[Eishi]

Наруто-фикатон

с разрешения администрации

@темы: организационное

---

[Lavender Prime]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ckret2 | Shame and Fame

[medb.]

автор: ckret2
переводчик: medb
название: Shame and Fame
персонажи: Обито, Итачи, Йондайме-тим, клан Учиха
жанр: джен, angst
рейтинг: PG-13
дисклэймер (от автора): Мне не принадлежит ничего, кроме сюжета и, возможно, Великой тетушки Рошимы, но честно, лучше б она мне не принадлежала!
примечание автора: Написано для LJ сообщества Naruto-flashfic по заявкам uchiokoshi: «Йондайме-тим-centric» и «пре-Учиховская-резня-centric».
примечание переводчика: Я долго думала, как перевести название, чтобы сохранить созвучие и смысл, был вариант «Стыд и Слава»... но потом решила, что лучше пусть все остается так, как есть. Этот фанфик, когда я прочитала его первый раз, случайно наткнувшись ночью, очень сильно меня впечатлил и на самом деле даже напугал. Всегда думайте, что говорите детям.
Написано в мае 2007 года, поэтому имеют место серьезные расхождения с каноном.
статус: закончен
ссылка на оригинал: здесь
разрешение на перевод: получено
количество слов: 8 869

читать

День до


- У нас нет сегодня миссии? – с сомнением спросил Какаши, ожидая, что сенсей сейчас засмеется и скажет, что пошутил.
Но тот, все так же продолжая ухмыляться, помотал головой:
- Нет. У вас, ребята, сегодня перерыв, - бодро заявил он. – Так что отдыхайте!
- Но... - начала было Рин, однако ее прервал возглас Обито.
- Сенсей, вы лучше всех! – сообщил Учиха и собрался сбежать, однако Какаши успел ухватить его за воротник.
- Почему? – спросил он учителя, не позволяя Обито удрать раньше времени.
Дзенин небрежно пожал плечами, все так же ухмыляясь от уха до уха.
- Две причины, - сказал он. – Первое: завтра вы отправляетесь на очень опасную миссию. Я подумал, что сегодня вам не помешает отдохнуть. Вам предстоит не только диверсия на вражеской территории, это будет еще и первая миссия Какаши в роли вашего командира.
Ликование Обито немедленно сменилось унынием. Война. Он ненавидел войну. Она была слишком раздражающей, и пугающей, и еще сражаться оказалось невероятно тяжело. Обито был воодушевлен, когда только-только стал чуунином и обнаружил, что наконец-то сможет помочь в реальных битвах. Но это было до того, как он узнал, что на самом деле представляет из себя война.
Ему никак не удавалось отделаться от мысли, что все было бы куда проще, если б он мог использовать Шаринган...
- Погодите-ка минутку! – опомнился Обито. – Вы сказали, что Какаши будет...
- Второе, - прервал его сенсей. – У вас должен быть шанс отпраздновать повышение Какаши до ранга дзенина! Ведь с завтрашнего дня он будет частью конохской элиты.
Какое-то время стояла мертвая тишина. Потом Рин воскликнула:
- Какаши-кун! Это так здорово! Я так за тебя счастлива!
Она протянула руки, желая обнять друга, но Какаши проигнорировал этот жест. Тогда Рин вместо него обняла Обито.
- Разве это не здорово?! – радостно спросила она.
Обито почувствовал, как его лицу вдруг стало жарко.
- Ну да, типа того, - пробормотал он, уворачиваясь из объятий Рин и поправляя очки так, чтобы она не увидела, что он покраснел.
Мелькнула угрюмая мысль, что Рин не поздравила таким же образом самого Обито, когда он стал чуунином. Или все-таки поздравила? Он не мог вспомнить; все, что он помнил, это чопорный взгляд Какаши, ставшего чуунином на год раньше. Проклятье, это была не вина Обито, что он не смог пройти экзамен в тот же год! В последнем туре его противником оказался парень из Камня – и он попытался убить Обито... все-таки между их странами шла война. Конечно, вообще-то это не по правилам, но война просто стирает все правила.
- Обито-кун, - проворчала Рин, - ты должен радоваться за Какаши-куна! Он ведь наш товарищ!
Разумеется, но вел он себя, словно их бог. И тот факт, что он теперь стал дзенином, ситуации не улучшал.
- Мне пора идти, - бросил Обито, отворачиваясь от своей команды. – Увидимся завтра.
- Смотри не опоздай, - сказал сенсей.
- Эй, Обито! – окликнул Какаши. – Не забудь принести подарок. Это традиция.
- Каким высокомерным придурком нужно быть, чтобы требовать у кого-то подарка? – скривился Обито и бросился прочь.
Это было несправедливо. Почему именно Какаши считался особенным? Да что он такого сделал, чего не мог Обито?!
Странно, очки опять сбились. Обито остановился на мгновение, сдвинул очки на лоб и вытер слезы. Должно быть, что-то попало в глаз.

*

Была еще первая половина дня, когда Обито вернулся в квартал клана Учиха. Он старался не поднимать взгляда, чтобы никто не заметил на его лице следов слез. Может, ему даже удастся пробраться в дом незамеченным и провести остаток дня за чтением комиксов.
А, впрочем, не существует такой штуки, как везение.
- Обито-кун? Это ты? – встревоженная женщина поспешила к нему, крепко держа за руку маленького мальчика. – Что ты здесь делаешь?
- Здравствуй, тетя Микото, - ответил Обито. – У нас сегодня выходной, так как завтра нам предстоит очень трудная миссия.
Он ожидал, что она захочет подробней узнать про миссию, однако вместо этого она спросила:
- У тебя есть на сегодня еще какие-то планы?
- А? Да нет вроде... - откликнулся Обито. Он думал немного потренироваться после обеда...
Микото с облегчением вздохнула:
- Ты герой, Обито-кун. Мне срочно нужен кто-нибудь, кто мог бы посидеть с ребенком. У нас с Фугаку сегодня миссии, а все остальные тоже заняты. Ты не мог бы помочь?
- Да, конечно, без проблем, - кивнул Обито. Ему нравилось нянчиться с детьми. Ему уже давно пришла в голову мысль, что когда-нибудь у него самого будет сразу десять детей.
- Ох, огромное спасибо! – воскликнула Микото. Она нагнулась, чтобы благодарно поцеловать его в лоб, но, отстранившись, помедлила. – Обито, у тебя глаза красные.
На мгновение в нем расцвела отчаянная надежда, однако потом Микото спросила:
- Ты регулярно используешь свои глазные капли?
Надежда погибла в зародыше.
- Я постараюсь не забывать об этом, тетя Микото.
- Уж постарайся. Глаза – это главное оружие любого Учихи, - произнесла она. – Ну, в любом случае, позаботься о нем! Я вернусь где-то после ужина, - она подтолкнула своего сына к Обито и поспешила прочь. – Еще раз спасибо тебе, Обито-кун!
Он посмотрел на своего кузена и ухмыльнулся. Просто не смог удержаться при виде такого серьезного выражения лица у такого маленького ребенка.
- Ну, Итачи-кун, - сказал он, беря кузена за руку, - куда бы ты хотел пойти сначала?
Итачи глубокомысленно посмотрел на свои ноги.
- Я хочу данго, - изрек он наконец.
- Хорошо, но только при условии, что твоя мама об этом не узнает, - ответил Обито.
Итачи кивнул, а потом вдруг тоже ухмыльнулся:
- Я не скажу ей, если ты не хочешь.
Обито даже и не представлял, что его маленький кузен окажется способным на такую дьявольскую ухмылку.

*

Обито заказал тарелку данго для Итачи и еще одну для себя. Закончилось все тем, что Итачи начал таскать данго с тарелки Обито. Тот не придал бы этому особого значения, если б только Итачи сначала прикончил свою собственную порцию.
После тщетной попытки объяснить Итачи, что у них обоих совершенно одинаковые данго, Обито сдался и позволил кузену есть из той тарелки, которая ему больше нравится. Сам Обито сможет потом доесть остатки.
Пока Итачи ел, Обито пришел к выводу, что лучше попытаться завести разговор, чем просто молча сидеть и наблюдать, как исчезают его данго.
- Ты тренировался с кунаем, как я тебе показывал?
Раз Обито так часто приходилось сидеть с кузеном, особенно в свободные дни, он решил научить Итачи некоторым приемам ниндзя. Быть может, сам Обито и не был гордостью клана Учиха, но он был готов приложить все усилия к тому, чтобы Итачи однажды стал сильнейшим шиноби в истории Конохи.
- Ага, - откликнулся Итачи с набитым ртом, потом проглотил. – Иногда я попадаю в цель.
- Правда? Это здорово!
Он знал, что выбрал смышленого ребенка! Разумеется, ведь Итачи был способен попасть в мишени в четыре года, в то время как Обито это не удавалось до девяти лет. Наверняка он очень скоро нагонит Обито и перестанет нуждаться в нем, как в учителе. Но это нормально. К тому времени все поймут, что у этого маленького ребенка навыки и способности чуунина, это привлечет к нему больше внимания и кто-то еще обязательно возьмется за его тренировки. За совсем ничтожный промежуток времени он станет одним из сильнейших в Конохе. Как Какаши.
Обито нахмурился. Безусловно, он надеялся, что Итачи станет сильным, но при этом ему совсем не хотелось, чтобы кузен однажды превратился в безразличного придурка вроде Какаши.
- Эй, Обито-кун? – окликнул Итачи. Он прикончил содержимое тарелки Обито и принялся за свою порцию.
Обито с беспокойством посмотрел на стремительно исчезавшие данго:
- Да?
- Почему ты все время печальный?
Эта фраза привлекла его внимание.
- Что заставило тебя думать, будто я печален? – спросил Обито.
- Когда ты возвращаешься с миссий, то всегда хмуришься, и у тебя красные глаза, - степенно отозвался Итачи. – А иногда ты расстраиваешься, когда говоришь со взрослыми. Почему?
- Эм, ну... - Обито достал свои глазные капли, чтобы не смотреть на Итачи. Этот ребенок был слишком наблюдателен. – Я хмурюсь, потому что в моей команде есть один неприятный тип, который постоянно меня раздражает, - пояснил он, сдвигая очки на лоб и откидывая голову назад, и выдавил ровно две капли лекарства в правый глаз. – А глаза у меня красные, потому что в них вечно попадает много пыли во время миссий.
- Но твои глаза не становятся красными после тренировок со мной, - запротестовал Итачи.
- Это все потому, что в воздухе над кварталом Учиха гораздо меньше пыли, - отозвался Обито, выдавливая несколько капель в левый глаз, и часто заморгал, чтобы не дать лекарству вытечь.
- Нет, это не так! – возразил Итачи.
- Это так.
Итачи одарил кузена сомневающимся взглядом:
- Правда?
- Правда, - решительно ответил Обито, убирая пузырек с глазными каплями. – Воздух здесь чище. Это потому, что Учихам нужно содержать свои глаза в благоприятной среде.
Итачи кивнул, удовлетворенный:
- Понятно.
Обито вынужден был прикусить щеку изнутри, чтобы не рассмеяться.
- Тогда почему ты расстраиваешься после разговоров со взрослыми? – спросил Итачи.
Обито медленно нацепил очки обратно, давая себе время подумать над ответом. Дело было не в том, что они ему говорили. Они обычно спрашивали его о глазных каплях, или о том, как прошла последняя миссия, или достойно ли он себя вел и представлял свой клан. Они никогда не говорили ничего неприятного, но Обито все равно прекрасно понимал, кем он был на самом деле. Отбросом. Неудачником. Посредственностью. Плаксой. Ему было уже тринадцать лет, и он ни разу в своей жизни так и не смог активировать Шаринган, даже самую маленькую запятую даже в одном-единственном глазу. Он знал это, и они тоже об этом знали.
А он уже так сильно устал быть позором всего клана. Он был готов сделать что угодно – лишь бы заставить свою семью гордиться собой.
- Ну, я думаю, все дело в том, что я неловко себя чувствую из-за того, что все еще не могу использовать Шаринган, - наконец отозвался Обито, слабо улыбаясь.
Итачи пожал плечами.
- Я тоже не могу его использовать, - сказал он с довольным видом.
- Да, но мне уже тринадцать, а тебе только четыре, - возразил Обито. Он попытался объяснить все так, чтобы мог понять маленький ребенок. – Когда ты станешь старше, ты будешь знать больше. Я сам уже живу так долго, что помню кое-что из того, что произошло до твоего рождения.
Итачи посмотрел на Обито широко распахнутыми глазами, полными благоговения (Обито всегда был счастлив, когда ему удавалось вызвать такую реакцию у своего маленького кузена), потом выражение его лица стало задумчивым.
- Ты видел то, что случилось до моего рождения? – переспросил Итачи.
- Можешь даже не сомневаться, - отозвался Обито. – Например, я помню день, когда умер Первый Хокаге.
Это случилось за несколько месяцев до того, как родился Итачи.
Итачи посмотрел на Обито так, словно последний был новым источником несметных знаний.
- А как я был создан? – вдруг спросил он.
Повисла долгая неловкая пауза.
Потом Обито притворно засмеялся:
- Я в то время был где-то еще, - он поспешил сменить тему. – Эй, ты собираешься есть свои данго?
- Я закончил, - сказал Итачи, хитро улыбаясь. Он полностью слопал как свои собственные данго, так и данго Обито, после чего спрыгнул со стула. – Пошли тренироваться.
- Подожди меня! – Обито вскочил, хватая Итачи за руку. Уходя, он бросил через плечо пристальный взгляд на две пустые тарелки и вздохнул. Слишком много для завтрака.

*

Когда отец Обито был ребенком, он устроил тренировочную площадку в прекрасном месте на внешней границе квартала Учиха, для себя и своей сестры Микото, а теперь эту площадку использовал его сын. Большая часть травы вокруг каменистого центра тренировочной площадки была вытоптана, а к деревьям пришпилены мишени для кунаев.
Каждый день после Академии Обито тренировался здесь, пока горькие слезы разочарования струились по его лицу. Спустя годы они превратились в слезы восторга, когда он наконец научился метать кунаи и освоил Катон-Гокакью-но-дзюцу, а потом снова превратились в разочарование, когда он обнаружил, что по-прежнему бесполезен.
Но теперь, когда он тренировал здесь Итачи, это чаще всего были слезы смеха.
- У тебя ведь с собой кунай, который я тебе дал, так? – спросил Обито.
- Да, и еще я взял два у отца, - ответил Итачи. Он подбежал к густым кустам у края площадки и извлек оттуда пластиковый пакет. Развернул и извлек из него три куная.
- Это хорошо, - кивнул Обито. Он не был уверен, насколько эффективны в бою окажутся кунаи, оставленные на улице под кустами на несколько недель, однако для тренировки они вполне годились. – Ну, теперь покажи мне, как ты можешь их метать.
Итачи кивнул в ответ, потом отбежал к вытоптанному участку, служившему своеобразной «стартовой точкой». Он повернулся к мишени на дереве примерно в десяти шагах от него и метнул два куная. Один застрял в коре над краем мишени, но второй угодил точно в самый центр.
- Здорово! – воскликнул Обито. – У тебя определенно наметился прогресс.
- Но я промазал! – запротестовал Итачи, указывая на второй кунай.
- Несильно. К тому же, ты тренируешься, чтобы стать ниндзя, ниндзя же атакуют людей, а не мишени, - Обито поднял с земли другую мишень и приложил к груди. – Скажем, ты атаковал меня и целился вот сюда. Что бы произошло, если б ты промазал?
Итачи пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на застрявший в дереве кунай.
- Я бы попал тебе в плечо?
- Точно, - подтвердил Обито. – Ты бы не убил свою мишень, но вывел бы ее из строя. Понятно?
- Ага, - ответил Итачи, кивая.
- До тех пор, пока ты можешь так или иначе достичь свою цель, не так уж важно, делаешь ли ты это правильно, - сказал Обито и, подумав о Какаши, добавил. – И вообще всегда во всем следовать правилам глупо.
- Хорошо. Спасибо, Обито-кун, - произнес Итачи.
Обито ухмыльнулся:
- Без проблем!
Его бывший учитель из Академии наверняка бы убил его за то, что он сказал ребенку, будто способ достижения цели неважен, но это его, по правде говоря, не сильно волновало.
- Ну, раз ты усвоил основы, сейчас ты уже можешь выучить новый прием, - заявил Обито. – Смотри.
Взяв два куная, он подбежал к большому камню в центре площадки. Потом запрыгнул на него, оттолкнулся обеими ногами и, делая в воздухе сальто назад, метнул оба куная. Каждый из них вонзился в мишень в то самое мгновение, когда Обито приземлился.
Итачи наблюдал за ним со все тем же неизменным спокойствием.
- Я могу это сделать, - сказал он уверенно.
- Конечно, можешь! Тебе только нужно делать все пошагово, - ответил Обито. – Сначала ты тренируешь разгон и прыжок. Потом мы перейдем к одному кунаю, далее возьмем уже два.
Итачи одарил камень сосредоточенным взглядом:
- Я попробую.
- Отлично! Я буду здесь, - Обито запрыгнул на верх камня. – Так я смогу следить за тобой и сказать потом, какие ошибки тебе надо будет исправить.
Итачи кивнул, а затем на полной скорости побежал к камню. Он подпрыгнул в самый последний момент, одной ногой вскочил на камень... и так и упал на спину с ногой, задранной к небесам.
Обито смеялся так сильно, что ему даже пришлось сесть на камне, чтобы не свалиться самому. Попытка взглянуть вниз на покрасневшего Итачи, уставившегося на него в ответ, только усугубила ситуацию.
- Постарайся в следующий раз прыгнуть чуть пораньше! – сказал он, сдвигая очки, чтобы вытереть проступившие от смеха слезы. – И не старайся приземлиться на камень. Просто оттолкнись от него.
Все еще багровый, Итачи поднялся на ноги и предпринял вторую попытку. Ему удалось отпрыгнуть на несколько шагов назад, прежде чем снова свалиться и удариться головой.
Обито к тому моменту уже успокоился и только сдавленно хихикнул.
- Все в порядке. Я тоже вечно падал поначалу. А ты уже делаешь успехи.
И спустя два часа Итачи уже был в состоянии приземляться на ноги и отступать всего на пару шагов, прежде чем упасть. Его прогресс был поразителен.

