова удариться в слёзы.
Да, сын изменился. Да, кажется, что вместо него подсунули кого-то другого. Но от этого он не перестаёт быть её сыном!
То, что ему нравится читать про насилие, ещё не значит, что он стал жестоким. Это всё подростковый бунт, его надо переждать и не отдаляться от Изуны, не ругать его, не винить ни в чём — иначе потом точно будет поздно.
Однако Сакура не знала, как подобраться к младшему сыну. Расспрашивать его о жизни, настаивать на ответах? Саске подобное поведение пресекал ледяным тоном, Мадара огрызался, а Изуна… Изуна отвергал её мягко и всё же решительно. Ускользал. Переводил разговор на другую тему. Не ругался с ней и не кричал больше, что не маленький, однако близко к себе не подпускал.
Ох…
…Дверь хлопнула, и на пороге появился младший сын. К груди он прижимал мешок, битком набитый книгами: похоже, у пакета просто-напросто порвались от тяжести ручки. Увидев мать, Изуна вздрогнул и чуть не выронил все книги на пол — видимо, не ожидал увидеть её дома так рано. Вид у него был такой, как будто она застала его за просмотром порнографического фильма.
Ну, до этого-то, к счастью, ещё далеко, подумала Сакура и почувствовала себя обиженной: что же, она такой монстр, что от неё даже интерес к чтению нужно скрывать?
— Мам, — быстро произнёс Изуна. — Я к себе…
— Нет. Помоги мне приготовить ужин, — сказала она жёстко, таким тоном, каким приказывала в госпитале медсёстрам.
Хватит уже всех этих «милый, ты не мог бы мне помочь?», «дорогой, что бы тебе хотелось на завтрак?» и так далее.
Какого чёрта она одна за всех отдувается, тащит на себе дом, надрывается в больнице, а они трое только и заняты тем, что оберегают от неё свой драгоценный внутренний мир?!
Изуна посмотрел на неё растерянно, однако остался, и Сакура уселась в кресло, руководя оттуда его работой. Получалось у сына, конечно, не очень хорошо — то рис переварил, то морковку слишком крупными кусками порезал, — и она постоянно порывалась вскочить и переделать всё как надо, но останавливала себя.
«С самого детства надо было их к этому приучать. Дура я», — думала она.
А ей всё было их жалко. Ну как же, у них ведь Академия, да пусть лучше поиграют…
Вот и получила. Держат мать за бесплатную прислугу, усилий её совершенно не ценят, вообще не понимают, чего ей это стоит. А попробуй она бросить дом — быстро заметят разницу, даже Саске. Мадара так вообще до стиральной машины вещи донести не может, посмотрела бы она на него…
Впрочем, Мадара теперь у Хокаге. И стирает ему другая женщина.
Нет, не Хината — Наруто-то свою жену любит и бережёт, нанимает прислугу.
Мысли её невольно перенеслись в тот день, когда она прибежала в его дом, растрёпанная, не накрашенная, одетая как попало. Тогда это не имело значения, но всё-таки неприятно было почувствовать разницу: жена Наруто предстала перед ней красивая, причёсанная, в дорогом кимоно. Поразительно, насколько Хината изменилась с юности, когда выглядела, ну прямо скажем, бледненько.
Это всё любовь… Счастливая любовь.
Сакура вздохнула.
Хотя, с другой стороны, дай ей столько свободного времени, как этой Хьюге, она была бы не хуже. Конечно, та ведь не ходила с тех пор, как вышла замуж, на миссии, полностью посвятила себя мужу и детям. Не стояла часами у плиты, а занималась в своё удовольствие садом, коллекционировала антиквариат и разноцветные свечи…
Сакура почувствовала, как в ней поднимается злость.
«Дура я, дура. Просто идиотка», — снова подумала она.
Вспомнила сыновей Наруто. Старший: вежливый, уравновешенный, ответственный — мечта родителей. И в то же время талантливый, амбициозный, прирождённый руководитель, уже отцу с делами помогает. Красивый такой… И ведь не ловелас отнюдь, хотя сердец наверняка разбил не мало.
Младший… ну, этот, конечно, куда меньше напоминает идеального сына, но ему всё можно простить за искромётное чувство юмора. Сакура сама едва удерживалась от смеха, случайно услышав обрывок какой-нибудь его фразы. Затейник, с таким не соскучишься. Душа компании. Всегда весёлый, жизнерадостный, открытый, не то, что любой из Учиха.
И ведь они бы могли быть её детьми…
Сакура посмотрела на Изуну, неумело пытавшегося справиться с тёркой, и внутренне содрогнулась.
Нет, нет, что она такое думает вообще?! Разве променяла бы она своего сына на любого из детей Наруто, какими бы замечательными они ни были?
Он же свой, родной…
От мужа.
По любви.
Что бы там ни было после, а ведь она любила Саске в детстве так, что сердце разрывалось, что всё, что угодно, отдать была готова, лишь бы быть с ним.
И когда внезапно поманило возможностью исполнения этой мечты, которую уже и похоронила давно, забыла обо всём, послала всё к чёрту, ринулась, как в омут…
А потом было уже поздно.
— Мама, а расскажи, как вы познакомились с папой, — попросил внезапно Изуна, будто мысли её подслушав.
Сакура вздрогнула.
Подошла к кастрюле, забрала у сына ложку, помешала рис.
— Милый, ну ты же знаешь. Мы с ним были в одной команде.
— И сразу полюбили друг друга? С первого взгляда?
— Ну… не сразу… Сначала мы были просто друзьями.
— А как ты поняла, что любишь его? — Изуна смотрел на неё, не мигая.
Сакура замерла.
Вот он, этот момент, когда можно попытаться пробить его оборону, сблизиться с ним — подсказывала ей интуиция. Он спрашивает что-то важное для него, она должна ответить, и ответить искренне.
А с другой стороны, воспоминания о том периоде жизни и о детской любви к Саске причиняли такую нестерпимую боль, что она уже готова была злиться на сына за то, что тот, не зная ничего, разбередил старые раны.
— Ну, милый… — она преодолела себя, чуть усмехнулась. — Сложно этого не понять. Для тебя внезапно перестают существовать все другие люди, остаётся только тот, кого ты любишь. Так и у меня с папой было. Я любую глупость готова была сделать, лишь бы побыть с ним немного рядом.
— Любую глупость?..
Сакуре на секунду стало приятно — сын заинтересовался её жизнью, её молодостью.
А потом в его взгляде промелькнуло такое смятение, что она внезапно догадалась.
Влюбился!.. Сам влюбился!..
Вот откуда и книжки, и замкнутость, и печаль в глазах.
На неё нахлынуло сразу несколько чувств одновременно: и ревность (что это за другая женщина в его жизни?), и облегчение (какое счастье, всё с ним в порядке, всего лишь любовь, это же прекрасно!), и удивление (ну кто бы мог подумать?! Малыш Изуна!), и лёгкая грусть — значит, действительно вырос…
А ещё Сакура внезапно ощутила гордость.
Полюбил кого-то — значит, её сын. Потому что если бы в нём было больше от Учихи, чем от неё, то он бы не был способен на это чувство.
Но кто эта девочка? Может быть, из его команды? Да, наверное. Не зря же он спросил про её знакомство с Саске.
А она даже не видела её ни разу… Как и сенсея Изуны…
Поразительно, сколько всего она пропустила, погрузившись в свои страдания.
Сын не задавал больше вопросов, вернувшись к приготовлению ужина, и Сакура весь вечер смотрела на него будто новыми глазами.
Просто поразительно… Двенадцать лет…
Сама-то, конечно, по Саске с восьми умирала, но у девчонок всегда так. У мальчишек всё позже, тем более, чувства. В этом возрасте у них, по идее, гормоны бушуют, секса хочется — и только.
Однако её младший — нежный мальчик, ласковый. У него на уме наверняка только романтика, никаких пошлых мыслей. Как же повезло той девочке, интересно, ценит ли она? Или, по закону подлости, сыну понравилась та, которой не особенно нужны чувства, которая хочет чего-то другого, популярности… или как раз секса, чем чёрт не шутит? Может, она старше его. Всякое бывает.
-
-
19.09.2009 в 21:14Чтобы не повторил… её ошибок.
— Мам, а ты бы хотела, чтобы я был девочкой? — спросил внезапно Изуна, помешав поварёшкой в кастрюле.
Сакура немного смутилась.
Вообще говоря, да, очень хотела. Была уверена, что родится дочка, представляла, как будет заплетать ей косички, любовалась тайком на платьица с кружевами и оборочками.
С другой стороны, девочку хотелось, потому что девочки бывают ласковыми, добрыми и нежными. Изуна такой и получился, так что о чём было жалеть? Она и не жалела никогда.
А уж сейчас особенно.
Что ни говори, а для девочки первая любовь опаснее. Может натворить разных глупостей, особенно если объект влюблённости старше и имеет вполне определённые потребности. Конечно, попробуй кто-то подойти с подобными «потребностями» к её двенадцатилетней дочке, Сакура бы самолично его кастрировала, но ведь могла бы и не успеть…
Она вспомнила себя в этом возрасте: попроси её саму Саске-кун, она согласилась бы на всё, что угодно, и только потом подумала бы головой.
К счастью, Саске-кун не попросил.
Или к несчастью… теперь не поймёшь.
— С чего бы мне хотеть, чтобы ты был девочкой? — спросила Сакура cына.
— Ну… помогал бы по хозяйству.
— Это ты мне так намекаешь, что раз уж ты мальчик, то помощи от тебя не дождёшься?
Изуна засмеялся, и она поразилась, обнаружив внезапно, как давно, оказывается, не слышала его смеха.
Да что ж у него там за трагедия-то с этой влюблённостью? Может, девочка не обращает на него внимания? Ну, это почти всегда так, безответно поначалу — вспомнить себя и Саске. Вспомнить себя и Наруто…
В любом случае, уж лучше любовь, чем что-то ещё. Ближе.
«Мой сын».
Сакуре не хотелось думать об этом, но несколько дней назад она жутко перепугалась, решив, что младший ребёнок теперь станет таким же, как отец и брат — замкнутым, далёким, отстранённым… непонятным. А оказалось, что это всего лишь влюблённость. Ну, уж здесь-то она могла всецело разделить его переживания. Подсказать, в случае чего.
Сказать по правде, она была готова расцеловать девочку, которая нравилась Изуне, за то, что та вернула ей сына.
Хотя кто знает, возможно, и расцелует ещё… Может быть, у них всё сложится? Поженятся, внуки пойдут… Не сейчас, конечно, но лет пять-то быстро пролетят.
Сакура хихикнула, представив себя в роли самой молодой бабушки Конохи, и сын посмотрел на неё подозрительно.
— Вспомнила кое-какие эпизоды из нашей с твоим папой молодости, — оправдалась она.
— Какие? — заинтересовался Изуна.
Что бы придумать-то…
— О таком не рассказывают, — наконец, нашла она сомнительный выход.
Очень сомнительный. Сын с полминуты смотрел на неё недоумённым взглядом, а потом, кажется, понял и сделался таким пунцовым, что она испугалась.
— Рис пора снимать, — сдавленно сказал он и соскочил со стула так поспешно, что чуть не опрокинул стол.
Сакура снова с трудом сдержала смешок.
Слава богу, не обиделся.
Но какой же он застенчивый, всё-таки…
Не то чтобы это ей не нравилось, наоборот. Тот же Наруто в его возрасте постоянно брякал какую-нибудь глупость — не так, как его младший сын, который хохмит на тему постели намеренно, но всё равно. Ух, как же ей хотелось прибить его в такие моменты… Сын её, по крайней мере, тумаки от девочек за бестактность получать не будет.
— По-моему, готово, — сообщил Изуна, и они сели ужинать.
Сакура честно съела всё до конца, стараясь не подавать виду, когда ей попадался комок слипшегося риса или кусок подгоревшей морковки; сын, кажется, остался доволен собой.
Случайно посмотрев в окно, Сакура заметила Саске, приближавшегося к дому.
— Сказать отцу, что ты готовил? — улыбнулась она.
— Нет, конечно! — возмутился Изуна, вставая из-за стола.
— Ладно-ладно, — засмеялась она, и сын, состроив ей недовольную гримаску, убежал наверх.
Сакура тоже поднялась на ноги, сняла передник, прислонилась к стене, посмотрела искоса на вошедшего мужа. Все последние дни они практически не разговаривали и ужинать тоже предпочитали порознь, но…
Саске скинул куртку, положил её на кресло, встретил взгляд жены.
— Что? — спросил он.
Она едва поверила своим глазам. Он улыбался!
Саске!
— Да так, — усмехнулась Сакура. — Любуюсь.
Он скептически приподнял бровь.
— В каком смысле?
— В самом прямом, — заверила она. — Тебе что, редко, говорили, что ты красивый?
— Слишком часто, — пожал плечами Саске. — Я привык пропускать это мимо ушей.
— Ну и зря. Ты красивый.
— Ты тоже ничего.
— Фантастический комплимент! — фыркнула Сакура.
Саске развёл руками.
— Уж как умею.
Тоже верно.
— Ладно, ужинать садись, дамский угодник, — сказала она притворно сердитым голосом и поставила перед ним тарелку с рисом. — И чтобы доел всё до последней крошки: сын твой готовил. Только ему не говори, что я сказала.
— Изуна? — удивился Саске. — Сакура, чего ты из него девчонку-то делаешь?
— Девчонку?! — возмутилась она. — Значит, мне можно и в госпитале надрываться, и обеды-ужины готовить, и полы мыть, а стоит сына о помощи попросить, так я из него девчонку делаю?!
Саске нахмурился.
— Ладно, — бросил он.
Сакура скрестила руки на груди.
— Что «ладно»?!
— Ладно, я был не прав.
Да неужели!
Она встала рядом с мужем, разгневанно глядя на него, однако недовольство уже прошло. Более того, она с трудом сдерживала себя, чтобы не улыбнуться.
Саске попробовал рис, задумчиво пожевал овощи.
— Н-да, — сказал он, наконец. — Сакура, что мне сделать, чтобы в следующий раз готовила ты, а не он? Хочешь, сам пол помою?
Сакура не утерпела и расхохоталась, закрыв лицо руками.
— Тише ты, — прошипела она, наклонившись к нему. — Изуна услышит — мне до конца жизни не простит, что я тебе рассказала.
Саске внезапно отодвинул стул, поднялся на ноги и крепко прижал её к себе.
— Сакура, — сказал он. — Я люблю тебя.
…В первую секунду ей показалось, что она ослышалась. Ещё через две — что спит и видит сон.
Не мог он такого сказать! Ну не мог!..
Это было настолько невероятно, что почти что страшно. Может, это и не он вовсе?..
Сакура обняла его, провела рукой по его спине.
— Я тоже, — сказала она дрожащим голосом. — Я тоже очень тебя люблю.
Тогда почему же так хотелось плакать?..
Саске отпихнул ногой стул, грубовато подхватил жену на руки и, преодолев в два шага расстояние до дивана, усадил её на себя сверху.
Рукой он нащупал язычок «молнии» на её юбке и потянул его вниз.
— Саске!.. — испугалась Сакура. — Ты с ума сошёл, не здесь же! А вдруг Изуна спустится?
— Не спустится, — сказал Саске, упрямо дёргая неподдающуюся застёжку.
Чёрт, но как же это было неожиданно…
И рискованно. Что ни говори, а страх быть застуканной собственным сыном возбуждал просто безмерно.
Ох…
Сакура торопливо стянула с себя блузку — бюстгальтер оставила, всё-таки слишком страшно было — а юбку просто задрала, попутно избавившись от белья. Она уткнулась мужу лицом в шею и чуть прикусила кожу у него за ухом.
Тот застонал.
— Тише, — прошептала Сакура, расстегнув ему брюки и направив его. — Тише…
Саске закрыл глаза и плотно сжал губы, подкидывая бёдра и поглаживая её грудь, высвобожденную из бюстгальтера.
Всё закончилось слишком быстро: Сакура только-только успела разогреться и почувствовать характерное напряжение внизу живота, как Саске откинулся расслабленно на спинку дивана, и внутри неё стало влажно от его семени.
Она подождала немного, а потом, не глядя на мужа, опустила руку и несколькими движениями помогла себе добиться разрядки.
— Чёрт, — пробормотал Саске. — У нас больше месяца ничего не было, я…
Она принужденно улыбнулась.
— Всё в порядке.
И прикусила губу, подумав с беспокойством: не забеременеть бы снова… День, вроде бы, не подходящий, но целиком на это полагаться нельзя.
Обнажённую грудь обдало лёгким порывом ветра, и Сакура покрылась мурашками. Она обвела взглядом комнату, опрокинутый стул, тарелку с недоеденным рисом на столе. На плите стояла грязная кастрюля, в углу комнаты скопился мусор, надо было ещё полить цветы и вытереть пыль на подоконнике…
Сакура поправила бюстгальтер, натянула блузку, и та неприятно прилипла к разгорячённой коже. Потом поднялась на ноги, нашла отброшенные куда-то в сторону трусики, опустила юбку.
— Я в душ, — сказал Саске.
— Да, — рассеянно откликнулась она и подошла к раскрытому окну. — Да, конечно…
На улице было солнечно и тихо; в саду распускались цветы — тюльпаны и гиацинты.
«Я люблю тебя» — сказал отец матери, и сердце у Изуны радостно подпрыгнуло.
Они помирились!.. Больше не будет ни бессонных ночей, ни полупустых бутылок вина, ни слёз матери, ни хождений отца по коридору.
Он на цыпочках пробрался наверх. Настроение у него было самое радостное, хотя две вещи его всё-таки омрачали. Первое: мама рассказала отцу, что это он готовил ужин, хотя обещала не говорить. И второе…
«Сакура, чего ты из него девчонку-то делаешь?»
Его щёки заливало краской жгучего стыда каждый раз, когда он вспоминал эту фразу. Знал бы отец, какие сюжеты он представлял себе сегодня… Учиха Изуна, жена Узумаки Хаширамы. А ещё у матери спрашивал, хочет ли она, чтобы он был девочкой. Если она расскажет отцу и об этом, то…
То отец будет его презирать. Единственный человек, который в него поверил!
Глупый, глупый… Что он наделал…
Изуна зашёл в комнату, развязал бинты, перематывавшие лодыжки, и уселся на подоконник, свесив ноги вниз. Окна их с братом спальни, находившейся уже много месяцев в его личном распоряжении, выходили на солнечную сторону, и за день комната сильно прогревалась — хотелось вдохнуть вечерней прохлады, подставить лицо ветру.
Он поболтал ногами, представил, что вдруг свалится со второго этажа, а внизу чудом окажется Хаширама и подхватит его на руки, и почувствовал, как по телу снова прокатывается волна дрожи.
Побыть в его объятиях… да о большем он и мечтать не смел.
-
-
19.09.2009 в 21:15Почему он не испытывал всего этого тогда?! Ведь как бы мог быть счастлив…
Подумать только, раньше они и спали иногда в одной постели, прижавшись друг к другу, чтобы не мёрзнуть. Ну или просто так — потому что приятно было чувствовать тепло его тела, закидывать на него руки и ноги, слушать биение его сердца, ровное и успокаивающее, пропускать сквозь пальцы его чудные шелковистые волосы. Но он и не думал, что в этом есть что-то особенное. А сейчас… сейчас отдал бы всё, что угодно, за одну такую ночь.
Спать рядом с ним… даже не обязательно обнявшись. Просто смотреть на него, на его лицо, губы, опущенные ресницы, может быть, дотронуться до волос…
О-о-о…
Он спрыгнул с окна и растянулся на полу, выгибаясь. Что-то томило его, изводило, мучило, настойчиво требовало — только он не мог понять, чего именно. Это было похоже на боль, но во всём теле, а не в какой-то отдельной его части — боль странную, сладковато-тягучую, почти приятную.
«Жарко», — подумал Изуна и принял холодный душ.
Однако легче после этого не стало.
Он откинул с лица мокрые волосы, намотал кончик одной из прядей на палец и снова растянулся на полу в странной позе, с силой сведя колени — почему-то хотелось так сделать. А ещё ужасно хотелось раздеться, однако ходить голым Изуна не привык, поэтому скинул только футболку, оставшись в домашних штанах.
Да что же это такое…
Ему внезапно стало холодно, он закрыл окно и забрался в постель под одеяло, весь дрожа.
Лучше почитать, не думать ни о чём, иначе с ума можно сойти; ну или впрямь свалиться со второго этажа, вот так вот извиваясь на подоконнике — а Хаширамы внизу точно нет.
…Или не лучше.
Сегодня днём он не утерпел — открыл по дороге домой книжку, которую выбрал для него тот самый старик-владелец магазина (пришлось соврать ему: «У сестры скоро день рождения, а ей нравятся любовные истории»). Речь в романе шла о двух братьях, влюблённых в одну и ту же девушку, и Изуне сразу стало горько, как и всегда теперь, когда он встречал где-то упоминание слова «брат».
У него братьев больше не было, ни троих, ни даже одного родного, который его ненавидел и жил в другом доме.
В прошлый раз он видел во сне искажённое злобой лицо Мадары, заносящего над ним кунай… А подглядев окончание романа, Изуна обнаружил, что именно этим — братоубийством — история и закончилось.
После этого читать книгу расхотелось.
Однако с другой стороны… чувства младшего из братьев — ревность, метания, попеременные желания немедленно увидеть возлюбленную и не видеть её никогда — были расписаны столь подробно и столь похоже на его собственное отношение к Хашираме, что не читать Изуна просто не мог.
Он снова задался всё тем же вопросом: «Может быть, я тоже… люблю?»
И снова отверг это предположение: ну не бывает так, невозможно.
Был бы девчонкой…
Но он не девчонка!
Измучившись от обуревавших его сомнений и мыслей, не зная, что делать с книжкой про братьев, Изуна в конце концов открыл другую — ту, которую ему одолжил Тобирама. Ну, уж здесь-то никаких трагедий явно не ожидалось: младший Узумаки не любил мелодрамы.
Изуна устроился в постели удобнее, прочитал полстраницы… и захлопнул книгу, уставившись стеклянным взглядом в стену.
Лицо у него горело.
Нет, он, конечно, знал все эти слова, но… но никогда ещё он не встречал их в таком количестве на квадратный сантиметр текста. Как такое вообще можно писать?!.. Во всех подробностях… И как такое можно читать?!
Это же так… отвратительно. Мерзко. Грязно.
Ужасно.
Да ну к чёрту, лучше спать лечь.
Изуна хотел было положить книжку в рюкзак, но потом испугался: а вдруг утром мама захочет проверить, не забыл ли он чего и обнаружит её?! Сакура никогда этого не делала, но кто знает… лучше подстраховаться.
Он положил книжку под подушку (главное — не забыть забрать её оттуда утром!), выключил свет, вернулся в постель.
Разозлился: Тобирама наверняка специально подсунул ему эту гадость, чтобы посмеяться над ним. Потом спросит его, о чём была книжка, и когда он не сможет ответить, будет рассказывать всем: «Наш малыш Изу настолько стеснительный, что не смог осилить даже страницу!»
Изуна стукнул кулаком по матрасу. Потом перевернулся на бок, включил ночник и достал книгу из-под подушки.
«Только просмотрю, — пообещал он себе. — Чтобы понять сюжет».
Однако проще было подумать, чем сделать.
Стоило ему наткнуться на какое-нибудь «такое» словечко (а они попадались в великом множестве), как его неминуемо бросало в краску и жар, и он отрывался от страницы, чтобы переждать приступ волнения и стыда. Дело двигалось ну о-о-очень медленно.
В конце концов он понял, что сюжета как такового в книге не было вообще. Она состояла из двух историй: первая повествовала про зрелого мужчину и юную девушку, вторая — про пятнадцатилетнего мальчика и взрослую женщину. Судя по качеству страниц (обтрёпанных и измусоленных ближе к концу книги), Тобираме больше нравился второй рассказ, Изуна же по зрелому размышлению предпочёл первый.
Хотя «предпочёл» — это, конечно, было громко сказано. Он даже не прочитал его толком.