*

- Ты хочешь, чтобы мы пообедали у меня дома или у тебя? – спросил Обито. Его маленький кузен здорово вымотался, и пришлось тащить его на спине.
- У тебя, - ответил Итачи. По какой-то причине, ему очень нравилось гостить дома у Обито. Маленькие дети часто бывают странными.
- Ну, ко мне – так ко мне.
Квартал Учиха в это время дня обычно казался вымершим. Все были на миссиях или в Академии, кроме разве что маленьких детей вроде Итачи и старших, удалившихся от дел членов семьи. Очень немногие ниндзя доживают до того возраста, в котором отходят от дел.
Пока они шли сквозь пустынный квартал, Итачи неожиданно спросил:
- А что приносит ниндзя славу?
Обито на мгновение остановился, капитально выбитый из колеи этим внезапным вопросом.
- Несколько вещей, - наконец ответил он.
- Каких? – Итачи нетерпеливо пихнул его ногами, так что Обито снова двинулся вперед.
- Один способ – это убить за раз очень много ниндзя. Причем они обязательно должны быть сильными ниндзя, ну, например, как анбу. Благодаря этому тебя обязательно запомнят, - произнес Обито. – Другой способ – это умереть, защищая кого-то, как Хокаге.
Итачи кивнул.
- А что сделал клан Учиха, чтобы стать прославленным?
- Я не знаю.
Главы клана открывали истинную историю семьи своим родичам, только когда последним удавалось пробудить Шаринган.
- Нужно быть особенным, чтобы знать это, - с горечью пробормотал Обито.
- Тогда как все остальные люди узнали, что Учиха – прославленный клан? – вдруг снова спросил Итачи.
- Ну, я думаю, они просто услышали об этом, - предположил Обито. – А почему ты не спросил Фугаку-сан?
- Отец сказал мне не задавать глупых вопросов, - мрачно ответил Итачи.
Обито нахмурился. Его до сих пор удивляло, как вообще его дядя стал отцом. На третий день рождения Обито Фугаку подарил ему катану. На третий день рождения. Фугаку определенно не походил на идеального отца.
- Мой учитель однажды сказал, что не существует глупых вопросов, - проговорил Обито. – За исключением разве что: «Какая сегодня погода в Стране Дождей»?
Итачи серьезно кивнул, и Обито ухмыльнулся. Быть может, его маленький кузен и не был таким уж гением.
- А как насчет: «Кто живет во дворце Хокаге?»
Мгновение Обито изумленно молчал, а потом внезапно начал смеяться.
- Вот уж действительно! А еще: «Во сколько будет вылазка, назначенная на три часа?»
- «Сколько ниндзя входят в команду из трех человек?»
- «Куноичи – это мальчик или девочка?»
Но в эту секунду за угол завернула безобразная, неприятная на вид женщина. У нее был жидкий черный пушок над сморщенной верхней губой, за ее спиной виднелся жуткого вида огромный сюрикен.
- Что все это значит, Обито? – грозно прорычала она.
Он тяжело сглотнул.
- Здрасте, тетя Рошима! Я бы с удовольствием поболтал с вами, но мне нужно следить за ребенком! – он выдавил слабую улыбку, потом развернулся и бросился прочь. Они с тетушкой очень плохо переносили друг друга.
- Эй, Обито! - закричала Рошима. – Как твои глаза?
- Все замечательно, спасибо, очки помогают! – крикнул он через плечо.
- Это не то, что я имела ввиду!
Обито даже и не подумал остановиться, чтобы ответить.

*

В итоге закончилось тем, что обеда Итачи так и не получил. Из-за тренировки и того, что тащивший его на спине Обито решил немного пробежаться, спасаясь от тетушки, его желудок так растрясло, что последний решил, будто двум съеденным Итачи тарелкам данго будет лучше снаружи. Обито едва успел донести кузена до туалета, прежде чем его начало рвать.
Обито сел на пол рядом с Итачи, похлопывая его по спине. Когда рвота прекратилась, оставив после себя только дрожь и жалобные всхлипы, Обито вытер лицо кузена мокрым бумажным полотенцем, как всегда делала его мама, и протянул ему чашку с водой.
- Мы извлекли из этого какой-нибудь урок? – мягко спросил он, стаскивая с вешалки большое полотенце, чтобы использовать его, как простынь, и укутать ребенка.
Итачи посмотрел на него невероятно несчастным взглядом.
- Какой-нибудь урок насчет данго? – подсказал Обито.
- Не съедать две тарелки? – жалобно уточнил Итачи.
- Нет, не есть чужие данго.
Итачи устало кивнул и потер глаза.
- Хорошо, - ответил он так тихо, что Обито едва смог расслышать.
Он поднял закутанного в простыню кузена и отнес в свою спальню. Похоже, сейчас ребенок больше нуждался в здоровом сне, чем в обеде. Обито ненадолго сбегал на кухню, чтобы залить кипятком чашку быстрорастворимого рамена и взять пакет сока, и поспешил обратно. Если Итачи проснется и его снова будет тошнить, Обито нужно будет успеть оттащить кузена в ванную прежде, чем он испачкает оранжевые простыни с черными спиральками. Обито любил эти простыни.
Когда он закончил есть, Итачи вдруг тихо спросил:
- Кто это?
- А? – Обито поднял голову.
Глаза Итачи были полуоткрыты, но он пристально смотрел на фотографию, стоявшую на столике у кровати.
- Это мои товарищи по команде, - ответил Обито, по очереди показывая пальцем на лица. – Я, сенсей, придурок Какаши и Рин-чан.
Итачи слабо кивнул.
- А почему вокруг Рин обведено сердечко?
- А... Эм... - Обито мысленно проклинал себя за то, что ему вообще пришла в голову мысль нарисовать это несчастное сердечко. – Рин-чан, она... очень особенный человек, - наконец ответил он. – Она очень важна для меня.
- Почему? – спросил Итачи.
О, это будет забавно – объяснять подобные вещи четырехлетнему ребенку.
- Она... заставляет меня чувствовать себя сильнее, - осторожно произнес Обито. Это скорее было полной противоположностью действительности, но он совсем не собирался рассказывать Итачи подробности своих отношений с товарищами по команде.
- Ты лучше дерешься рядом с ней?
- Ну, да, я думаю.
Если попытки показать себя, вечно заканчивавшиеся провалами и падениями, можно назвать «драться лучше».
Итачи слабо кивнул, закрывая глаза.
- Мать говорит, что люди становятся сильными, когда защищают кого-то близкого. Но отец сказал, что это все не имеет значения, пока ты силен.
Мать. Отец. Кто приучил этого ребенка вечно соблюдать такие формальности?
- А что думаешь ты? – спросил Обито.
- А что думаешь ты? – эхом откликнулся Итачи.
Обито собирался ответить, что согласен с Микото, но потом вдруг вспомнил, каким слабаком всегда был, даже рядом с Рин. Но каким бы сильным он стал, если б только сумел пробудить Шаринган!
- Драться ради кого-то близкого – это, конечно, немного помогает, - наконец ответил Обито, - но это бесполезно, если изначально ты слаб.
Итачи задумчиво нахмурился, его глаза все еще были закрыты. Постепенно его лицо разгладилось. Обито думал, что он снова заснул, пока Итачи не сказал:
- Тогда я тоже думаю так.

*

Был уже поздний вечер, когда Итачи снова проснулся, дико голодный. Обито приготовил ему на ужин немного супа. Он предложил купить ему по дороге домой еще одну тарелку данго – только одну на этот раз – но Итачи отказался.
Обито взял его на крышу, чтобы посмотреть на звезды в ожидании, когда Микото и Фугаку вернутся домой. Итачи, впрочем, довольно скоро заскучал и попросил кузена рассказать ему какую-нибудь историю.
Так как Обито был хорошей нянькой, он, разумеется, согласился.
Жаль только, что он не знал ни одной истории.
- Хорошо, эм, какую историю ты хочешь? – спросил Обито.
- О прославленном ниндзя, - немедленно ответил Итачи.
Его действительно интересовал вопрос славы.
- Аха, посмотрим... - Хокаге были героями, но Обито не мог вспомнить ни один из их подвигов, который послужил бы хорошей историей для малыша. Впрочем, существовали еще легенды... - Ты когда-нибудь слышал о Сарутоби Саске?
Итачи помотал головой.
- Ну, он был пра-пра-дедушкой третьего Хокаге, - начал Обито, - и он...
- А что значит пра-пра-дедушка? – прервал его Итачи.
- Это дедушка твоего дедушки, - пояснил Обито.
Итачи подумал над этим пару мгновений, потом уточнил:
- Он жил много лет назад?
- Очень много. До того, как появилась Коноха.
- Ух ты!
- Ага. В те времена никто не знал, кто был ниндзя, а кто не был, потому что мы тогда еще не жили в деревнях все вместе. Единственными людьми, которым ты мог доверять, был твой клан. Клан Сарутоби был одним из самых больших. Существовал и другой клан, еще больше, но он был жалок.
- А как он назывался?
- Эм... - Обито не помнил имени. – Это был... Клан Усаги.
Клан Зайцев. О чем он думал?
Итачи одарил Обито странным взглядом:
- Это звучит глупо.
- Поэтому этот клан и был жалок! – поспешно заявил Обито. – Все смеялись над его именем...
Итачи принял это должным образом.
- И что случилось?
- Члены клана Усаги, эм, сделали некоторые плохие вещи с сестрой Сарутоби Саске.
- Например?
Например, изнасиловали ее. Но Обито не собирался говорить Итачи ничего подобного; Микото убьет его.
- Они мучили ее неделю, а потом убили, - наконец ответил он.
Глаза Итачи расширились.
- Но Саске не позволил им уйти! Он сделал так, чтобы они получили, что заслуживали, - сказал Обито. – Он проследил за кланом Усаги до их дома и наказал их всех за убийство своей сестры.
- Как? – тихо спросил Итачи, наклоняясь к кузену, внимательно вслушиваясь в каждое слово.
- Он убил их, одного за другим, - ответил Обито. – Но не просто так! Он выведал у них, где скрывается глава клана, убивший его сестру, чтобы настичь его и покарать...
Вообще-то, в легенде все было не совсем так. На самом деле, Саске выпытал у врагов, где его сестру держали пленницей. Но Обито счел, что смерти – это более увлекательно.
Впрочем, Итачи тоже. Он слушал внимательно и ошеломленно молчал, потрясенный историей (в четыре года Итачи были не так важны детали сюжета и сам рассказчик).
Когда спустя десять минут Обито закончил обезглавливанием главы клана Усаги (в оригинале было спасение сестры Саске) и возвращением Сарутоби Саске как прославленного героя, Итачи не произнес ни слова.
- Тебе понравилось? – уточнил Обито.
Итачи кивнул:
- Да. Спасибо.
- Не за что, - Обито поднялся на ноги. – Что ж, похоже, тебе пора домой. Пошли.
Он поднял Итачи, крепко обнял и спрыгнул с крыши на землю.
Провожая кузена домой, Обито был собой почти горд. Ему удалось придумать историю, которая увлекла и развлекла ребенка. Может, он все-таки был на что-то способен.
Однако Итачи не услышал безобидную приключенческую историю, которую, как думал Обито, он рассказал. Итачи услышал кое-что гораздо более важное, то, что впечаталось в его сознание навсегда.
Другой путь достичь славы.
Месть.

*

Когда они были уже почти дома у Итачи, он вдруг задал последний вопрос:
- Почему Шаринган так важен?
Это, пожалуй, был самый легкий вопрос из всех, что Итачи задавал в этот день.
- Шаринган делает тебя сильным ниндзя, - ответил Обито. – Если ты увидишь какое-нибудь дзюцу, хотя бы один раз, ты запомнишь его навсегда.
Итачи кивнул. Он шел рядом с кузеном, держа его за руку.
- Значит, с Шаринганом тебе не нужно больше тренироваться?
- Нужно, но не очень много, я думаю, - предположил Обито. – Тебе не нужно практиковаться, чтобы учить новые дзюцу. Они сами к тебе приходят.
- Это располагает к лени, - возразил Итачи. Он совсем не выглядел впечатленным.
- Нет! Ну, в смысле, некоторые могут думать так, - признал Обито. – Но с по-настоящему сильным Учихой этого не произойдет. Он выучит основы быстрее, чем все остальные, но потом он примется изучать более сложные дзюцу, а когда выучит и их, перейдет к еще более сложным. Так что тебе не обязательно лениться.
- Хорошо.
После долгого молчания, Итачи вдруг сказал:
- Я рад, что у нас нет Шарингана, Обито-кун.
Обито покосился на него с любопытством:
- Почему?
Итачи оглядывал квартал Учиха, но тут перевел взгляд на кузена. Презрение к тому, что он видел вокруг, светилось в его глазах.
- Потому что все здесь ленятся, - ответил он. – Ты не знаешь, почему Учиха – прославленный клан, так?
- Так, - встревоженно признал Обито. Что его маленький кузен пытался сказать?
- Тогда это все неважно! – заявил Итачи. – Никого это не беспокоит! Клан Учиха не желает славы. Никто из нас не сделал ничего, чтобы достичь ее, - он угрюмо пнул камешек. – Нет в нас ничего особенного!
Неужели именно это тревожило Итачи весь день? Именно поэтому он задавал все те вопросы о славе?
- Мы очень особенные, - возразил Обито, пытаясь улыбнуться, но это у него плохо получилось. Все это должно бы казаться забавным, не так ли? Итачи ведь всего четыре года.
Но – был ли он так уж неправ? Обито столько лет упорно тренировался, но все еще не был достаточно хорош для своего клана, потому что не мог пробудить Шаринган. Он был растерян, сбит с толку. Он чувствовал себя позором семьи.
Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь из клана тренировался так сильно, как он.
Это было несправедливо. Почему все те, кто имел Шаринган, считались особенными? Что они сделали такого, чего не сделал Обито?
Обито посмотрел кузену в глаза:
- Мы особенные, но никого это больше особо не заботит, да?
Итачи помотал головой:
- Все думают, что, потому что мы уже прославлены, нам не нужно больше работать. Это просто глупо. Что мы будем делать, когда все о нас просто забудут?
Обито всегда задавался похожими вопросами – о самом себе. Что случится, когда он умрет, если он так и не сможет пробудить Шаринган, если он не сможет стать героем? Может ли что-то подобное случиться с целым кланом?
- Давай дадим друг другу обещание, - неожиданно сказал Обито. Он остановился и выпустил руку Итачи, чтобы сдвинуть очки на лоб. Наклонился к кузену и посмотрел ему прямо в глаза. – Мы оба сделаем все, что сможем, чтобы клан Учиха помнили всегда. Мы прославимся или умрем, пытаясь. Как тебе это?
Итачи восторженно кивнул:
- Это обещание!
- Хорошо, - Обито выпрямился и снова взял кузена за руку.
Они продолжили идти, и через какое-то время Итачи произнес:
- Я рад, что мы делаем все вместе. Ты лучший ниндзя, чем все в этом клане.
Обито моргнул. Он знал, это было всего лишь поклонение герою. Итачи был маленьким ребенком, что он понимал? Никто больше не думал, что Обито на что-то годился. Итачи был первым человеком, который сказал ему подобное.
Глаза внезапно заслезились, Обито поспешно вытер их и вернул очки на место. Должно быть, просто пыль в воздухе.

*

Доставив Итачи домой и возвращаясь к себе той ночью, Обито был почти счастлив. Ему предстояла миссия, героическая миссия, которая прославит его, сделает его великим...
На двери дома кто-то прицепил записку. Он снял ее и прочел.
«Обито-кун – Жаль, что ты не смог пойти с нами сегодня, мы скучали! Но в любом случае, не забудь принести подарок Какаши, хорошо? Стать дзенином – это большая честь, ты знаешь. Увидимся завтра! – Рин».
И реальность ворвалась в безоблачные мысли Обито, принесла с собой сумрак, дым и раздражающую глаза пыль настоящего мира.
Потому что он был всего лишь Обито, слабейшим участником своей команды, не говоря уж о его провале в качестве полноценного Учихи. Если он не может даже пробудить свой собственный Шаринган, или стать дзенином прежде этого придурка Какаши, то как он может надеяться достичь славы?
Он распахнул дверь, сдергивая с головы очки и бросая их на пол. «Какаши и его дурацкий подарок могут катиться к черту!» - подумал он, плетясь к себе в комнату, скомкал записку Рин и швырнул ее в мусорную корзину в ванной, когда проходил мимо. Он даже не озаботился включить свет или посмотреть в ту сторону. Поэтому не заметил, что скомканный листок метко попал в самый центр корзины, не задев краев.
В своих собственных мыслях, для самого себя, Обито все еще был ничем.
На следующее утро он сделал все, чтобы забыть данное обещание. В конце концов, это все было всего лишь глупой идеей его четырехлетнего кузена. Он проспал, проснулся почти на два часа позже, чем обычно, уже в который раз пропустил завтрак и поспешил на встречу с командой. Какаши сегодня официально назначен дзенином, он не даст ему покоя, если Обито опоздает – ну, опоздает сильнее, чем обычно.
Однако Итачи не забыл свое обещание. Он помнил его до конца жизни.


День


Обито умер.
Вместе с ним умерли его мечты стать более великим ниндзя, чем Какаши, и завоевать сердце Рин.
Его желание стать главой клана Учиха исчезло, равно как и его фантазии о том, чтобы однажды занять пост Хокаге.
Его надежда когда-нибудь иметь десятерых детей канула в пустоту.
Несмотря на все его усилия, даже Рин скоро умрет, и у него не было бы никакой возможности спасти ее снова.
Единственная его мечта, которой суждено стать реальностью, заключалась в том, что, воспитывая Итачи, он сможет сделать его сильнейшим ниндзя, которого когда-либо видел клан Учиха.
Если б Обито знал, каким именно образом исполнится эта его мечта, он бы пожелал, чтобы она тоже умерла вместе с ним.


День после


Итачи не был обеспокоен тем, что прошло уже несколько дней, в течение которых он не видел Обито. В конце концов, кузен отправлялся на долгосрочные миссии и до этого.
Он был всего лишь немного удивлен, когда три человека, которых он видел на фотографии Обито, пришли к дверям их дома. Но он испугался, когда его мать вдруг заплакала.
Итачи приблизился к двери.
- Что случилось? – спросил он.
Единственной, чье имя он помнил, была Рин.
Мальчик с серебряными волосами – у него была повязка на левом глазу – стал тем, кто ответил.
- Обито-кун погиб в сражении, - сказал он. – Мне очень жаль. Он отдал свою жизнь на благо Конохи.
Погиб. Итачи впился взглядом в гостей. Нет, нет, этого не может быть. Он должен был помочь Итачи прославить клан. Он должен был стать героем.
- Как он умер? – спросила Микото.
- Он пытался спасти Рин, - сказал мальчик с серебряными волосами. – Но мы были заперты в ловушке в пещере и... Мне очень жаль. Это моя вина. Если б я только...
Светловолосый мужчина положил руку ему на плечо, и мальчик замолчал.
Нет. Итачи перевел взгляд на Рин. Это было совсем не то, что сказал Обито.
А что приносит ниндзя славу?
Другой способ – это умереть, защищая кого-то.
Рин-чан, она... очень особенный человек. Она очень важна для меня.
Мальчик с серебряными волосами прочистил горло.
- Я думаю... вы должны знать, что Обито не ушел бесследно. Он... дал мне кое-что, перед тем, как умереть.
Он молча стянул повязку с лица.
Кожа была опухшей, ободранной, розовой и красной, с кровоподтеками, синяками и шрамами, а также глубокими царапинами. Под воспаленным веком скрывался красный глаз, глаз с Шаринганом.
Это было самое отвратительное зрелище, которое Итачи когда-либо доводилось видеть.
Микото едва не задохнулась:
- Это...
- Да, - произнес мальчик. – Я сделаю все, что смогу, что защитить то, что от него осталось. Я обещаю.
Шаринган делает тебя сильным ниндзя.
Значит, он все-таки смог активировать его. Он использовал Шаринган, он сражался, чтобы защитить кого-то близкого, но все равно погиб.
Именно в это мгновение Итачи понял, что его глаза были бесполезны сами по себе.
- Спасибо, что сообщили нам, - сказала Микото, и приоткрыла дверь чуть пошире. – Не хотите зайти?
Мальчик с серебряными волосами шагнул назад, помотав головой, и фактически заставил Рин и другого мужчину тоже попятиться:
- Нет, спасибо. Нам нужно навестить остальных из вашего клана.
Когда они ушли, Итачи выскочил в окно и побежал к тренировочной площадке, которую Обито показал ему. Он выхватил два куная, по одному в каждой руке, и приготовился взбежать на камень, чтобы потом кувыркнуться с него. Если он будет точно выполнять все то, что делал Обито...
Пять шагов вперед. Вскочить. Оттолкнуться. Прыгнуть, метнуть кунаи. Приземлиться. Впервые Итачи удалось приземлиться, не споткнувшись.
Оба кунаи вонзились в правильные деревья. Они не попали в мишени, но были очень близко. Обито говорил, что этого достаточно.
Итачи тренировался до тех пор, пока не перестал видеть что-либо из-за слез.
Воздух здесь чище. Это потому, что Учихам нужно содержать свои глаза в благоприятной среде.
Он яростно потер глаза, падая на колени, и тер их, пока не перестали идти слезы и глаза не сделались абсолютно сухими.
После того дня, после того, как он плакал на тренировочной площадке, изливая свою скорбь по Обито, Итачи больше никогда не плакал снова.


Две недели спустя


Спустя какое-то время после похорон Обито, когда скорбь чуть утихла, Микото и Фугаку неожиданно взяли Итачи с собой на прогулку, чтобы немного взбодрить его. Они остановились у того же магазинчика данго, куда Обито привел Итачи за день до своей смерти. Он так и не понял, почему не должен есть с чужой тарелки. Обито сказал ему, но Итачи сомневался, что объяснения кузена были правильными. Может, он сам найдет свой ответ когда-нибудь потом.
Итачи едва притронулся к своему угощению. У него совсем не было аппетита последние две недели, за исключением того первого дня, когда он вернулся с тренировки. Он наловчился ускользать от всех родственников, которых Микото находила, чтобы они следили за ним, и сбегал тренироваться с мишенями.
Микото и Фугаку не говорили ничего долгое время. Наконец Фугаку прочистил горло и пристально посмотрел на Микото. Она встретила его взгляд и кивнула.
- Итачи, есть кое-что, что мы с твоим отцом хотели бы тебе сказать, - произнесла она.
Итачи просто посмотрел на своих родителей. Они в ответ посмотрели на него так, словно ожидали какой-то реакции, так что он сказал:
- И что это?
Мать улыбнулась и вся словно засияла, а отец приобнял ее за плечи – редкий жест привязанности.
- Через несколько месяцев ты станешь братом, - объявил Фугаку.
- Это верно, - сказала Микото. – Где-то следующим летом, твоя маленькая сестра...
- ...или брат, - вставил Фугаку.
Она перевела взгляд на него:
- Или брат, присоединится к нашей семье.
Итачи уставился на них. Родственник. Ребенок, в его доме. Маленькое существо, с которым он будет связан общей кровью. Ближе, чем друг, ближе, чем товарищ по команде...
Ближе даже, чем кузен.
Когда Итачи снова посмотрел на родителей, его лицо побледнело, и крошечная вспышка надежды в нем умерла. Спустя всего четырнадцать дней после смерти Обито родители Итачи уже могли улыбаться и гордо сообщать, что собираются ввести в этот мир еще одного маленького Учиху.
- А как я был создан?
- Я в то время был где-то еще.
Обито поклялся, что прославит их клан – или умрет, пытаясь. Он умер, пытаясь.
И его уже заменили.
Итачи почувствовал головокружение. Мир раскололся на части, постоянно меняя очертания, лишая его равновесия, так что он едва не упал, попытавшись встать на ноги. Он не слышал, что кричали ему вслед родители, когда бросился прочь из магазинчика данго.
Дорога шла под уклон, и каждый раз, когда его стопа касалась земли, ему казалось, что он отталкивается от камня на тренировочной площадке. Итачи закрыл глаза, пытаясь прочувствовать каждый шаг. Глазам Учиха нельзя доверять.

*

Когда Итачи наконец остановился, он оказался где-то за пределами квартала Учиха. Было уже достаточно поздно, чтобы улицы заполнили тени, хотя солнце еще не начало садиться.
Какие-то люди ходили по улицам в этой части Конохи, но их было немного. Итачи нашел скамейку, сел на нее и смотрел, как люди проходят мимо, погруженный в свои мысли.
Замена. Маленький брат – потому что Итачи был убежден, что его родители не смогут заменить Обито девочкой. Итачи уже был зол на своего будущего родственника. Да как только он может думать заменить Обито, величайшего Учиху, который когда-либо жил?!
Он сидел так минут пять, пока кто-то осторожно не тронул его за плечо, спросив:
- Эй, ты потерялся?
- Да, - признался Итачи, прежде чем поднял взгляд и узнал девочку. – Рин-чан?
В первое мгновение она удивилась, а потом печаль смягчила ее черты:
- О, ты Учиха, да? Я так сожалению об Обито.
Итачи автоматически кивнул. Это была девочка, ради спасения которой Обито отдал свою жизнь.
Он посмотрел на Рин, и вдруг быстрая мысль мелькнула у него в голове, мысль, которая воскресила надежду исполнить их клятву. Это было как вспышка вдохновения, и он вдруг понял все. Коноха никогда не забудет клан Учиха снова. Они будут прославлены до конца времен.
Эта мысль была внезапным осознанием того, что Обито ошибся. Ниндзя не может прославиться, умерев ради того, чтобы защитить кого-то. Существовало только два пути добыть себе славу: убить за один раз очень много воинов – и отомстить убийце.
Драться ради кого-то близкого – это, конечно, немного помогает, но это бесполезно, если изначально ты слаб.
Итачи мог это сделать.
Он прославит свой клан, став убийцей.
Замена Обито сделает клан бессмертным, став мстителем.
- С тобой все в порядке? – спросила Рин, вновь дотронувшись до плеча Итачи.
Он вскинул голову и посмотрел на нее. Она выглядела такой обеспокоенной. Итачи почувствовал невероятную злость по отношению к ней, ту же самую ненависть, которую он испытал при мысли о своем будущем родственнике. Обито умер ни за что, и это была ее вина. Дорогая, особенная Рин.
Он уставился на нее, ожидая, что она заговорит первой.
Мой учитель однажды сказал, что не существует глупых вопросов, за исключением разве что…
- Что-то не так? – Рин чуть наклонилась, вглядываясь в лицо Итачи. – Ты выглядишь расстроенным.
Итачи потряс головой и поднялся на ноги.
- Я в порядке, - сказал он. – Ты поможешь мне дойти домой? Я не знаю, где я.
Рин улыбнулась.
- Конечно, - она взяла его за руку, и они двинулись вперед по улице. – Ты, наверное, никогда раньше не заходил так далеко от вашего квартала без кого-то из взрослых?
- Да, - Итачи внимательно смотрел по сторонам, чтобы запомнить дорогу на случай, если он когда-нибудь вновь окажется здесь.
- Йо.
Рин остановилась, и Итачи обернулся, чтобы посмотреть, кто их окликнул. Это оказался мальчик с серебряными волосами из команды Обито, он был одет в черное и держал в руке букет белых цветов.
- Эй, - произнесла Рин, улыбаясь какой-то неестественной улыбкой, - где ты был сегодня?
Мальчик пожал плечами:
- Да так, поблизости.
- Ты снова навещал его, не так ли?
Он прямо встретил взгляд Рин:
- Возможно.
Рин вздохнула:
- Тебе не стоит продолжать это. Это была не твоя вина.
- Я знаю, я знаю...
Она снова вздохнула и продолжила путь, увлекая Итачи за собой:
- Послушай, я должна проводить его домой. Он потерялся.
- Я пойду с тобой? – полувопросительно произнес он. Рин пожала плечами, так что мальчик присоединился к ним и пошел с другой стороны от Итачи.
Какое-то время они шли в молчании. Итачи несколько раз откровенно косился на мальчика. Его протектор был надвинут на левый глаз, и он постоянно поправлял узел на затылке. Шрамы и царапины все еще были видны, но уже подживали. А под протектором был Шаринган Обито.
Наконец Рин вздохнула и повернулась к мальчику:
- Ты так изменился в последнее время. Ты что, реагируешь так на любую маленькую неприятность? – она через силу рассмеялась.
Он шокированно посмотрел на нее:
- Маленькую неприятность? Это не... Обито...
- Да, я знаю, - перебила его Рин, закрыла глаза и заставила себя успокоиться. – Послушай. Ты действительно думаешь, что Обито вел бы себя так же, если б что-то случилось с тобой?
Итачи заметил, как боль вспышкой мелькнула в видимом глазу мальчика, но тот ничего не ответил.
- Он бы продолжил идти вперед, ради тебя и ради всех остальных. Он не сдался бы так просто, - произнесла Рин. Ее глаза заблестели от слез, и Итачи вдруг поймал себя на мысли, что в воздухе за пределами квартала Учиха гораздо больше пыли. – Обито отдал тебе часть себя, а ты отказываешь даже показать ее кому-либо! Ты не был ни на одной новой миссии с того дня, как он умер! Разве ты не можешь жить ради него?
Мальчик снова промолчал. Когда вдали показались ворота квартала Учиха, Итачи вдруг вспомнил его имя.
- Могу я увидеть Шаринган Обито? – попросил Итачи.
- А? О, конечно, - мальчик наклонился к Итачи, так, что тот смог разглядеть слабую улыбку под маской, когда он снял свой протектор. – Ты ведь не видел этого до того, как он умер, да?
Итачи пристально вгляделся в этот глаз. Шаринган с двумя запятыми, практически полностью развившийся после первой же попытки его использовать. Он был окружен покрытой шрамами кожей, но когда-то он принадлежал Обито.
Ну, я думаю, все дело в том, что я неловко себя чувствую из-за того, что все еще не могу использовать Шаринган.
Он больше не принадлежал Обито. Этот мальчик не имел права показывать его всему миру, он должен был держать его спрятанным. Этот мальчик не имел права жить ради Обито, потому что у Обито скоро появится замена, и именно эта замена будет жить ради него, вместо него.
Итачи вырвал свою руку у Рин и плюнул в Шаринган.
- Какаши, ты придурок! – прорычал он, а потом побежал так быстро, как только мог, чтобы вернуться в квартал Учиха.

*

Меньше чем через пять секунд после того, как Итачи постучал во входную дверь, Микото заключила его в объятья.
- Итачи, мы так волновались о тебе! – воскликнула она и трижды поцеловала его в лоб, прежде чем он сумел отстраниться.
- Я в порядке, - сказал Итачи, пытаясь прошмыгнуть мимо матери – только для того, чтобы обнаружить в дверном проеме Фугаку.
- Где ты был? – спросил отец, скрестив руки. – Ты знаешь, что могло с тобой случиться? Кто угодно может проникнуть в Коноху в такое время, как сейчас, и все они хотят заполучить в свои руки секреты кланов, имеющих кеккей генкай. Что, если б они нашли тебя?
Итачи пожал плечами. Он не знал.
Просто счастливая, что сын вернулся, Микото наклонилась к нему, чтобы снова его обнять, потом взяла его за плечи.
- Итачи, мне так жаль, что мы тебя расстроили, - сказала она. – Мы хотели донести до тебя эти новости как-нибудь помягче, но, видимо, сейчас плохое время для этого.
Итачи снова пожал плечами. Он не хотел, чтобы они знали, что он чувствовал.
- У нас еще есть время, прежде чем ребенок появится, - продолжила мать. – Если захочешь, мы можем поговорить об этом и поможем тебе привыкнуть к этой мысли. Хорошо?
- Все в порядке, - ответил он. – Я готов быть братом.
Он уже все спланировал.
Итачи незаметно выскользнул из рук матери, и протиснулся между ней и Фугаку, чтобы проникнуть в дом. Уже пройдя мимо них, он остановился, обернулся и сказал:
- Вы можете мне кое-что пообещать?
Микото и Фугаку удивленно посмотрели на него.
- Что именно? – спросил отец.
Но Саске не позволил им уйти! Он сделал так, чтобы они получили, что заслуживали.
Он убил их, одного за другим.
- Назовите его Саске, - сказал Итачи и двинулся прочь.
Уходя, он слышал, как его отец произнес:
- Саске... Саске, как Сарутоби Саске? Звучит достойно. Что ты думаешь, Микото? Готов поспорить, Хокаге-сама будет польщен.
- Саске? Но что, если это будет девочка?
- Ну, я уверен, мы сможем что-нибудь придумать. Как там было имя сестры Сарутоби Саске?
- Мы ни в коем случае не назовем дочь в честь нее! Разве ты не знаешь, что с ней случилось?
Итачи оставил их позади и отправился к себе в комнату, чтобы подробней продумать, как именно он прославит клан Учиха.


Четыре года спустя


Восьмилетний Итачи смог полностью развить Шаринган на третий день рождения Саске. Впрочем, он не собирался никому говорить об этом. Не сейчас. Сначала он должен был кое-что сделать.
Впервые он активировал Шаринган на годовщину смерти Обито, всего с одной запятой в каждом глазу, пока тайком наблюдал за дракой Какаши и мальчика по имени Майто Гай. Итачи никому не показывал свой Шаринган больше года, пока он не стал, как у Обито перед тем, как тот умер: по две запятые в каждом глазу.
Первым человеком, которому Итачи продемонстрировал свой Шаринган, стал Саске. Ему тогда было два с половиной года, а еще он не был особенно разговорчивым. Итачи просто поднял его и посмотрел ему в глаза, а Саске улыбнулся старшему брату, протянув палец, чтобы потрогать веко над Шаринганом Итачи.
- Красный? – смущенно произнес он.
- Да, - мягко ответил Итачи. Он снова усадил Саске на пол кухни, где тот играл с плюшевым кроликом, пока Микото готовила ужин, и отступил назад.
Мать с улыбкой обернулась и сказала, ничего не заметив:
- Итачи, не поможешь мне?
Итачи согласился.
Он больше никому не показал свой Шаринган.
Сегодня был день рождения Саске, и Итачи находился на миссии. Его учитель дал их команде три часа, чтобы выследить ниндзя-отступника, бежавшего из Конохи. В глазах Итачи появились третьи запятые, когда в лесу он следил за шагами ниндзя-отступника. А теперь он отделился от своей команды и вместо того, чтобы преследовать беглеца, решил вернуться в Коноху.
Трех часов было для него более чем достаточно, чтобы показать Шаринган еще одному человеку, а потом вернуться и закончить миссию. Кроме того, ему ведь нужно было как-то отпраздновать день рождения Саске.

*

Для Итачи было довольно легко проникнуть в дом так, чтобы Микото не заметила. Когда родился Саске, она решила стать матерью-домохозяйкой, из-за чего Итачи стало сложнее ускользать незамеченным; однако сейчас она была у крыльца, беседовала с родственниками, пришедшими поздравить Саске, и Итачи смог пробраться с черного хода.
Он нашел своего брата в гостиной, одетого с новую зеленую рубашку с широким воротником. Она была чересчур велика для него, но он все равно казался счастливым. Итачи подозревал, что причина скорее крылась в помидорных семечках, расмазанных вокруг его рта, а также в оранжевом резиновом мячике в его липких руках.
- С днем рождения, отоото, - сказал Итачи, ухватил Саске под мышки, приподнял и быстро чмокнул в ту щеку, которая казалась менее грязной.
- Нии-сан! – Саске уже улыбался, но его улыбка стала только шире, когда он увидел глаза Итачи. Он выронил мячик и протянул обе липкие руки, чтобы дотронуться до его лица.
- Помнишь это? – спросил Итачи.
Саске кивнул и попытался ткнуть пальцем в его левый глаз. Итачи отстранился, и Саске хихикнул.
- Они яркие, - выразительно произнес Саске.
Итачи посадил его обратно и вручил ему мячик.
- Это твой секретный подарок на день рождения, - сказал он. – Не говори никому.
- Хорошо, - согласился Саске, его внимание уже вновь было сосредоточено на мячике. Едва ли он заметил, как брат выскользнул из дома.
На самом деле, из него получилась жалкая замена.
Итачи выбросил из головы мысли о Саске. Ему все еще нужно было доставить другой подарок. Для Обито.

*

За последние три года Итачи достаточно много думал о смерти Обито, чтобы понять: с точки зрения того, во что верил сам Обито, это была хорошая смерть. Если б Обито оказался прав, она бы его прославила. Просто изначально что-то было не так в его расчетах.
По этой причине выходило, что Обито умер ни за что. Но Итачи не желал принять этого. Если кто в мире и заслужил значимую, небесполезную смерть, то это был как раз Обито. Да, разумеется, именно благодаря смерти своего кузена Итачи нашел способ прославить клан, но этого было недостаточно. Должно было быть что-то еще, что-то особенное персонально для Обито. И Итачи собирался сделать это.
Как выяснил Итачи, Какаши навещал мемориал Обито каждый день. Рин приходила только дважды в месяц, и к счастью, это был как раз один из таких дней. Когда она появилась, Итачи уже ждал, выпрямившись перед мемориалом.
Она шла к мемориалу с простым букетом в руках, но неуверенно остановилась, увидев Итачи.
- О, привет, - сказала она смущенно. – Ты ведь Итачи-кун, да?
Он не ответил. Ей теперь было семнадцать, и она казалась гораздо более красивой, чем та Рин, которую знал Обито. Итачи слышал, что она уже несколько месяцев встречается с Какаши.
Ему было интересно, что она думала о его левом глазе.
Рин неловко переступила с ноги на ногу:
- Ты здесь ради...
До тех пор, пока ты можешь так или иначе достичь свою цель, не так уж важно, делаешь ли ты это правильно.
Скорость, с которой позволял ему двигаться Шаринган, была поистине потрясающей. Итачи бросился вперед прежде, чем Рин успела что-либо подумать, извлек кунай прежде, чем она успела пошевелиться, перерезал ее горло прежде, чем она успела защититься. Если б она попыталась уйти от его атаки, он бы увидел и смог бы легко справиться с этим сопротивлением, не замедляясь. Она упала на колени, зажимая горло и истекая кровью, пытаясь исцелить открытую рану сине-зеленой чакрой из своих ладоней.
Он смотрел достаточно долго для того, чтобы запомнить ее медицинское дзюцу, потом отбросил ее руки, ударил ее по голове, чтобы вырубить, перевернул ее тело и всадил кунай ей в грудь.
Рин была вторым человеком, которому Итачи показал свой Шаринган.
Итачи сидел там достаточно долго, чтобы убедиться: она больше никогда не очнется. После он вытер кунай о траву, поднял букет Рин и положил его перед мемориалом.
- Теперь ты можешь быть с ней всегда, - прошептал он и ушел.
Всегда во всем следовать правилам глупо.
Прошло полтора часа. Он побежал прочь из деревни так быстро, как только мог, не беспокоясь о том, что может не увидеть веток, прыгая с дерева на дерево. Он обнаружил ниндзя-отступника и захватил его в плен меньше, чем спустя два часа.
Никому не удалось выяснить, как умерла Рин. Какаши отказывался разговаривать с кем бы то ни было почти два месяца. Итачи никому не говорил о своем Шарингане еще два месяца после этого, на всякий случай. Никто не заподозрил его.