Несмотря на это, отдельные сцены врезались ему в память слишком хорошо: героиня была девственницей (первые пять страниц), и… и он даже не догадывался раньше, каким образом всё это происходит и какими ощущениями сопровождается.
«Нет, всё-таки хорошо, что я не девчонка», — решил Изуна, начитавшись про кровь и боль. Сладкую, правда, боль, но всё равно. Он бы не хотел, чтобы с ним произошло такое, если бы только…
Сердце подпрыгнуло, в груди разлилось тепло, внизу живота всё заныло.
…если бы только не Хаширама сделал это с ним. Сделал ему больно и сладко.
Если бы он был девчонкой, конечно.
Но он ей не был.
Изуна снова выключил свет, убрал книжку обратно под подушку и раскинулся на постели, не шевелясь и практически не дыша. Было жарко, куда жарче, чем раньше. Настолько сильно его лихорадило, помнится, только один раз в жизни, когда он неделю провалялся с температурой под сорок.
Нет, он больше не будет читать эти рассказы, ни за что.
Гадость же!
…Приснилось ему продолжение сюжета про Хашираму и его жену, аккурат с того момента, когда она отрезала себе волосы и попыталась сбежать из его дома.
— Ты никуда не пойдёшь, — сказал Хаширама и подошёл к ней ближе.
— Я буду делать, что хочу! — возразила она и отступила на шаг, испуганная, дрожащая. Маленькая и худенькая, ниже его ростом почти вполовину, в мальчишеской одежде и с короткой стрижкой.
— Здесь я решаю, что ты будешь делать, — холодно улыбнулся он. — Извини.
Схватив её за запястье, он с силой разжал её пальцы и забрал у неё кинжал.
— Зачем ты отрезала волосы? — внезапно спросил он печально. — Они мне нравились.
Он дотронулся рукой до одной из неровно остриженных прядей.
— Я не хочу тебе нравиться, — прошептала Изуна. — Я хочу уйти отсюда, оставь меня в покое…
Хаширама посмотрел на неё насмешливо.
— Разве я когда-нибудь чрезмерно надоедал тебе своим обществом? По-моему, всё происходит как раз наоборот.
— Тогда зачем ты пришёл?
— Получить то, что моё по праву.
Она съёжилась.
— Нет…
— Да.
Он внезапно толкнул её к стене, прижал, перехватил её запястья одной рукой, а второй провёл острием кинжала по её шее.
— Будешь хорошей девочкой? Послушной? — спросил он спокойно.
Изуна кивнула в знак согласия, насколько позволяло оружие, приставленное к горлу, и острое лезвие распороло ей одежду. Она легла на деревянный настил, развела колени и прикрыла глаза, посматривая сквозь ресницы на то, как он развязывает пояс.
— Скажи-ка мне, Изуна, — Хаширама лёг на неё сверху, придавив к полу своим весом, — ты ведь ещё невинна?
Она упрямо молчала.
— Сейчас проверим, — пообещал он. — Если будет больно и кровь — значит, да. Станешь кричать?
Она отрицательно покачала головой и изо всех сил стиснула зубы, поклявшись себе, что ни издаст ни звука, как бы больно ни было… но потом… потом он оказался в ней, и это было так приятно, так хорошо, так правильно, что она не смогла сдержать громкого стона.
По бёдрам потекло что-то липкое.
Кровь… это кровь, подумал Изуна, но ему всё ещё было настолько умопомрачительно сладко, что он снова выгнулся и застонал.
— Вот видишь, любимая моя… Я знал, — сказал Хаширама почти ласково. — Я у тебя первый.
— Первый… Я люблю тебя, — прошептал Изуна и проснулся.
В штанах у него было омерзительно мокро.
Мать постучала в дверь как раз в тот момент, когда Изуна выбрался из постели, чтобы переодеться и попытаться незаметно отнести заляпанные штаны в стирку. Он едва успел юркнуть обратно в кровать и натянуть одеяло до самой шеи, как она вошла.
— Вставай, — улыбнулась Сакура. — Опаздываешь.
— С-сейчас, — прошипел Изуна, не двигаясь с места.
Мокрое пятно на штанах было огромным и, хуже всего, на самом видном месте — как он мог встать?! Она же наверняка догадается, что это такое…
— Вставай-вставай. Не уйду, пока ты не встанешь. Я тебя уже сколько раз звала, а ты всё спал.
Звала? Он ничего не слышал.
Конечно, не нужно было ложиться в шесть утра, зачитавшись этой отвратительной историей…
Изуну начинало охватывать отчаяние. Если он сейчас поднимется, то мать не только заметит пятно, но ещё и примется застилать кровать — и обнаружит у него под подушкой порнографическую книгу.
— Я не пойду на тренировку, — сказал он. — Плохо себя чувствую.
— А что такое? — спросила Сакура озабоченно и подошла ближе. — Болит что-то?
Она попыталась приподнять его одеяло, и Изуна совершенно потерял голову от ужаса.
— Да оставь ты меня в покое!!! — заорал он, и мать дёрнулась от его крика, как от удара. Губы её сжались.
Не говоря ни слова, она вышла из его комнаты и хлопнула дверью; он закрыл лицо руками. Он не хотел… правда не хотел, но…
Это всё Тобирама с его книжкой!
-
-
19.09.2009 в 21:19«Ненавижу, — прошептал он. — Ненавижу».
Стало немного легче.
Изуна стащил, наконец, с себя мокрые пижамные штаны, принял душ, переоделся, спустился вниз.
— Завтрак на столе, — сказала мать холодно. — Я пошла на работу.
Он остался один во всём доме. Попытался было поесть, но кусок не лез ему в горло; при любом воспоминании о приснившейся сцене Изуну начинало тошнить.
«Я не девчонка… Не девчонка!..» — думал он с отчаянием.
Он даже на Хашираму злился, хотя тот-то, казалось, был совершенно не при чём. Но как он мог сделать это с ним — даже если это был всего лишь сон?! Как он мог сделать это так… что ему понравилось?..
Он ведь не девчонка!
Ну не девчонка же, нет…
Отец будет презирать его.
Проклятый Хаширама.
Ему даже стало почти жалко Изуми: неужели он и с ней… так? При мысли об этом откуда-то снизу снова поднялась жаркая, томительная волна, в животе заныло, но Изуна, размахнувшись, со всей силы ударил себя кулаком по ноге и замотал головой.
Нет, нет, нет, нет!..
Не будет он больше себе это представлять. Никакого Хаширамы-Хокаге и Хаширамы-военачальника, он не будет думать о нём, мечтать о нём, пытаться его увидеть. Хватит сюжетов! Допредставлялся уже!
Ему стало грустно. Ну вот, а казалось, что нашёл хоть какую-то отдушину… У него ведь никого не было. Братья его бросили, с мамой поссорился, с отцом, как бы он его ни любил, тяжело, с командой тоже не сложилось. Мидори, конечно, неплохая девчонка, но всё получилось именно так, как Изуна и боялся: она нашла общий язык с их напарником Наоки и большую часть времени проводила с ним, а он оставался в стороне. Ещё и худший среди них троих, бесполезный, никчёмный, ни одну технику нормально выучить не может… Брат был прав.
Раньше он ещё надеялся на хорошие отношения с сенсеем, потому что сенсей — это же очень важный человек, так всегда говорили. Учитель…
Изуна вздохнул.
Может, конечно, он и сам не прав, что так относится к ней. Ведь если подумать, Изуми никогда не делала ему ничего плохого. Гоняла на тренировках — это да, ну так ведь не его одного, всех троих. И только его вина, что он хуже всех, что ничего не умеет, что его приходится заставлять часами отрабатывать одно и то же дзюцу.
На волне неприязни к Хашираме он почти почувствовал к Изуми симпатию. В конце концов, не такая уж она и плохая. Он даже может с ней подружиться… назло ему.
Воодушевлённый этой мыслью, он решил, не откладывая дело в долгий ящик, увидеться с ней. Сейчас! Нет, сейчас она была на тренировке… А ему хотелось поговорить с ней наедине: честно признаться, что он был против неё предубеждён (почему именно, интуиция подсказывала ему умолчать, но всё равно), и пообещать, что теперь это изменится.
Конечно, изменится. Он ведь не будет больше представлять себе дурацкие сюжеты. И Хашираму ревновать не будет. Хаширама его брат… а не возлюбленный.
От этого высокопарного словечка, вычитанного в последнем романе, снова стало тошно.
«Если уж тебе хочется кого-то ревновать… ревнуй хотя бы Мадару», — сказал он себе сердито. Брат всегда был ближе с Тобирамой, чем с ним — разве это не повод для ревности? Для нормальной ревности, не той, что у девчонок?
Однако при мысли о Мадаре стало совсем невыносимо-горько, и Изуна, поднявшись наверх, принялся разбирать свою одежду, чтобы хоть как-то отвлечься. К тому же, он хотел сам запустить стиральную машину во избежание дальнейших недоразумений с испачканными штанами. В глубине шкафа неожиданно обнаружилась сумочка Изуми, и брови у него поползли вверх. Он же совсем забыл про неё… Хашираме куртку отдал, а ей сумку — нет, а она и не спрашивала.
Ну что ж, вот и повод увидеться. Прийти к ней домой, например.
Изуна с трудом дождался трёх часов дня — времени, когда, по его расчётам, сенсей должна была освободиться, и бегом бросился через всю деревню. Главное было — успеть, пока ему ещё что-нибудь не стукнуло в голову или не приснилось. Поговорить с ней, отрезать себе все пути к отступлению.
Никакого Хаширамы.
Он постучался в дверь; открыла ему старушка с узелком на голове.
— Да? — спросила она ласковым голосом. — Ты к моей внучке?
Изуна опешил. Он и не ожидал, что у Изуми есть бабушка, тем более, такая старенькая и симпатичная — ему казалось, она должна жить одна.
— Я… — он запнулся, не зная, как ему представиться.
«Учиха Изуна, глава клана Учиха».
«Учиха Изуна, правитель страны Огня».
«Учиха Изуна, обожаемая жена Узумаки Хаширамы».
«Учиха Изуна, полное ничтожество и худший из трёх учеников вашей внучки».
— Да, к ней, — наконец, сказал он со вздохом.
— А её ещё нет, — сказала старушка с сожалением. — Но ты заходи, Изуна-чан. Угостить тебя пирожками с черникой?
«Откуда она меня знает?» — поразился он.
Видимо, этот вопрос был написан у него на лице, потому что старушка улыбнулась; морщинистое лицо её как будто засветилось.
— Она же мне о вас рассказывает. Любит вас очень, столько деталей подмечает. Я всех троих как воочию видела — вот и узнала сразу.
Ошарашенный Изуна прошёл вслед за ней, сел на диван, промолчал, когда к нему пододвинули чашку и тарелку, наполненную пирожками. В воздухе разлился аромат свежезаваренного чая, терпкий, пряный — с нотками корицы и апельсина.
«Я чего-то не понимаю», — подумал Изуна.
И тут же осознал, чего.
В комнате царили приглушённые тона; тёмно-синие обои с незатейливым рисунком, кружевные занавески на маленьких окнах, любовно вышитая скатерть, вязаные салфетки. Фарфоровый чайник, старинное зеркало на стене, причудливая вазочка с засушенными цветами, блики солнца в кипячёной воде, наполнившей графин.
Покой, тишина, уют. Старость, забвение…
Всё это совершенно не ассоциировалось с Изуми, яркой, деятельной, переживающей расцвет молодости. Как она могла здесь жить?
«Увядание… Скорей бы осень», — слова Хаширамы пронеслись в голове словно эхо, и Изуна вздрогнул, не понимая, почему вспомнил их.
Наверное, потому, что Хаширама был в этой комнате…
— Мысли у тебя не поспевают за эмоциями, — улыбнулась старушка, очевидно, снова прочитав что-то по его лицу. — Не можешь разобраться в своих чувствах, слишком уж они сильные, многогранные, да?
Изуна опустил голову.
— А это плохо?
Она чуть вздохнула.
— Тяжеловато. У тебя развитая интуиция, но… настрадаешься же ты. Захочешь всё это с корнем из себя вырвать, чтобы не было так больно.
«Я уже хочу! Скажите мне, как это сделать?» — чуть было не закричал Изуна.
Он устал мучиться от разлуки с братьями, от ощущения, что что-то не так, от ожидания неизвестности, от одиночества, от смущения, от боли отца, от собственной никчёмности, от… любви.
Если бы быть таким же спокойным и уверенным в себе, как Хаширама!
— А вдруг потом пожалеешь? — засмеялась старушка по-доброму, в очередной раз угадав его мысли. — Утраченного-то не вернёшь.
— Не пожалею, — мрачно сказал Изуна и уставился в тарелку с пирожками.
— Да ты кушай, кушай, — переменила тему она. — Не стесняйся. Впрочем, внучка тоже не любит, когда я смотрю, как она ест. Хочешь, иди к ней наверх, прямо с тарелкой. Чтобы я тебе не мешала.
Идея была заманчивая.
Помимо того, что Изуна чувствовал себя неловко рядом с этой старушкой, которая, похоже, знала о нём больше, чем он сам, его представление об Изуми претерпело за эти несколько минут серьёзные изменения. Он не знал, что и думать; может быть, побывав в её комнате, он найдёт какие-то ответы?
Изуна покорно взял тарелку с пирожками и поднялся вслед за старушкой по лестнице. Та распахнула перед ним дверь, улыбнулась.
Комната Изуми целиком занимала второй этаж, точнее, мансарду, и было здесь совсем не так, как внизу — светло, ярко, солнечно. Створки широкого, распахнутого окна задевали ветви росшего рядом с домом дерева, мощные, непокорные, покрытые весенней листвой. К скошенному потолку были приклеены огромные фотографии троих детей; на одной из них Изуна узнал самого себя, увлечённо читающего книжку, и содрогнулся. Две другие запечатлели смущённо улыбавшуюся Мидори и заливисто хохотавшего Наоки.
На столике стояла ещё одна фотография, в рамке. Изуна поглядел на девушку с золотистыми кудрями, обнимавшую темноволосого юношу, и подумал сначала, что это Изуми (не с Хаширамой!), но потом понял, что снимок был сделан очень давно, уж слишком он пожелтел. Очевидно, это была её бабушка в молодости. А как похожа…
Он поставил на столик тарелку с пирожками и подошёл к большой кровати, застеленной кремовым покрывалом с пышными оборками. Глубоко вдохнул и, помедлив мгновение, упал на неё, раскинув руки, как падал в траву, в цветы, в реку, спиной вперёд, не опасаясь утонуть, даже когда ещё не умел плавать — потому что знал, что Хаширама подхватит.
— И не надейся, Изу, — кричал ему тот, стоя по колено в бурлящей воде. Шум водопада приглушал его голос, ласковый и насмешливый; длинные волосы (нет, тогда ещё не очень длинные, до плеч) намокали от пенных брызг и больше не развевались от каждого порыва ветра. — Не буду ловить. Разобьёшься.
Изуна смотрел на него сверху вниз, с каменной руки Первого Хокаге, сложившего пальцы в приветственном жесте, символе любви и мира, и трепетал от волнения.
«А вдруг и правда не поймает?» — думал он перед тем, как сделать шаг вперёд, в головокружительную пустоту, и сердце сладко замирало от страха. А потом он падал, летел, и его оглушало шумом ветра в ушах и грохотом воды, разбивавшейся о подножия двух каменных статуй; он не слышал смеха Хаширамы, но чувствовал его сильные руки, и его охватывало невероятное облегчение.
Как же давно всё это было…
И теперь ничего нет.
Рука его скользнула по шелковому покрывалу; прикосновение гладкой, прохладной ткани было таким приятным, что Изуна вытянулся на кровати от удовольствия, выгнулся.
Если представить, что тогда, в Долине Завершения, Хаширама поймал его, но не сумел удержаться на ногах, и они оба упали в воду… нет, лучше не в Долине Завершения, а на море.
-
-
19.09.2009 в 21:20Распахивает его косоде, чтобы проверить: не потерялся ли камень? Не разбился?
Проводит рукой по гладкой груди.
— Тебе холодно? — спрашивает Хаширама, глядя на его покрывшуюся мурашками кожу.
— Да… — шепчет Изуна. — Согрей меня…
Хаширама прижимает его к земле сильнее, практически ложится на него, и боль от камней, врезающихся в спину, становится нестерпимой… а, может быть, это боль в груди от его прикосновений.
Синие глаза близко-близко, ближе, чем бездонное, яркое, весеннее небо, раскинувшееся высоко над головой. И губы, кривящиеся чуть насмешливо, тоже так близко…
— Сними одежду, — советует ему Хаширама. — Пусть высохнет.
Изуна приподнимает руки, но как же он разденется, если придавлен к камням его весом? Вместо этого он стаскивает с Хаширамы распахнутое косоде и отбрасывает его в сторону.
— Давай лучше так, — улыбается он, и в голове внезапно становится умопомрачительно пусто; он не может ни двигаться, ни шевелиться, кажется, он потерял сознание. Кто же тогда говорит следующие слова? — Я раздену тебя, а ты — меня.
— Давай, — соглашается Хаширама и приподнимается на локтях.
Изуна закрывает глаза, потому если ещё и видеть его в этот момент, то он точно сойдёт с ума или умрёт… но это будет лучшая смерть на свете.
Ловкие пальцы стягивают с него футболку, развязывают пояс штанов…
У этих штанов пояса не было, но тем проще было сделать то, что хотелось: оттянуть резинку и просунуть под неё руку. …Почувствовать, как сладкая боль внизу живота усиливается в два, нет, в четыре, в десять раз и его будто накрывает волной восторга, ужаса и смятения.
…Их накрывает волной прибоя.
Хаширама смеётся, фыркает и отплёвывается; но Изуна боится на него смотреть, потому что знает: ничего, кроме как кулона Первого Хокаге, на нём нет. Он подглядывает сквозь ресницы; кожа у него загорелая, золотистая, и по ней стекают прозрачные струйки воды.
Сам он, в отличие от него, бледный, и сейчас от этого почему-то становится стыдно; хочется прикрыться, свести вместе колени, но Хаширама не позволяет ему.
— Ты же согласился раздеться, — напоминает он. — Чего стесняешься?
— Я не стесняюсь, — возражает Изуна. — Просто я опять замёрз, а ты ушёл…
Хаширама, засмеявшись, снова придавливает его к камням; кожа у него нагрелась на солнце, и он весь горячий, хочется прикасаться к нему, трогать его заледеневшими пальцами, просить отогреть их дыханием…
— Тебе хорошо? — спрашивает он тихо, наклонившись к лицу Изуны. Губы его совсем рядом … — Хорошо, когда я так близко?
— Очень… — жарко шепчет Изуна. — Лучше и быть не может.
В голове как будто что-то взорвалось, такой сильной была нахлынувшая внезапно боль. Но Изуне было уже всё равно; выгнувшись и зажмурившись, он всё быстрее и быстрее двигал рукой.
«Ещё немного… совсем чуть-чуть… Ну пожалуйста», — взмолился он неведомо кому.
Где-то за окном, совсем близко, послышался приглушённый смех.
…Сказать, что его будто окатили окатили ледяной водой — нет, швырнули его в прорубь — значило не сказать ничего.
В зелёной кроне дерева мелькнули золотистые сполохи: волосы Изуми.
Изуна соскочил с постели. Колени его подкашивались; к горлу подступала такая тошнота, как будто из него только что вынули все внутренности, а потом неумело запихнули их обратно.
Он едва успел заползти под кровать, подтягиваясь на руках — ноги его не слушались — и сложить несколько печатей для техники, скрывающей поток чакры, как окно распахнулось шире, и на пол спрыгнул сам объект его мечтаний, а вслед за ним хозяйка комнаты.
— Да уж, сомнительное удовольствие — забираться в собственный дом через окно, — сказала она. — Хотя забавно, конечно.
— Ты же сама это предложила, — усмехнулся Хаширама.
— Ну да… бабуля утром пекла пирожки с черникой, и если бы мы прошли, как полагается, через дверь, то нас бы неминуемо усадили за стол.
— А мне нравится стряпня твоей бабули.
— Так мне тоже нравится! — горячо поддержала его Изуми. — В том-то и проблема, что слишком нравится! Такими темпами я стану толстой, и ты не будешь меня любить.
— Я тебя какой угодно любить буду.
Изуне показалось, будто ему с размаху воткнули нож в открытую рану. Он съёжился под кроватью, стараясь не дышать; впрочем, особых усилий это и не потребовало, настолько больно было в груди.
Хаширама прошёлся по комнате и опустился на пол возле стены, поставив локоть на колено и подперев рукой подбородок. Изуми села рядом в позе лотоса.
— Как тренировка? — спросил он.
Она чуть вздохнула.
— Изуны не было. И хоть бы предупредил, что не появится, заболел там или что.
Хаширама покачал головой.
— Изуна — прогульщик. Всегда таким был, не обращай на него внимания.
«Вот как», — подумал Изуна отстранённо, не зная, что больнее: слышать, как Хаширама произносит его имя или чувствовать в его голосе осуждение. А ведь раньше он никогда не ругал его за то, что он пропускал занятия в Академии. Никто из близких его не ругал, даже отец с матерью.
Все только тайно его презирали.
— Я уже столько с ним намучалась, — пожаловалась Изуми. — Прямо не знаю, что делать. И ведь не сказать, что не старается, но… Бывает такое, когда просто «не дано». И это, похоже, как раз тот самый случай. А жалко… Хороший мальчишка, только мечтательный очень. Поразительно, с таким-то отцом — и никакого таланта…
— В случае Изуны весь талант достался его брату, — сказал Хаширама холодно. — К сожалению. Иногда бывает такое.
Они немного помолчали.
— Ты как, сегодня снова у меня? — спросила, наконец, Изуми. — Не пойдёшь домой?
Хаширама провёл рукой по лбу.
— Нет. Не хочу… не могу, — закончил он с глубоким вздохом и стиснул зубы. — К тому же, там этот…
В голосе его почувствовались злые, даже презрительные нотки. «Этот», несомненно, относилось к Мадаре, и Изуна так испугался, что даже забыл о собственных переживаниях. Что между ними произошло? Хаширама теперь ненавидел его брата так же, как брат ненавидел его самого?
— Я, правда, не понимаю твоего отца, — сочувственно сказала Изуми. — Он что, не чувствует, что ты…
— Отец во всём прав, — перебил её Хаширама. — Но… это не отменяет того, что мне с каждым днём труднее там находиться.
Признание, видимо, далось ему нелегко; он поднялся на ноги и снова заходил по комнате. Теперь Изуна разглядел, что лицо у него было усталым и бледным, а под глазами залегли тени.
«Что случилось?! — мысленно закричал он и прикусил губу. — Почему тебе плохо? Из-за моего брата?..»
Хаширама прислонился к стене.
— Как мне тебе помочь? — грустно спросила Изуми, подойдя к нему вплотную.
Он покачал головой.
— Никак. Ты же знаешь…
— Знаю. Но кое-что же я всё-таки могу. Сделать тебе приятно, например.
Изуна не видел её лица, но чувствовал в голосе улыбку, и его внезапно захлестнуло нехорошее предчувствие.
Помедлив немного, Изуми опустилась перед Хаширамой на колени, приподняла его кофту, потёрлась лицом о его загорелый живот. Потом, усмехнувшись, расстегнула его штаны.
Первые пару минут Изуна не понимал, что она делает, а потом до него дошло.
«О боже мой», — потрясённо подумал он.
Нет, всё это было настолько ужасно, что просто смешно.
Почему… почему должно было произойти так, что он это увидел? В наказание за то, что всегда любил подслушивать и подглядывать? Но теперь-то он не хотел. Не хотел смотреть, как взметались пышные золотистые волосы Изуми при каждом её движении, как Хаширама гладил её по ним, иногда вцепляясь в волнистые пряди, и прикрывал глаза, сильнее вжимаясь в стену.
…и в то же время не мог отвести взгляд, словно кто-то его самого держал за волосы, не позволяя повернуть голову.