Тринадцать лет спустя


Все осталось таким же, как он помнил.
Трава обвивалась вокруг ног Итачи, пока он шел через поле. Она казалась гораздо более низкой, чем в последний раз, когда он был здесь – пять лет назад, после того, как вырезал клан. Он пришел сказать, что сделал это, выполнил их обещание. Но он еще не закончил.
У Итачи была фотографическая память, и он точно вспомнил то место, где лежала Рин, истекая кровью. Теперь оно выглядело точно так же, как остальная часть поля – для любого, кроме него. И, может быть, для Какаши – у него ведь тоже был глаз.
Его шляпа не позволяла увидеть небо; длинные полы плаща Акацки задевали землю; мягкий перезвон бубенчиков на шляпе скрывал от него шум ветра. Единственным, что видел Итачи, был мемориал с выгравированным на нем именем Обито. Он постоял в тишине какое-то время, потом опустился на одно колено, чтобы положить букет у основания мемориала.
- Я сдержал наше обещание, - мягко произнес он. Это был первый раз за многие годы, когда он позволил жесткости покинуть свой голос. – Но я еще не закончил, Обито-кун. Когда я сделаю все, клан Учиха станет бессмертен.
Он выпрямился и, бросив на мемориал последний взгляд, повернулся, чтобы уйти.
Мы прославимся или умрем, пытаясь. Как тебе это?
Это обещание.
У него еще оставалась миссия, которую нужно было выполнить.

*

- Где Вы были, Итачи-сан? – спросил Кисаме, когда Итачи сел за стол напротив него. Он уже заказал им тарелку данго, зная, что Итачи точно их захочет. Это оказались совсем не те данго, которые ему покупали в детстве в том магазинчике, но, по крайней мере, это была та же деревня, и здесь использовали те же самые ингредиенты. Вкус казался похожим.
- Отдавал дань уважения, - просто ответил Итачи.
Кисаме одарил его насмешливым взглядом:
- Своему клану? – он старался говорить потише; они не могли позволить узнать себя, тем более здесь, в этом месте.
- Только одному из его представителей, - Итачи приступил к еде.
- Иногда мне кажется, что я никогда Вас не пойму, - сказал Кисаме, покачав головой. – Как бы там ни было, почему Вы убили их? Вы никогда не объясняли.
Итачи мгновение колебался, прежде чем ответить. От этого не будет вреда, наконец решил он.
- Слава.
- Личная?
- Нет, слава клана.
Кисаме фыркнул:
- Теперь я уверен, что никогда Вас не пойму, - произнес он и ухмыльнулся, потянувшись, чтобы стащить одну палочку данго с тарелки Итачи.
Итачи стукнул его костяшками пальцев по тыльной стороне ладони.
- Никогда не кради данго с чужой тарелки, - сказал он.
Морщась, Кисаме сел на место:
- Почему?
Мы извлекли из этого какой-нибудь урок?
Какой-нибудь урок насчет данго?
- Потому что они могут быть отравлены, - заявил Итачи. Призрак улыбки появился не его лице, бесстрастном, как всегда, и он доел свои данго.

@темы: angst, перевод, джен, medb., лист

---

Luminosus | Монохром

[Luminosus]

Название: Монохром
Автор: Luminosus
Жанр: ангст
Пейринг: Мадара/Итачи
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: Кишимото-сан, да я ж не претендую.
Саундтрек:

«Never allowed to fall for the sun
For the rain is intended for me».
Diorama “Belle?”

Комната изломана: разделена на углы, обведена чёткими линиями теней. Изгиб простынной складки чернильным росчерком перед глазами. Потом туман дождливого заоконья – холод, ветер и мокрые ветви, непривычные в это время года. Чёрный всплеск – и снова серость. Вновь скольжение капель по стеклу. Как обычно: острое пятно его фигуры, заслонившей небо, в котором нет солнца. Нет уже давно, а вокруг хмуро, вязко, душно.

- Отойди.

Он оборачивается и осторожно опускает занавески. Говорит:

- Мечты мечтами...

Свет пробивается сквозь них, смешиваясь с поднимающейся из углов темнотой. Белёсый полумрак.

- ...а картина за окном доказывает, что Нового года не будет.

Всё пустое. Но продолжает:

- Не важно... Плохие дети всё равно ждут подарков.

Сейчас рассмеётся. Как всегда хрипло, по-вороньи, а потом зайдётся в кашле.

Всё пустое.
Итачи распластался среди мятых простыней – серо-белых гостиничных волн. Он откинул голову, свесился через край постели. Его чёрные, спутанные чужими руками волосы текут на выбеленном куске ткани до пола. Лежать так неподвижно, пока всё не станет однотонным. Прядь присохла с кровью на искусанных губах. Почему это тело такое слабое? Почему оно желает?

Весна, лето, осень, зима скользят по лицу, не оставляя следов. Одинаковые дни, в которых не нужен цвет.

- Жёлтый. Синий. Зелёный. Фиолетовый. Красный. Оранжевый. Коричневый, - перечисляет аптекарь.

- Почему разные по цвету?

- А чтобы не перепутать. Не дай Бог, не дай Бог, - приговаривает старик и подмигивает.

На прилавке в ряд стоят пузырьки из яркого стекла.

Жёлтый-синий-зелёный-фиолетовый-красный-оранжевый-коричневый-желтый-синий... Калейдоскоп без чёрного, когда именно такого оттенка хочется больше всего.

Желание не имеет цвета. Оно только непривычно душит по ночам, тянет изнутри – незнакомое, чужое, ненормальное. Если Учиху Итачи спросить о возрасте, то он не вспомнит, сколько ему лет.

Когда бесцветное берёт верх, он приходит к нему, чтобы получить похожую на пощёчину долю страсти. Горячая кровь проклятого клана терпеть не может тела без жизни – ей надо давать волю. Либо приструнять.

От резкого толчка Итачи надсадно выдыхает и утыкается лбом в простынь. Тело бьёт дрожь, и он рвано двигает рукой по члену, чтобы поскорее достигнуть оргазма. Чтобы упасть и не двигаться долго-долго, ощущая, как вместе с удовлетворением внутри разливается боль. Она приглушает сердце и окутывает разум горячечным искристым полотнищем.

- Нельзя себя так гробить.

Ему приоткрывают рот и просовывают что-то внутрь. Итачи катает языком «красный» в сладкой оболочке. Рассасывает.

Серого перед глазами больше нет – напротив Мадара присел на корточки. Белое тело с синими жилками на шее, подбородок, линия губ, ресницы, под которыми черно. Он говорит, но ничего не услышать. Пустота опускается сверху, как пуховая подушка, заглушая все звуки, чувства, мысли. Тело саднит изнутри, но кажется, что это страдает другой, далеко отсюда. А здесь где-то рядом за окном дождь и чёрные ветви бьются в стекло. Капли текут всё ниже и ниже между разошедшимися занавесками... Ниже, скользящими прозрачными тенями по чужой голой спине. Ему не холодно?..

Итачи вздрагивает, на лице детская растерянность. Мадара придвигается ближе, касается его головы, приподнимает ладонями. Он смотрит в глаза, которые едва ли можно назвать живыми, а потом дальше. Врезавшиеся в кожу тонкие линии, полуоткрытые губы: идти сквозь проблески тёмного металла колечек на шее, коснувшись расслабленных мускулов, до руки, цепляющейся за складку на белом.

- Всё пустое, - шепчет Мадара и целует горячий лоб.

Выпрастывает палец, чертит линию на гладкой коже в узорах теней:

- Интересно, как же наша земля продолжает вертеться, если ты перестал думать.

Мадара дотрагивается до щеки, мягко ведёт костяшками.

- Вертится, живёт – и без твоего решения. Никто ж не справится!..

Он ухмыляется, а потом смеётся. Его тихий, такой близкий смех пугает. Но нет никакого дела... когда движение по прямой достигает крайней точки. Ненужные ощущения отзываются ударами, надрезами по живому.

Итачи нравится здешний потолок. Белый и гладкий, на нём распластаны толстые полосы и кривые линии, которые изгибаются, бьются – словно стараются переступить черту.

Если Итачи спросить, сколько сейчас времени, то он не скажет. Ему остался шаг, поэтому он уже не захлёбывается в течении.

- Без тебя плохие дети ничего не получат... Печально.

Мадара сдвигает Итачи на постель, осторожно укладывает голову на подушку. Потом садиться на свободное пространство, скрестив ноги. Его глаза без шарингана кажутся блёклыми и усталыми. Слабый свет делает лицо серым, заостряет черты. Итачи видит потолок, Мадара ждёт, когда кончится ливень.

- Ты тоже любишь дождь. Глупый.

На полу беззвучно катается красный пузырёк из толстого стекла, рассыпая по доскам блики пятен. В нём лежит последняя таблетка.

@темы: акацуки, angst, Luminosus, слеш, авторский

---

[Эльверт]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Luminosus | Нитки

[Luminosus]

Название: Нитки
Автор: Luminosus
Пейринг: Какузу/Хидан
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст
Дисклеймер: Кишимото - кишимотово
От автора: POV Какузу.

Нитки. По пять рё метр.

Этот идиот всегда смотрит в небо. Вдохновенно пялится вверх, когда лежит с колом в груди. Когда земля вокруг уже настолько пропиталась кровью, что клубящаяся пыль кажется красной. Когда ворон с раздражающим хрустом выклёвывает глаза у мертвеца с неестественно вывернутыми суставами.

Хидан поворачивает голову на бок и комично сводит брови у переносицы.

- Чего пялишься-то?

- Подсчитываю, сколько метров нити придётся потратить на штопанье твоего никчёмного тела. Заканчивай валяться.

- И всё-таки, Джашин когда-нибудь покарает твою грёбаную задницу! Лучше заканчивай нудить, денежный мешок с членом! Знаешь же – не время ещё.

Поёрзав и неаккуратно сплюнув кровь, он снова глядит ввысь. Я не удивлюсь, если он до сих пор считает, что его тёмный и грязный божок обязательно придёт в этот мир с небес.

Я знаю, что в мире давно нет никаких богов. Их продали и получили деньги.

Плошка риса. Десять рё.

- Мужик! Эй, мужик, мать твою! Сюда, сюда!

Голый Хидан вывешивается со второго этажа и матерными воплями подзывает к себе торговца рисом. Тот натягивает на самый нос соломенную шляпу и делает скидку – пусть только сумасшедший скроется с глаз. Я бы наоборот накинул.

В нашей обшарпанной комнате пахнет сыростью. Лето кончается, но солнце ещё жарит вовсю. Хидан усаживается на подоконник и демонстрирует оживлённой улице свой белый зад. Жреца не берёт никакой загар – всегда бледный, как смерть.

- Чего уставился, скряга? Я больше своей половины не съем, не боись.

Хидан довольно хохочет и запихивает в рот комок разваренного риса. Грязные пальцы все облеплены рисинами. Встрёпанные волосы, заспанные глаза. На шее болтается амулет, бликует и стучит по безволосой груди.

- Оденься.

Привычный оскал в ответ, как я и думал. Потом он отодвигается подальше, широко расставляет ноги и умещает между них плошку на пустом участке подоконника.

- Ё-моё, смущаю?

Хочется откромсать свесившийся наружу зад. Чтобы до идиота, наконец, дошло – чем меньше привлечённого внимания, тем лучше. И член тоже – слишком близко от моего риса.

- Простудишься.

- Охренеть, ётить твою мамашу! Заботишься, что ли?

Хидан покачивается от наигранного удивления и чуть не сталкивает миску. Грязные белые пряди сваливаются на лоб.

- Простудишься. Заболеешь. Лекарства – это деньги.

Жрец хмыкает и жирными пальцами принимается зачёсывать волосы назад. Фиолетовый лак на ногтях почти совсем облупился.

- А я, дебил, не догадался!

Жить с ним труднее, чем работать. У него странные замашки для бессмертного. Он глуп и любит молоть языком. Но стоит мне закрыть глаза – и вокруг никого не стало. Только солнце.

- Где бы, бля, голову помыть...

Люди на улице слишком шумные.

Лишний день в гостинице. Пятьдесят рё в сутки с человека.

Он заболел.

Скрипя зубами, я сегодня выложил целых сто рё за незапланированный день. За это он у меня попляшет.

На улице дождь и ветер, в окне нет стекла.

Хидан лежит, завернувшись в тонкое одеяло. Он молчит – наверное, впервые в жизни. Это настолько непривычно, что я сажусь рядом с недвижным коконом. Из него виднеется только белобрысая голова. Щёки раскраснелись, по лбу стекает пот.

Хидан тяжело и часто дышит. Когда он с трудом открывает глаза, то кажется, что его фиолетовая радужка выцвела.

- Аа, бля...

Его губы все в трещинах. Когда он сглатывает, кадык дёргается и тревожит незаживающую рану на шее. По ней зигзагом чёрная нитка по пять рё за метр, края бордовые, запёкшиеся.

- Мамочка пришла подоткнуть мне одеяльце?

Я хочу убивать, когда человек слаб, безумен, инфантилен, нелогичен, расточителен, непонятлив, глуп, самовлюблён, рассеян, слишком жаждет крови, слишком мало жаждет крови, не убирает за собой, любит быть на виду, разговорчив, скрытен, подозрителен, весел, грустен, умеет говорить, умеет что-то делать, ничего не умеет делать, пытается меня склонить к чему-то, вызывает подозрение, поёт песни в душе, на него уходит слишком много денег, он не справляется с заданиями, слишком хорошо справляется с заданиями, рвётся наверх, бросает вызов по поводу и без, грязный, неаккуратный, невежливый, разнузданный, несогласный, молодой, старый, скромный, упорный, жадный... Меня раздражает. Я убиваю раздражитель.

Я вытряхиваю Хидана из одеяла на грязный пол, сажусь сверху. Я зажимаю ему рот – всегда так делаю. Когда меня неожиданно захлёстывает раздражение, я хочу убивать.

Но проблема в том, что я не могу его убить. Поэтому приходиться поступать иначе.

При каждом толчке он грубо матерится мне в ладонь. Я чувствую это по движению губ. Медальон со знаком Джашина скатился вбок и звякает об пол.

Указательным пальцем я поддеваю нитку по пять рё и рву её, раздираю отдельно каждый стежок. Рана расходится, из неё вытекают кровь и гной. Если впиться всей рукой в красное живое мясо, то становится лучше. Я чувствую, как Хидан задыхается, сглатывает. Мне жарко и спокойно, когда его глаза затягиваются пеленой. Но я знаю, что они совсем скоро вернут свой необычный цвет.

Хидану наплевать на боль – он её адепт. Но жрец не любит лишний дискомфорт.

-Блядь! Ты же обещал больше так не делать! Снова зашивать будешь!

Напарник недовольно садится, скользя локтями в луже крови. Обеими руками он сердито зажимает рану. Сквозь пальцы сочатся тёмные струйки.

- Не сдержался. Нитки слабые.

- Блядь!..

Под ладонями булькнуло.

- Купи нитки покрепче! Подороже, грёбаный ты жлоб!

Нет никаких богов. Есть торгаши и покупатели. Одни продают бессмертие, другие – нитки. Люди покупаются и за то, и за другое.

Нитки особой прочности. По двадцать рё метр.

@темы: акацуки, angst, Luminosus, авторский

---

Anair | Старые сказки на новый лад

[Anair]

Название: "Старые сказки на новый лад".
Автор:  Anair
Бета:  _Кей_
Персонажи: Саске, Орочимару.
Рейтинг: PG
Примечание: по сказке братьев Гримм "Гензель и Гретель".
Написано в подарок для  Миссис Малфой.