Он и не подозревал, что можно… делать такое. Оно ведь наивно думал, что то, чем мужчина занимается с женщиной в постели, ограничивается действиями, приснившимися ему ночью. Возможно, если бы он прочитал книжку Тобирамы внимательнее, это бы не было для него таким шоком.
«Грязно… Мерзко… Отвратительно… Как Хаширама может позволять ей?..» — мысли его метались и путались, дыхания не хватало, глаза слезились от напряжения, потому что он даже моргать не мог.
Это было хуже, чем застать в спальне собственных родителей.
— Пойдём в постель, — сказал внезапно Хаширама и, обхватив Изуми за плечи, рывком заставил её подняться на ноги.
Он поцеловал её.
Поцеловал, и они двинулись к кровати, смеясь и не отрываясь друг от друга, спотыкаясь и раздеваясь на ходу. На пол полетела кофта Хаширамы, его штаны, платье Изуми. Бельё.
— Какой же ты красивый, — сказала Изуми.
Хаширама засмеялся и улёгся на кровать, на самый край, так что кончики его волос, слишком длинных, доставали до пола. Изуна, не помня себя, пододвинулся ближе, практически коснувшись носом одной из прядей; от их аромата — какие-то душистые травы, его любимый шампунь — голова кружилась так, что он уже не понимал, где пол, а где потолок, точнее, дно кровати.
— Это я тебе такое должен говорить.
— Да какая разница.
— Изу…
О-о-о…
Изуне хотелось зарыдать в голос. Нет, пожалуйста, нет, не мог он называть её так же, как и его!..
Всё стихло, остались только звуки поцелуев и частого дыхания.
На этот раз Изуна не видел, что они там делали, однако судя по каштановым волосам, свешивающимся с кровати, и руке, которую Хаширама иногда расслабленно опускал вниз, он по-прежнему лежал на спине и не шевелился.
— Давай по-нормальному, — внезапно сказал он хрипло.
Изуми захихикала.
— Ещё успеем.
Изуна распластался на полу, уткнувшись лицом в деревянный настил. Шершавая поверхность царапала щёку, но ему было всё равно; больше всего на свете ему хотелось бы сейчас потерять слух: не слышать всех этих звуков, их разговоров, его жаркого дыхания, страсти в его голосе.
Если он ещё раз скажет, что любит её, или назовёт её «Изу», то он умрёт, точно умрёт…
-
-
19.09.2009 в 21:22Он видел его пальцы со следами порезов (это, наверное, тогда, катаной…), и внутри у него всё разрывалось от невозможности дотронуться до них, коснуться губами, прижать его руку к своей щеке.
«Не могу больше», — подумал он и зажмурился, отдаваясь на волю сотрясавших его чувств.
Учиха Изуна, правитель Страны Огня, как был, в роскошной шёлковой одежде и драгоценностях, соскользнул на пол и рухнул на колени перед своим военачальником, глядя на него так умоляюще и подобострастно, как полагается смотреть невольнику на хозяина, а не даймё — на своего придворного.
— Пожалуйста… — прошептал он. — Пожалуйста…
Хаширама смотрел на него с жалостью.
— Изуна-сама, вы не в себе.
— Один раз.
— Вы… приказываете мне?
— Прошу…
Хаширама, прикрыв глаза, протянул ему руку, и несчастный правитель схватил её жадно, припал к ней губами, принялся покрывать ладонь неистовыми поцелуями.
— Люблю… С ума схожу как люблю… Обожаю… — шептал он. — Я сделаю для тебя всё, что угодно. Хочешь, подарю тебе эту страну? Хочешь, ты будешь правителем, а я — твоим жалким слугой?
— Изуна-сама, это не по правилам. Наследовать вам может только ваш сын, но никак не я. Это может вызвать недовольство народа.
— Ну тогда что?.. Скажи — и я всё сделаю. Я ведь даймё. Я могу выполнить любое твоё желание, разве это ничего для тебя не значит?..
— Изуна-сама, но это невозможно. Я всё равно не смогу любить вас.
Правитель поднялся с колен и, шатаясь, вышел из дворца через парадные двери. Вдохнув свежего воздуха, он застонал и растянулся на широких мраморных ступенях; ветер всколыхнул полы его одеяния и длинные спутанные волосы.
Вокруг ходили какие-то люди; они смеялись и показывали на него пальцами.
Учихе Изуне было всё равно.
Он сел на нижнюю ступеньку и закрыл лицо руками. Его роскошная одежда была перепачкана в пыли и грязи — по этой лестнице каждый день проходили сотни его подданных.
— Папочка, это что, нищий? — спросила маленькая девочка.
— Нет, милая, это наш правитель. Изуна Безумный, — ответил ей отец, нехорошо усмехнувшись. — Потерявший рассудок от любви.
В голове было оглушительно пусто. Хаширама и Изуми снова говорили о чём-то, ходили по комнате, но Изуна больше не вслушивался; внимание его было всецело приковано к золотистым пятнам, перемещавшимся по деревянному настилу. Очевидно, в комнате задёрнули занавески, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь них, рисовали на полу причудливые узоры из света и тени.
Красиво…
— Я есть хочу, — смеялась Изуми. — Пошли, напросимся на пирожки с черникой.
— Ты же говорила, что растолстеть боишься.
— Ну, говорила… Ну и что?
— Ладно, ладно.
Дверь хлопнула, и Изуна понял, что они вышли. Подумал безучастно, что сейчас бабушка скажет Изуми, что наверху её ждал Изуна-чан, и всё-таки собрался с силами, выполз из-под кровати. Доковылял до окна, перелез на ветку дерева… не удержался и рухнул вниз, даже не сумев сконцентрировать чакру.
Боль от падения слегка отрезвила его; по крайней мере, туман в голове рассеялся. Он кое-как прошел ещё несколько метров, отдалившись от дома на безопасное расстояние, и упал в кусты, уткнувшись лицом в мокрую траву. Где-то над головой щебетали птицы, жужжали шмели, шумела молодая листва. Пару раз порхнула бабочка и устроилась на тонком стебле, расправив пёстро раскрашенные крылья.
Сладко пахло уже распустившимися цветами и терпко — только набирающими силу, зреющими в бутонах.
«Не рыдать… не смей рыдать!.. — прошипел Изуна яростно, чувствуя, как от всего этого весеннего великолепия только усиливается боль в груди. — Ты не девчонка!»
И, тем не менее, зарыдал.
Плакал, вздрагивая всем телом, обнимая куст, царапая лицо и руки о его колючие, непокорные ветви, размазывая по лицу слёзы, перемешавшиеся с пыльцой.
«Я всё-таки люблю тебя… Люблю. Хоть это и невозможно, и так не бывает… — исступлённо шептал он, разглядывая пронзительно синее небо, мелькающее между кронами деревьев. — Хаширама…»
Прежде он иногда называл его «братик Хаширама». Шептал ему на ухо эти слова, чуть вздрагивая от сладкого ощущения разделённой на двоих тайны — настоящий брат не должен был этого услышать, иначе бы обиделся. Но он ведь говорил это не потому, что относился к Мадаре хуже, чем к Хашираме. Просто по-другому. …Вот так.
Что же, он, получается, с самого детства любил его этой гадкой, противоестественной, девчоночьей любовью?!
Изуна застонал.
И ведь никому даже не рассказать, не сбросить с себя эту чудовищную тяжесть, не спросить, как ему жить дальше и что делать с этой болью, с этими чувствами, которые сильнее его, сильнее, чем что угодно, испытанное раньше.
Брат ненавидит его.
Тобирама сказал: «Любви не существует».
Мама, может, и выслушает, но потом расскажет обо всём отцу, как в прошлый раз, хотя обещала этого не делать.
А отец… отец просто перестанет считать его своим сыном за такое!
«Сакура, чего ты из него девчонку-то делаешь?»
Изуна перевернулся на спину, вытер слёзы исцарапанной, перепачканной в земле рукой.
«Ты же говорил, что умеешь читать мои мысли. Говорил, что чувствуешь мою боль!.. Зачем ты обманывал меня? Просто чтобы посмеяться над моей глупостью? — мысленно закричал он. — Зачем ты сделал так, что я жить без тебя не могу, а потом бросил меня?.. Зачем?..»
Вдалеке снова послышался смех и голос Хаширамы, мелькнули золотистые волосы Изуми. Заскрипела калитка: они вышли на улицу.
— Ха! Я выиграл.
— А вот и нет!
— А вот и да, — Мадара выложил карты на стол.
Тобирама ухмыльнулся и перевернул свои: три короля, две дамы.
— Видал? Видал, да?! Мааада-чан!
Мадара поморщился; лучший друг так и не смирился с невозможностью обзывать его, как прежде, Учихой, и нашёл новый способ изводить его: при помощи суффикса «чан».
«А вот чёрта с два, — думал Мадара злорадно. — Не поддамся!»
— Извините, ребята, — внезапно сказал Наруто-сан. — Но, боюсь, ваши препирательства преждевременны.
Тобирама, округлив глаза, уставился на его комбинацию: червонные десятка, валет, дама, король, туз.
— Роял флэш!!! — заорал он. — Отец, так нечестно!..
— Вы блефовали! — возмущённо поддержал его Мадара, не успев сообразить, что обвиняет самого Хокаге.
— Конечно, блефовал, — согласился Наруто-сан, ухмыльнувшись. — Научился в своё время у бабули Цунаде. Эх, помню я времена, когда сидел рядом с ней и Эро-сеннином…
— Джирайя-сама! — мечтательно сказал Тобирама.
Он был его фанатом.
— Именно, — подтвердил Наруто-сан, сгребая разложенные на столе деньги.
Тобирама возвёл глаза, глядя, как многочисленные купюры и монеты исчезают в недрах отцовского кошелька.
— Мой рамен!.. Мой новый рюкзак!.. Мой календарь с автографом Момо-чан!.. — рыдал он. — Отец, ты ограбил меня!
«Что ещё за Момо-чан? — подумал Мадара мрачно. — Порноактриса?»
— Ты увлёк меня на кривую дорожку азартных игр, отец!.. — продолжал, тем временем, хныкать младший Узумаки. — Теперь мне придётся продать всё, что я имею, чтобы расплатиться с долгами… даже мои любимые трусы с фотографией Мады-чана.
— Да кто их купит-то, твои трусы? — фыркнул Мадара ещё до того, как сообразил, про чью фотографию шла речь. — Чего-о-о?!
— Не бей!!! Не бей! — закричал прижатый к стене Тобирама. — Отец, спаси меня!..
Наруто-сан развёл руками.
— Хаши!!!
Хаширама, сидевший в кресле с какой-то книжкой, в очередной раз посмотрел на них, как на полных идиотов, и в Мадаре снова всколыхнулась поутихшая было злость. Ревнует, да? Ревнует, что отец больше времени проводит с ним, чем с собственным старшим сыном? Ну и правильно, кому же захочется общаться с таким занудой, как он.
Сам виноват. Хьюга.
Сверху спустилась Хината-сан, посмотрела на них с печальной улыбкой.
— Хината, иди к нам, — позвал Наруто-сан. — Вчетвером веселее.
— Да нет, — она покачала головой. — Я просто думаю… ты уже седьмой день не появляешься в резиденции. Точно всё будет в порядке? Ты никогда так долго там не отсутствовал.
Хокаге отвёл взгляд.
— Да ничего, — он усмехнулся, но как-то принужденно. — Должен же и я когда-то взять отпуск. Уж один-то раз за столько лет они мне простят. К тому же, я всецело полагаюсь на Хашираму.
Он подошёл к старшему сыну, потрепал его по волосам. Тот уставился куда-то пустым, невидящим взглядом, аккуратный донельзя, но уж что-то очень бледный, несмотря на загар. Видимо, многочасовая возня с бумажками плохо на него действовала. Или ревность.
— А не пора ли нам поужинать? — спросил Тобирама, обрадовавшись возможности избежать тумаков лучшего друга.
— Кстати, рамен у тебя закончился, — не без удовольствия сообщил Мадара. — Я утром последнюю упаковку доел.
— Что-о-о?!!! Ты же его не ешь!..
Тобирама умчался на кухню проверять его слова, Наруто-сан с женой последовали за ним.
Хаширама поднялся с кресла и приблизился к Мадаре.
— Учиха, — холодно сказал он. — Пойдём-ка, поговорим.
Тот хмыкнул, стараясь не выдать своего удивления. Вместе они вышли в сад, где уже зажигались над деревьями фонари, привлекая своим мягким, бледно-золотистым светом десятки мотыльков. Было свежо и прохладно.
Мадара вытащил из кармана сигареты.
Трюк сработал: Хаширама сразу вскинулся.
— Ты ещё курить в моём доме собрался?!
— Во-первых, это не дом, а сад, — пожал плечами Мадара. — А во-вторых, он не твой, а Наруто-сана.
Хаширама подошёл к нему, встряхнул за плечи, прижал к стене.
— Послушай, Учиха, — выдавил он сквозь зубы. — Если ты полагаешь, что я позволю тебе разрушить отношения в моей семье, то ты заблуждаешься.
Мадара так разозлился, что чуть было не закричал: «И семья эта тоже не твоя, ублюдок! Ты не его сын!..» — но сдержал себя. Пока ещё было рано. Пока ещё он не был стопроцентно уверен.
— Разрушить? — повторил он издевательским тоном. — Хьюга, по-моему, у тебя галлюцинации. Больше времени на свежем воздухе проводить надо, а не в кабинете со свитками. Хотя ты и бумажки, конечно, идеально подходите друг другу. Одинаково скучные.
— Отец уже неделю не появляется в резиденции. Он отменяет все собрания.
— Отдых ему не повредит!
-
-
19.09.2009 в 21:23Как же приятно было видеть его таким, взволнованным, разъярённым, с трудом контролирующим себя, без этой вечной маски спокойствия и самоуверенности на лице.
«Наши роли поменялись, Хаширама-сама?»
— Да и вообще, — Мадара подчёркнуто хладнокровно вытащил сигарету из пачки, щёлкнул зажигалкой. — Я-то тут причём?
— При том! — сказал Хаширама с ледяным бешенством во взгляде. — Он делает это, чтобы быть рядом с тобой. Не прикидывайся, что ты этого не понимаешь!
Понимал, но… может быть, боялся поверить.
— Если ему больше нравится общаться со мной, чем с тобой, то это только потому, что ты невыносимо зануден, Хьюга! Разберись сначала с собственными проблемами, а потом уже пытайся навязать отцу своё мнение! Ты уверен, что оно ему вообще интересно?
Хаширама стиснул кулаки.
Да, отношения с отцом явно были его больным местом. Очень больным. Настолько больным, что так и хотелось безжалостно по нему ударить в отместку за унижения и за то, что Узумаки всегда ставил себя выше всех.
Мадара подумал о том, как Хаширама может отреагировать, когда Наруто-сан узнает о том, что он не его сын. Может быть… даже сам уйдёт из Конохи, не стерпев позора?
На миг в нём шевельнулось какое-то чувство, напоминающее стыд напополам с жалостью, но он проигнорировал его. В конце концов, Хаширама явно поставил своей целью выжить его из этого дома, что же, ему принять это как факт и не бороться с ним, как с врагом?
А против врага любые средства хороши.
— Хотя когда-то мы были друзьями, — сказал Мадара вслух, неожиданно для самого себя.
«Не так давно, если подумать».
Хаширама посмотрел на него.
— Да, — подтвердил он. — Были.
Кажется, он взял себя в руки; по крайней мере, голос его звучал спокойнее, и он отошёл от Мадары на пару шагов.
— У отца могут быть неприятности из-за тебя, ты это понимаешь? — спросил он ровно.
Мадара закатил глаза.
— Узумаки, — ну ладно, пусть будет Узумаки… в этот раз, — может, тебе признать по-хорошему, что ты просто ревнуешь, и успокоимся на этом? К тому же, ты теперь заменяешь отца в резиденции, разве ты не об этом мечтал? У тебя есть твои любимые бумажки, вот и расслабься.
«А у меня есть семья», — добавил он мысленно.
Дверь заскрипела.
— Опять ругаетесь? — с тоской спросил Тобирама, выглянув в сад.
— Нет, — сказал Хаширама и прошёл мимо него в дом.
Младший Узумаки подошёл к другу.
— Ты это… поосторожнее с ним, Мада-чан, — предупредил он. — А то я ж вас знаю. Ты-то поорёшь и забудешь, а он промолчит, но запомнит. Злопамятный он, Хаши.
— Да знаю я, — отмахнулся Мадара. — Всё никак то моё гендзюцу забыть не может. Подумаешь, увидел наяву свои ночные кошмары. Как будто они его когда-то мучили.
«А вот меня мучили. Каждую ночь».
— Понятия не имею, — развёл руками Тобирама. — Он ещё и скрытный, как чёрт.
— То есть, ты признаёшь, что он та ещё сволочь.
— Нуу… иногда он и меня бесит, конечно. Но он же всё-таки мой брат. Я его люблю.
— А меня? — внезапно спросил Мадара.
Тобирама ошарашено уставился на него.
— То есть, Учи… Мада-чан? Ты от меня признание в любви получить хочешь???
— Отвечай давай.
— Так я же это… признавался уже, — Тобирама почесал в затылке. — Ну ладно, люблю.
— Хм.
— А дальше-то что? Предложить тебе руку и сердце?
— Слабо?
— Да нет, не слабо! — оживился Тобирама. Он упал на колени и протянул к Мадаре руки с выражением всей торжественности на лице, на которую он только был способен. — Мада-чан, выходи за меня замуж!..
— Обойдёшься трусами с моей фотографией.
— Ну вот, так всегда. — Тобирама вздохнул и поднялся на ноги.
Мадара смотрел куда-то в глубину сада, где притаилась, будто живое существо, темнота — непонятная, пугающая.
— Мне просто хотелось понять, — задумчиво сказал он. — Если бы тебе пришлось выбирать между мной и братом, кого бы ты выбрал?
Тобирама смотрел на него с полминуты.
— Идиот, — сказал он, наконец, и поднялся по лестнице в дом.
Мадара постоял немного, прислонившись к стене, и бросил недокуренную сигарету на клумбу.
В кустах яростно стрекотали цикады.
Каждый день теперь проходил по одинаковой схеме. Поднявшись ни свет ни заря, Изуна запихивал в рюкзак очередную книжку, спускался вниз, делал себе пару бутербродов, проходил через залитый утренним туманом и влажный от росы сад и пускался бегом по пустынным улицам, останавливаясь лишь раз, чтобы купить себе бутылку газировки у сонной, недовольной продавщицы только что открывшегося киоска.
Путь его заканчивался около резиденции Хокаге.
Забравшись на крышу соседнего дома, Изуна скидывал тяжёлый рюкзак и наклонялся, перегибаясь через ограждение так, чтобы видеть улицу от начала и до конца.
Ровно без двух минут шесть (пришлось даже купить часы, чтобы отслеживать время) из-за угла появлялся Хаширама, и эти сто двадцать секунд, когда он проходил по улице, превращались для Изуны в долгие часы, если не недели. Он как будто оказывался вне времени и пространства, в каком-то другом мире, где не было ни людей, ни домов, ни неба, ни солнца: только Хаширама и он, и его исступлённые чувства к нему, казавшиеся теперь единственным смыслом и средоточием всей его короткой, незамысловатой жизни в тринадцать без двух месяцев лет.
— Я с тобой, — шептал он, вцепляясь в ограждение так, что немели пальцы. — Я же рядом, я всегда буду рядом, неужели ты не чувствуешь?.. Не слышишь моих мыслей?.. Подними голову, посмотри сюда…
Но Хаширама головы не поднимал. Когда он проходил по лестнице и исчезал за тяжёлыми дверями, Изуна обессилено падал на крышу и тяжело дышал несколько минут, как будто ему пришлось пробежать десятка два километров.
Потом становилось легче.
Он почти радовался, что не видит теперь Хашираму и может спокойно перекусить, почитать, полюбоваться облаками. И всё-таки, открывая бутылку с газировкой, перелистывая страницы книги, растягиваясь на тёплой крыше и вглядываясь в весеннее небо, он прекрасно знал, что всё это только ради одного: ради тех нескольких минут, когда Хаширама выйдет из резиденции во время обеденного перерыва и прислонится к стене, сложив на груди руки и глядя куда-то задумчивым взглядом.
Сердце колотилось тогда часто-часто; Изуне хотелось перелететь через ограждение, спрыгнуть вниз с высоты пяти этажей, и всё равно, если он разобьёт в кровь колени, не сумев правильно сконцентрировать чакру. Они с Хаширамой так давно не разговаривали: с момента той встречи в кафе больше месяца назад — вот бы услышать ещё раз его голос… Услышать, как он говорит что-то ему, а не своей девушке.
Он пытался придумать повод, чтобы подойти к нему, однако в голову ничего не приходило. К тому же, полторы недели назад он сказал Изуми, что болеет и не сможет какое-то время появляться на тренировках. Если бы Хаширама увидел его во вполне добром здравии, то обязательно рассказал бы ей, а она — его родителям, которые пребывали в полной уверенности, что младший сын с раннего утра и до позднего вечера отрабатывает техники.
Какой-то своей частью Изуна отчаянно боялся, что обман раскроется — он никогда ещё не завирался до такой степени: сенсею, родителям, напарникам. Однако в то же время всё, что не имело отношения к Хашираме, настолько перестало иметь значение, что казалось: да какая разница? Пусть узнают, что он лгал, что ему плевать на тренировки, на родителей, на команду, на собственное будущее. Было в этом даже особенное удовольствие: послать ради него свою жизнь к чёрту.
Вот только вряд ли это имело для Хаширамы хоть какое-то значение.
А что имело?
Вот если бы можно было сделать что-то, что порадовало бы его, заставило бы улыбнуться… Он очень редко улыбался теперь, был таким бледным, усталым. Каждый день в резиденции, совсем взрослый, почти что Хокаге, как всегда и мечтал. Почему же он тогда несчастлив?!
Изуна вглядывался в лицо Хаширамы с высоты пяти этажей, пытался увидеть что-то в его глазах, понять его мысли, разгадать его желания. Но даже если бы это ему и удалось — что он мог для него сделать? Не-глава клана и не-правитель Страны Огня, не брат ему и не жена, просто глупый маленький Изу, прогульщик и полное ничтожество.
Хаширама засиживался в резиденции допоздна. Изуну, который не привык ложиться после одиннадцати вечера, клонило в сон, но он не позволял себе закрыть глаза: считал звёзды, придумывал собственные названия созвездиям, представлял себе кабинет Хокаге и Хашираму, в одиночестве читающего свитки. Возможно, в какой-то момент у него устанут глаза, он оторвёт взгляд от бумаги, посмотрит в окно и увидит то же ночное иссиня-чёрное небо, на которое смотрит он. И у них появится что-то общее: хотя бы эта луна, тусклый полумесяц, заливающий крышу мерцающим светом.
Ближе к полуночи тяжёлые двери распахивались снова, пропуская Хашираму, и Изуна, заранее набросивший на спину рюкзак, бесшумно мчался по лестнице вниз, а потом крался вслед за ним по улицам.
Людей в это время уже почти не было, разве что припозднившиеся посетители закусочных и ресторанчиков; у Изуны, за весь день съевшего лишь пару бутербродов, принесённых из дома, кружилась голова, и он иногда терял чувство реальности. По сторонам покачивались от ветра цветные фонарики, развешенные над домами, доносились изредка обрывки чьих-то фраз, дурманило ароматом специй и рамена. Сын Хокаге шёл быстро и очень ровной походкой; Изуна петлял за ним, словно лис, убегающий от охотников.
«Я буду твоей тенью, — думал он, и эта мысль его немного подбадривала. Собственную тень ведь тоже никогда не замечаешь, и, тем не менее, она всегда с тобой. — Лишь бы видеть тебя постоянно… Ну хорошо, хотя бы иногда. Большего мне и не надо».
И понимал, что врёт себе.
Будь большее — говорить с ним, прикасаться к нему, спать с ним в одной постели — только возможно, он не пожалел бы ради этого ни самых редких сокровищ, ни самых почётных титулов, ни самой великой силы.