В большой деревне под названием Коноха в самом центре страны Огня жил мальчик по имени Саске. Родной брат вырезал весь их клан, когда Саске было восемь лет, поэтому рос он сиротой. По неведомой нам причине мачехи или каких-нибудь завалящих опекунов ему не досталось, и черной работой по дому Саске никто не перегружал. Это позволяло ему все свободное время грызть ногти и думать о том, как отомстить старшему брату. Надо сказать, Саске думал об этом довольно часто. Особенно с наступлением переходного возраста. Тогда он начал просыпаться по ночам от излишне навязчивых мыслей о мести самыми разными способами. Некоторые из них пришли ему в голову только недавно. Сами понимаете, мальчик рос не в самой здоровой обстановке.
Однажды Саске пошел в лес тренироваться, чтобы убить своего брата. Друзья (те редкие, что у него остались) предупреждали, чтобы он не заходил далеко. Лучший друг Саске - Наруто - дал ему бублик и попросил, чтобы тот оставлял за собой хлебные крошки, чтобы, случись что, найти его по ним. Но меньше всего на свете Саске хотел, чтобы под ногами мешался Наруто, поэтому первым делом съел бублик по дороге.
Саске тренировался весь день. В основном в накручивании себя мрачными размышлениями о том, что сделает с братом, когда найдет того. Уже вечерело, и он собрался идти домой. Шел Саске по лесу, как вдруг понял, что деревья и кусты выглядят незнакомо, и он, похоже, заблудился. Стремительно темнело. Саске все блуждал и блуждал между деревьями, не находя дороги. В желудке сиротливо переворачивались воспоминания о бублике. Саске еще раз порадовался, что не послушал Наруто. Но все равно мучительно хотелось есть. Голодный и злой, он прилег у корней большого дуба и заснул, стараясь не думать о еде.
На следующий день Саске проснулся и заново начал искать дорогу домой. Но напрасно – он заходил все глубже и глубже в чащу леса, теряя последнюю надежду найти путь в деревню. Под вечер, измученный и голодный до дрожи в коленях, Саске вдруг вышел на большую поляну. На поляне стояла избушка, окна ее приветливо светились, а из трубы над крышей вился дымок. Саске очень удивился – откуда в лесу избушка? Он подошел поближе. И тут вспомнил, как брат предупреждал его о злой ведьме, живущей в лесу и заманивающей к себе маленьких мальчиков, и строго-настрого велел не заходить ни в какие подозрительные избушки. Саске решительно постучал в дверь – чтобы назло брату, вот еще он будет его слушать!
Дверь отворилась, и на пороге появилась ведьма. По крайней мере, Саске думал, что это ведьма. На самом деле, он раньше ни разу не встречал ведьм, но однажды видел, как Годайме Хокаге разорвала на мелкие клочки портрет Мизукаге со словами: «У-у-у, ведьма рыжая!». Все, что Саске мог сказать про Мизукаге, это то, что та была очень красивой женщиной. Поэтому он решил, что открывшая ему дверь тоже вполне может быть ведьмой.
- Саске-кун! – воскликнула ведьма. – Заходи, заходи!
- Откуда вы меня знаете? – подозрительно спросил Саске.
- Как же! Ты вылитый брат! – из широкого рукава ведьминого кимоно вылезло щупальце и потянулось потрепать его за щечку. Саске брезгливо увернулся.
- Вы знаете моего брата? – с дрожью в голосе спросил он, не веря. – Не подскажете, где он сейчас?
Ведьма поморщилась:
- Знала. Понятия не имею, где он сейчас… Да и зачем мне Итачи – я смотрю, ты гораздо лучше, чем он! Ты, наверное, устал и проголодался. Заходи, возьми с полки пирожок!
Воодушевленный ее словами о том, что он гораздо лучше, чем брат, и отчасти пирожком – у него второй день было пусто в животе – Саске поколебался немного, да и переступил порог. Щупальце деликатно протянулось у него за спиной и захлопнуло дверь.
Так Саске и стал жить у ведьмы. Правда, сначала он собирался искать дорогу обратно в деревню, но ведьма каждый раз говорила ему: «Куда ты пойдешь? Ты там никому не нужен, зачем тратить на них свое время. Ты губишь свой потенциал, - и подливала в тарелку супу. - А со мной ты вырастешь большим и сильным, и брату отомстишь. Я знаю, что ты можешь стать лучше него. Съешь еще онигири», - добавляла она.
Тут надо заметить, что на самом деле это была очень злая ведьма, которая очень любила маленьких мальчиков. Любила она их есть, на обед и на ужин. Поэтому когда ведьма говорила, что Саске может стать гораздо лучше, чем его брат Итачи, то не кривила душой. Когда она первый раз встретила Итачи, то сразу поняла, что перед ней тот тип стройного тонкокостного мальчика, которого корми-не корми - он никогда не поправится. Саске же в этом плане выглядел куда более перспективно… К тому же ел охотно и с удовольствием, особенно если почаще повторять, что от этого он вырастет большим и сильным. Или, как надеялась ведьма, большим и жирным.
Каждое утро она просила Саске протянуть пальчик, чтобы пощупать, насколько тот вырос. Однако чем дальше, тем меньше дело ограничивалось только пальчиком – уже через неделю его норовили ощупывать целиком, особенное внимание уделяя филейным частям. В очередной раз отталкивая настырное щупальце с совсем уж неприличного места, Саске начал подозревать, что намерения ведьмы не столь благородны, как она уверяла.
Прошло три недели с тех пор, как Саске попал в домик ведьмы. Но он не знал, что время тут текло не как обычно. За эти три недели в его родной деревне прошло три года. Сам Саске вырос и изменился. Старая одежда давно уже не налезала - ведьма дала ему безразмерные шаровары, рубаху и пояс, который завязывался свободно, не позволяя точно определить, насколько он потолстел. «Сладкий ты мой», - приговаривала ведьма сквозь зубы, завязывая на Саске пояс, и добавляла про себя: «Съем, когда он перестанет сходиться».
Время шло, Саске рос и с каждым днем становился все беспокойнее. Какая-то неизъяснимая тоска, которую не могли заглушить даже пирожки с острой начинкой, терзала его не только днем, но и ночью. Его великая цель, его миссия - отомстить брату! Саске не мог спать спокойно, думая о том, как Итачи разгуливает где-то на свободе, довольный и счастливый, позабыв о нем, пока сам он просиживает тут штаны, то чистя овощи, то помогая помешивать что-то пахучее в котле. Отомстить надо было во что бы то ни стало, иначе для чего он «рос и набирался сил», как любила говорить ведьма.
Однажды Саске приснился сон. Во сне он нашел своего брата Итачи и собрался убить его. «Итачи, подлец! - голос Саске гремел как гром. - Тебе не избежать расплаты!». От его шагов сотрясались стены, брат выглядел очень маленьким и испуганным. Саске подошел и встал над ним, возвышающийся, огромный. Внушающий ужас. (При этом он почему-то параллельно достал из-за пазухи гроздь бананов, которые дала ему ведьма в дорогу, отломил один и начал есть). Итачи скорчился на полу. Саске наклонился над ним – и СЕЛ! Тут по телу разлилось приятное тепло, он взглянул вниз, увидел, что раздавил брата… и проснулся.
На следующее утро Саске спустился к завтраку очень задумчивым. Внезапно он осознал, что что-то надо менять… даже закралась мимолетная мысль, что стоило бы выйти проветриться, потренироваться, может, скинуть пару лишних килограммов. И собираться уже искать брата наконец. Тем более, что чем дальше, тем сильнее он сомневался в благих намерениях ведьмы – и смутно ощущал, что никакого обещанного «развития потенциала» не происходило, он только ленился все больше и толстел.
Саске зашел на кухню попить водички и увидел на столе большой лист бумаги, на котором было написано неаккуратно, но крупно:
«Саске.
Для гарнира:
20 кг картошки
10 кг моркови
10 кг лука
Черный перец горошком, лавровый лист. По 3 пакетика каждого.
Для подливки:
Бульон 10 л.
Масло – 5 кг.
Сливки – 5 л.
Специи (по вкусу)».
Смутные подозрения усиливались. Записка выглядела очень подозрительно. Минут через пятнадцать Саске осенило, что, возможно, ведьма планирует убить его и съесть. Он пришел в ярость – убитым и съеденным ему ни за что не отомстить брату!
Как на крыльях, Саске взлетел вверх по лестнице, ведущей в спальню ведьмы. Он распахнул дверь и увидел ее, лежащую в постели.
- Саске-кун! – ведьма, закашлявшись, привстала с кровати. – Что-то я приболела, ты не принесешь мне теплое одеяло?
- Почему бы вам не подвинуться поближе к очагу… - задумчиво произнес Саске. В критические моменты он почему-то начинал соображать хорошо и быстро. – Давайте я помогу вам перейти в кресло.
Подслеповатая ведьма не увидела легкой циничной ухмылки на лице своей предполагаемой жертвы и доверчиво протянула щупальце, чтобы опереться на его руку. Саске подвел ее к камину.
- Наклонитесь поближе, так будет теплее, - вкрадчиво посоветовал он.
- Саске-кун, ты такой чудесный, такой замечательный мальчик, - умилилась ведьма. И наклонилась.
Тут-то Саске схватил ее сзади, да и пихнул прямо в камин. Ведьма заорала диким голосом – первыми вспыхнули ее длинные волосы, потом загорелась одежда. Она рвалась и билась от боли, как безумная – пока Саске не схватил заслонку и не запер ее в очаге. Крики долго не прекращались, но наконец смолкли, и слышалось только тихое шипение, с которым лопалась кожа на щупальцах – одно, уцелевшее, торчало из-за заслонки и дергалось в конвульсиях, но и оно скоро замерло. Только пепел остался от злой ведьмы.
...Дальше вы, наверное, ждете, что я расскажу вам, как Саске ушел из избушки злой ведьмы, набрал по дороге голышей, которые потом превратились в драгоценные камни, и вернулся в родную деревню… Так было бы в сказке, а в реальности Саске пришлось поднимать половицы в избе и долго рыться в погребе, пока он не нашел спрятанные золото и валюту. Но тут уж он дурака не свалял – взял все, что смог унести. Дорогу в деревню Саске тоже искать не стал. К чему ему было туда возвращаться? К чему ему теперь дорога – ведь он вырос большой и сильный, и поклялся идти вперед, не оглядываясь и ни о чем не сожалея (разве что кроме пары набранных килограммов). Поэтому Саске попер напролом через лес и в итоге выбрался из него. А потом употребил ведьмины деньги на то, чтобы найти брата. И нашел-таки. И осуществил главную цель своей жизни – отомстил… Но это уже совсем другая история.

@темы: Anair, humour, джен, авторский

---

Eishi | Девять

[Eishi]

Название: Девять
Автор: Eishi
Пейринг: Какудзу/Хидан
Рейтинг: PG-13 за мат
Жанр: ангст
Дисклеймер: герои не мои, я только играюсь

Я говорил, что мне не нужен напарник. Я предупреждал, что убью его, если он меня достанет. И я это сделал.
Снова.
- Да твою же маааать, Какудзу, - хрипит валяющаяся на земле голова Хидана. - Неужели до тебя так долго доходит?
- Нет. Но, возможно, я получаю удовольствие от самого процесса.
- Долбанный извращенец.
Кажется, это уже седьмой раз. Или восьмой. Я сбился со счету.
Переступаю через обезглавленное тело напарника и иду дальше.
- Эй, эй, эй! А ну стой, урод! – орет голова Хидана. – Ты же не вздумал меня тут оставить, а?
- Поразительно, что ты догадался.
В первый раз Хидан совершил непростительное. Он размозжил нашей цели череп. В крошево. А ведь я говорил, что голову нужно оставить невредимой, чтобы тело можно было опознать. Я говорил, чтобы он не лез. Я говорил, чтобы он заткнулся, наконец, но все без толку. В итоге стрясти награду за выполнение заказа не удалось, и вместо ужина я утешил себя тем, что проткнул этого белобрысого идиота насквозь.
Ночь прошла в тишине, однако утром кошмар продолжился.
Хидан орал так, что закладывало уши, но это было еще не самое страшное. Он остался жив после прямого удара в грудь. После того, как я проломил ему ребра и расплющил сердце. И мало того, что он выжил, он ведь опять потащился за мной.
За это я убил его во второй раз.
- Слушай, че, бля, не так-то? Ты скажи нормально, а то мне опять кишки с земли собирать. Нахрен надо такое удовольствие.
Видимо, свернутой шеи оказалось недостаточно. И, видимо, Хидана его регулярные смерти беспокоили мало.
Вот так свинью подложил мне Лидер. Причем во всех смыслах.
Я не оборачиваюсь на окрики. У Хидана глотка, как труба: орать может чуть ли не сутками, и ведь не заткнешь, даже если голову снести. Вон она, голова, валяется в пыли, плюется и что делает? Правильно, орет. Чистейшим, отборнейшим матом.
А поселиться в гостинице одному вдвое дешевле.


Хозяин не спрашивает, как меня зовут и уж тем более, откуда я родом. Ему достаточно пары монет, что я кладу перед ним.
Деньги правят миром, и когда они падают в твой карман, ненадолго ты чувствуешь себя маленьким божком. Как Джашин, к примеру. Хидану и невдомек, что когда-то его идол был обычным, но весьма обеспеченным смертным, который под конец жизни заперся в построенном им самим храме и провозгласил себя спустившемся на землю небожителем. За богатство платят по-разному: кто-то милосердием, а кто-то разумом. Джашин заплатил и тем, и тем, но вместо вечной жизни получил лишь культ преданных ему фанатиков.
Самый бездарный способ потратить деньги.
Окно в комнате распахнуто настежь, с улицы тянет сыростью: начался дождь. Хидан будет в бешенстве, когда доберется сюда.
И все-таки это был восьмой раз.
В третий я вздернул его на дереве за то, что он мешал мне подсчитывать недельный заработок и дополнительный процент за мои потраченные на него нервы. В четвертый – столкнул с обрыва, мимо которого мы проходили, а после пятого, наконец, понял, что отрубание головы – оптимальный вариант. Это лишало меня общества Хидана как минимум на сутки.
Блаженные двадцать четыре часа, тысяча четыреста сорок минут, восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд.
Я мог бы получить их, все до последней, но сегодня явно не мой день.
Дверь с треском врезается в стену. На пороге стоит Хидан, на шее у него какая-то повязка, а на лице – выражение идиотской, сволочной радости пополам с бешенством.
- Ублюдок, - выдыхает он.
От резкого движения голова начинает заваливаться на бок, но Хидан вовремя хватает ее за волосы и водружает на место, покрепче затягивая повязку. Вода с него льет ручьями, а одежда заляпана грязью.
- Как? - спрашиваю я.
- А вот так, твою мать! Думал, избавился от меня, да? Хер тебе! Скажи спасибо хренову дождю, мне голову к телу поднесло потоком воды.
Как ни старайся, в жизни нельзя все просчитать. Всегда найдется место случаю.
Раздражает.
Как и Хидан.
- За тебя платить денег нет.
Вру, и он это знает.
- Насрать. Можешь и свои забирать.
Он швыряет в меня парой монет – тех самых, что я оставил хозяину. Ловлю их на лету быстрым движением, принимаюсь перекатывать в кулаке. От рук Хидана они мокрые и холодные.
- Я нашел местечко получше. И скажи спасибо, мертвяк, я сэкономил тебе двадцать рё.
Хидан не умеет ухмыляться. Только скалиться – самоуверенно, злорадно. Доволен, что уел.
Щенок.
- За мертвяка ответишь.
- Ха! Напугал.
Хозяин не жалеет, что потерял клиентов. Еще немного, и он будет готов доплатить нам, лишь бы мы убрались, я вижу это по его лицу. Грех не воспользоваться таким благодушием.
- Хидан.
- Че? – поворачивается тот. Голова опять едет вбок, и он вынужден схватиться за волосы, чтобы удержать ее.
- Мы остаемся.
- Чегоооо?
Трудно доходит, понимаю. Но придется поднапрячься.
- Я уже заплатил за комнату.
- А я уже все тебе вернул. Кончай нудеть и пошли.
Я слышу, как нервно сглатывает хозяин. Ну же, давай.
- Я возвращаюсь.
Медленно поворачиваюсь и иду к лестнице на второй этаж.
- Эй, ты совсем, что ли, охренел?! Я ради кого зад рвал, чтоб на ночевку устроиться?
- Достопочтимый господин, - раздается дрожащий голос хозяина. Отлично. Я замираю на третьей ступеньке. – М… мне кажется, ваш д…
Под моим взглядом слово «друг» он произнести не решается. И правильно, потому что сейчас это могло бы стоить ему жизни.
- Знакомый, - поправляется хозяин, - нашел де… действительно хорошее ме… место. Думаю, стоит к не.. нему прислушаться.
- Во. Слыхал, че задохлик вякнул? – снова встревает Хидан. - Дело говорит.
Хозяин начинает весьма активно кивать, согласный и на «задохлика», и на «сморчка» и вообще на что угодно, лишь бы поскорей от нас избавиться. Мокрый, заляпанный грязью Хидан, держащий свою голову за волосы, чтоб не отвалилась, являет собой весьма впечатляющее зрелище. Прибавить к этому пропитавшуюся кровью повязку на шее и здоровенную косу за спиной, и вот вам образец постояльца, которого ни за какие деньги у себя не оставишь.
- Комната была не так уж и плоха, - гну я свое.
Покой нынче недешево стоит.
- Я… я вам заплачу, - бесцветным голосом лепечет хозяин. – Пятьдесят рё.
- Вид из окна, кстати говоря, тоже ничего.
- Семьдесят…
- Сто и ни рё меньше.
Судя по лицу хозяина, он близок к обмороку. Он хватается за грудь, бледнея почти до белизны. Там, в сердце, живет жадность, я знаю. У меня их пять.
Сотня рё отправляется в мой карман, а мы оказывается под дождем.
- Вот ты скряга, а, - присвистывает Хидан, но в этих словах я слышу тщательно замаскированное уважение.
Мне нет до этого дела. Уважение нельзя продать, а значит, мне оно ни к чему.
- Ну и? Что это за место, о котором ты говорил?
- Увидишь.
Он ныряет в ближайший переулок, растворяясь во влажной темноте. Солнце уже упало за горы, а фонари на улице так и не включили: дорогу освещают только окна, да и тех немного. Крохотное селение, тихая ночь, и хлюпающие шаги Хидана, раздающиеся из глубины переулка.
Я нагоняю его у мусорного бака, хватаю за шиворот, швыряю к стене. Мои пальцы на его разрубленном горле, лицо – в опасной близости от его собственного. Хидан дергается, пытаясь сбросить мою руку, но безрезультатно. Ему и с двумя-то руками со мной не справиться, что уж говорить про одну. Второй он все так же держит свою голову.
- Че опять не так?! Задрал уже долбить меня обо все подряд!
Я вижу в темноте белки его глаз. Они мечутся, пытаясь поймать мой взгляд, но ничего не выходит.
- Куда мы идем?
- Сказал же, нашел подходящее местечко.
Сильнее сжимаю его горло. Под пальцами влажно хлюпает, когда они погружаются в открытую рану, - голова Хидана чуть съехала с шеи.
Сам разваливается на части, а еще меня мертвяком называл.
- Эй, эй, полегче ты! – взвивается он. – Нехрен во мне ковыряться!
- Я еще даже не начинал.
- Пошел ты! – шипит он – нагло, с вызовом.
Когда-нибудь я найду способ убить его. Так, чтобы не было никаких воскрешений. Не было проблем.
- Ты убил кого-то из жителей.
- Да ну!
Даже в таком состоянии, на волосок от своей девятой смерти – при моем непосредственном участии, по крайней мере, – Хидан умудряется показывать зубы. Огрызается, щенок. Не понимает, когда нужно остановиться. Не умеет и не хочет учиться.
- Маленькое селение. Все жители знают друг друга в лицо. Если кого-то хватятся, мы будем первыми, на кого падет подозрение. Мы здесь – чужаки.
- Ага, - торжествующе сипит Хидан. – Уже «мы». Чуешь, что не я один буду дерьмо разгребать?
Он все-таки сделал это, и сделал нарочно. Идиот.
- Никогда не любил старых пердунов, - кашляя кровью, добавляет он.
Я швыряю Хидана на мусорный бак. Хочется вырвать ему кишки, намотать их на шею и подвесить его на уличном фонаре. Чтобы вбить, наконец, в его дурную башку – чем меньше мы привлекаем внимание, тем легче выполнить любое задание.
Мне не платят за то, чтобы я подчищал за ним дерьмо, и он это знает. И поэтому втягивает в свое дерьмо и меня.
Хидан захлебывается злым, булькающим смехом.
- А из тебя вышел бы неплохой жрец Джашина, Какудзу. Ты любишь причинять людям боль.
- Закрой рот. Куда идти?