-
-
19.09.2009 в 21:24…Он остановился, уткнувшись лицом во что-то мягкое, и закричал: показалось, что это один из тех монстров. Однако реальность оказалась во сто крат хуже… или лучше, для Изуны теперь всё смешалось; уснув на ходу, он наткнулся прямо на Хашираму.
Он отступил на полшага и замер. В голове вертелись мысли: надо придумать, почему он оказался на улице в такое позднее время, почему не появлялся на тренировках — однако Изуна мог только стоять и смотреть на Хашираму широко открытыми глазами, как будто увидел главную достопримечательность деревни.
Впрочем, тот ничего и не спрашивал.
Изуна так устал ждать его вопроса, что взял и зачем-то выпалил сам:
— Я не был сегодня на тренировке.
Хаширама пожал плечами.
— Изуми сказала, что ты болеешь.
— Я ей наврал, — пробормотал Изуна.
И внутренне содрогнулся: зачем?!! Зачем он это сказал?!
— Заканчивал бы ты прогуливать.
Тон у Хаширамы был таким, каким разговаривают с людьми, которые безнадёжны: без особого беспокойства или желания наставить на путь истинный, скорее, «для галочки».
— Я не хочу быть шиноби, — пролепетал Изуна единственное, что, как ему казалось, подходило в качестве оправдания.
Хаширама дотронулся до дужки очков, посмотрел куда-то вдаль.
— Это, конечно, дело твоё, — согласился он. — Каждый волен выбирать тот путь, который ему по душе. Но тебе не кажется, что следовало сказать об этом до того, как тебя зачислили в команду? Теперь расплачиваться за твоё халатное отношение к тренировкам придётся вашему сенсею.
«Ему плевать на меня, — пронеслось в голове у Изуны. — Он беспокоится о ней».
Самым разумным после этих слов было развернуться и уйти, но он не двигался с места.
— Ты ей не скажешь?.. — прошептал он. — Что я наврал?
Хаширама чуть вздохнул.
— Хорошо.
Конечно, не скажет. Потому что забудет об этом разговоре через полчаса.
Хаширама обвёл улицу характерным взглядом человека, которому не терпится закончить разговор и пойти дальше по своим делам, и который не делает этого только из вежливости.
Надо попрощаться с ним, сказать ему «спокойной ночи», пожелать, чтобы он увидел самые прекрасные сны, которые только бывают, подумал Изуна. И произнёс вслух:
— Я жутко голодный. Я неделю одними бутербродами питаюсь…
Хаширама чуть прикрыл глаза, очевидно, понимая, на что ему намекают, и отнюдь не радуясь этому пониманию.
«Что я делаю?! — Изуне хотелось отхлестать себя по щекам. — Зачем я ему навязываюсь?! Он же устал, он явно хочет домой, он разозлится, что я заставляю его тратить своё время на меня…»
Хаширама молчал, видимо, надеясь, что прилипчивый маленький Учиха всё-таки оставит свою идею.
«Надо попрощаться и пойти, чтобы не испортить всё окончательно».
— Покорми меня… — сказал Изуна с отчаянием. — Ну пожалуйста.
Прошло ещё несколько невыносимо долгих секунд.
— Хорошо, — сказал, наконец, Хаширама устало и толкнул дверь какого-то ресторанчика. — Пойдём.
Он всегда был вежливым и не отвечал на прямую просьбу отказом.
Изуна последовал за ним, не чувствуя под собой ног и не понимая, как он мог сделать то, что только что сделал. Как мог унижаться и выклянчивать, буквально вымаливать у него ещё пару минут вместе, прекрасно зная, что ему хочется домой? И главное — зачем?! Чего он добился этим идиотским поведением? Того, что Хаширама раздражён и если не ненавидит его, то точно считает ещё более маленьким и глупым, чем считал раньше...
— Вы что, не видите, что мы уже закрыва… — грубо начал владелец ресторана, услышав звук открываемой двери, однако, обернувшись, в ту же секунду расплылся в льстивой улыбке. — Узумаки-сан!
Во взгляде Хаширамы мелькнуло на миг презрение, однако голос его был идеально ровным.
— Простите, что мы так поздно, но не могли бы вы…
— Конечно-конечно, — засуетился хозяин.
Изуна получил тарелку с супом и проглотил ложку бульона, преодолевая тошноту. Есть ему расхотелось совершенно, однако не мог же он сказать об этом Хашираме, которому минуту назад заявил, что буквально умирает от голода. Тогда он точно подумает, что маленький Учиха спятил — хотя, наверное, так и есть…
Или… может быть, догадается о его истинных мотивах?
Последнее предположение заставило его похолодеть от ужаса.
«Нет-нет-нет, только не это, всё что угодно, но не это!»
Изуна заставил себя дышать ровно, попытался успокоиться: вряд ли Хаширама мог что-то подозревать. Так не бывает, это же ненормальная, неестественная любовь. Всё это только потому, что он, Изуна — ошибка природы и редкостное убожество, иных объяснений нет. Хашираме и в голову не пришло бы, какого рода чувства он к нему испытывает, а иначе он и смотреть на него не смог бы без отвращения.
— Наелся? — спросил Узумаки, когда тарелка с супом опустела.
Изуна в который раз за вечер мысленно дал себе оплеуху: что он наделал?! Зачем ел так быстро?! Теперь ведь Хаширама уйдёт, и следующей встречи придётся ждать ещё месяц, если не больше.
— Нет, — сказал он и прикрыл глаза, чтобы не разрыдаться от стыда и отвращения к себе. — Возьми мне ещё что-нибудь…
Потом он давился рисом и ненавидел себя куда сильнее, чем мог бы ненавидеть его Хаширама, но хуже всего было ощущение полной бессмысленности собственных действий. Изуна только мучил себя и его и не мог это прекратить, потому что абсолютно утратил контроль над собой. Это было похоже на наваждение, на одержимость. На падение в пропасть, которое он не мог ни остановить, ни хотя бы замедлить, несмотря на все усилия.
«Так, может, и не сопротивляться?» — подумал Изуна устало.
И сказал, когда они вышли из ресторана:
— Я провожу тебя, не хочу идти домой.
Пусть считает его назойливым, невыносимым, глупым. Это наверняка их последняя встреча, потому что впредь Хаширама будет просто-напросто избегать его, но всё это будет потом. Какая разница, что будет потом?..
Он взял его за руку. Сжал пальцы, которые хотелось целовать до остановки дыхания, с чувством человека, которому осталось жить, дышать, любоваться небом и звёздами последние несколько минут перед казнью. Спросил:
— Как там мой брат?..
Изуна всё-таки скучал по нему, сильно скучал, а ещё ему хотелось послушать, как Хаширама что-нибудь рассказывает, как в детстве, когда он сочинял для него сказки.
— У Мадары всё хорошо, — последовал короткий ответ.
«Я тебя совсем достал», — подумал Изуна с грустью, и, несмотря на это, только крепче сжал его руку.
Впереди показались огни трёхэтажного дома Хокаге.
«Ну, вот и всё».
Изуна внутренне готовился к этому моменту, но, тем не менее, весь содрогнулся. Почувствовал: нет, не отпустит его, не сможет отпустить, пойдёт на любое унижение, лишь бы не отпускать.
«На любое? — ехидно спросил внутренний голос. — Будешь ползать перед ним на коленях, хватать за руки, упрашивать остаться?»
Хаширама толкнул ворота, и Изуна понял, что сделает это. Сделает, что угодно.
Остановило его только то, что на садовой дорожке он увидел собственного брата.
— Изу, — сказал тот чуть удивлённо, но без раздражения. Как будто между ними и не произошло ничего, как будто не было ненависти и выбора между отцом и старшим братом, который Мадара заставлял его сделать. — Ты ко мне, что ли?
Изуна замер на мгновение.
— Нет, — выдавил он и, отпустив руку Хаширамы, бросился прочь.
— Ну и придурок! — донёсся до него голос брата.
Но он ведь обещал отцу…
Он вспомнил о Саске, и его захлестнуло новой волной стыда. Если бы отец только видел, если бы только знал, что творит его младший сын, как унижается, как сходит с ума, как преследует Хашираму, не просто девчонка — хуже любой девчонки…
Изуна добрался до дома, с трудом попал ключом в замочную скважину, захлопнул за собой дверь, прислонился к ней спиной и сполз на пол.
И подумал, что всё-таки видит страшный сон: прямо на него смотрел тот, кому он больше всего не хотел попадаться на глаза — отец.
— Поздно же ты, — сказал он. Без осуждения, просто констатировал факт, но уж лучше бы он отругал его, наказал, запретил выходить из дома… Тогда бы, возможно, перестало так мучить чувство вины.
— Тренировки, — пролепетал Изуна.
Отец посмотрел на него внимательно.
— Не изматывай себя слишком, — посоветовал он.
Изуна чуть не застонал.
«Не изматывай себя?!»
Да он полторы недели не брал в руки ни куная, ни шурикена… Он забыл не то что все техники — даже их названия!
А отец, как назло, был настроен поговорить именно про них.
— Что вы сейчас отрабатываете?
Изуна открывал и закрывал рот, словно выброшенная на берег рыба.
— Ч-чидори, — наконец, сказал он первое попавшееся название, какое пришло ему на ум.
— Чидори? — удивился Саске. — Надо же. Кто у тебя сенсей?
— Сайто Изуми.
— Женщина, — отец поморщился. — К тому же, я её не знаю, значит, молодая. Получается у тебя?
Изуна уставился в пол.
— Нет пока.
— Ну и неудивительно.
Отец встал, подошёл к нему, чуть усмехнулся.
— Знаешь, что? Чидори я тебя сам научу. И всему остальному, чего твой сенсей наверняка не умеет — тоже. Шарингана у тебя, правда, пока нет, но я думаю, что это дело ближайшего времени. У меня как раз в твоём возрасте открылся.
У Изуны перехватило дыхание.
Отец возьмётся тренировать его сам?! И увидит, какое он бездарное ничтожество?!
— Есть хочешь? — спросил Саске.
При мысли о еде Изуну снова затошнило.
— Нет, — с трудом выговорил он.
— Тогда спать иди. Или тоже не хочешь?
— Хочу… спокойной ночи.
Изуна собрался с силами, поднялся на ноги, дошёл до лестницы. Отец не отрывал от него взгляда.
— Не изматывай себя, — повторил он.
-
-
19.09.2009 в 21:25Дело завершилось тем, что братья убили друг друга, младший — из ревности, посчитав, что его возлюбленная изменила ему с братом, старший — из мести, потому что младшему досталась и девушка, которую он любил, и родительское наследство.
Захлопнув книгу, Изуна долго смотрел в потолок.
«Я превращаюсь в нечто подобное», — подумал он, перечитав несколько последних страниц про метания героев, разрывавшихся между любовью к брату и к возлюбленной, страстью и долгом, ревностью и угрызениями совести.
За окном занимался рассвет. Прозвонил будильник, поставленный, как обычно, на пять утра, и Изуна покрылся ледяным потом, но с места не сдвинулся. Он лежал, не шевелясь и считая в уме минуты, остававшиеся до того момента, как Хаширама поднимется по лестнице в резиденцию Хокаге, не заметив, что с крыши соседнего здания на него больше никто не смотрит и не шепчет исступлённых слов любви.
Ближе к шести его начало ощутимо лихорадить; он с трудом сдерживался, чтобы не вскочить и не броситься, забыв обо всём, по улицам, преследуемый единственным желанием — успеть. Может быть, он ещё успеет?..
«Без пятнадцати. Он выходит из дома, — думал Изуна, кусая губы и извиваясь на постели. — Без десяти… Идёт мимо Ичираку Рамен…»
Без пяти.
Без трёх.
Без одной.
Когда минутная стрелка соединилась с часовой, Изуна глубоко вдохнул и поднялся с кровати, чувствуя себя совершенно больным физически, но обретшим некоторое успокоение морально. Он спустился вниз и немного поел, всё больше укрепляясь в своём решении: любой ценой покончить с этим безумием.
«С глаз долой — из сердца вон», — где-то он слышал эту поговорку.
Не видеть его. Забыть. Уйти куда-нибудь, чтобы не было соблазна столкнуться с Хаширамой на улице или снова пойти караулить его на крышу. Уйти подальше и надолго. Провести несколько дней… в Долине Завершения, например.
Там сейчас так хорошо, наверное… Зацветают травы, яркое солнце отражается в прозрачной воде, поют птицы. К тому же, там статуя Шодая, а Хашираму назвали в честь него. Каким он был, Первый Хокаге?
Изуна ощутил интерес, и это было похоже на глоток свежего воздуха: новое, спокойное чувство, не изводившее его, не мучившее, не заставлявшее ненавидеть себя и лгать окружающим.
Он вышел на улицу, погулял пару часов, смотря на всё как будто новыми глазами, дождался открытия книжного магазина и потратил оставшиеся деньги на роскошное издание исторической хроники в тысячу страниц с множеством рисунков и фотографий. Прямо с первой страницы на него смотрел, чуть улыбаясь, Сенджу Хаширама, и взгляд у него был такой ласковый и понимающий, что Изуне захотелось плакать.
Он положил книжку в рюкзак и отправился к воротам, однако на полпути остановился: в голову пришло, что надо бы предупредить родителей перед тем, как уходить из деревни на несколько дней. Но снова врать так не хотелось, а как иначе объяснишь своё отсутствие? Вот если бы попросить кого-нибудь другого сказать им…
Хашираму…
Сердце отчаянно заколотилось при этой мысли, и всё остальное вдруг потеряло какой-либо смысл. Увидеть его ещё раз! И повод вполне подходящий, к кому же ещё ему обратиться?!
Изуна зажмурился изо всех сил и стиснул кулаки.
Задал мысленно вопрос: почему так сложно следовать принятому решению, почему так тянет совершать глупости, даже если знаешь, что потом будет хуже?..
Ответа не было.
Тяжело вздохнув, Изуна отправился искать второго и последнего человека, которого он мог попросить о помощи — Тобираму. Задача оказалась не слишком сложной: младший Узумаки нашёлся, как и предполагалось, в Ичираку Рамен, в окружении пустых тарелок. К счастью, без Мадары.
— О, Изу, — не слишком-то удивился он. — Будешь рамен?
Изуна кивнул, и Тобирама попросил две новые порции. Сколько их он вообще мог съесть?..
— Если тебе интересно, где твой брат, — проворчал Узумаки, хотя Изуна ничего не спрашивал, — то он дома, разбирает вместе с Хаширамой отчёты. Мадара всё скандалит и скандалит с ним, а вот любовью к бумажкам от него, похоже, заразился. А отец и доволен: хотел сегодня даже меня за письменный стол с ними засадить, но я-то не идиот, я сбежал.
Он фыркнул.
— Скандалит с Хаширамой? — повторил Изуна. — Почему?
— Почём я знаю, — недовольно сказал Тобирама. — Два месяца назад всё было хорошо, а теперь Мадара ненавидит Хашираму, Хаширама ненавидит Мадару, и хоть бы один из них подумал обо мне! Я в результате вынужден жить, как на пороховой бочке. Ох уж эти старшие братья. Нам бы их проблемы. Да, Изу?
Он легонько ущипнул его за щёку.
— Да, — вздохнул Изуна, думая о том, как просто было бы жить, будь он Мадарой: шаринган, талант, собственные деньги, лучший друг, который всегда на твоей стороне, и никакой несчастной влюблённости. — Я вообще-то хотел попросить тебя сказать моим родителям, что меня несколько дней не будет в деревне.
— А сам? — удивился Тобирама.
— Я… — Изуна замялся. — Не уверен, что они меня отпустят.
— Так-так-так, — младший Узумаки заулыбался. — И куда же это собрался малыш Изу тайком от мамы с папой? В загул?
— Ну… что-то типа того.
— Потрясающе! — восхитился Тобирама и наклонился к нему, широко раскрыв свои светло-серые глаза. — Малыш, скажи мне, скажи: кто она?
«Твой брат».
— Она старше тебя? Старше, я прав? — продолжал допытываться Узумаки. Ответа не последовало, и на лице его внезапно отразилось подозрение. — Но это ведь не девушка Хаширамы?
Изуна чуть не поперхнулся бульоном.
— Нет, конечно!
— А жаль, — вздохнул Тобирама. — Значит, придётся мне всё-таки расклеить по Конохе объявления с лозунгом: «Соблазни Изуми — спаси Хашираму!»
«А ведь хорошая идея».
Изуна невольно улыбнулся. Однако потом он вспомнил бабушку Изуми, пирожки с черникой, свою фотографию на потолке, и его снова обожгло чувством вины. В конце концов, даже если Хаширама расстанется с ней, разве это что-то для него изменит?
…Хотя лучше бы, конечно, расстался.
— Ладно, Изу, можешь на меня рассчитывать, — сказал, наконец, Тобирама. — Скажу я твоим предкам.
— Спасибо.
Изуна встал со скамейки и внезапно, поддавшись настроению, обнял его, спрятав лицо у него на груди. Последний оставшийся у него брат…
— Ох, — пробормотал Тобирама, неуклюже погладив его по волосам. — Знаешь, Изу, я почти завидую твоей девушке.
Изуна отстранился от него, посмотрел недоумённо.
— Почему?
Тобирама захохотал.
— Поразительная наивность. А ещё в загул собрался. Тебя ещё учить и учить, малыш.
Изуна молчал, переваривая его слова, смысл которых дошёл до него только теперь. Так, получается, и на него можно посмотреть… в таком отношении? Тобирама, конечно, смеялся над ним, но…
Он вышел из закусочной, смущённый и растерянный.
Если бы и Хаширама… нет, не полюбил его, о таком он даже мечтать не решится, но хотя бы обнял его разок, как обнимал Изуми… поцеловал… если это не так уж ужасно…
Почувствовав, что снова теряет всю решимость, Изуна вытащил из рюкзака историческую хронику и вцепился в неё, словно утопающий — в спасательный круг.
«Я справлюсь с этим… Обязательно справлюсь», — пообещал он, открыв книжку на первой странице и снова посмотрев в глаза Сенджу Хашираме.
Путь до Долины Завершения предстоял неблизкий.
Ночевать домой Изуна не пришёл, и Сакура вспылила. Нет, она всё понимала: тренировки с утра до вечера — видимо, спасается таким образом от посторонних мыслей… или проснулись в нём отцовские и братовы амбиции, но всё хорошо до определенной степени. Она была понимающей, была тактичной, не лезла к нему с расспросами, не устраивала скандалов. И что получила в ответ?!
Сначала «Да оставь ты меня в покое!», потом полторы недели, когда он возвращался домой после полуночи, и теперь, в довершение всего, Изуна даже не удосужился её предупредить, что не придёт ночевать!
Да и сенсей его хорош, так измываться над ребёнком…
Сакура стукнула кулаком по столу, разрываясь между жалостью, обидой и беспокойством. Идти в таком состоянии на работу всё равно не имело смысла, и она решила взять отгул на один день: познакомиться, наконец, с учителем Изуны. Поговорить с ним (или с ней) следовало уже давно, однако в будни вечно не хватало времени, а в воскресенье, единственный выходной, так хотелось немного расслабиться…
Приняв решение и успокоившись, Сакура вышла из дома. Поглядела на клумбу, сорвала, поддавшись минутному настроению, цветок и воткнула его себе в волосы. А почему нет? В конце концов, не такая уж она и старуха, может позволить себе немного пококетничать.
Вот только перед кем, перед сенсеем Изуны… или перед Наруто, к которому нужно зайти, чтобы выяснить имя этого сенсея?
Сакура вздохнула, но цветок из волос не вынула.
Она дошла до резиденции Хокаге, поднялась по лестнице. Осмотрелась с лёгкой ностальгией: когда-то она, ученица Пятой Хокаге, разве что не жила в этих стенах. Кто знает, может, и она могла бы стать… кем-то, если бы не замужество, отнявшее львиную долю сил и времени. Ходила бы на миссии, участвовала бы в совете, решающем судьбу деревни.
Чуть кивнув знакомым ей джоунинам, охранявшим кабинет Хокаге, она толкнула дверь.
— Аяме, пожалуйста, никаких посетителей сегодня, — рассеянно сказал Наруто, полускрытый за нагромождениями документов на столе.
— Ой, да ладно, — усмехнулась Сакура, прикрыв дверь. — Неужели на старых подруг это правило тоже распространяется?
Наруто поднялся.
— Сакура-чан, — сказал он, улыбаясь. — А я здесь первый день… после небольшого отпуска. Просто глаза на лоб лезут.
Он показал взглядом в сторону свитков.
Сакура понимающе вздохнула.
— Я об отпуске и не мечтаю. Тебя-то хоть сын подменить может, умный мальчик.
— Умный, — согласился Наруто и покачал головой. — Но… всё равно не справляется он. Устал. Не хочу его мучить.
-
-
19.09.2009 в 21:27Он носился, как безумный, по всей Конохе и кричал на каждом перекрёстке: «Мальчик! Это мальчик!.. У меня сын!» А потом показывал им, гордый и счастливый, свёрток со взъерошенным младенцем, темноволосым и голубоглазым.
У Сакуры, как у почти любой девушки, сразу проснулись материнские чувства: она играла с малышом, улыбалась ему, смеялась в ответ на его лепет. Саске смотрел так же равнодушно, как впоследствии — на собственного старшего сына.
Потом Наруто кормил ребёнка из бутылочки (у Хинаты были какие-то проблемы с молоком) и носил его на руках, укачивая, когда тот начинал плакать.
— Мы назовём его Хаширамой, — сказал он воодушевлённо. — Пусть унаследует от Первого Хокаге его несгибаемую волю и любовь к людям.
— А от тебя-то что? — хмыкнул Саске.
— Как что?! Голубые глаза! Ну, и талант.
— Да уж, от скромности ты не помрёшь.
— Ни от скромности, ни от чего-либо ещё! В ближайшие двадцать лет я собираюсь быть живее всех живых, и не надейся от меня избавиться, Учиха! Я нужен моему сыну.
«Идеальный отец», — вздохнула Сакура.
— Я к тебе, кстати, по делу, Хокаге-сама, — сказала она, оторвавшись от воспоминаний. — Будешь смеяться, но я до сих пор не знаю, кто сенсей у Изуны… Да, вот такая дерьмовая я мать.
— Не говори ерунды, Сакура-чан. Ты хорошая мать.
— Да, и поэтому мой старший сын живёт у тебя, а младший пропадает на тренировках, — усмехнулась Сакура невесело.
Наруто, казалось, и не услышал её слов.
— Твой старший, кстати, похож на тебя.
— Мадара? — изумилась Сакура. — Ты шутишь, Наруто. Вот уж в ком от меня точно ничего нет. Он же вылитый Саске, и внешне, и характером.
— Похож-похож, — упёрся Наруто, и это было неожиданно приятно.
— Чем?
— Вспыльчивый, но отходчивый. И добрый в глубине души.
Сакура засмеялась.
— То есть, он уже успел надавать тебе тумаков?!
— Ну, пока что я ещё поддерживаю имидж строгого Хокаге, — Наруто прошёлся по кабинету. — Но боюсь, близится тот день, когда он меня раскусит. В том, что я блефую, вот уже обвинял… А там и до тумаков недалеко.
— Хотела бы я на это посмотреть, — улыбнулась Сакура и внезапно погрустнела. — Хотя ты знаешь, Наруто, я уже давно не вспыльчивая. И тумаков никому не даю, даже если и стоило бы. Всё это осталось в далёком прошлом. Поразительно, как сильно мы меняемся с возрастом…
— Меняемся к лучшему, — возразил Наруто и посмотрел в окно. — Я вот думаю, а не сделать ли мне маленький перерыв? Бумаги всё равно только прибавляются, что сижу я тут, что не сижу… Ты хотела познакомиться с сенсеем Изуны, я мог бы тебя проводить.
Вместе они вышли из резиденции, и Сакура поправила волосы, растрепавшиеся от ветра. День был тёплый, солнечный, пахло скошенной травой и цветами. Путь их пролегал мимо тренировочных площадок; упражнявшиеся в различных техниках генины поглядывали на них украдкой: на Хокаге — восторженно, на Сакуру — с любопытством, и Наруто рассказывал ей что-нибудь о каждом из них. Имена, мечты, обстоятельства жизни, забавные случаи — казалось, он знал всё о любом из жителей деревни. Впрочем, наверное, таким и должен быть Хокаге. Поражало только то, что при этом он умудрялся не забывать и о собственной семье, о жене, о детях. О друзьях. О детях друзей.
«А помнишь, как мы с тобой тоже прыгали по веткам этих деревьев, пытаясь отобрать у Какаши-сенсея колокольчики?» — хотелось спросить Сакуре, но она останавливала себя. Почему-то казалось, что Наруто думал о том же, о чём она, и спрашивать об этом было бы глупо. А, может, она просто боялась выяснить, что ошибается… или что, наоборот, не ошибается.
Сакура вздохнула и снова отдалась воспоминаниям. Подумать только, а ведь тогда никто не верил, что Наруто действительно станет Хокаге, сколько бы тот ни кричал об этом на каждом углу. Никто и представить не мог, что он станет таким. Даже она…
Наруто остановился.
— Урукава Мидори, Такахаши Наоки, — сказал он, показав Сакуре на темноволосую девчушку в очках и рыжего мальчугана. — Они в одной команде с Изуной.
Сакура пристально посмотрела на девочку: так это к ней неравнодушен её сын? Она не нашла в ней ничего особенного: худенькая, невзрачная, слишком серьёзная на вид, наверняка застенчивая. Сын её тоже застенчивый — они слишком похожи друг на друга, чтобы быть удачной парой. Не то чтобы девочка Сакуре не понравилась, просто никак не укладывалось в голове: неужели Изуна, мечтательный, впечатлительный, мог потерять голову из-за такой серой мышки? Она не знала, что и думать.
— …а это его сенсей — Сайто Изуми.
Девушка с пышными золотистыми волосами увидела Хокаге и подошла ближе, широко улыбаясь.
— Не прерываться, — строго сказала она своим воспитанникам, уставившимся на гостей, и поклонилась Наруто. — Хокаге-сама.
— Привет, — сказал тот весело.
Сакура вздрогнула.
И это — сенсей Изуны?! Чему она его научить-то может? Ей не шиноби надо быть, а… актрисой, с такой-то внешностью.
Девушка была поразительно красива: большие тёмные глаза и светлые волосы, прекрасная фигура, притягательная улыбка.
Приглядываясь к ней, Сакура внезапно подумала: а вот в такую Изуна, пожалуй, мог бы влюбиться. И замерла на месте, поражённая догадкой. Неужели и правда она?!
Ей же лет восемнадцать, не меньше!
Сакура не считала себя очень консервативной матерью, но чтобы женщина была на шесть лет старше мужчины? Да и к тому же она наверняка… опытная. В голове вертелось другое слово — развращённая — и Сакура не могла не представить картинку: её младший сын, невинный, наивный мальчик в объятиях такой вот роковой красотки.
Она почувствовала, как в ней закипает ярость.
Убрать её, изолировать от Изуны, немедленно! Как Наруто вообще мог допустить, чтобы она была его сенсеем?! Эх, дать бы ему сейчас хороший подзатыльник, как в детстве…
Эта мысль её немного отрезвила, даже заставила улыбнуться.
«Это всё ревность, материнская ревность, — сказала Сакура себе. — Даже если Изуна в неё влюбился, это ещё не значит, что между ними что-то есть. Девушка, надо надеяться, не дура, должна понимать, что за такое её по головке не погладят. Пусть только попробует дотронуться до двенадцатилетнего ученика — мигом вылетит из деревни. Уж я-то об этом позабочусь».
— Изуми, это Хар… Учиха Сакура, — сказал, тем временем, Наруто, и у Сакуры перехватило дыхание: он споткнулся, когда произносил её фамилию. Не то чтобы это что-то значило, но… — Мама Изуны, как ты, должно быть, уже догадалась.
— Ой... очень приятно.
Сакура изобразила на лице улыбку, однако добавить взгляду доброжелательности не сумела, и Изуми, должно быть, это заметила — вид у неё был немного смущённый.
— Как Изуна? — спросила она с беспокойством, заставившим Сакуру злиться ещё больше. — Я надеюсь, всё в порядке? Он уже вторую неделю болеет...
— Болеет? — Сакура испуганно вскинула голову, позабыв о раздражении по отношению к девушке. — Что с ним?!
Изуми отступила на шаг; во взгляде её появилось смятение.
— Но… вы разве не знаете? Он полторы недели не появлялся на тренировках, сказал, что плохо себя чувствует и хочет отлежаться дома.
Сакура смотрела на неё, не мигая.
— Подождите… это должно быть, какая-то ошибка, — она глупо улыбнулась. — Дома он говорил, что у него тренировки с шести утра и до одиннадцати вечера.
Изуми округлила глаза.
— До одиннадцати?! Да вы что! Мы в три обычно заканчиваем, нельзя двенадцатилетнему ребёнку семнадцатичасовую нагрузку!
Сакура всё ещё не могла поверить.
— Может быть, вы чего-то не знаете? Может быть, он тренировался с другой командой, ходил на миссии?
Девушка мотала головой: нет-нет, никаких миссий, а если бы его увидели с другой командой, ей бы обязательно сказали.
— Не может такого быть…
…что он врал ей всё это время.
Изуми, очевидно, была потрясена не меньше.
— Я… Мне и в голову не приходило, что он… Наверное, я всё равно должна была проверить, но… — бормотала она, а потом вдруг подняла на Наруто умоляющий взгляд. — Хокаге-сама!..
Наруто положил руку ей на плечо, но ничего не сказал. Вид у него был обеспокоенный.
А Сакуру внезапно охватила паника. Эта девушка явно ничего не знает про Изуну, его напарница тоже здесь… а где он сам?! С кем?! У кого ночевал? У женщины?!
Или же все её предположения про его влюблённость — такой же бред, как и наивная мысль о том, что он физически не сможет ей соврать? Тогда что с ним случилось?! Почему он был таким печальным, отстранённым, читал странные книжки, возвращался после полуночи… а сегодня не вернулся вообще?!
Её затрясло.
— Сакура-чан, — сказал Наруто встревоженным голосом.
— Я… я… — Сакура усилием воли подавили приступ паники, отошла на пару шагов и прислонилась к живой изгороди, не обратив внимания на боль от впившихся в кожу шипов. — Наруто, он не пришёл сегодня ночевать домой. В первый раз в жизни. Я не понимаю, что с ним происходит.
Наруто подошёл ближе, обхватил её за плечи, посмотрел прямо в глаза.
— Сакура-чан, успокойся. Мы выясним, где он. Я тебе обещаю, что с ним всё будет в порядке.
Сакура прикрыла глаза.
Снова… снова как только у неё проблемы, рядом оказывается Наруто и решает их. Сколько можно?!
Она смахнула слёзы, покачала головой. Сказала твёрдым голосом:
— Нет. Это наши с Саске проблемы, мы и решим их. Наша вина, что мы вырастили детей такими. Пора уже что-то с этим делать. Наруто, я очень тебе благодарна, но…
Она замешкалась на секунду, а потом коснулась его щеки губами — всего лишь на какую-то долю секунды, подумав: может быть, он и не поймёт ничего, решит, что это был ветер… а она успела вдохнуть его запах.
— …но позволь мне разобраться с этим самой. Нам с Саске, — закончила Сакура и, развернувшись, пошла обратно.
-
-
19.09.2009 в 21:28«Я, собственно, заходил брату горло перерезать».
Нет, нет… Мадара у Наруто, и он никогда бы не…
Она добралась до полицейского управления, ворвалась внутрь. Перевела дух, спросила резко:
— Где Саске?
— Учиха-сан приказал его не беспокоить, — невозмутимо ответила какая-то женщина.
— Он всегда это приказывает, мне всё равно, — бросила Сакура. — Я его жена!
— Он приказал не беспокоить его никому, — сообщила помощница Саске, подчеркнув последнее слово, и окинула её предельно равнодушным взглядом.
Сакура стиснула кулаки, с трудом сдерживая бешенство.
— Ах вот как, — сказала она спокойным голосом. — Ну хорошо.
И развернувшись, прошла в дверь, но не ту, которая вела на улицу, а в другую, открывавшуюся в длинный коридор.
— Стойте, туда нельзя! — испуганно закричала женщина, наконец-то проявив какое-то подобие чувств.
Вслед за Сакурой бросились охранники, но она отпихнула их, с удовлетворением заметив, что ещё не растеряла былых навыков куноичи.
— Саске! Саске!!! — заорала она, бросившись по коридору и распахивая двери, одну за другой. Удивлённые люди поднимались с кресел, смотрели на неё кто с любопытством, кто с сожалением, но ей было всё равно. — САСКЕ!!!
Она нашла его кабинет, рванула ручку — дверь не поддалась. Сакура забарабанила по ней кулаком.
— Саске, открой дверь! Открой немедленно, я не уйду! — кричала она. — Саске, это важно!
Он, несомненно, слышал её, не мог не слышать — весь корпус слышал, но не открывал.
К Сакуре снова подбежали охранники, на этот раз другие, схватили её за руки.
«Попробовать бы на них коронный удар Цунаде-сама», — подумала она в бешенстве, но сил уже не оставалось, только ярость.
— Саске!!! — в последний раз закричала она охрипшим голосом.
Ответа не последовало.
Сакуру вывели из коридора, точно буйнопомешанную; та самая женщина, которую она встретила первой, поглядела на неё с холодным презрением. «Ну и чего ты добилась, истеричка?» — спрашивал её взгляд.
— Отпустите меня, — прошипела Сакура, вырывая руки. — Сама пойду.
Один из охранников, знакомый ей шиноби, опустил голову.
— Простите, Сакура-сан… Но в прошлый раз, когда мы вопреки приказу Саске-сана пропустили к нему вашего сына, он устроил нам такую выволочку…
Сакура прикрыла глаза и вышла на улицу.
«Никогда не прощу тебе этого унижения, Саске, — подумала она, сдерживая слёзы обиды и злости. — Никогда!»
«Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь…»
— Да оставь ты уже эти бумажки в покое!.. — застонал Тобирама, картинно схватившись руками за голову.
— Заткнись! — прорычал Мадара, почувствовав, что снова сбился со счёта.
«Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь…»
Тобирама нервно заходил по комнате.
— Ну Мада-чан, ну пожалуйста! — взмолился он, остановившись возле него. — Старшего брата, помешавшегося на делопроизводстве, я ещё как-то терплю, но если и ты станешь таким же, то я покончу с собой, клянусь!
— Покончи, сделай одолжение.
«Тридцать девять. Тридцать девять миссий класса A».
Мадара скрутил документы в свиток и швырнул его Тобираме.
— Пересчитай.
— Ты охренел, Учиха? — возмутился тот. — Я тебе что, секретарша?!
— Пожалуйста, — милостиво добавил Мадара.
Младший Узумаки фыркнул, но просьбу выполнил.
— Тридцать девять, — сердито подтвердил он, возвращая бумаги.
Мадара прикрыл глаза, слезившиеся от напряжения, и подумал: Хьюга, ублюдок, за всё ответит. В том числе и за эти часы, проведённые за бесконечной перепроверкой документов.
Он не должен допустить ещё одной ошибки… Не должен…
Вчера утром Хаширама не пошёл, как обычно, в резиденцию Хокаге; остался за каким-то чёртом дома, и Мадара был вынужден в очередной раз лицезреть его бесстрастную физиономию, разбирая с утра документы. Старший из братьев Узумаки вернулся к своей излюбленной привычке: внимательно перечитывал просмотренные Учихой бумаги. Впрочем, на этот раз он хотя бы не сопровождал это действие комментариями, и Мадара почти смирился с его присутствием. До тех пор, пока в кабинет не зашёл Наруто-сан.
— Отец, ты помнишь Амано Рикуто? — сразу же спросил Хаширама, не дав Хокаге и слова вымолвить.
Мадара почувствовал какой-то подвох, но понять, в чём он состоит, не смог и только смерил бывшего друга подозрительным взглядом.
Наруто-сан удивлённо приподнял брови.
— Рикуто? Конечно, помню. Один из наших лучших шиноби, наставник команды номер четыре, джоунин S-класса. В прошлом году проводил экзамены на звание чуунина.
— Как по-твоему, сорок рё будут для него подходящей наградой за выполненную миссию?
Взгляд у Наруто-сана становился всё более недоумённый.
— Это стандартная плата за миссию класса «D», которую обычно получают генины.
— Вот и я о чём. Тем не менее, именно такую цифру я нашёл в заключении, которое только что написал Мадара.
Тот похолодел и, вырвав из рук Хаширамы дело Амано Рикуто, наскоро пролистал бумаги.
— Я… перепутал, — выдавил он из себя, побелев. — Подумал, что это генин и есть.
— Именно что, — безжалостно подтвердил Хаширама. — В сводном листке по итогам миссий за последние два месяца ты приписал Рикуто одну миссию класса «A» и тридцать две — «D», в то время как на самом деле всё было наоборот: он выполнил тридцать две миссии класса «A» и одну, со своими учениками, класса «D».
— Каждый может ошибиться, — сказал Наруто-сан, помолчав.
— Это уже не в первый раз, — сообщил ему сын. — В прошлом месяце я ходил извиняться перед Инузука Ханой и Такехито Аки, обнаружив аналогичные ошибки. К сожалению, слишком поздно.
В кабинете повисла тишина.
— Что… ты скажешь, отец? — спросил, наконец, Хаширама ровным голосом, положив руки перед собой на стол.
Мадара съёжился в кресле. Хокаге прошёлся по кабинету, не глядя ни на него, ни на сына, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
— Скажу… Скажу, что ты молодец, что заметил и исправил ошибку, — похвалил он сына тоном, меньше всего подходящим для похвалы. — И полная свинья, что сдаёшь друга.
Мадара с трудом поверил своим ушам: Хокаге не собирается его ругать?! Более того, он отчитал вместо этого собственного сына?!
Хаширама побледнел.
— Он мне не друг, — сказал он глухо.
Глаза Наруто-сана сверкнули.
— В таком случае мне тем более жаль, — сказал он резко и, развернувшись, вышел из кабинета.
Мадара перевёл дух. На Хашираму приятно было смотреть, таким ошеломлённым он казался, но его собственной вины это, увы, не отменяло. Наляпал столько ошибок…
Приходилось признать: по части внимательности Хьюга, подмечавший любую деталь, давал ему сто очков вперёд, и это раздражало неимоверно.
В результате весь следующий день Мадара провёл за перепроверкой документов, воспользовавшись тем, что Наруто-сан впервые за много дней отправился в резиденцию: показывать ему, насколько сильно его задели слова Хаширамы, не хотелось. Последний с утра заперся в своей комнате, и рядом находился только Тобирама, который ныл и зудел над ухом, но, в целом, не досаждал, а скорее, скрашивал обстановку.
А скрасить её действительно не мешало бы: под вечер у Мадары, не привыкшего проводить столько времени за письменным столом, разболелись спина и голова, буквы и цифры сливались перед глазами и только что не плясали на бумаге, но он упрямо вглядывался в биографию очередного шиноби.
«Я не хуже этого Хьюги, — твердил он мысленно и брался за новый свиток. — Не хуже!»
И понимал, что всё-таки хуже.
Не такой внимательный, не такой аккуратный, не такой хладнокровный, не такой рассудительный… но в чём-то же он должен его превосходить! Полтора года назад Хаширама сильно опережал Мадары и по части техник, но с тех пор он слишком много времени отдавал бумажкам, что вряд ли помогало совершенствованию его способностей, так что теперь, вполне вероятно, они были на равных.
Стоит только вспомнить, какое впечатление произвели на него гендзюцу шарингана…
Мадара начинал дрожать от нетерпения при этой мысли.
Ему хотелось проверить свои предположения, удостовериться, что он стал сильнее за эти месяцы, возможно, даже сильнее самого Хаширамы, который с детства считался гением, которого никому не превзойти.
Но проверить это он мог только одним способом: устроив ещё одну драку с Хьюгой. Хаширама-то согласится, он достаточно разъярён, особенно после вчерашнего, но Наруто-сан почему-то не разрешал этого делать… Почему?!
Мадаре запрет казался глупым и бессмысленным, однако в то же время подводить Хокаге не хотелось.
А с другой стороны, тот запрещал драться сыну, ему-то он ничего не говорил! И если они всё-таки подерутся, вся тяжесть отцовского гнева падёт на Хашираму, а не на него.
И всё-таки…
Измученный этими мыслями, Мадара отшвырнул бумаги и поднялся с кресла.
— Пойду покурю, — мрачно сообщил он обрадовавшемуся было Тобираме.
— Ты же вроде бросал? — удивился тот.
«Бросишь тут, когда каждый день трясет от злости при виде Хьюги, как же».
— Бросал, — согласился Мадара недовольно. — Но не бросил. Пойдёшь со мной? Или, может, тоже запретишь, как твой братец, курить в вашем саду?
— С чего бы? — удивился Тобирама. — Я же сам там курю. Но я не пойду, терпеть не могу твои сигареты. Мне нравятся с ментолом.
Мадара скривился.
— Вечно ты суёшь в рот какую-то гадость.
Тобирама аж расцвёл от его слов: очевидно, услышал в них какой-то намёк, и Учиха поскорее вышел в сад, спасаясь от очередной пошлой шутки.
Сигарета, впрочем, облегчения не принесла, и он снова выбросил её, не докурив, на клумбу. В голову пришла глупая мысль: цветы жалко, и он, разозлившись на самого себя, вернулся в дом.
— Так что ты там говорил про то, что именно я беру в рот? — спросил Тобирама сладким голосом, растянувшись на диване.
— Иди к чёрту, — привычно ответил Мадара.
— Давай я лучше пойду к тебе, — засмеялся друг. — И продемонстрирую.
— Что?
— Как я беру в рот какую-то гадость.
У Мадары перехватило дыхание, настолько ярко представилась вдруг картинка, и он окончательно разъярился. Нет, это уже просто предел наглости!
-
-
19.09.2009 в 21:29Однако Тобираму его слова ничуть не смутили.
— Я тебя уверяю, все девчонки Конохи готовы выстроиться в очередь, — он пренебрежительно махнул рукой. — Но мне это уже неинтересно. Я, может, сам хочу кому-нибудь дать.
У Мадары округлились глаза.
— Я с тобой в одной комнате больше спать не буду, — потрясённо сказал он.
Тобирама так захохотал, что чуть не свалился с дивана.
— Эй, Учиха, где твои уши?! Я сказал «дать». Объясняю для самых непонятливых: это значит, что изнасилование тебе точно не грозит, идиот!
Отвечать Мадаре не пришлось: в дверь неожиданно позвонили.
Тобирама прекратил смеяться.
— Это ещё кто? — поморщился он. — Отец не мог вернуться так рано.
— Не знаю, — проворчал Мадара. — Может, опять мой братец явился. К Хашираме.
Он всё ещё не мог простить ему позавчерашнего «нет».
— Ох ты чёрт, — Тобирама внезапно хлопнул себя по лбу. — Изуна…
— Что Изуна? — хмуро спросил Учиха.
В дверь уже не просто звонили — барабанили.
— Потом скажу, — отмахнулся младший Узумаки. — Иди открой, что ли!
— Сам иди и открой! Чей вообще дом?
— Ну ты ближе к двери! К тому же, мне слишком лень.
— Идиот.
Мадара фыркнул и пошёл впускать незваного гостя.
Постояв пару минут перед украшенными символом Листа воротами, Саске хмыкнул и обогнул дом. Идти по главной дорожке, ведущей к входу, не хотелось совершенно: это ассоциировалось с торжественными приёмами, светскими вечерами, ах, друг семьи пришёл в гости, а он всю жизнь терпеть подобное не мог. Наруто, насколько он помнил, тоже, но ему было сложнее: Хокаге, да ещё и женатый на Хьюге, просто обязан быть в какой-то степени церемонным. Саске вспомнил его старшего сына, вежливого до тошноты, и усмехнулся: да уж, в чём-то Наруто точно не позавидуешь.
Впрочем, он сам виноват: зачем было брать в жёны Хьюгу?
Этот поспешный брак и тогда удивил его: меньше всего на свете Саске был склонен поверить во внезапно проснувшуюся в Наруто страстную любовь к тихой, незаметной Хинате. Узумаки, конечно, всегда был склонен к глупым и импульсивным поступкам, но жениться непонятно на ком, да ещё и едва достигнув совершеннолетия…
Старший сын родился у них подозрительно быстро, во всяком случае, после свадьбы прошло меньше положенных девяти месяцев, и Саске про себя посмеялся: вот, оказывается, в чём было дело. Ай да Узумаки, ай да неосторожный болван…
Правда, сам он особой предусмотрительностью тоже не отличался: первого ребёнка Сакура хотела, а вот второго они совсем не планировали. Однако с тех пор никаких неожиданных беременностей больше не было, и Саске думал: полезно иметь жену-медика, которая разбирается во всех этих премудростях.
Да и вообще Сакура была не таким уж плохим вариантом. Особенно если сравнить с той же Хьюгой… В рот ему, как Хината мужу, она не заглядывала, аристократку из себя не строила, да и в постели наверняка была лучше. Сам Саске особым темпераментом не отличался, но то, что жена была страстной, ему нравилось.
Он прислонился к изгороди и достал сигарету, безотчётно оттягивая тот момент, ради которого и пришёл. Вообще, в доме Наруто Саске появляться не любил, хотя и не очень понимал, почему — а уж особенно теперь, когда тут жил собственный старший сын.
«Вот, кстати, и он», — подумал Учиха, разглядев в просвете между кустами знакомую лохматую шевелюру.
Мадара вышел в сад, воровато огляделся по сторонам и щёлкнул зажигалкой. Саске посмотрел на него, повертел собственную сигарету в руках.
Вспомнил: «Но он уже похож на тебя, Саске».
Захотелось дать Мадаре хороший подзатыльник: надо же, курить вздумал! И давно это он?
Впрочем, теперь это ведь не его дело. Теперь с ним Наруто разбирается, отрабатывает на нём свои воспитательские методики. А ведь чем чёрт не шутит, сделает из него второго Хашираму.
«Добрый день, Учиха-сан, вы не заняты, отец, можно вас побеспокоить?»
Или, может, отцом Мадара теперь Наруто называть будет?
Саске раздражённо закурил, однако сигарета задымилась и потухла, и он смял её в руке, швырнул на землю. Отделённый от него живой изгородью сын сделал то же самое и вернулся в дом.
Достав было другую сигарету, Саске передумал — сколько можно тянуть? — и с лёгкостью перемахнул через ограждение. Разумеется, дом Хокаге защищался не только забором, но и десятками различных техник, но какое значение это могло иметь для Учихи Саске, знаменитого преступника S-класса и обладателя Мангекьо Шарингана?
Он прошёл по траве, намеренно игнорируя аккуратные, выложенные гравием дорожки и позвонил в дверь. Ответа не последовало, и он постучал по ней кулаком.
Наконец, изнутри послышался звук шагов.
Дверь открыл Мадара и тут же отступил на пару шагов, ошеломлённо глядя на отца. Саске к встрече уже подготовился и никаких эмоций не проявил: прислонился к стене, скрестил на груди руки, пристально посмотрел на сына.
Подумал: может, и не придётся обращаться к Наруто, может, этот что-нибудь знает?
— Где он? — спросил он спокойно.
— Кто?! — голос у Мадары был одновременно возмущённый, изумлённый и испуганный.
— Твой брат.
Мадара отступил ещё на несколько шагов, как будто уходя под защиту этих стен, стен в доме Наруто, и только тогда позволил себе заорать:
— А я откуда могу знать?! Я вообще ничего о нём не знаю, он от меня морду воротит, как от заразного! Или ты решил, что я прикончил его, а труп закопал в саду — так, что ли?!