Дом на окраине селения. Я проходил мимо него, когда искал гостиницу. Есть шанс, что живущего на отшибе старика хватятся не сразу.
Небольшая комнатка с низким деревянным столиком и неубранным футоном в углу. На столе забыта чашка с недоеденным рисом, рядом в луже чая валяются осколки глиняного чайника. Стены и пол в крови. Сразу видно – Хидан постарался.
- Он кричал?
- Она, - поправляет меня Хидан, прислоняя свою косу к стене. - Нет, не успела.
- Тело?
- Да не нуди, избавился я от него, избавился.
Он зевает, выкручивается из плаща, по очереди придерживая голову то одной, то другой рукой. Процесс сопровождают глухие ругательства.
Равнодушно наблюдаю за его мучениями.
- Че уставился? Доставай уже.
Почему-то в исполнении Хидана даже эта фраза может звучать, как нечто непотребное.
- Что именно?
- Бля! Да швейный твой набор, ептить. Мне башку на место пришить надо. Ты оттяпал, тебе и делать.
Я поворачиваюсь к нему спиной, делая вид, что не слышал последней фразы. Ровно минуту Хидан поливает меня потоком отборнейших ругательств, и кажется, даже ни разу не повторяется. Один из его немногочисленных талантов.
- Сто рё, - наконец, сдается он.
Значит, все-таки может научиться, если захочет. Главное, правильная мотивация.
- Какудзу.
Я молчу.
- Блядь, Какудзу! – срывается он. – Сто двадцать и ни рё больше! Чтоб ты сдох, долбанный ублюдок! Пять раз!
- Деньги вперед.
- Сука, - шипит Хидан, хватает брошенный на пол плащ и ковыряется во внутреннем кармане с таким ожесточением, будто хочет его вырвать. И вырывает. Что вполне закономерно.
- Подавись.
Мой взгляд прикован к летящим мне в лицо монетам, поэтому момент, когда Хидан резко приседает и делает подсечку, я пропускаю. В следующую секунду я уже на полу, а он сидит у меня на груди и трясет за ворот плаща. Его голова вот-вот отвалится – повязка на шее насквозь пропиталась кровью и почти не держит.
- А теперь! Пришей! Мне! Долбанную! Башку!
Хидан не просто злится – он в бешенстве.
Удар под ребра, толчок, и мы меняемся местами: теперь я прижимаю его к полу. Моя очередь диктовать условия.
- Будешь орать, пришью голову к заднице.
Хидан затыкается. Пялится на меня ошалело, облизывает пересохшие, потрескавшиеся губы, следит за каждым моим движением: как я достаю металлическую коробку с иглами, как вставляю в ушко нитку, как затягиваю узел на ее конце.
- Тебе это нравится.
Не вопрос – простая констатация факта. Хидан растягивает губы в кривой, блаженно-безумной ухмылке.
- Потому что ты делаешь это так, будто трахаешь меня.
- И после этого ты называешь меня извращенцем?
Вместо ответа он хрипло смеется. Я промахиваюсь со следующим стежком.
- Заткнись. Мешаешь.
Хидан победно скалится. Сегодня он купил меня за сто двадцать рё и думает, что я буду делать все, что он захочет. Надо бы повысить расценки на услуги.
Последний стежок, и я наклоняюсь к его шее, чтобы перекусить зубами нитку.
- Молния была бы практичней.
- А не пойти ли тебе? – лениво бормочет Хидан. Боль почему-то действует на него расслабляюще, по крайней мере, сегодня.
- Как знаешь. Мне даже выгодней получать с тебя плату каждый раз, когда тебе нужно пришить голову.
Он только передергивает плечами, продолжая довольно скалиться, и причина этому весьма прозаична и очевидна. Особенно, когда сидишь на его бедрах.
- У тебя стоит.
- Да ну? – для Хидана это, разумеется, не новость. - Эти пришивания головы всегда меня так заводят.
Я как раз собираюсь сказать ему, что за сто двадцать рё он может даже и не рассчитывать на подобное, когда снаружи раздаются разъяренные голоса местных жителей.
- Хидан.
- Че?
- Тело этой старушки. Что ты с ним сделал?
- Избавился, я же говорил.
- Как?
- Ну, ептить, выкинул за дом, да и всего делов.
За дом. Ну конечно. Как раз туда, куда выходят окна соседей.
- С тебя еще сто сорок рё.
- А?! С какого хрена?
- Авансом. Потому что когда мы разберемся со сбродом, который орет там за дверью, я снесу тебе голову уже в девятый раз.

~конец

@темы: angst, Eishi, слеш, авторский, редкие пейринги

---

Mokushiroku | Над землёй, на земле и в аду

[Вансайрес]

Название: Над землёй, на земле и в аду
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Сенджу Хаширама/Учиха Изуна, Сенджу Тобирама, Учиха Мадара
Рейтинг: R
Жанр: ангст с долей романса
Состояние: закончен
Дисклеймер: всё принадлежит Кишимото.
Предупреждение: яой, упоминание смерти персонажей
От автора:
1) Моё представление об Основателях и отношениях между ними меняется от фика к фику и далеко от общефанонного.
2) Возможны какие-то расхождения с каноном относительно возраста персонажей и т. п.

«И над землёй, и на земле, и в аду…»
Отрывок из ругательства Сенджу Тобирамы,
или же из какой-то легенды, о которой теперь никто и не помнит.

«Здесь так тихо», — думает Первый Хокаге, делая первый шаг по тропинке, уходящей в тёмный лес.
Впрочем, не то чтобы он слишком привык к стонам раненых, воинственным крикам противников и звону мечей — всё это осталось в далёком прошлом. Вот уже десять лет он слышит на улицах смех детей и болтовню женщин: война закончена, и он не позволит ей разразиться снова, чего бы это ни стоило. В прошлый раз он принёс в жертву бывшего лучшего друга, самолично проткнув его катаной в Долине Завершения. Сейчас…
Нет, он подумает об этом позже.
Альянс очень хрупок, и лазутчики из страны Камня шлют тревожные донесения одно за другим: шиноби Ивагакуре что-то замышляют, Хаято, которого выбрали Цучикаге благодаря поддержке Шодая, ведёт переговоры с главой Страны Молний у него за спиной, на границе неспокойно.
Но, по крайней мере, один день у Хаширамы ещё есть.
День, когда он может отдохнуть — брат справится и без него. Брат, который стал правой рукой и поддержкой во всём; кто бы мог ожидать этого лет пятнадцать назад, когда Тобирама был мальчишкой-сорвиголовой, беззаботным и уверяющим, что не будет главой клана ни за какие деньги.
Что ж, главой клана он так и не стал — зато он теперь Хокаге.
Нидайме Хокаге.
Хаширама заставил его подписать согласие пару дней назад.
Брат — упрямый, как и раньше, сопротивлялся и ругался страшными словами; призывал на его голову всех хвостатых демонов, которые когда-либо существовали, и даже самого Рикудо-сеннина с его сыновьями.
— Я не собираюсь умирать, — возразил Хаширама, когда брат немного успокоился. — Мы будем соправителями. Мне нужна твоя помощь, а даймё с его прихлебателями, увы, признают только приказы с личной подписью Хокаге.
«А ещё я просто хочу немного отдохнуть».
Этого он вслух не сказал, но в конце концов Тобираме понравилась идея проучить старикашку-даймё, которого он всегда ненавидел, и подсунуть ему ещё одного Хокаге при живом Хашираме — на том и сошлись.
Языки пламени на мантии Тобирамы были вперемешку красного и синего цвета: красный — символ огня, синий — символ воды; в конце концов, именно вода была стихией Тобирамы, а Суитон — его любимым дзюцу.
Хашираме было немного странно видеть своего младшего брата в мантии и шляпе Хокаге; странно было стоять под балконом не так давно построенной резиденции и приветствовать Тобираму вместе с толпой людей, которые точно так же кричали «ура» в тот момент, когда Хокаге объявили его самого.
Он не завидовал. В конце концов, он по-прежнему оставался главой деревни, да и к тому же быть Хокаге — не самый лёгкий труд и уж точно совершенно не то, что, может быть, грезится детям, мечтающим о славе и почестях. Жаль, что Мадара этого так и не понял…
Хаширама рад был на пару дней забыть о том, что он Хокаге, снять с себя длинную мантию и жёсткую шляпу, оставить в резиденции доспехи, катану и свиток с техниками и отправиться гулять в простых штанах и косоде — так, как он гулял по лесу прежде, когда был мальчишкой.
«Это опасно», — мелькнуло на секунду в голове.
Опасно ходить без охраны и оружия в такие неспокойные времена, когда каждый, если верить донесениям, только и мечтает воткнуть кунай в спину Первому Хокаге, который как кость в горле тем, кто хочет новой войны.
Однако теперь в Конохе есть Нидайме Хокаге, и это, надо полагать, изрядно спутало планы врагов.
А здесь, в лесу, так тихо… поверить, что кто-то скрывается за стволами вековых деревьев с катаной наперевес, просто невозможно. Здесь есть только солнце, проглядывающее между тёмно-зелёными кронами, запах хвои и шелест листвы под ногами.
Как же хорошо…
Хаширама совсем отвык просто бродить по лесу со всеми этими переговорами, совещаниями и разъездами, а ведь лес — его родная стихия. Сенджу — лесной клан; будущий Первый Хокаге жил среди деревьев и с любовью к деревьям, он видел, как они вырастают из крохотного семечка и становятся с каждым годом всё сильнее и крепче, до тех пор, пока особенно яростная буря не сломает их пополам… но к тому времени вокруг появятся новые деревья.
Ему нравилось здесь. Он прислонился к стволу сосны, испачкав руки её золотистой смолой и вдыхая терпкий аромат, и сердце его наполнилось спокойствием и осознанием того, что жизнь была прожита не зря. Он всё-таки сделал то, что хотел… Сколько бы ошибок ни было совершено, сколько бы жертв ни пришлось принести, дело его продолжат другие, и в первую очередь — брат. А, значит, всё было не напрасно.
«Я счастлив», — подумал Хаширама.
Хотелось остаться здесь, лежать под сосной и любоваться бездонным голубым небом в просветах между ветвями, но что-то словно звало его дальше, и он углублялся в чащу, стараясь не отклоняться от тропинки, терявшейся среди травы и мха.
И лишь когда дорога вывела его к заброшенному дому на опушке леса, он понял, что с самого начала хотел прийти сюда.
Конечно, куда же ещё…
Он толкнул дверь, почувствовав, как сердце замерло в груди — полузабытое ощущение откуда-то из ранней юности — и остановился на пороге.
Черноволосый юноша, разливавший в старинные чашки чай, повернулся на скрип двери и прищурил тёмные глаза, ласково и чуть насмешливо. «Он был немного близоруким, — вспомнил Шодай неожиданно. — До того, как получил Мангекьо шаринган. И поэтому не мог сравниться с братом…»
— Привет тебе, Хаширама, — сказал Изуна, поставив ещё дымящийся чайник обратно на жаровню. — Я ждал тебя.
— А я и сам не знал, что приду, — ответил тот чуть удивлённо. — Просто выдался свободный день, и я гулял поблизости.
Изуна чуть усмехнулся.
— Ну… хорошая жена всегда знает, что собирается сделать её муж, даже если тот не понимает этого сам. А ты сказал однажды, что хочешь взять меня в жёны. Тогда это меня изрядно взбесило, но со временем я смирился с этой мыслью и даже нашёл в ней определённые плюсы. Помнишь?
Хаширама помнил.
Они тогда стояли друг напротив друга, столкнувшись случайно на нейтральной территории — два самых талантливых воина из клана Сенджу и два самых опасных шиноби из клана Учиха. Хашираме было шестнадцать, этим черноглазым — чуть меньше. Впрочем, младшему он дал бы не больше четырнадцати: уж слишком нежной, почти детской казалась его белая кожа и приоткрытые пухлые губы… Недетской была сила, с которой минуту назад он отбросил Тобираму к стволу близлежащего дерева.
Младший брат был в ярости, и Хаширама едва удержал его, и без того раненого, от лишнего поединка.
Старший Учиха открыто посмеялся над этим зрелищем и предложил Тобираме целебную мазь: дескать, ему самому она никогда не потребуется; Изуна молча ухмылялся.
— Слишком много самоуверенности в вас двоих, — заявил Хаширама невозмутимо. — Впрочем, не думаю, что это надолго. Тебя, Учиха, — он посмотрел Мадаре в глаза, — я заставлю замолчать, прикрутив к стволу дерева Мокутоном и оставив так на пару дней. А тебя… — он кивнул Изуне, — …тебя следует просто поставить на четвереньки и взять как женщину — думаю, это лучше всего собьёт с тебя спесь.
…В действительности он всего лишь хотел переключить их ярость на себя и отвлечь Изуну от Тобирамы, который был слишком слаб, чтобы драться, и, как обычно, не желал этого признавать. Впрочем, нельзя было отрицать, что развратные речи доставили Хашираме определённое удовольствие: спать с мужчинами в те времена зазорным не считалось, а младший Учиха вдобавок был красив, как девушка.
…Хотя, конечно, не в тот момент, когда лицо его перекосилось от услышанных слов. Особенного греха в однополой любви не видели и Учиха, однако видели изрядное оскорбление чести того, кому приходилось исполнять роль «женщины».
— И кто это сделает? — выдавил Изуна из себя. — Ты?
— Мне расценивать это как предложение с твоей стороны? — Хаширама приподнял бровь.
Мадара расхохотался.
— Ну надо же, — сказал он. — Тебя считают образцом воспитанности, Сенджу, а ты пристаёшь к моему брату с похабными намёками, как уличный мальчишка, перед которым не открывает дверь даже шлюха. Сегодня просто день сюрпризов.
В глазах Тобирамы, услышавшего в последней фразе намёк на то, что он оказался слабее Изуны, снова сверкнула ярость, и Хаширама поспешил загородить его собой.
Ему не составляло труда сыграть чью угодно роль, хоть уличного мальчишки, хоть монаха-отшельника, умерщвлявшего плоть — многочисленные переговоры с врагами, которых он уже с юности предпочитал превращать в союзников, способствовали развитию актёрского мастерства, однако сейчас Хашираме было и в самом деле приятно раздевать младшего Учиху глазами и чувствовать его смущение, старательно прикрываемое яростью во взгляде.
— Я хорошо воспитан, это ты верно подметил, — Хаширама чуть улыбнулся. — Спасибо, что напомнил. В таком случае как воспитанный человек я предлагаю тебе отдать брата мне в жёны. Отдашь?
— Бери, — легко согласился Мадара. — Если он сам позволит себя взять. Но я не советую тебе на это рассчитывать.
Хаширама воспринял его слова как вызов. Из двоих Сенджу взять на «слабо» было гораздо проще Тобираму, однако в тот раз поддался и старший брат — уж слишком приятно дрожало всё внутри от мысли о маленьком Учихе, отдающемся ему, несмотря на свою гордость.
— Позволит, — усмехнулся он. — Даю слово.

Это была всего лишь похоть, подумал Первый Хокаге, делая несколько шагов вперёд.
«Тогда отчего же сейчас так больно?»
Изуна протянул ему чашку с дымящимся чаем, и Хаширама взял её, ощутив руками тепло — хотя с гораздо большим удовольствием он взял бы в ладони лицо Учихи.
— Поразительно, — прошептал он. — Ты почти не изменился с тех пор.
Он попытался вспомнить, сколько ему должно быть сейчас лет. Выходило, что тридцать восемь, или что-то вроде того — а выглядел Изуна совсем как мальчишка. Впрочем, может быть, он просто ошибся в расчётах… неудивительно: мысли у него путались, голова кружилась, внутри всё горело.
— Мы с братом обладаем секретом вечной молодости, — улыбнулся Изуна. — Пей чай.
Хаширама сделал глоток, не отрывая от него взгляда.
Нет, он всё-таки изменился.
В глазах уже не было той ярости напополам с мальчишеской стыдливостью, и огня, и смятения, как тогда, в гостинице… а вот нежность осталась. Нежность, которую он совершенно не ожидал найти в самолюбивом и гордом Учихе.

…Они всегда были вдвоём с братом, везде, и в гостиницах, разумеется, брали один номер на двоих. Не то чтобы мысль о подглядывающем за ними Мадаре не возбуждала Хашираму, однако что-то подсказывало ему, что просто смотреть старший Учиха не станет — да и Изуна вряд ли добровольно ляжет под смертельного врага на глазах у брата. Вряд ли он добровольно ляжет под него вообще, но…
— Почему именно ты? — переспросил Хаширама, переждав град проклятий и возмущений со стороны брата. — А к кому ещё я могу обратиться с подобной просьбой? К моей будущей жене?
Тобирама фыркнул.
— И как ты предлагаешь мне его отвлекать?! — проворчал он, и старший брат понял, что дело выиграно.
— Ну… — Хаширама изобразил на лице задумчивость. — Напои его. Своди по борделям. Предложи показать секретную технику клана Сенджу… эй, не заводись! Я же сказал «предложи», а не «покажи на самом деле»!
— Он наш враг! Они оба наши враги, чёрт возьми!
— На дворе Осенний фестиваль, — напомнил Хаширама. — Сейчас нет врагов и друзей. В эти дни все забывают о сражениях и вместе провожают уходящее лето.
…Во время Осеннего фестиваля он всегда ощущал щемящую тоску в сердце. Если будущий Первый Хокаге и хотел чего-то на самом деле, так это чтобы те дни никогда не заканчивались, и не приходилось снова нацеплять громоздкие доспехи и брать в руки катану. В действительности он никогда не был воином по призванию, и победы на поле боя не радовали его, как Тобираму. Он не желал для Сенджу ни славы, ни почёта, ни власти; он хотел растить свои деревья и своих детей, однако судьба решила за него по-другому.
— Это дело чести, — напомнил брату Хаширама, чтобы окончательно сломить его сопротивление. — Мадара бросил мне вызов!
— А, по-моему, это дело той части, что у тебя ниже пояса, — возразил Тобирама и немного помолчал. — Хотя они оба смазливые, тут не поспоришь.
Главное было — переждать первый приступ его ярости. Потом он всегда соглашался.
…Пробраться через окно в комнату оказалось ещё проще, чем узнать, в какой именно гостинице остановились братья Учиха. Забавно, что они тоже появились в городе на Осеннем фестивале притом, что в их клане презирали подобные развлечения.
«Кажется, эти двое — не такие, как остальные Учиха. Если Мадара станет когда-нибудь главой клана, — думал Хаширама тогда, — и главой клана стану я, то я предложу ему союз. Может быть, он согласится».
…И отдаст брата ему в жёны. Или хотя бы в любовники.
Впрочем, сделать его своим любовником он собирался уже сейчас.
Он спрыгнул с подоконника и одним движением подскочил к Изуне, растянувшемуся на футоне. Тот попытался вскочить на ноги, но было уже поздно: Хаширама навалился на него всем весом и зажал ладонью рот, задохнувшись от возбуждения, когда Учиха вцепился зубами в его пальцы.
Яростный… и в то же время такой беззащитный; сейчас, когда брата не было рядом, в чёрных глазах Изуны отчётливо виделся страх.
— Ну я же не убивать тебя пришёл, — прошептал Хаширама голосом, непривычно ласковым даже для самого себя. — А всего лишь выполнить обещание. Я, видишь ли, никогда не беру своих слов назад.
Он чуть улыбнулся.
Учиха что-то прохрипел, и он убрал ладонь.
— Ты давал слово, что я сам тебе позволю! — яростно сказал Изуна, всё ещё пытаясь вырваться — скорее для вида; то, что Хаширама сильнее, было понятно с самого начала. — А сейчас собрался меня изнасиловать!
— Вовсе нет, — возразил Хаширама и поцеловал его.
Учиха замер, напрягшись всем телом, но раскрыл губы, впуская его, позволяя исследовать себя изнутри — и будущий Первый Хокаге так увлёкся, что ослабил хватку.
Это было ошибкой; выждав нужный момент, Изуна изо всех сил ударил его и вывернулся из-под него, гибкий и ловкий, как кошка. Впрочем, добраться ему удалось только до середины комнаты — Хаширама снова подскочил к нему и повалил на пол, схватив за длинные волосы, собранные в хвост.
— Ты правда не хочешь? — спросил он, задыхаясь. — Я тебе не нравлюсь?
— С чего бы мне этого хотеть?! — возмутился Изуна с неправдоподобно праведным гневом во взгляде. — Ты… мой враг.
Он чуть скосил глаза, и Хаширама понял, что он кривит душой.
Точнее, оправдывается перед самим собой.
Учиха снова попытался его ударить, однако на этот раз Сенджу не дал ему такого шанса.
— Лучше не сопротивляйся, — сказал он, наклонившись к его уху. — Если не хочешь, чтобы я скрутил тебе руки Мокутоном — это больно. Или ты любишь, когда больно?
Чёрные глаза Изуны расширились, а по его телу пробежала отчётливая дрожь.
— Ты давал слово, что я сам тебе позволю, — повторил он беспомощно.
— В следующий раз, — улыбнулся Хаширама. — А сейчас я просто тебя изнасилую, ты был прав.
Не то чтобы он уже не мог остановиться в тот момент — хотя в глубине души чувствовал, что не может — однако Изуна хотел того же, чего и он, столь явно, сколь сильно пытался это скрыть, и смысла останавливаться Хаширама не видел. Он сорвал с Учихи штаны, чтобы получить доказательство его желания — и получил его.
— Ты хочешь, — сообщил он, хотя это и раньше было понятно обоим.
Изуна только стиснул зубы и просверлил его взглядом, отчаянным и испуганным, как у дикого зверька.
Хаширама стащил с него косоде и провёл ладонью по напрягшимся соскам.
Теперь он весь был перед ним — гибкое тело, белеющее в лучах лунного света, неприкрытое одеждой возбуждение и попытки изобразить ярость на непредназначенном для этого лице с нежными, почти девичьими чертами.
«Он не должен был становиться убийцей, — внезапно понял Хаширама и ощутил глухую тоску. — Не должен был!..»
Из-за этой мысли у него чуть было не пропало всё желание, однако затем он перевернул Изуну, поставив его на четвереньки, и тот послушно уткнулся головой в пол; чёрные волосы его, растрепавшиеся и выбившиеся из хвоста, разметались по деревянному настилу. Попыток сопротивляться Учиха больше не предпринимал, и этот внезапный и резкий переход от агрессии к покорности чуть не довёл Хашираму до безумия; он не чувствовал своих рук, когда поспешно развязывал пояс и избавлялся от собственной одежды.
Он чуть замешкался, и Изуна повернул голову, посмотрев на него выжидающе и настороженно.
— Целебная мазь, которую твой брат подарил моему брату, — сказал Хаширама, продемонстрировав ему предусмотрительно захваченную с собой баночку. — Интересно, приходило ли ему в голову, что её можно использовать в таких целях?
Изуна несколько смутился, и Хаширама усмехнулся, хотя в действительности ему и самому было неловко, что Учиха наблюдает за ним в этот момент.
Он закончил с необходимыми приготовлениями чуть быстрее, чем следовало, и навалился на Учиху сзади.
— Нет, — внезапно прошептал тот. — Нет!
— Как «нет»? — простонал Хаширама. Он всё ещё мог остановиться, но…
— Ты разве обещал, что будешь делать это именно в такой позе? — прошипел Учиха. — По-моему, про это речи не было!
Сенджу опешил, и Изуна перевернулся на спину, широко разведя колени и глядя на него из-под опущенных ресниц. Обнажённая грудь его часто вздымалась.
С минуту или больше Хаширама мог только смотреть на него, отчего-то потеряв дар речи и чувствуя, как в груди разливается что-то болезненное и тёплое одновременно.
— Ну! — сказал Изуна, сдвинув брови.
— Я… я никогда не пробовал с мальчиками на самом деле, — Хаширама нелепо улыбнулся. — Да и вообще ни с кем.
Он сам не понимал, какого чёрта это сказал — ведь не в этом же было дело. У него действительно никого ещё не было, но этот факт отнюдь его не смущал: в конце концов, самые сложные техники обычно удавались ему с первой же попытки, с чего бы в постели должно было получиться иначе?
Хаширама наклонился к Учихе и снова поцеловал его — однако на этот раз получилось неловко, как будто признание в своей неопытности отобрало у него и уверенность в собственных силах, хотя это было не так. А потом он почувствовал, как руки Изуны прикасаются к нему там и направляют его.
Он застонал, ошеломлённый ощущениями — и Изуна застонал тоже, запрокинув голову и вцепившись одной рукой ему в плечо.
Было трудно. Настолько трудно, что Хаширама даже засомневался в какой-то момент, что делает всё правильно, однако Изуна коснулся рукой его щеки и заставил его посмотреть на себя; тогда-то будущий Первый Хокаге и обнаружил в его взгляде такую нежность, какой не встречал после ни в одном человеке, сколько ни искал.
Получилось всё-таки не идеально: он слишком быстро кончил, и Изуна не успел получить своего удовольствия, однако от его частых, резких толчков он кричал так, что наверняка слышала вся гостиница, так что сомневаться в том, что ему нравится, не приходилось.
— Почему? — спросил Хаширама после того как, отдышавшись, попытался помочь ему рукой, и Изуна её оттолкнул.
Он лежал на спине, бледный и недвижный, и изучал взглядом потолок.
— Не надо. Просто не надо и всё, — попросил он странным голосом, и Хаширама не посмел настаивать, отчего-то растеряв свою решительность.
Вместо этого он забрался на подоконник, усадив Изуну к себе на колени. С улицы тянуло ночной свежестью и сладким ароматом каких-то цветов; дул прохладный ветер, и бледная кожа Учихи вся покрылась мурашками. Хаширама пытался согреть его, обняв и завернув в своё же косоде, однако он только трясся сильнее. Впрочем, уверенности, что он дрожит из-за ветра, не было, поэтому Хаширама оставался сидеть вместе с ним на подоконнике.
— Великий Сенджу Хаширама, — фыркнул Изуна, рисуя пальцем на стекле какие-то узоры. — Который всегда выполняет свои обещания.
— Ну да, — согласился Хаширама, коснувшись губами его макушки. — Я ещё и главой клана буду.
— От скромности ты не умрёшь.
— Зачем? Желающие лишить меня жизни и без того найдутся.
— Вот и мой брат так говорит…
— Намекаешь, что мы с ним похожи?
— Да…
Изуна вздохнул и запрокинул голову, положив её Хашираме на плечо; тот принялся легко гладить его лицо, как будто вычерчивая брови и губы, и перебирать чёрные пряди, более короткие на макушке — словно кто-то специально выстриг их кунаем.
— Ты знаешь, я даже не против подружиться с твоим братом.
— А меня взять в жёны, ну да, ты уже говорил.
— Я бы женился на тебе, будь ты девушкой, — прошептал Хаширама, поцеловав его в висок. — Прямо сейчас.
— Больно надо, — Изуна поёжился. — И потом, у тебя, кажется, есть невеста.
— Ну и что…
Хаширама посмотрел в распахнутое окно.
Вдали мерцали разноцветные огни: фестиваль в городе продолжался до самой ночи. Где-то там, в толпе разряженных людей, среди палаток со сладостями и оружием, заглядываясь на красивых женщин, бродил его младший брат вместе с Учихой Мадарой, и оба наверняка и не вспоминали сейчас о том, что враги, что бы Тобирама ни говорил. Он только с виду был воинственным и помешанным на сражениях, но в глубине души всё это не было нужно и ему.
И уж точно не было нужно мальчику, который сидел сейчас у него на коленях и отвечал на его поцелуи — немного смущённо, робко и неумело.
Тогда зачем всё это?..
— Я люблю Осенний фестиваль, — сказал Хаширама, отрываясь на секунду от губ Изуны, чтобы возвращаться к ним в перерывах между словами. — Мне нравится гулять по улицам, сидеть в ресторанчиках, напиваться допьяна, играть с братом в карты и дарить девушкам цветы безо всякого повода. Я знаю правила политической игры, я в курсе, зачем люди ведут войны, и всё равно не понимаю в глубине души… никак не могу понять, зачем после всего этого возвращаться к сражениям, кровопролитиям, предательствам и попыткам вырвать кусок территории у соседа! Может, я просто глуп… Или пьян.
— Ты разве пил? — спросил Изуна с сомнением. Он смотрел на него во время всей этой тирады взглядом настороженным, недоумённым и немного напуганным… а ещё как будто жалостливым, но Сенджу не раздражала и не оскорбляла жалость — особенно тогда, когда под его ладонью колотилось чужое сердце, часто-часто, словно птица, пойманная в силок.
«Пьян тобою», — мог бы ответить Хаширама в лучших традициях средневековых поэтов, но это был бы совсем уж романтический бред, который Учиха вряд ли бы оценил.
Тот поёрзал у него на коленях, прижимаясь к его груди спиной, и это вызвало вполне определённые реакции.
— И на сколько раз тебя хватит? — спросил Изуна, опустив руку и нащупав твёрдое.
Стеснительностью он, похоже, не отличался — хотя краснел, как ни странно, легко.
— Тут вопрос, скорее, в том, на сколько раз хватит тебя, — улыбнулся Хаширама, выгибаясь от его прикосновений, одновременно нежных и немного грубоватых — больше от неумения, чем от желания показать себя агрессивным.
— Я выносливый.
— Сражаться завтра будет нелегко.
— А завтра сражений и не будет. Завтра ещё фестиваль, последний день.
— Хм… ну тогда сделай-ка ещё вот так.
…Ночь была невероятно долгой — и пролетела невозможно быстро, как вздох.
На рассвете Хаширама всё-таки взял его так, как хотелось с самого начала — поставив Изуну на четвереньки, вжимаясь в него всем телом и беспрестанно целуя в шею. На этот раз Учиха не пытался оттолкнуть его руку, но и не кричал на всю гостиницу, и только дышал так тяжело и надрывно, как будто сдерживал рыдания.
— Ты же не считаешь то, что произошло, унижением? — испугался Хаширама потом, вспомнив, как относились к этому в клане Учиха. — Вы такие гордые… Я знал об этом, но мне всё-таки сложно это понять…
— Да какая тут гордость, — вздохнул Изуна. — Ладно уж. Что теперь говорить.
Сенджу обрадованно поцеловал его, и всё началось заново.
Они спустились вниз только тогда, когда солнце залило ярким светом половину небосвода. Хаширама прижимал Изуну к себе даже на лестнице, не в силах отпустить, оторваться от него, и оттого их наверняка приняли за пьяных, которым трудно сделать шаг без поддержки друг друга. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: весь город кутил.
— Ну уходи же… Уходи!.. — простонал Изуна на улице, сам вопреки своим словам не отпуская его руки. Ветер развевал его растрёпанные волосы, под глазом был фингал: экспериментируя с позами, Хаширама случайно заехал ему по скуле локтём.
— Но мы ещё увидимся, а? — беспомощно спросил тот, чувствуя себя настолько глупо, насколько может чувствовать себя безнадёжно влюблённый идиот.
— Да.
Изуна воровато огляделся по сторонам, а потом притянул его к себе за шею и поцеловал, жадно и торопливо.
— Скажи своему брату, что когда я стану главой клана, то предложу ему союз, — неожиданно решился Хаширама, глядя, как солнечные лучи скользят по щекам Учихи, заставляя его щуриться и прикрывать правый глаз, отчего выражение его лица становилось каким-то совсем уж детским.
— Скажу, — пообещал Изуна и, вырвавшись из его объятий, бросился обратно.
…Вечером Хаширама снова приходил к гостинице, но братьев там уже не оказалось.
Два дня он не мог ни есть, ни спать, вызывая град насмешек со стороны Тобирамы, однако потом клан Абураме напал на Сенджу, предательски нарушив условия мирного соглашения, и мыслям об Учихах не осталось места.
Через год Хашираму всё-таки выбрали главой клана, а ещё через два дня после этого старейшины вызвали его и в жёсткой форме объявили, что он или подчиняется их приказам, или может убираться на все четыре стороны.
В следующий раз Сенджу Хаширама встретил Учиху Мадару на поле боя четыре года спустя, и младшего брата рядом с ним уже не было.
Но союз он ему всё-таки предложил — через девять лет после того, как пообещал это Изуне.

— Я искал тебя, — сказал Первый Хокаге, поставив чашку с чаем на пол. — Я так долго тебя искал… Нет, я лгу. Не искал. Разве что во сне…
Он отвернулся.
Изуна погладил его по руке.
— Если бы я не пошёл тогда на поводу у старейшин, — продолжил Хаширама, содрогнувшись. — Если бы сделал, как сам хотел… до того, как Мадара получил Мангекьо шаринган, до того, как ты…
— …то кто знает, как бы всё повернулось, — закончил за него Изуна. — А так в конечном итоге ты добился всего, чего желал.
— Но ты…
— У каждого своя судьба.
— Я любил тебя, — пробормотал Хаширама. — Любил тебя всю свою жизнь.
И подумал: может быть, он снова лжёт себе? Он ведь и не вспоминал толком о нём… так же, как не вспоминал, что в юности любил гулять по лесу, задирая голову и любуясь бликами солнца в листве — миллиардами оттенков золотистого и зелёного цвета… Это теперь картинки прошлого внезапно ожили, встали перед ним и облеклись красками, а до этого просто не было времени предаваться размышлениям и воспоминаниям — битвы-битвы-битвы, война, а потом переговоры, попытки задобрить врагов и удержать союзников, строительство Конохи, заботы Хокаге и снова — переговоры, попытки задобрить даймё. И снова война, которая разразится вот-вот…
Но Изуна сказал:
— Я верю.
— А ты меня любил? — задал Хаширама самый глупый и ненужный вопрос, который только может придумать человек.
Он был дальновидным политиком и хорошим стратегом, однако в некоторых вещах так и остался доверчивым, нелепо искренним и, прямо скажем, глуповатым. Когда ему сообщили о том, что Учиха Мадара, лучший друг, собирается напасть на Коноху с Девятихвостым Лисом, он до последнего не мог в это поверить — до той самой секунды, когда пришёл на место встречи практически безоружным, и удар гигантского огненного хвоста чуть не спалил его заживо.
— Подумай об этом позже, — предложил Изуна, коснувшись его щеки — так же робко, как и тогда, в гостинице.
— Опять намёки, — огорчился Хаширама. — Если бы ты знал, как я устал от этих намёков и двусмысленностей, от этой тонкой политической игры, когда каждый пытается усидеть на десяти стульях сразу и предусмотреть все возможные варианты развития ситуации… лишь бы не оказаться тем, кого выкидывают за борт. За счёт кого процветают все остальные. За счёт кого я и построил свою деревню.
Он придвинулся к Изуне и положил голову ему на плечо. Тот обнял его одной рукой и погладил другой по волосам; прикосновения его были мягкими и ласковыми. Всё-таки, он научился быть безусловно ласковым…
— Я так боюсь, что ошибся во всём, — сказал Хаширама. Он никогда не признавался в этом даже брату, но сейчас-то можно было признаться, он знал. — Вот-вот начнётся новая война. Я оттягивал этот момент, сколько мог, я раздал всем Каге по Хвостатому, и я не знаю, к чему это приведёт в будущем. Однако теперь мне больше нечего отдавать, чтобы задобрить их и уговорить продлить условия мирного соглашения, я исчерпал ресурсы деревни и самого себя до дна, понимаешь? Я больше не могу быть Хокаге. Счастье, что брат, наконец, согласился принять это звание. Наверное, это несправедливо по отношению к нему, но я так устал тащить всё это на себе один… Я просто хочу немного отдохнуть и подумать. Но только не о том, что я уже не так молод и не смогу, как тогда, с твоим братом, отвести от деревни угрозу собственными силами. А значит — снова кровопролития… Нет, я не хочу сегодня вспоминать о кровопролитиях и о том, что мне предстоит завтра.
— Ну так не вспоминай, — прошептал Изуна, перебирая его волосы.
Во взгляде его была жалость, но жалость, как и прежде, не раздражала и не оскорбляла Первого Хокаге.
— Ты прав, — согласился он, проведя по лицу руками. — Сегодня я впервые за много лет просто гулял по лесу, безоружным. Брат говорит, что я легкомысленный идиот, и что вокруг полно врагов, но это было мне необходимо. Побродить среди деревьев, вслушаться в шум листвы… Ты знал, что Сенджу — это лесной клан? Вот, и я тоже, кажется, забыл об этом за столько лет. К тому же, я так устал защищаться. Мне просто хотелось полежать на траве, не вспоминая о том, что… нет, кажется, я повторяюсь. Я это уже говорил. Всё-таки я не могу не думать о деревне, Изуна. Я так за них беспокоюсь. Как там Тобирама…
Он сделал попытку встать и пройтись по комнате, но Изуна удержал его, прижимая к себе, как маленького ребёнка.
— Тобирама справится, вот увидишь, — пообещал он.
— Ну да. В конце концов, это всего лишь один день… Он сам, наверное, обидится, если узнает, что я так переживаю, бросив его всего лишь на двадцать четыре часа. Мне нужно перестать относится к нему как к младшему брату, — вздохнул Хаширама. — Во многих вещах он намного умнее меня. Он будет лучшим Хокаге, чем я. Это я буду помогать ему, а не он мне — но не сегодня. Завтра. Могу я отдохнуть один день? Всего лишь один? Я ведь и сам Хокаге, мне даже разрешения ни у кого спрашивать не надо…
Он рассмеялся.
— Конечно, можешь, — уверил его Изуна и уложил Хашираму на пол, наклонившись над ним и коснувшись его губ губами, сухими и тёплыми.
Хаширама глубоко вдохнул, и на душе у него внезапно снова стало светло и спокойно, как тогда, когда он лежал под сосной, разглядывая безоблачное небо. Он ответил на поцелуй, обнимая Изуну, проводя руками по мягкой ткани его тёмного косоде, приглаживая его распущенные волосы, по-прежнему тяжёлые и непослушные.
Подождав несколько минут, Первый Хокаге приподнялся, отстранив Изуну и мягко опрокинув его на спину, а потом сам наклонился над ним.
Так было всё-таки правильнее.
— Ты знаешь, а ведь это, наверное, тоже считается за измену, — вздохнул Хаширама, поцеловав его снова. — А я никогда не изменял своей жене…
— Не считается, — возразил Изуна, и голос его был таким уверенным и ласковым, что угрызения совести отступили.
А, может быть, Хашираме просто очень хотелось ему поверить.
— Кстати, я не говорил тебе? — Первый Хокаге внезапно улыбнулся. — У меня уже есть внучка, ей три года. От сына, а вот дочка умерла, её убили…
Изуна покачал головой.
— Не думай сейчас ни о жене, ни о внучке, отпусти их. И брата тоже отпусти.
— Так же, как я отпустил тебя тогда? — печально спросил Хаширама.
— Но ведь я же сейчас с тобой.
— Да…
Он растянулся на полу, положив голову Изуне на грудь и прикрыв глаза. Наверное, это слабость — искать утешения в чьих-то объятиях и чувствовать такую радость от чужих прикосновений, чужих ласк, ну что же, значит, он тоже хочет побыть слабым. Недолго. Только сегодня… Всего лишь один день…
По деревянной стене дома передвигались светлые пятна, и Хаширама следил за ними сквозь ресницы так же, как в детстве, когда сонно лежал на футоне, не желая подниматься, а Тобирама играл с зеркалом, пуская солнечные зайчики. Дверь была раскрыта, и он видел, как на поляне чуть покачиваются от лёгкого ветра деревья — сосны и клёны.
— Такой хороший день, — сказал Первый Хокаге. — Солнечный. Хотя странно, давно уже должен был наступить вечер, а до сих пор светло… Мне отчего-то кажется, что сегодня могут исполниться все мечты и произойти любое чудо. Я же нашёл, наконец, тебя… Если бы встретить ещё Мадару. Просто поговорить. Спросить, почему он это сделал. Только потому, что Хокаге выбрали меня, а не его? Так я не слишком этого и хотел, неужели он не понимал? Зачем он ушёл?.. Мы же всё-таки были друзьями, мы нашли взаимопонимание, несмотря ни на что. Ты знаешь, я ведь не держу на него зла. Может быть, он думает иначе, и мне бы хотелось его разубедить. В конце концов, это только моя вина, что я не увидел, что творится у него в душе… Я был слишком занят своими мечтами, своими планами, своей деревней, и потерял вас обоих.
Изуна не отвечал, продолжая гладить его по волосам и по спине, и Хаширама приподнял голову, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Какой ты красивый… — прошептал Первый Хокаге, целуя его полуприкрытые веки и ресницы. — И глаза у тебя красивые… Только не активируй Мангекьо шаринган, хорошо?
— Не буду, — пообещал Изуна, улыбаясь ему ласково и печально.
Хаширама внезапно замер, приложив руку ко лбу; внутри появилось какое-то нехорошее ощущение, омрачив его безмятежное счастье.
— Подожди, — пробормотал он, пытаясь понять, отчего так неспокойно на душе, и, наконец, вспомнил. — Ты же… слепой.
Слепой, потому что Учиха Мадара вырвал у своего брата глаза, чтобы получить Вечный Мангекьо шаринган. Хаширама узнал об этом незадолго до битвы в Долине Завершения, и поначалу не хотел верить, так же как не хотел верить в то, что ему предстоит поединок с лучшим другом, которого он упрямо не желал считать своим врагом, несмотря на предостережения Тобирамы.
Мадара подтвердил ему, что это правда. Сказал, что отобрал глаза у брата и послал его слепым в битву, потому что это было лучшим исходом для бывшего воина, потерявшего свою силу.
— Ты же умер, — прошептал Хаширама обречённо. — Умер двадцать лет тому назад. Так это всё сон…
Ему внезапно стало обидно и больно чуть ли не до слёз. Последний раз он плакал в далёком детстве, но сейчас… видимо он стал слишком старым, а старики всегда плачут. Хотя Тобирама сказал бы, что сорок лет — это не старость, но брат всегда был сильнее.
— Не сон, — возразил Изуна.
В чёрных глазах его стояли слёзы — он плакал вместо него.
За него.
— Правда? — Первый Хокаге обрадовался, как ребёнок. — Если это сон, то я не хочу просыпаться.
Просыпаться и заставлять себя забывать о том, что хранила память, подчинявшаяся в светлое время суток приказу воли и жестоко мстившая по ночам.
— Не проснёшься, — сказал Изуна, обнимая его. — Всё будет хорошо.
Хаширама снова поверил ему и прижался губами к его подбородку.
— Такой хороший день. Солнечный… — повторил он, улыбаясь и глядя на поляну. — Я бы хотел вырастить дерево. Не с помощью техник, а по-настоящему — следить, как оно подрастает, всего лишь на несколько сантиметров каждый год, но всё равно. Брат сказал бы, что это скучно, а мне вот хочется. Мы вырастим дерево? Здесь, на поляне, можно посадить.
— Обязательно, — пообещал Изуна. — Какое ты хочешь, сосну или клён?
— Клён… Когда я вижу жёлтые кленовые листья, то всегда вспоминаю те дни, Осенний фестиваль. Иногда мне становится больно, но сейчас я счастлив.
Изуна улыбался, и слёзы, текущие из его глаз, казались совсем прозрачными, как вода в горном ручье.
А снаружи по-прежнему светило ясное солнце…