Кажется, он и в самом деле был возмущён этим предположением. Ну, уже что-то: похоже, влияние Наруто приносило свои плоды. Саске не знал, обрадовало или разозлило его это открытие, но, в конце концов решил, что должен быть доволен. Наруто же сказал ему, что история не повторится, значит, она не повторится. Мир и любовь между братьями, мир и любовь…
— Успокойся, — холодно сказал Саске. — Я тебя не обвинять пришёл, просто спросить.
Прошлой ночью он часов до пяти ходил и ходил по дому, не понимая, почему его всё раздражает: грязная тарелка, забытая в раковине, вкус сигарет, полоса лунного света на деревянном настиле. В груди зрело смутное, назойливое чувство, ещё не беспокойство, но уже и не просто дурное настроение. И только наткнувшись на какую-то из книжек Изуны, забытую на диване, Саске осознал, в чём было дело: младший сын не вернулся домой. За окном уже светало, а он не вернулся! Осознал и другое: все прошедшие дни он ложился спать, только услышав на первом этаже его тихие, крадущиеся шаги. Говорил себе, что бессонница, что хочется курить, что слишком жарко — чёртово лето! — однако в реальности всего лишь ждал возвращения младшего сына.
Саске был не против того, что Изуна приходил домой после полуночи: бесконечные тренировки, ну хорошо. Стремление быть сильнее, быть лучше всех — это он понимал. К тому же, у сына оно не омрачалось чёрной ненавистью и исступлённым желанием отомстить, как у него самого, и нездоровым самолюбием, как у Мадары, так что можно было его только поддержать. Но когда Изуна не вернулся домой вообще…
Впрочем, хуже было другое.
Недели три назад Саске сказал Наруто, что любит младшего сына.
Кажется, это и в самом деле было так.
Любовь… Изматывающая, ранящая, отбирающая свободу. Любовь — постоянное беспокойство («Неужели брат и отец поссорились?..»), любовь — желание не упасть в глазах того, кого ты любишь («Отец, тебе должен понравиться мой табель: все оценки отличные!»), любовь — болезненная ревность («Почему Итачи снова играет с Шисуи, а не со мной?!»), любовь — надежда, построенная на песке, («Мы — особенные братья»), любовь — отчаяние («Все они умерли. Остался один лишь я»).
Какого чёрта он позволил, чтобы это снова произошло с ним?
Казалось ведь: всё истоптано, забыто, похоронено вместе с Итачи, остались только слабые отголоски по отношению к Наруто и Сакуре, ну и замечательно. Так намного лучше, прощё, спокойнее.
Саске вернулся в свою комнату, проигнорировав беспокойство жены, проснувшейся и тоже обнаружившей отсутствие Изуны. Собрался, поел, пошёл, не торопясь, на работу. Занимался всё утро делами, вызывал к себе подчинённых, отчитывал их хладнокровным тоном, идеально подходящим для сурового начальника, внушающего всем вокруг почти суеверный ужас. В обеденный перерыв он отодвинул в сторону документы, раскрыл газету. Закурил прямо в кабинете: разве посмеет ему кто-то что-то сказать?
Дым заполнил помещение, и Саске был вынужден отодвинуть шторы, раскрыть окно. Солнечные лучи ворвались в тёмную комнату, ослепили его на пару секунд. Он отошёл к стене и прикрыл глаза рукой, так что видно было только цветы, распускавшиеся на кустах под окном: розовые, белые, бледно-фиолетовые.
Вечно женщины любят цветы, сажают их, где придётся…
Вздохнув, Саске вызвал помощницу и приказал ей не впускать никого к нему в кабинет, даже если сам даймё надумает явиться по неотложному вопросу. Потом вышел из здания через потайной ход и отправился к тренировочным площадкам. Сына он там не нашёл и остановился посреди улицы в некотором недоумении. Ни с напарниками Изуны, ни с его сенсеем он знаком не был; сын говорил, что учитель — женщина, но имя Саске не запомнил. Можно было, конечно, обратиться к любому из других сенсеев и спросить про Изуну, но это претило его самолюбию: показывать всем подряд, что он ничего не знает о собственных детях?
Значит, придётся снова обращаться к Наруто. Саске пошёл было к резиденции, но на полдороге вспомнил, что последние пару недель Хокаге там не показывался, и повернул к его дому.
Думал по дороге: ему уже не пятнадцать лет, чтобы всерьёз полагать, что любовь удастся вырвать из сердца, если очень постараться. Обратить её в ненависть — это да, это возможно, но хочет ли он ненавидеть собственного ребёнка? Если нет, то придётся жить с тем, что есть. С тревогой и с ревностью. С надеждой и с отчаянием. С болью и с любовью.
Он усмехнулся: теперь даже названия этих чувств казались чем-то нереальным, несуществующим, фальшивым и придуманным разве что для романтичных домохозяек. Разве мог он испытать что-то подобное?
Тогда просто — придётся жить…
-
-
19.09.2009 в 21:30— Ой, — неожиданно сказал он. — Изуна говорил мне, что его несколько дней не будет в деревне, а я… забыл совсем.
Саске нахмурился: вот же балбес. Ни дать ни взять, Наруто в детстве.
— И где он?
Тобирама развёл руками, попытавшись сделать виноватое выражение лица, но получилось у него не очень правдоподобно.
— Он не сказал.
— Где? — повторил Саске, вопросительно посмотрев на Мадару.
— Я сказал, что не знаю! — огрызнулся тот. — Ты же сам запретил ему со мной общаться!
Саске пожал плечами.
— Ты его брат. Есть у тебя хоть какие-то предположения, где он может быть?
— А ты — его отец! — выпалил старший сын. — И если ты сам не знаешь и не можешь предположить, где он, то это твои проблемы, а не мои!
Вот это он зря сказал, подумал Саске.
Прожил, значит, полтора месяца в доме у Наруто и решил, что ему теперь всё позволено? Взялся обвинять его в том, что он — плохой отец?
Он сделал шаг вперёд, и Мадара инстинктивно отступил; в глазах его промелькнул испуг. Боится, решил Саске, и правильно делает. Дошло, наконец, что он вообще сказал?!
— У Изуны не так много любимых мест, — донеслось внезапно откуда-то сверху, и Мадара с Саске одновременно подняли головы. На лестнице стоял старший сын Наруто. — Я скажу, где вы можете его найти: тренировочные площадки — это раз, книжный магазин — два, крыша соседнего с резиденцией Хокаге здания — три… Долина Завершения — четыре. Если мой брат опять чего-то не напутал, и Изуна действительно ушёл на несколько дней, то последний вариант наиболее вероятен.
Хаширама спустился и подошёл к Саске; лицо у него было совершенно бесстрастным, однако во взгляде играло что-то, отдалённо похожее на насмешку и даже затаённое торжество.
Учиха бросил короткий взгляд на сына и обнаружил, что тот побледнел — видимо, от злости. Тобирама тоже больше не улыбался.
— Хорошо, — сказал Саске Хашираме. — Похоже, ты единственный, с кем тут вообще можно иметь дело.
И отметил с некоторым удовлетворением, что слова его сильно задели как собственного сына, так и младшего Узумаки — поделом обоим.
А потом во взгляде Мадары, устремлённом на старшего сына Наруто, загорелась такая ярость, что Саске внезапно понял: он его ненавидит. Ненавидит так же, как глава клана Учиха ненавидел Сенджу Хашираму, когда того избрали Хокаге. В голове вихрем пронеслись мысли: слишком много совпадений, слишком много параллелей, Мадара и Тобирама — это как мы с Наруто, Мадара и Изуна — как те первые братья, получившие Мангекьо Шаринган, Хаширама и Мадара — Сенджу и Учиха, Мадара похож на меня, Изуна похож на Итачи… чем-то, никак не понять, чем.
Зачем они вообще дали детям эти имена?! Это всё Наруто с его глупыми идеями… «Мы перепишем историю», как же!
…Но он сказал, что прошлое не повторится. Значит, умрёт, но не допустит, чтобы повторилось.
Саске снова посмотрел на старшего сына Наруто.
— Пойдём, — сказал он. — В саду поговорим.
Мадара проводил их долгим взглядом.
На улице снова захотелось курить, и Саске почувствовал недовольство — похоже, привычка начала превращаться в зависимость — но сигареты всё-таки достал. Чуть помедлив, он протянул пачку старшему сыну Наруто.
— Будешь?
В конце концов, мальчишка Узумаки позиционирует себя как взрослого, хорошо, он сделает вид, что считает его таковым.
Хаширама покачал головой.
— Спасибо, я не курю.
Саске усмехнулся.
— А, ну конечно. Чего ещё ожидать от сына Наруто. Его дети, надо полагать, не курят, не пьют и не ругаются.
— Нет, Тобирама курит и пьёт. Что касается ругательств, то, боюсь, именно он выдумал половину из тех, что гуляют сейчас среди учеников Академии, — сказал Хаширама с лёгкой улыбкой.
— Что же, Наруто — совсем не строгий отец?
— Он… — Узумаки опустил ресницы и внезапно показался Саске гораздо младше своих семнадцати лет, такое детское обожание промелькнуло в его взгляде. — Он самый лучший отец на свете, Учиха-сан.
Саске и не ожидал, что это его так заденет. Мог ли кто-нибудь из его собственных детей сказать то же о нём?
— Как трогательно, — сказал он, криво усмехнувшись, и мальчишка покраснел. От стыда, что показал свои чувства, надо полагать. Ладно, какой смысл и дальше его смущать? Пускай обожествляет Наруто, может, ещё алтарь ему соорудит, забавно будет. — Вернёмся к Изуне. Ты считаешь, что мне действительно следует искать его в Долине Завершения? Я понятия не имел, что он знает о существовании этого места.
…И лучше бы Изуна действительно не знал. Саске давно уничтожил в деревне всё — ну хорошо, почти всё — что напоминало об истории проклятого клана Учиха, но разрушить статую Мадары ему не позволил Наруто.
— Отец водил меня туда в детстве, — сказал Хаширама. — А потом я был там с Изуной несколько раз. Ему нравился водопад.
«Отец водил меня туда в детстве», — повторил Саске мысленно и внезапно понял: Наруто рассказал мальчишке. Рассказал историю лучших друзей Узумаки Наруто и Учихи Саске. Чёрт бы его побрал! Как он мог?!
Он едва подавил яростное желание разнести дом Хокаге до основания, а потом пойти к Наруто и врезать ему так же, как тогда, в чёртовой Долине Завершения: продырявить ублюдку грудь Чидори, разрубить его катаной. Проклятье! Как он мог?! Рассказать этому сопляку, этому вежливому послушному мальчику Хьюге, который не пьёт, не курит и, видимо, не обидит и мухи?! Да что он мог понять из всей этой истории кроме того, что его отец — царь и бог, который направил заблудшую овцу Учиху Саске на путь истинный, вернул его в деревню и приказал плодиться и размножаться?!
Захотелось снести голову и мальчишке тоже — за то, что он знал. За то, что он мог подумать. За его слова «Наруто — лучший отец на свете». За то, что он понимал Изуну куда лучше него самого.
Саске активировал Мангекьо и пристально посмотрел на Хашираму; тот побледнел, но взгляд не отвёл. Глаза у него были яркие, весенне-синего цвета, но где-то в глубине их таилась тень, Саске отчётливо видел это обострённым зрением шарингана. Тень, напоминавшая о чём-то знакомом… злоба, зависть, яд, разрушающий душу — только могло ли всё это терзать мальчишку Узумаки? Наруто ведь наверняка с детства внушал ему свои идеалы: дружба, любовь, семья, быть Хокаге, умереть за жителей деревни…
«Или же в чём-то и ты, Наруто, недоглядел? Вырастил совсем не такого сына, какого хотел бы вырастить?»
Мысль наполнила Саске злой радостью, на пару секунд возвратившей его в далёкое прошлое: крыша больницы, Наруто с Расенганом, он сам с Чидори, развевающиеся простыни, воздух, искрящийся от ненависти.
«Я покажу тебе, что я сильнее!»
— Что. Ты. Знаешь? — спросил Саске раздельно, прожигая Хашираму взглядом.
Соблазн был очень силён: ещё несколько минут, проведённых в искривлённом пространстве Мангекьо Шарингана, и слова потекут из мальчишки бессвязным потоком, точно кровь из открытой раны; он скажет всё, даже то, чего и сам о себе не подозревал.
Глаза Хаширамы посветлели, сделались холодными, пустыми: похоже, он выстраивал защиту. Молодец, умный мальчик, знает, что только это и может принести ему успех. Но что значит его сила воли, его желание скрыть то, что таится в душе, против силы Мангекьо Шарингана? Ничего.
Глаза начали болеть и слезиться: вот же стойкий мальчишка, столько времени держится! Саске закусил до крови губу и предпринял последнее усилие; всё-таки, и ему этот импровизированный поединок давался не так легко: попытка вторжения в сознание противника никогда не была приятным занятием.
Ещё немного…
Хаширама судорожно вздохнул, и в голове у Саске замелькали его воспоминания:
«Боишься, что все скажут — ну надо же, мы-то думали, что Узумаки Хаширама непобедим, а он на самом деле прикрывает вознёй с бумажками свой страх проиграть какому-то там Учихе?!»
«Если ему больше нравится общаться со мной, чем с тобой, то это только потому, что ты невыносимо зануден, Хьюга! Разберись сначала с собственными проблемами, а потом уже пытайся навязать отцу своё мнение! Ты уверен, что оно ему вообще интересно?»
«..И полная свинья, что сдаёшь друга».
И, под конец, что-то совсем жуткое: чёрный, обгоревший мир, остовы домов на фоне серого, словно засыпанного пеплом неба, деревья, протянувшие к несуществующему солнцу голые, скрюченные, обломанные ветви.
Он идёт и идёт по мёртвой земле, усыпанной обломками зданий и залитой человеческой кровью, а впереди — ничего, пустота, и только одинокая фигура на горизонте в развевающейся тёмной одежде, но страшнее этого зрелища он никогда ничего не видел.
— А знаешь, что там?
— Конец пути.
— Знаешь, кто это?
— Догадываюсь…
— Не иди туда.
— Куда же ещё мне идти? Здесь больше ничего нет.
— Я боюсь его.
— Я тоже.
Он идёт и идёт, но человек на горизонте не приближается и не поворачивается к нему, но он всё равно видит страшный взгляд его окровавленных глаз.
Потому что это взгляд…
…Саске идёт и идёт, он бежит по камням, залитым человеческой кровью, и видит трупы — дядя Теяки и тётя Уручи, Учиха Яширо и Учиха Инаби, чёрное небо и алая луна, и дикий стук собственного сердца — где же родители?! Он подбегает к двери и останавливается, как вкопанный. Он не хочет заходить внутрь, он чувствует страшный запах — запах безнадёжности, пустоты и обречённости всех грядущих лет. Будущее его, ещё недавно светлое и безмятежное, тонет в крови, проваливается во тьму, выползающую из-под двери.
— Знаешь, что там?
— Смерть.
— Знаешь, кто там?
— Догадываюсь…
— Не иди туда.
— Там родители!..
— Я боюсь!
— Я тоже.
Он дёргает дверь онемелыми, неподдающимися руками и замечает в темноте комнаты одну-единственную фигуру, склонившуюся над двумя телами, но страшнее этого зрелища он никогда ничего не видел.
Потому что это…
-
-
19.09.2009 в 21:33Хаширама лежал, распластавшись, на земле и выглядел скорее мёртвым, чем живым — об обратном свидетельствовали только его руки, дрожавшие так, словно через них прошёл разряд электричества.
Саске был почти восхищён — тем восхищением, которое рождается из ненависти к слишком сильному противнику: мальчишка сумел каким-то образом обмануть действие Мангекьо, швырнуть его самого в мир воспоминаний, созданный его же техникой. Хотя обошлось это Узумаки явно дорого: судя по всему, он едва дышать мог, не то что говорить.
Саске вдруг представил: а если он умрёт сейчас? Бывают же люди, особенно чувствительные к действию шарингана, и, похоже, этот мальчишка как раз из таких.
Что он потом скажет Наруто?
«Прости, я нечаянно убил твоего сына?»
Похолодев, он подполз к Хашираме и с изумлением обнаружил, что тот улыбается, не открывая глаз. Может, он вообще умом повредился?
— Узумаки, — позвал Саске и наклонился над его лицом.
С неба внезапно закапал слепой дождик, и обожгло ещё одним ненавистным воспоминанием: потоки воды в Долине Завершения, бессознательный, полумёртвый Наруто и слова, которые так и не удалось произнести.
«Наруто, я…»
«…я не хотел…»
Саске почувствовал ужас.
— Очнись, — пробормотал он и потряс мальчишку за плечи. — Открой глаза, ну же! Я не хотел. Переусердствовал. Я виноват, ты это хотел услышать? Очнись!
Проклятье, сюда бы Сакуру… Она умеет лечить, умеет давать жизнь, а он, Учиха, со своим Мангекьо Шаринганом и великой силой, может только разрушать и убивать.
Хаширама тяжело вздохнул и приоткрыл глаза, снова ярко-синие, и на этот раз безо всякой тени, притаившейся возле зрачка: во взгляде его была такая радость, что снова невольно подумалось: а, может, он рехнулся?
Тем не менее, у Саске словно камень с шеи упал.
— Я не ожидал, что ты продержишься так долго. Поэтому и применил шаринган на полную мощность, — сказал он, не слишком рассчитывая, что это полуизвинение-полупохвала искупит его вину перед мальчишкой, но всё равно. — Прости.
— Спасибо, — сказал тот слабым голосом. — Спасибо, Учиха-сан!
— За что? — изумился Саске.
Улыбка на окровавленных губах Хаширамы стала ещё более радостной, торжествуюшей.
— Теперь я знаю, как сопротивляться шарингану. Я могу победить!
Саске опешил, не зная, как относиться к этим словам.
Победить, как же! Да мальчишка чуть не отправился только что к праотцам, к своёму тёзке Первому Хокаге. Не слишком ли много он о себе возомнил?
С другой стороны, не сказать, что его самомнение было безосновательным.
— Вставай, — сказал Саске и протянул ему ладонь. Хаширама уцепился за неё, приподнялся и тут же повис в его руках безвольной куклой. — Сопротивляться ты можешь, факт. Но я не советую тебе это делать. Ты теперь приходить в себя несколько дней будешь, а у тебя миссии, тренировки… не знаю, что там ещё.
— Это всё неважно, — прошептал мальчишка, глядя в небо остановившимся взглядом. — Неважно. Я могу!..
— Можешь, можешь, — сказал Саске резковато и поднялся, увлекая Хашираму за собой. Тот пошатнулся, но на ногах устоял. — А как насчёт того, чтобы пройтись без посторонней помощи?
Узумаки сделал несколько шагов.
— Всё в порядке, — сказал он своим обычным бесстрастным голосом.
Саске поморщился: пожалуй, таким, каким он был минуту назад, исполненным радости и пусть даже самомнения, сын Наруто нравился ему больше.
— Точно?
Мальчишка обернулся. Ну да, и лицо у него снова стало как будто каменное; о пережитом напоминали только растрепавшиеся волосы и искусанные до крови губы.
— Да.
— Тогда пошли. Нет, не в дом, к воротам.
— Зачем? — Хаширама не смог скрыть удивления, и Саске чуть усмехнулся. Как там Наруто говорил? Что его надо тормошить? Кажется, у него неплохо получалось.
— Зайдёшь со мной в магазин. Ты ведь наверняка знаешь, какую еду любит Изуна?
Ночью звук разбивающейся о камни воды казался почему-то особенно громким. Саске постоял минут пять, созерцая гигантские статуи Первого Хокаге и Учихи Мадары, залитые лунным светом. Их каменные лица казались почти умиротворёнными; два усталых воина, наконец-то протянувшие друг другу руки и так и не сумевшие их сомкнуть, даже посмертно: теперь их разделял водопад, шумевший и днём, и ночью.
Всё это было бы романтично, если бы Саске был романтиком. Но, даже несмотря на то, что он им не был, пожалеть о ночной прогулке не пришлось: отдохнуть день от работы и от деревни оказалось неожиданно приятно. И всё-таки хотелось, чтобы Изуна оказался здесь — тогда, по крайней мере, не придётся тащить обратно весь этот скарб.
Саске переложил сумку с продуктами из одной руки в другую.
— Изуна любит сладкое, — сказал ему Узумаки, и он ходил следом за ним, как дурак, складывая в корзину то, что подавал ему мальчишка.
«Сладкое, забавно. Я вот его всегда терпеть не мог».
Тем не менее, он скупил чуть ли не полмагазина, и продавец провожал его счастливой улыбкой, что оказалось непривычно: в большинстве случаев при виде Саске люди либо обменивались мрачными взглядами, либо испуганно отводили глаза.
«Всё это глупо», — подумал Саске, снова взвесив в руке тяжёлый пакет.
С чего он вообще решил, что сын, отправляясь в дорогу, не взял с собой еды? И что он отправился именно сюда. Мало ли что сказал мальчишка Узумаки…
Он вгляделся в ночную темноту и заметил далеко впереди, на руке каменного Сенджу Хаширамы, крошечную чёрную точку. В груди неожиданно потеплело, хотя Саске и не был уверен, что это именно Изуна; точнее, был, но… это была не та уверенность, которая основывается на логике.
Он сделал несколько шагов, потом внезапно наклонился, подобрал с земли камешек и бросил его вниз. Тот разбился о волны с тихим всплеском, совсем не похожим на тот звук, с которым падал в воду Наруто, когда лучший друг снова и снова сталкивал его в реку.
…Интересно, а что нужно швырнуть на землю, чтобы было похоже на звон, который раздался, когда со лба у него соскользнула повязка со знаком Листа на протекторе?
Это казалось забавным, но Саске до сих пор помнил тот звук… И ту повязку, однако он не принял её назад, когда вернулся — попросил у Наруто новую, сложил её в ящик комода и так ни разу и не надел.
«Ну и чего мы добились, упрямый придурок? — спросил Саске мысленно и посмотрел в сторону Первого Хокаге с Учихой Мадарой. — И чего добились они?»
Со стороны казалось, что Наруто и Хаширама своих целей достигли, а потерпели крах только Саске и Мадара. Однако, если подумать, что станет с деревней, когда Наруто умрёт? Один из его сыновей — балбес, который думает только о развлечениях, второй полон страха и ненависти.
Было и другое: никто никогда не говорил о том, что Мангекьо Шаринган дарит способность предугадывать будущее, и Саске не то чтобы что-то видел, но иногда он чувствовал какие-то вещи и этим ощущениям доверял.
Как в этот раз, когда он посмотрел в глаза мальчишке Узумаки и внезапно понял: этот плохо кончит. Как именно плохо, он не имел не малейшего понятия, но в том, что старшего сына Хокаге не ждёт счастливое будущее, Саске был совершенно уверен.
Или, может, дело было в том, что он услышал.
«— А знаешь, что там?
— Конец пути».
Кто же произнёс эти слова?
Саске не понял — как не понял и того, кто был человек на горизонте, но его невидимый взгляд показался странно и пугающе знакомым.
«Хотя бред это всё, конечно. Лучше подумать о том, как мальчишка умудрился переключить на меня действие моей же техники. Вот это действительно интересно».
Однако в этот момент точка на руке Сенджу Хаширамы переместилась вперёд, а потом и вовсе исчезла среди кустов на берегу, и Саске позабыл о Хашираме Узумаки.
Несколькими молниеносными движениями он преодолел расстояние, отделявшее его от сына, и остановился за деревьями, глядя на Изуну, раскинувшегося на траве. Тот сначала смотрел на звёздное небо, потом листал книгу: приглядевшись, Саске увидел портрет Первого Хокаге во всю страницу
«Это что, биография Шодая? — подумал он с удивлением. — Зачем она ему?»
Хотелось верить, что в этой книге ничего не было сказано про Учиху Мадару: Саске много лет тому назад настоятельно попросил Наруто, чтобы в деревне не осталось никаких упоминаний ни о клане Учиха, ни о его собственной истории, и Хокаге обещал это сделать. Сегодня, когда они ходили с сыном Наруто по магазинам, Саске поинтересовался, не спрашивал ли Изуна про вторую статую в Долине Завершения. Оказалось, что спрашивал, но Хаширама, по его словам, ответил, что это один из основателей деревни, не называя имени.
…Значит, действительно знал всё и держал язык за зубами.
— Я полагаю, тебе понятно, что о некоторых вещах ты не должен никому говорить? — спросил Саске, переждав очередной приступ ярости из-за того, что Наруто рассказал сыну обо всём, включая историю основания Конохи.
Хаширама опустил взгляд.
— Да, Учиха-сан, — сказал он ровно. — Я и так никогда никому ничего не говорю.
— Надеюсь.
Луна, тем временем, зашла за облака; Изуна отложил книжку и улёгся на траву, положив под голову руку. С минуту он ещё ворочался, а потом Саске услышал его ровное дыхание. Он неслышно вышел из-за деревьев, приблизился к сыну.
— Холодно… — пробормотал тот во сне.
Холодно? Саске сел возле него на траву, пригляделся к его покрытой мурашками коже. В самом деле, мёрзнет. Как он на миссии-то ходить собрался?
Раньше Саске не особенно интересовался учёбой младшего сына, но теперь тот, похоже, всерьёз взялся за тренировки, и это внушало определённую гордость. Хотелось надеяться, что Изуна здесь не только книжки читал, но и техники отрабатывал: а иначе зачем ему потребовалось сбегать из дома? Пусть будет хорошим шиноби… пусть превзойдёт его самого во всём.
Саске впервые пришла в голову такая мысль: всерьёз пожелать, чтобы кто-то был сильнее, нежели он сам, и это было странное чувство, если не сказать — удивительное. Всю жизнь он стремился быть первым: догнать и перегнать брата, Наруто, Какаши-сенсея, Орочимару, и вот теперь он добился своего и не знал, что с этой жуткой силой, заключённой в его глазах, делать. Она не нужна ему. Зачем?
-
-
19.09.2009 в 21:35И снова: зачем? Зачем всё это было?
«Я научу тебя всему, что знаю и умею сам, — внезапно подумал Саске, поглядев на Изуну. — Я дам тебе жизнь — лучшую, чем та, что была у меня. Ты получишь всё, что имел я, и, возможно, разберёшься с теми вопросами, которых я не решил. И уже никогда не решу, потому что я слишком… стар. Стар и мёртв».
Он посмотрел на небо, сорвал травинку, повертел её в руках. Вокруг по-прежнему шумел водопад, стрекотали цикады, цвели цветы и несла куда-то к океану воды река — точно так же, как было двадцать лет назад. Точно так же, как будет двадцать лет спустя. Тридцать. Пятьдесят. Сто.
«Всё, что у меня есть — для тебя, — снова подумал Саске, ложась на траву рядом с сыном. — В этом и есть смысл. Если он вообще существует».
Ему захотелось смеяться: это говорили им ещё на уроках в Академии почти три десятка лет тому назад: родители и дети, учителя и ученики, преемственность поколений, главное — жить для других, ради других. И что же? Он прошёл через потерю всех близких, через одиночество, через годы ненависти, через подвалы Орочимару, через убийства и разрушения, через собственную… смерть, чтобы прийти к тому же, с чего начинал в далёком детстве?
Нет, это и в самом деле смешно. Смешно и нелепо, и совершенно, совершенно бессмысленно.
«Радуйся, Наруто, — сказал он мысленно. — Ты победил, можешь праздновать. Радуйся, Итачи. Любовь превыше всего, ты же хотел, чтобы я это признал? Интересно, есть ли саке там, где ты сейчас? У меня вот с собой алкоголя нет, а то я выпил бы с вами обоими. У меня только сок для моего сына».
Саске поднял воображаемый бокал и чокнулся с воображаемым собеседником.
«Салют. Выпьем за Изуну, того, кто продолжит моё дело. Хотя нет. Прошу прощения за ошибку, у меня никакого дела не было. Точнее, было — убить старшего брата, но этого я сыну всё-таки не желаю. Несмотря ни на что».
Он опять повернулся к Изуне и ощутил в груди какое-то мучительное чувство.
«А если кто-то попробует отобрать тебя у меня, то я не пощажу ни его, ни этой деревни, ни этой страны, ни этой планеты. Я не оставлю от мира и камня на камне, даже если сами древние боги и очередной Лис с девятью хвостами вздумают вылезти из-под земли и мне помешать. Нет, ты, Наруто, и ты, Хаширама, — Саске кивнул статуе Первого Хокаге, — вы всё-таки не победили, рано обрадовались. Йондайме запечатал Девятихвостого в своего сына, чтобы спасти деревню, а я бы снёс Коноху с лица земли, чтобы избавить моего сына от подобной участи. Как вам такая дилемма, вы двое — нет, трое, прости, брат — поборники любви и справедливости, а? И то, и другое — любовь. Разве нет? Кто сказал, что любовь к своему народу должна стоять выше любви к своему ребёнку? Для меня и последнее — чудо. А поскольку я пока что сильнее всех в этой деревне, то мне и решать, что справедливо, а что нет».
— Согрей меня, — снова пробормотал Изуна, не просыпаясь, и Саске наклонился к нему, обнял.
«А впрочем, спите спокойно в своих гробах и постелях, все, кто когда-либо называл себя Хокаге: плевать я хотел на справедливость… Оставляю это вам».
Сын заворочался в его объятиях, и Саске внезапно обнаружил кулон с голубым камнем, зажатый в его кулаке. Вспомнил: это же кулон Сенджу Хаширамы, его когда-то носил Наруто, откуда он у Изуны?..
— Я люблю тебя, — прошептал Изуна. — Люблю, люблю.
«Это он мне?» — изумлённо подумал Саске, и в глазах внезапно стало так нестерпимо больно, как будто в них насыпали соли.
Когда-то кто-то уже говорил ему эти слова, но тогда это не имело никакого значения… Кажется, это была Сакура.
А он?
Он кому-то говорил? Смешно, но той же Сакуре. Пару недель тому назад. В первый раз в жизни. Хотя на самом деле, если подумать, он никогда и не влюблялся. За все свои тридцать шесть лет.
— Не уходи… Не бросай меня, — Изуна заметался, как будто в горячке.
— Я не ухожу, — сказал Саске. — Я здесь. С тобой.
Сын открыл глаза — и так дёрнулся, что пришлось прижать его к земле. Что он там, кошмар увидел, что настолько сильно испугался?
— Да успокойся ты. Это же я.
Изуна приподнялся, обхватил дрожащими руками колени, обвёл глазами окрестности, очевидно, не понимая, где находится. Спросил, переведя дух:
— Как ты узнал, что я здесь?
— Хаширама сказал.
— Хаширама?!
Взгляд у него стал ещё более изумлённый, чем минуту назад, когда он проснулся и обнаружил рядом отца, и какой-то испуганный, что ли. Как будто речь шла о паранормальном явлении.
— Да нет, не Первый Хокаге, — усмехнулся Саске. — Другой Хаширама, сын Наруто.
— Я понял, — пробормотал Изуна, опустив голову. — Но… я ему не говорил.
— А он и не был уверен на сто процентов. Сказал, что тебя можно искать либо на тренировочных площадках, либо в книжном магазине, либо на какой-то крыше, либо здесь.
— В книжном магазине или на крыше?! — переспросил Изуна таким тоном, как будто отец сообщил ему о том, что началась четвёртая великая война, или что следующим хокаге выбрали его. — Ты уверен?.. Уверен, что он сказал именно это?
— Уверен. Да что с тобой такое-то?
Изуна вскочил на ноги.
— Мне нужно в Коноху… — пробормотал он слабым голосом. — Прямо сейчас…
Вид у него был такой, словно он был близок к обмороку.
Саске ничего не понимал.
— Прямо сейчас вряд ли получится, туда, как минимум, несколько часов добираться. Если хочешь, возвращайся обратно со мной.
Изуна издал звук, похожий на сдавленный стон, и снова рухнул на землю. Потом зачем-то подтащил к себе книжку, вцепился в неё и уставился на статую Первого Хокаге невидящим взглядом.
— Нет… Нет, не надо. Я останусь, — сказал он так тихо, что Саске пришлось наклониться, чтобы расслышать, что он говорит.
Он чувствовал всё большее недоумение. Поведение сына — его волнение, испуг, то пойдёт он в Коноху, то не пойдёт — он не понимал совершенно; даже предположить не мог, что его вызвало.
— Ну, как хочешь.
— Расскажи мне лучше, что ещё сказал Хаширама, — попросил Изуна, помедлив, и пододвинулся к нему.
Саске положил руку ему на плечо, ощутив, что он весь дрожит. Так сильно замёрз, что ли? Но здесь не так уж и холодно.
— Да ничего особо. Странный он.
— Странный?.. — сын посмотрел на него широко распахнутыми глазами, бледный, как тень, как призрак, как смерть. Или, может, так всего лишь казалось из-за лунного света? — Почему?
— Скажем так: в нём слишком много ненависти… для сына Наруто.
«Это я тебя как специалист по ненависти уверяю».
— Ненависти?! — Изуна вздрогнул. — Но почему? Кого он ненавидит?
Саске пожал плечами.
— Понятия не имею. Я говорю тебе только то, что увидел.
— А ещё что-нибудь?
— Ещё? — Саске хмыкнул. — Не применяй к нему шаринган. У него к нему, похоже, особая чувствительность.
Изуна съёжился.
— Но у меня нет шарингана.
Саске махнул рукой.
— Да ерунда, скоро откроется. Так вот, про мальчишку Узумаки я тебе серьёзно. Мне Наруто говорил, что они с твоим братом дрались и Мадара чуть его не прикончил, но тогда я подумал, что он преувеличивает. Оказалось, что нет. Хаширама неплох, конечно, практически устоял против моего шарингана, но и заплатил за это высокую цену. К тому же, увидеть кое-что интересное я всё-таки успел.
— Что?
— Да так, какой-то детский кошмар. Чёрный, обгоревший мир… — Саске сам не знал, зачем начал об этом рассказывать, но картинки, украденные из воспоминаний мальчишки (или из фильма ужасов, который он посмотрел) почему-то не хотелось оставлять себе в безраздельное пользование. Проще говоря, тянуло от них избавиться. — Остовы домов, пепел, серое небо, обломки зданий, земля, залитая кровью… Искорёженные деревья, развороченные здания, и какой-то человек на горизонте, которого он боится. Что с тобой?
Изуна весь трясся.
— Мне… страшно, — еле выдавил из себя он.
— Изуна, — Саске усмехнулся. — Честное слово, ты напоминаешь мне меня же… в восьмилетнем возрасте. Только тебе ведь уже, вроде бы, двенадцать, так?
— Почти тринадцать, — вздохнул тот.
«Когда мне было столько же, я жил у Орочимару. И видел подобные кошмары наяву каждый день — не считая тех, что снились. Но тебе лучше об этом не знать».
— Как только откроется шаринган, будешь считаться по меркам Учиха мужчиной.
— А если он вообще не откроется? — пробормотал Изуна. — Бывает такое?
Саске поднялся на ноги, отряхнул приставшие к штанам листья.
— Бывает. Ты из-за этого, что ли, переживаешь? Да брось ты, не может такого быть, чтобы у тебя он не открылся. Я знаю. — Изуна молчал, и он продолжил: — Не думай про шаринган, отрабатывай пока другие техники. То же Чидори, например. Хочешь, я останусь завтра с тобой, посмотрю, что у тебя получается?
Изуна посмотрел себе под ноги.
— Но у тебя же работа.
Саске махнул рукой.
— Да к чёрту работу, не убежит. Остаться?
— Я…
— Место ты выбрал хорошее, вполне подходящее для тренировок, — Саске огляделся, всё больше воодушевляясь собственной идеей. — Можно разнести здесь всё к чёртовой матери, и никто даже не заметит.
Он рассмеялся.
Устроить спарринг с собственным сыном, а почему бы и нет? Он почувствовал, как от этой мысли забурлила кровь в жилах, словно просыпаясь от многолетнего сна. А ведь, если подумать, он действительно давно не дрался в полном смысле этого слова. Главным оружием его были глаза, но сейчас хотелось чего-то другого: размяться, взлететь в воздух, да хоть окунуться в ледяную реку. Хм… Ну, если Изуна сумеет искупать его в водопаде, он будет только рад. Даже хорошо, что у сына шарингана пока что нет. К чёрту все эти гендзюцу, слишком уж напоминают они битву с Итачи, иллюзии одна за другой… к чёрту.
— Ну так что? — спросил Саске. — Устроим для Первого Хокаге развлечение?
Скучно ему, наверное, тут стоять.
— Первого Хокаге?.. — повторил Изуна. — Отец, а он тебе нравится?
Саске посмотрел на статую Шодая: спокойное лицо, сосредоточенный взгляд — мудрый, но как будто печальный.
«Знание приносит печаль. Мудрость приносит печаль. Опыт приносит печаль».
Кто-то так говорил, вот только кто?
Может, Итачи?
Хотя какой у него опыт, умер в двадцать один год…
Саске прикрыл глаза.
«Печаль приносит радость, потому что это две стороны одной монеты — так же, как любовь и ненависть».
Тоже чья-то цитата. А, может, того же Сенджу Хаширамы.
-
-
19.09.2009 в 21:36«Хотя Наруто и его превзойдёт, наверное».
— А как по-твоему, Хаширама на него похож?
Саске снова повернулся к статуе. Нет, ещё немного общения с каменным Сенджу Хаширамой, и этот просветлённый лик станет преследовать его даже во сне. С чего вдруг сын так заинтересовался Первым Хокаге?
— Внешне, пожалуй, похож, — ответил он на вопрос. — Длинные волосы, черты лица… Порода, если ты понимаешь, о чём я говорю. А в остальном… вряд ли. Я тебе уже сказал про ненависть. Вряд ли Первый Хокаге умел ненавидеть.
Хотя, кто его знает.
— А ненавидеть кого-то — это очень плохо?
Саске подавил горькую усмешку.
«Как тебе сказать».
— Изуна, я не уверен, что с вопросами, что плохо, а что хорошо, тебе следует обращаться именно ко мне. — Саске помолчал. — Что с ними вообще следует к кому-то обращаться. Реши это для себя сам.
Сзади раздался шорох: Изуна поднялся с травы и подошёл к отцу, уткнувшись носом ему в спину.
— Я не могу разобраться в себе, — сказал он, вздохнув.
Саске, не поворачиваясь к нему, отвёл назад руку и нащупал его макушку, взъерошил волосы.
— Тебе на это целая жизнь дана.
«Надеюсь, ты не истратишь её так же бездарно, как это сделал я».
— Я боюсь наделать ошибок…
— Все делают ошибки. — Саске развернулся, приподнял его лицо за подбородок, посмотрел в испуганные глаза. — Не проси у меня того, что я не могу тебе дать. Советы — это не ко мне. Ко мне — когда кто-то причинит тебе боль. И тогда этот кто-то пожалеет о том, что родился на свет: уж что-что, а мстить я умею.
Изуна снова опустил взгляд.
— Если кто-то причинит мне боль… разве я не должен буду отомстить ему сам?
— Не марай руки кровью, — сказал Саске жёстко и невольно посмотрел на собственные пальцы. — Мне уже всё равно, а вот ты не марай. Просто скажи мне.
— Но ведь быть шиноби как раз и означает марать руки кровью.
— Наверное, всё зависит от цели.
— То есть, мстить — это плохая цель?
«Ну, вот мы к этому и пришли».
Саске помолчал, усмехнулся.
— Получается, так.
— Ты ведь сказал, что не знаешь, что плохо, а что хорошо.
— А, чёрт. Ты меня подловил.
Изуна засмеялся.
«2:1 в вашу с Хаширамой пользу, Наруто», — подумал Саске, задрав голову и рассматривая звёздное небо.
— Ладно, пойдём, — сказал он и протянул сыну руку.
Тот прекратил смеяться.
— Куда?
— Покажешь мне, что умеешь.
Радость испарилась из глаз Изуны, уступив место чему-то, подозрительно похожему на ужас.
— Я… я… — начал он, спотыкаясь. — Можно я ещё немного один потренируюсь, а потом уже с тобой?
Саске вспомнил бессонные ночи, проведённые на берегу озера в бесчисленных попытках добиться результата — «Катон! Гокакьо но дзюцу!» — который понравился бы отцу.
«А ты и правда похож на меня».
— Хорошо, — согласился он. — Хотя жаль, конечно. Я уже нацелился провести день на природе, на свежем воздухе, а теперь придётся возвращаться в деревню. Кстати… я тут еды тебе принёс.
Он кивнул в сторону сумки с продуктами, которую оставил в траве.
Изуна издал невразумительный возглас.
— О-о-о!.. Ты просто не представляешь, насколько это вовремя. — Он вытащил из мешка пакет с какими-то орехами, разорвал упаковку и насыпал в рот целую горсть. — Я адски голоден.
— Ты что, не взял с собой ничего?
— Забыл… — Изуна за пару минут расправился с орехами, потянулся к банке с каким-то лакомством и восхищённо пробормотал с набитым ртом: — Мои любимые!
Саске не стал говорить ему о том, кто именно выбирал продукты: он и без того жалел, что вообще упомянул Хашираму. Уж слишком Изуна им интересовался, и ему это совсем не нравилось.
«Он мой сын, — сказал он мысленно мальчишке Узумаки. — А тебе он никто».
И почувствовал некоторое удовлетворение.
Пускай старшего сына забрал Наруто — он сам ему это позволил — но младшего он не отдаст никому. И уж тем более, никому из Узумаки.
Саске вернулся в Коноху ближе к утру. Алая полоска рассвета на горизонте ещё не зажглась, но небо слегка посветлело, и трава была влажной от росы. Птицы, правда, ещё не запели, а жаль: настроение было хорошим, и в кои-то веки он даже не имел ничего против птиц.
Он дошёл, насвистывая, до дома и внезапно остановился, услышав с той стороны ворот голоса. Один — Сакуры, второй… подозрительно знакомый. Саске отступил на несколько шагов и скрылся за углом.
Ворота отворились, и на улице появился Хокаге собственной персоной.
Саске нахмурился.
«А Наруто-то что здесь делает?»
Можно было, конечно, подойти и спросить, но Саске почему-то очень не хотелось выдавать своё присутствие.
— Спасибо, — донёсся до него голос жены.
— Я же говорил тебе, что с ним всё в порядке, Сакура-чан.
«Сакура-чан. — Саске внезапно разозлился. — Какая она ему Сакура-чан? Ей не двенадцать лет!»
Какого чёрта Узумаки вообще заявился к их дом посреди ночи? Не будь он его лучшим другом, Саске имел бы полное право схватить его за грудки и вытолкать вон — а потом устроить жене скандал.
Тем временем, Наруто остался один и, прислонившись к воротам, посмотрел на небо.
— Сакура-чан, Сакура-чан… — пробормотал он и пошёл по пустынной улице. Ветер развевал полы его плаща, и казалось, что языки алого пламени дрожат и готовы взмыть вверх, объяв фигуру Хокаге огнём.
Саске подождал, пока Наруто удалится на достаточное расстояние, толкнул ворота, прошёл через сад. Хотелось вышибить дверь пинком, но он сдержал себя. Занёс кулак, чтобы постучать — и обнаружил, что открыто.
Он неслышно вошёл в дом, остановился на пороге.
Свет в комнате не горел; Сакура сидела напротив раскрытого окна с задумчивым видом и теребила в руках какой-то жухлый цветок.
— Надо же, — сказала она, не поворачивая головы. — Явился. В пять утра.
«Так это ещё она мне собралась претензии предъявлять?!»
Саске снова сдержался.
— Да, в пять утра, — подтвердил он. — Кажется, мы договаривались, что я возвращаюсь домой, во сколько хочу.
— И ты, и Мадара, и Изуна. — Сакура задрала голову, посмотрела в потолок. Потом положила ногу на ногу, покачала туфлей. — Разумеется, вы делаете, что хотите. Вы ведь Учихи. Это же великий клан. Принадлежность к нему автоматически означает, что ваше желание — закон, так? Захотел — пришёл домой ближе к рассвету. Захотел — убил брата…
Саске показалось, что его ударили под дых.
— Ты… — с трудом произнёс он.
— Я, — согласилась Сакура, по-прежнему не поворачивая головы. — Твоя жена. Или ты уже и это забыл? Твои подчинённые вот, кажется, забыли. Впрочем, не будем их винить, они всего лишь выполняли приказ — выгнать взашей жену своего начальника, раз уж в прошлый раз они сплоховали и не сделали того же с его сыном.
Саске похолодел.
— Ты что, опять устроила там скандал?!
— Ах вот что тебя беспокоит, — протянула Сакура обманчиво спокойным голосом. — Твоя безупречная репутация? Конечно, никто не должен узнать, что тебе плевать на собственную жену и детей. Как же! Пусть остальные боятся и трепещут, но не догадываются, что Учиху Саске волнует лишь то, чтобы его желания — нет, простите, приказы — выполнялись. Только боюсь, ты слегка опоздал, дорогой мой. Про то, что ты конченный эгоист, все знают с тех самых пор, как ты бросил учителя и команду, предал родную деревню, послал к чёрту всех, кто тебя любил и о тебе заботился, попытался убить лучшего друга и ударился в бега, чрезвычайно довольный собой и своей всё возрастающей силой.
Саске замер, задохнулся от гнева; активировал шаринган и тут же деактивировал его.
— Истеричка, — выдавил он.
Сакура встала с дивана и оттолкнула ногой загораживавший ей дорогу столик. Тот опрокинулся; стоявшая на нём бутылка из-под вина упала на пол и покатилась, оставляя на деревянном настиле багровые пятна, похожие на капли крови.
— Лучше уж быть истеричкой, чем таким дерьмовым отцом, как ты. Одного сына чуть не угробил, теперь за второго принялся? Впрочем, что это я. На второго тебе просто плевать. Пусть не приходит домой ночевать, пусть прогуливает неделями тренировки, пусть врёт всем вокруг — какое до этого дело Учихе Саске, великому воину, несравненному полицейскому, главе семьи и клана. Учиха Саске запрётся до утра в кабинете, посмеиваясь над женой-истеричкой, которая сходит с ума от беспокойства за сына. Конечно, кому он нужен, этот сын? Кому угодно, только не тебе!
Саске был так ошеломлён, что не знал, что ответить. Это было просто смешно: он никогда в жизни, исключая самое детство, не испытывал растерянности, но сейчас был именно что растерян. Она обвиняла его в том, что ему наплевать на Изуну? Это было настолько… нелогично и глупо, что просто не укладывалось в голове. Ладно, всё остальное, но это? Он даже разозлиться забыл от изумления.
— Да всё с ним в порядке, — сказал он почти примирительным тоном.
Не помогло.
Сакура подошла к нему, и на лице её была написана ярость.
— Спасибо, я знаю, — ядовито сказала она. — Благодаря Наруто, который поднял на уши всю деревню и всех собак Какаши, в то время как ты сидел у себя в кабинете и плевал в потолок, развивая имитацию бурной деятельности!
Так вот зачем он приходил.
Саске вспомнил его «Сакура-чан» и снова разозлился.
— Причём тут Наруто вообще?! Я тебя разве просил бежать и кидаться к нему в ноги, что тогда с Мадарой, что сейчас? Нет, ты даже не потрудилась узнать моё мнение!
— Твоё мнение? Наш ребёнок вторые сутки не ночует дома, а ты предлагаешь мне ждать, когда ты соизволишь явиться ближе к рассвету, чтобы узнать, что ты обо всём этом думаешь?!
— Оставь ты Изуну в покое, чёрт побери! Ему не пять лет, не нуждается он в твоей материнской опеке!
Лицо у Сакуры исказилось: очевидно, он попал по больному месту.
— Да что ты говоришь! А потом мне снова придётся идти к Наруто и умолять его: возьми моего сына к себе, сделай его нормальным человеком, вылечи от ран, нанесённых отцовской «любовью», так?
— А я не знаю, зачем ты вообще ходишь к Наруто! — заорал Саске, тоже вспылив. Какого чёрта она всё время вспоминала Наруто?! — Это мне он лучший друг, а кто тебе, Сакура, понятия не имею, но нечего даже и сравнивать!
— Мужчина, которого я любила!
-
-
19.09.2009 в 21:39— Не смеши меня, Сакура, — сказал он с трудом. — Где же была твоя любовь, когда ты соглашалась выйти за меня замуж?
Зелёные глаза сверкнули.
— Может, тебе напомнить, что произошло, Саске? Ты появился в деревне и решил, что все тебя безумно ждали, особенно я. Тебе и в голову не пришло, что может быть по-другому, что за эти годы всё изменилось, что я полюбила другого, нет, как же! Учиха Саске вернулся и захотел осчастливить бедную дурочку Харуно Сакуру, которая сохла по нему с восьми лет: милостиво разрешил ей приблизиться к своей драгоценной особе! Пригласил на свидание, а потом рассказал лучшему другу, что вы пара, даже не спросив, согласна ли с этим она и что думает об этом он — конечно, какое тебе дело до чужих желаний? Ты ведь никогда не замечал ничего, кроме себя! Гордо заявляешь, что Наруто — твой друг, а думал ли ты об этом, когда пытался его убить?
— Замолчи, — прохрипел Саске.
— Нет, Саске, хватит, не буду я больше молчать! Изволь узнать, как всё было на самом деле: ты вломился в мою жизнь и разрушил её, потому что единственное, что ты умеешь делать — это разрушать!
Он занёс руку.
Сакура засмеялась.
— Ну давай, давай, ударь меня! Да хоть убей! Лучше умереть, чем смотреть, как ты ломаешь жизнь и нашим детям тоже! Знаешь, о чём я жалею больше всего?! О том, что Изуна — от тебя… Потому что если он будет несчастлив, если натворит ошибок, если пожалеет о том, что родился, то это будет только твоя вина, твоя и твоих проклятых генов! Если бы он был от Наруто…
Слова её пресёк удар по лицу.
Сакура пошатнулась, распахнула широко глаза, приложила к губам ладонь. Потом отняла её и изумлённо уставилась на потёкшую по пальцам кровь.
— Дождалась? Ты этого хотела? — тихо спросил Саске.
Жена не отвечала, по-прежнему потрясённо глядя на кровь — как будто видела её первый раз в жизни.
Саске развернулся и поднялся по лестнице — нарочито спокойным шагом.
Она это заслужила. Она сама напрашивалась, разве не так? Она сказала, что Изуна…
Он снова задрожал от ярости.
Да как она посмела?! Как посмела такое сказать?!
Дура… Истеричка чёртова!
Он распахнул дверь в комнату, в её комнату, которая превращалась в их общую спальню в те редкие часы, когда Саске хотелось секса — в основном, он предпочитал ночевать отдельно — и улёгся на кровать, заложив руки за голову.
Сакура поднялась через несколько минут и вздрогнула, увидев его.
— Убирайся, — тихо приказала она.
— Что, и из дома? — Саске приподнял бровь. — Позволь напомнить, Сакура, это мой дом. Купленный на мои деньги!
Она улыбнулась, но выглядело это ужасно — возможно, из-за разбитой губы.
— Скажи за это спасибо Наруто. Потому что если бы он не разрешил тебе вернуться в деревню…
— Разрешил?! — перебил её Саске. — Да он умолял меня об этом!
— Потому что это я его попросила, ещё тогда, в двенадцать лет!
Он поднялся с кровати, скрестил руки на груди, рассмеялся.
— Может, ты из этого сделала вывод, что Наруто питает к тебе какие-то чувства? Жаль тебя огорчать, Сакура, но он просто слишком переживает из-за данных кому-либо обещаний, ты тут вообще ни при чём! Он женился на Хинате, и он любит свою жену, ты поняла?
— Пошёл вон, — выдавила Сакура, вытерев снова потёкшую из губы кровь. — Больше ты порога этой комнаты не переступишь!
— Больно-то надо! Конечно, секс — это единственное, в чём ты вообще на что-то годишься, но поверь, я вполне проживу и без…
Она со всей силы хлестнула его по щеке.
— Обменялись любезностями, — зло усмехнулся Саске и вышел, захлопнув дверь.
Он постоял немного в коридоре, прислушиваясь к звукам из комнаты: внутри было тихо. Судя по всему, Сакура не рыдала, и он не знал, как к этому относиться. Она же всё время плакала, разве нет? Как же она раздражала своими слезами… всегда!
«Ладно, — подумал Саске. — К чёрту всё это, к чёрту Сакуру. У меня есть, чем заняться — мой сын».
TBC
-
-
20.09.2009 в 19:31Спасибо за такое, большое!
-
-
21.09.2009 в 00:39Спасибо
-
-
22.10.2009 в 02:08Как она была гадка, когда рассматривала и девочку и учительницу с команды сына!
Ее слова Саске- апофез глупости и подлости.
Пригласил на свидание, а потом рассказал лучшему другу, что вы пара, даже не спросив, согласна ли с этим она и что думает об этом он — конечно, какое тебе дело до чужих желаний?
Да, да безневинная овечка, телка на веревочке., угу..
Столько лет, плачу и верю…
Как свое не лучшее, то сразу претензии и укусить.
Да, я понимаю, это не русская женщина, что может все- любовью звезду зажечь, с ямы алкоголя вытянуть, с тюрьмы дождаться, не попрекая- но вот эта алчность – бьет все.
Дверь кабина ломает, любит вот ее к начальству пропускали, вот она вся такая.. Фу. Гадко и стыдно..
Ведь знает- не хотела бы, не вышла.
Знает, что в паре отношения строят двое. Может спокойно уйти, может много чего сделать- но нет, нагадить и унизить того мужчину, которого ты выбрала в мужья и все вина которого- он такой, как есть.
Знала, тем более раз не такая влюбленная, кто он. Все мы знаем, просто некоторые прикидываются, чтоб попреки строить.
Я столько раз ( ну, ладно- 4) видела за одной женой- муж и скандалы, и выпивка и неудачи на работе.
Как только находит- его подбирает умная и добрая женщина, раз- вот тебе и прекрасный принц.
Будишь лепить мужика, как тесто- тесто и получишь. Будешь по настоящему любить- что само по себе чудо- сказку и получишь.
Или Сакуре надо его обязательно поменять, заточить под нее??
Да, вот от таких дур и перестаешь уважать некоторых представительниц своего пола...
Знает, что не рассмотрела Наруто, как Хината, что просто его любила- но вот Сакурушка поняла, что не получила лучший плод- и начинает тыкать Саске- отцовством, Наруто и строить з себя пострадавшую.
Бедный Саске!
Зато -ура! ура! Наруто от этой больной на голову стервозины выскочил)))
Может, оно и правильно, раз уж Саске так много задолжал Наруто, пусть несет вместо него этот крест.
Хотя- если выбирать между этой Сакурой и кунаем, так кунай гораздо чище и добрее))
Дорогой автор!
Саске уже свое отмучился – пусть он лучше женится хоть на ком, на учительнице своего сына (к примеру, возраст уже не совсем), заведет нормальную семью, не может быть, чтоб там нормальных женщин не осталось!)))
-
-
22.10.2009 в 09:04Ну, Саске у нас тоже не сахар.
Как-то сомневаюсь я, что его можно "слепить из того, что было".))
Сакура в течение долгих лет старалась быть хорошей женой и матерью, и, в общем, ни Саске, ни дети не жаловались.
А сейчас... ну, накопилось. Бывает.
В общем, не могу винить её больше всех.
-
-
22.10.2009 в 16:27Помню одну историю. (Это не про тех четверых, но касается, кажется)
Хожу я иногда в гости к одной женщине.
У нее соседка, трое детей, муж..Муж инвалид. Травма черепа была.
Причем еще в молодости.
Так вот. Он очень проблемный человек. Я так думаю, что я бы с ним через месяц бы ушла. И многие бы ушли, я думаю.
Она нет. Она его любит. И она знает, какой он.
Она – никогда с ним не спорит. Если что-то надо все-таки сделать, а он не делает по дому,
либо делает сама, либо дворнику копеечка. (То есть, муж не бездельник, но с его заскоками такое бывает) Ему- никаких упреков.
У него еще и тяжелые состояния бывают. Крик, истерики. Берет детей, или в парк, или к соседям, когда как.
Причем, знаете что? Она выглядит счастливее многих соседок, что ее жалеют. Детки- умницы, абсолютно не балованные, очень ответственные. Оно понятно- куда тому ребенку еще истерить, когда он видит, как это со стороны.
Папку- обожают. Маму тоже.
И бывают дни, много- когда они вместе. Очень любящие и счастливые.
“Один видел звезды, другой видел грязь”- именно на такой семье я точно поняла, то это правда. Каждому свое.
Она его приняла, такого, как есть. И радость ее подлинная, высшей пробы. Такую никто раздробить не может.
Вторая история.
Кратко муж-жена. Муж работает как может, жена с перерывами, ибо ребенок до 7 лет.
Муж так или иначе, устраивается на работу в разъездах, почти то же самое, что челнок, только не таскать самому, а договариваться про поставки.
Жена все время его пилит, возможно -скорее всего, недовольна разъездами, но! -пилит за что?
За то, что приносить мало денег, много требует от нее секса! И не помогает по дому.
Дела у мужа шли по разному, то хорошо, то плохо.
Ладно, может быть, все так. Денег мало, пыла много- бывает.
Теперь- мужа выгоняет, чтоб одумался.
Он в одной рубашке к родителям ушел. Ни квартиры, ничего не взял. Дочка, опять- таки.
А мужа подбирает женщина, на пять лет старше, с двумя детьми, работает в престижной итальянской компании. (Вторую зовут, скажем, Ксения, чтобы не называть и тут и ту женщина)
Что она делает?
Уговаривает его бросить постылую работу. Переводится Ксения с офиса в филиал, чтобы быть больше времени с мужем. Кормит его, балует по всякому. Через две недели муж- уже чем-то котика накормленного начинает напоминать. Перестает смотреть волком.
Находит работу не такую доходную, но по сердцу- она ему нравится, он на нее ходит…с азартом ходит!
Проходит год.
Муж становится холеным, на своей работе поработал пол года- потом его на другую фирму, с теми же обязанностями, как отличного специалиста с руками оторвали.
Дети Ксении ему всегда рады, обожают, уважают, слушают- как мама завела.
Он ради них рубашку последнюю теперь снимет.
Жену вторую, Ксению эту, в разговорах с такой любовью упоминает!
Первая что делает??
Утверждает, что это ради Ксении сделал то ради нее- просто не хотел!!!
Скажите, это у нее умопомрачение или злоба мозги давит?
Есть у нас две такие пословицы, если надо, переведу
Чоловік хату за куток тримає, жінка- за три.
Чоловік і пес на дворі, жінка і кішка в хаті.
В последней, по умолчанию, не добавляется слово хозяева.
Сакуре же не 16 лет.
Сакура в течение долгих лет старалась быть хорошей женой и матерью, и, в общем, ни Саске, ни дети не жаловались.
Ага, то-то ей пришло к Наруто бежать за помощью, то-то ее детки дружат. И отношния за столько лет нормальными так и не стали.
Нехороший Сакура человек, честно говоря.
Саске, вообще, извините- эмоционально в чем-то инвалид
Когда девушка пережила скажем, изнасилование, то это метка на всю жизнь.
У него психотравм выше крыши.
Саске вообще мог и в больнице дни проводить.
И Сакура это знала.
Она должна было или не братся за это- или никогда его ни в чем не упрекать, просто по человечески.
Это ж какой сукой, простите, надо быть, что с инвалида так издеваться.
Кстати, многие мужчины просто потому, что родители- любящие родители и без таких травм выросли в маменьких сынков, молчунов, скупых, что ничуть не лучше, этого Саске- и ничего, либо находят женщин, которые подлаживаются, либо бобыли, все честно.
А Сакуры, это Сакуры, психология какой-то новой русской.
Все- а что они мне? Правила на работе- ради нее нарушатся. Если там девочка не красивая- моего сыночка не стоит! Ах старше- моего сыночка не стоит, ах, фу..
Ах, Наруто стал Хокаге, его все любят, все здороваются, надо Саске все высказать..
Когда такие сцены бывают в первые семь лет, то виноваты оба.
Но когда через столько- жена, простите, очень и очень далека от мужа.
Какая она ему жена?
Как-то сомневаюсь я, что его можно "слепить из того, что было".))
Правда, с моей точки зрения, в том, что никого нельзя слепить. Просто надо учится жить рядом.
Но правда в том, что можно делать человека счастливым рядом.
Саске любят молчать и работу? Ну так и дай ему это, если можешь. А нет- чего ты над ним издеваешься?
Или не можешь- либо уходи, либо не упрекай.
Мужчина далеко не всегда может построить грамотные, хорошие отношения.
“Саксон создала себе свою, очень разумную, философию любви. Ее — и сознательно и инстинктивно — тянуло ко всему утонченному, она избегала всякой пошлости и банальности. Она прекрасно понимала, что, роняя себя, она роняет любовь. За все эти месяцы их брака Билл ни разу не видел ее безвкусно одетой, раздражительной, вялой. Она распространила и на весь дом присущую ей самой атмосферу свежести, спокойствия и сдержанности. Она понимала также значение маленьких неожиданностей, сюрпризов и очаровательных мелочей. У нее было живое воображение и деятельный ум. Она знала, что Билл — находка; она ценила его пылкость любовника и гордилась ею. Его щедрость, его желание, чтобы у них было все самое лучшее, его чистоплотность и привычка к опрятности ставили его в ее глазах значительно выше большинства мужчин. Он никогда не позволял себе быть грубым, на деликатность он отвечал деликатностью, — хотя она понимала, что почин исходит от нее и должен всегда от нее исходить. Билл действовал чаще всего бессознательно, сам не зная, отчего и почему. Зато она ясно и трезво судила обо всем — и считала его идеальным мужем.”
Мне кажется, это и было так задумано, чтобы женщина могла строить то, что ей хочется.
Просто раз уж купила кирпич, то как ты из него деревянную избу построишь, раз, второе- ты строила, нечего упрекать того, кто дал тебе эту возможность.
Не слепить человека, а свить под него и под себя отношения.
И, если этот фик не о том, как Сакура портит жизнь Саске - как бы месть за то, что ушел, то по хорошему- развелась бы она с ним наконец.
Честно и просто. Женщины поступают иначе, только тогда мстят мужчинам. Мне плохо, и ему гаду.
Только его жалко, а она...Гадкая пара получилась.
-
-
22.10.2009 в 16:35-
-
22.10.2009 в 17:05Гм. Ну, так скажем, я не согласна с тем, что женщина должна принимать на себя жертвенную роль в семье и подстраиваться во всём под мужа. Я не верю, что можно достичь гармонии в отношениях, в которых один только берёт, а другой - отдаёт. Саске же, признаем честно, отдавать умеет очень плохо.
И как-то я очень сомневаюсь, что он бы обрадовался, если бы жена считала его инвалидом.
А нет- чего ты над ним издеваешься?
Вот не вижу я, чтобы Сакура как-то издевалась над Саске.
Высказала ему один раз на эмоциях то, что копилось долгие годы?
Тут, как говорится, "кто не делал такого ни разу в жизни, тот пусть первым бросит в меня камень"
Саске тоже не раз и не два совершал ошибки и, мягко говоря, нелицеприятные поступки. А оправдывать его тем, что у него была психотравма - это, по-моему, нечестно по отношению к нему же. Человек на то и человек, чтобы расти над собой, а не застревать на долгие годы в саможалении и наслаждаться потаканием окружающих: "Ах, бедный-несчастный, ну конечно, веди себя как полная скотина - у тебя же была травма, ты имеешь на это право".
Саске тоже изрядно портит жизнь окружающим, взять хотя бы его собственных детей.
Я его, конечно, люблю, но оправдывать по всем фронтам не взялась бы.
-
-
22.10.2009 в 18:09Мы начинаем жертвовать своей жизнью с того момента, как родились, но я имела ввиду не жертвенность- а то, что женщина и именно женщина строит климат в семье.Это не жертвенность. Это ее часть. Мужчина вот он. Умный или глупый, добрый или злой. Ты уже как строитель, смотришь, как этот камень положить, что ему хорошо лежалось, а значит, тебе будет на что опереться.
Саске же, признаем честно, отдавать умеет очень плохо.
Э, нет. Он отдает то, что имеет.
А если он мог бы больше- так это с не такой женщиной. Проблема тут не Саске, а Сакуре.
Как в том примере- не умела кататься, не говори, что лошадь кривая.
Его характер- характер интроверта. Сравнивать его с Наруто и бросать это в лицо подло. Все равно как упрекать за цвет волос.
Высказала ему один раз на эмоциях то, что копилось долгие годы?
Что она ему высказала? Свою злобу. Что, Наруто спасал и принял его только ради нее Великой ?
— Потому что это я его попросила, ещё тогда, в двенадцать лет!
Ложь сто раз. Наруто, конечно же, только ради нее. Ну не ради Саске же..
Гадко и мерзко. Пытаться кинуть тень на чужие отношения.
Или то, что он сказал Наруто, что на ней женится и только поэтому она вышла за него замуж!!!
Маразм и полость, в квадрате.
Даже поболее, чем в том моем примере.
— Да что ты говоришь! А потом мне снова придётся идти к Наруто и умолять его: возьми моего сына к себе, сделай его нормальным человеком, вылечи от ран, нанесённых отцовской «любовью», так?
Да все Саске- а она была святой матерью, безупречной и сама доброта.
Во-первых, половина ответственности, на ней, или скажем так- большая половина.
Без батька дитина напів сирота, а без матері- повна.
Связь матери ребенка тоньше и точнее. Хорошие люди вырастают и без отцов.
Если Саске был настолько ужасным отцом, как ты это допускала столько лет??
Куда она смотрела?
Почему большая –потому что снова-таки, дело не в жертвенности, а том, что тепло в семье, то, каким твой мужчина будет отцом- зависит только от женщины. Первый раз, когда выбираешь, второй раз, когда смотришь, что он может, а что нет. И используешь то, что может. Мужчину на роль отца надо настраивать, как музыкальный инструмент. И снова-таки, это роль женщины. Может конечно, это не делать, только потом не жалуйся.
И даже то, что она первый раз за столько лет все высказала- это ей же минус. Ее семья росла, как растет ребенок с искривленной ножкой.
Быть умной, чуткой, умеющей любить своего мужчину- это да, всегда будет значит много жертвенности. Но это не тоже самое, чтобы быть жертвой. Напротив, это значит уметь быть счастливой, понимая, когда надо уступить, когда помочь.
Человек велик тем, что отдает, а не тем, что получает.
Это не жертвенность, это сила.
То, что я знаю, что от женщина зависит в доме больше, чем от мужчины, я признаю ее силу, а не говорю, что она жертва. Конечно, можно считать это за жертву. Но за жертву можно считать и школу- сколько времени и усилий. Только те, кто ее закончат, получат знание и возможности. Та женщина, что вложила усилия, получит хорошую семью. Верное- “ Одна полностью принимает немощного инвалида, неспособного заработать пару копеек, и проживает с ним в любви и согласии...
Другая исходит злобой в особняке, меряя шубы и брильянты. Материальное благополучие есть, а где оно, счастье? Так что, милые дамы, корни всех неудач ищите только в себе.”
И это правда.
Считай это жертвенностью или не считай. Оно так есть.
Я считаю, что это просто та миссия женщины. Будешь ее считать жертвой- будешь жертвой. Будешь считать даром- получишь дар.
Женщина, все счастья в том, чтобы у нее все самое лучшее и дай, дай, дай- породили слова “Женщина - противоположность денди. Женщина испытывает голод - и хочет есть, испытывает жажду - и хочет пить. Она в течке и хочет, чтобы ее… Великая заслуга!”
Вы сами пишите, что не верите, что из Саске можно было слепить то, что хочешь.
А что, тряпкой он был бы лучше?
Да вообще, любой человек, что разрешил из себя лепить, теряет все. Изменения часто нужны, но только от души.
Даже не так, никто из нас по большему счету не меняется. Но! Усилием мы можем понять другого и корректировать наше поведение- в определенных рамках.
И если мужчина готов что-то корректировать в поведении ради женщина, то ради такой, какая того стоит.
Тот мужчина с Ксенией- он не поменялся. Поменялась женщина рядом с ним. То, кто рядом с тобой, то, какой он- женская заслуга.
Это не то, что Вы называете жертвой. Это великое право- выбирать и строить.
Ваша Сакура- отвратительна. И даже не только с Саске- повадками, поведениям, замашками.
Саске тут скорее лакмусовая бумажка. Ну, и ее распадающаяся семья тоже.
А оправдывать его тем, что у него была психотравма - это, по-моему, нечестно по отношению к нему же.
Э, нет! Это забывать об этом нечестно.
Помните, что я писала о девушках и изнасиловании? Что, нечестно будет, если любящий мужчина будет прилагать много усилий? Как раз честно и порядочно.
Или как там один чиновник сказал о жертвах Беслана –да какая там психотравма, деньги на психологов выманивают?? (Цитата не дословная, я ее не сохраняла)
Нечестно будет забывать и игнорировать ее.
Человек на то и человек, чтобы расти над собой, а не застревать на долгие годы в саможалении и наслаждаться потаканием окружающих: "Ах, бедный-несчастный, ну конечно, веди себя как полная скотина - у тебя же была травма, ты имеешь на это право".
А почему это он ведет себя, как полная скотина?
(На фоне Сакуры он ее в этом никогда не переплюнет, кстати)
Он делает то, что умеет.
И его никто не научил другому.
И очень может быть, что и нельзя.
Травмы на то и травмы, что человек далеко не всегда может их исправить. (А если можно, то не болевыми ударами, так их лечат только или подонки, или дебилы.)
Правда в том, что многие нельзя исправить. Можно пробовать учится с ними жить.
Сколько людей в клиниках?
Есть и с любящими родными, окруженные и материнской и отцовской любовью, и лучшими светилами науки. А помочь им нельзя.
Это факты, а не сказать расти над собой. Не все могут и далеко не так, как бы хотелось это окружающим, или таким женам потребительницам, как эта Сакура.
Вот это и есть правда.
"Ах, бедный-несчастный, ну конечно, веди себя как полная скотина - у тебя же была травма, ты имеешь на это право".
А кто ей дал право это начинать, терпеть и аж сейчас говорить?
Хорошо, допустим- Саске скотина. Но это ей не дает себе право вести себя как скотина. Безо всяких травм. (Ну и к тому же, на ее как раз фоне-Саске святой)
И даже если Вы дальше опишите что-то гадкое про него, а про нее хорошее, и они не разойдутся, а Саске начнет подлаживаться под то, чтобы эта стала счастливой- жуткая картина. Торжество самого страшного, что есть в женщине.Вот и все.
Если Сакура заставит Саске изменится не любовью, а давлением, унижением и болью.
-
-
22.10.2009 в 20:30Насколько счастлив мужчина и его семья, зависит не от того, какой и кто он- а от того, какая с ним женщина.
Мужчина сосуд, который мы не лепили, но который мы наполняли.
-
-
01.11.2009 в 23:56Так углубиться в психологию и состояние Изуны...такие описания! Я в полном восторге!!! Жду продолжения!
Прошу прощения...ммм...а можно этот фанф разместить вконтакте?(я в том смысле, что у Вас в шапке не указана строка"размещения")
-
-
03.11.2009 в 21:10Боюсь, у нас с вами разный взгляд на отношения между мужчиной и женщиной.
Я вот не думаю, что "миссия" человека зависит от того, какого он пола.
Но тут уж у каждого своё мнение)
Sofi1774
Спасибо)
Рада, что вам нравится.
Прошу прощения...ммм...а можно этот фанф разместить вконтакте?
Ммм... Текст ещё в работе, в нем возможны изменения, поэтому я пока не хотела бы отдавать его для размещения на каких-либо других источниках.