***

Солнце за окном давно скрылось, но Нидайме Хокаге не желал включать освещение — так и сидел в темноте у стены, подперев руками голову.
В дверь постучали.
— Хокаге-сама… вас желает видеть один человек.
— Обойдётся. Я, кажется, приказал, чтобы меня не смели беспокоить, так что убирайтесь к чёрту, оба! — ответил Тобирама грубо.
Они привыкли к ласковому и доброму Хашираме, так?
Ну ничего, привыкнут к другому Хокаге, жестокому и беспощадному.
И никакой жалости к побеждённым, никакой снисходительности, ни-за-что. Никакого «он же был моим лучшим другом!», «они же были моими союзниками!», «да брось ты, Тобирама, кто посмеет напасть на меня в пределах моей же деревни? Я всего лишь хочу погулять по лесу… как в детстве».
Он отомстит им. Он всем им отомстит.
— Этот человек говорит, что останется ждать вас хоть до скончания веков… Заявляет, что у него в запасе полно времени.
Тобирама застонал и, поморщившись, дёрнул дверную ручку.
Помощник испуганно отскочил, а из глубины коридора выступил мужчина, закутанный, с ног до головы, в чёрное.
Второй Хокаге пропустил его в комнату, запер дверь и снова уселся на пол, отбросив шляпу и запустив руки в волосы.
Несколько минут прошли в полном молчании; Тобирама, казалось, не обращал ни малейшего внимания на незваного гостя, как будто его и не было вовсе.
— И что? Так и будешь сидеть в одной комнате с его трупом до тех пор, пока не задохнёшься от испарений? — поинтересовался тот, наконец.
— Похороны завтра, — ответил Тобирама глухо.
— Его, а не твои.
— Да пошёл ты к чёрту, Мадара.
Учиха чуть вздохнул от удивления.
— Надо же. Так ты знал, что я жив? — спросил он, разматывая шарф, прикрывавший его лицо и скидывая шляпу.
— Ещё бы не знать, — Нидайме Хокаге горько усмехнулся. — Хаширама уверял всех и себя в том числе, что убил тебя, но я прекрасно знал, что он на это не способен. Я ненавижу его за его доброту. За эту глупую легкомысленную доброту, которая стоила ему жизни… Ненавижу!
— Не говори ерунды, — оборвал его Мадара резко. — Это я его ненавижу. Ненавидел, то есть.
— Его убил кто-то из наших, — продолжил Тобирама, не обращая внимания на его слова. — Воспользовавшись тем, что он впервые в жизни отправился гулять без оружия и без охраны. Он сказал мне: «Тобирама, не думаешь же ты, что меня убьют в тот единственный день, когда я действительно хочу умереть? Это было бы просто смешно». Да, мне очень смешно сейчас. Ха-ха-ха. Если бы ты только знал, как я ненавижу эту деревню и этих предателей, которых он любил, как своих детей! Ничего, я всем им отомщу…
— Помочь? — издевательски поинтересовался Мадара. — Может, Лиса ещё раз натравить?
Тобирама наконец-то посмотрел на него, и глаза его, хищные, раскосые, чуть расширились, как будто он только что увидел его и узнал.
— Ты, ублюдок! — зарычал он и, подскочив к Учихе, прижал его к стене, схватив обеими руками за горло.
— Да, ублюдок, — согласился Мадара невозмутимо. — Зато я жив, а он — нет.
— Я это сейчас исправлю, — пообещал Тобирама яростно, сдавливая его шею.
— Дай я сначала попрощаюсь, идиот, — прохрипел Мадара. — Думаешь, я ради тебя пришёл, Хокаге, мать твою, сама?
«И ради тебя тоже», — добавил он мысленно, но Нидайме Хокаге об этом не узнал.
— Попрощаешься? — повторил он, ослабив хватку.
Мадара пожал плечами.
— Он был единственным близким мне человеком с тех пор, как умер мой брат.
«Не считая тебя. Но чёрта с два я произнесу это вслух».
— Ты же сказал, что ненавидел его.
— А что такого в том, чтобы ненавидеть самых близких тебе людей? Это нормально для Учиха, нор-маль-но, — по слогам произнёс Мадара.
— Мне жаль тебя.
— А мне — тебя, мы квиты.
Тобирама прикрыл глаза и опустил руки, внезапно показавшись безумно усталым. Он как будто даже стал ниже ростом, ниже Мадары, хотя тот прекрасно помнил, что оба брата Сенджу смотрели на него сверху вниз.
— Я надеюсь, им хорошо сейчас там вдвоём, — прошептал Нидайме Хокаге, и Учиха Мадара испугался, что он заплачет.
Безумно испугался, хотя искренне считал, что, выбравшись из лап смерти, не боится больше ничего на свете.
— Им? — переспросил он.
— Да… твоему брату и моему. Я уверен, что они вместе, хотя ни черта не верю в загробный мир вообще. Такой вот парадокс. Помнишь осенний фестиваль, когда нам с тобой было по пятнадцать? Ты ещё удивлялся, с чего я вдруг явился к тебе с предложением прошвырнуться вместе по борделям. Так вот, это Хаширама меня попросил. Чтобы остаться наедине с твоим братом. Или ты думал, что я не смог устоять перед твоей харизмой? Впрочем, ты наверняка так и думал.
Тобирама расхохотался.
— Идиот… — пробормотал Мадара. — Я не знал.
— Потом он два дня ходил сам не свой и всё страдал, а я издевался над ним, — сказал Второй Хокаге, запрокинув голову. — Издевался, и насмехался, и хохотал в полный голос над этой его любовью. Ты понимаешь, Учиха?! Я издевался над ним тогда!
В глазах у него всё-таки сверкнули слёзы, и Мадара поспешил сдавить его в объятиях, чтобы не видеть его лица.
— Да брось, — сказал он примирительным тоном. — Я тоже без конца издевался над своим братом, и что с того? Эти двое зла не помнят, я тебе точно говорю. Им должно быть хорошо вместе, ты прав.
— Ты в это веришь? — спросил Тобирама с отчаянием в голосе, словно уцепившись за последнюю надежду. — Тоже веришь, что они сейчас вместе, и им хорошо? Хаширама так устал за последние годы. А я ни черта не хотел ему помочь… Он столько просил, чтобы я был его соправителем, а я согласился… за день до его смерти. Должен же он быть счастлив хоть там! Ты в это веришь, Учиха?! Что они вместе?!
— Я знаю. Я видел, — соврал Мадара, мысленно надеясь, что Тобирама не вспомнит о том, что сам рассказал ему про отношения между Изуной и Хаширамой минуту назад. — А у меня, как ты знаешь, есть некоторые способности.
— Чёрт бы побрал твои способности… — пробормотал Второй Хокаге, прижимаясь к нему. — И тебя самого заодно с ними…
— Чёрт меня уже давно взял, — усмехнулся Мадара, неловко поглаживая его по волосам. — И все демоны ада тоже. Твои проклятья немного запоздали.
— Я всегда и везде опаздываю…
— Это потому, что тебе не повезло родиться младшим братом. Хаширама навечно останется Первым.
— А тебе, значит, повезло?
— Мне во всём повезло, не сомневайся.
— Ублюдок.
— Да-да-да… Пойдём-ка в спальню, Хашираме ты ничем не поможешь, оставшись здесь ещё на одну ночь. А у тебя сразу после похорон переговоры, Цучикаге и так далее. Поспишь хоть.
— Не хочу, — сказал Тобирама вымученно.
— Ну что ты как маленький ребёнок, в самом деле…
— Не хочу я спать!
— Упрямый, как сто ослов! — разозлился Мадара. — Ну не хочешь спать — в карты со мной сыграешь. Зря я, что ли, сюда пришёл?! Или мне заняться больше нечем?!
Тобирама вздохнул, позволив вывести себя за руку из кабинета Хокаге, и Учиха Мадара потащил его по тёмным коридорам такой знакомой-незнакомой резиденции.
«Забавно раз в жизни чувствовать себя положительным персонажем, — думал он, вцепившись в жёсткую ткань мантии Хокаге, которую ему самому так и не довелось надеть, несмотря на всё своё желание. — Ну ладно, тоже какой-то опыт».

…В день похорон Первого Хокаге солнце светило неправдоподобно ярко, а небо было ослепительно ясным и голубым. Нидайме Хокаге стоял на балконе резиденции в своей мантии, расшитой алыми и синими языками пламени, а Учиха Мадара уходил из Конохи, никем не замеченный. Впрочем, на улицах практически не осталось людей — все они отправились почтить память Сенджу Хаширамы, даже те, кто в глубине души его недолюбливал, и Мадара смог открыть лицо, вдыхая воздух полной грудью.
«Ты только не умирай, — подумал он внезапно, глядя на скалу с высеченными на ней лицами Шодая и Нидайме. — Не умирай, Тобирама. Потому что вместе с тобой умрёт и то немногое, что от меня осталось. А иногда… в такие дни, как сегодня, когда вокруг столько солнца, мне не слишком-то этого хочется. Хотя рано или поздно это всё равно произойдёт — но пусть лучше поздно, чем рано».

Нидайме Хокаге оставалось жить полтора года.

@темы: angst, Mokushiroku, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги

---

in_se | Без названия

[in se]

Название: --
Автор : in_se
Бета: --
Персонажи: Джирайя/Цунаде, (далеко и неправда) Орочимару
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, суровый, бессмысленный и беспощадный
Дисклеймер: кишимото - кишимотин, персонажи - персонажевы, автор - свой собственный, русский язык взят на поиграть
Предупреждение: серьёзно ангст. муть. провокация и поимение в мозг. вполне возможно, почти АУ и ООС, хотя автор старался чтоб не почти. пафос, сентиментальность, необоснованные обвинения в паранойе. вы предупреждены)

ps

ещё автору в силу склероза кажется, что он это где-то размещал, но в наших с вами интересах надеяться, что склероз не прав.

*

Слава великого порнографа и ловеласа сопровождает Джирайю всюду, где он называет своё имя. Иногда называют за него - да он и не против: внимание и репутация, которые работают на тебя, всегда могут пригодиться.
Вся Коноха и соседние селения точно знают, что Джирайя из легендарной троицы невероятно силён, весел и вспыльчив, а ещё безумно и не спрашивая любит женщин, и стены всех бань и горячих источников в ужасе дрожат от одного его взгляда.
Он не любит врать, так что это всё правда.
Он не любит обманывать чьи-то ожидания и разочаровывать, так что это останется правдой ещё долго - дольше, чем проживёт он сам.
Но во всей Конохе и соседних селениях почему-то мало кто замечает, что уже давно Джирайя действительно предпочитает просто смотреть.

Цунаде знала - замечала, может, даже раньше, чем он сам. Примерно с тех пор, как очередная новость о занятиях бывшего товарища по команде была озвучена вслух.
- Как он только мог до такого додуматься, - качал головой Джирайя, и по его лицу невозможно было прочесть ничего. Она не знала, что ему сказать.
Оба понимали, что - замечательно додумался. Эффективно и логично, с его-то уровнем техник и неразборчивостью в средствах.
Менять тела.
Сливаться с ещё живой чужой плотью, оставляя позади, словно сухую кожу, оболочку своей. Или чьей-то ещё.
Была ли для него вообще разница?
Цунаде не знала и, кажется, не хотела бы знать.
А Джирайя покачивал головой и тем же ровным, негромким голосом добавлял:
- Ты бы это видела, детка... Если бы я знал тогда. Чёрт...
Цунаде могла бы представить себе, как это происходит. Могла бы попробовать понять суть техники, вообразить результат. Ей не хотелось.
Джирайя - видел.
Один раз он, после предательства Орочимару не перестававший следить за ним, - видел, как происходит процесс переселения в другое тело.
Ему хватило.
В тот вечер он явился к ней, бледный и молчаливый, долго сидел рядом, глядя на бутылку саке. Потом махнул сразу не меньше половины.
- Я думал, это будет как шкуру сбрасывают. Ну, ты помнишь, он всегда был того, со змеями своими, всяким этим. Но там... Если б просто шкуру. Налей ещё, химе.
Она тогда протянула ему всю бутылку. Поколебалась - и села рядом, обняла, прижала к себе.
Расспрашивать ей казалось неуместным и глупым.
Что ещё сказать на такое, она не представляла.

Ей кажется, это должно быть лестно или смешно, - человек с самой распутной в Конохе репутацией обнимает её весенними ночами, как последнюю женщину в этом мире.
Днём - смотрит на других, смеётся и острит, ввязывается в драки и прожигает деньги и время. Работает, ходит на самые опасные миссии, пишет, рискует жизнью и плюёт на это с улыбкой. Потом исчезает на дни или месяцы.
И приходит снова.
Цунаде не гордится и не смеётся даже про себя.
- Прости меня, - шепчет он в темноте потом, думая, что она спит. - Но если кто угодно другой может оказаться... Прости.
Она прижимается к нему и думает, что, наверное, любит и пытается защитить.
И ещё - что скоро не выдержит и уйдёт сама до того, как он в очередной раз вернётся.
И продолжает ждать.

...Собранной инормации всегда недостаточно. Не Конохе - ему самому. Конохе довольно знать степень опасности и расстояние до врага; прямой угрозы селению нет, косвенная минимальна, цель теперешней деятельности точно неизвестна, местонахождение предположительно... Большего от него не требуют.
Джирайе редко удаётся подобраться близко.
Собранная информация - бесценна.
Он не видел Орочимару в лицо с того раза, после которого пришёл к Цунаде и впервые не получил по морде за попытку с ней переспать.
Это всё - просто факты.
Пункты в свитках.

У женщины чёрные как смоль волосы, чёрные и пахнущие розовым маслом, и глаза, подведённые, словно сурьмой, зияют в полумраке.
Таких Джирайя больше всего не любит, - почему-то ему кажется, что чем больше какая-то из них похожа на Орочимару, тем больше шансов, что вот сейчас она усмехнётся, сверкнув жёлтыми глазами, и привычно облизнёт сохнущие губы.
Дзирайя понимает, что это глупо и безосновательно. Но когда он берёт её за руку и позволяет оседлать свои колени, внутри у него сворачивается холодный комок.
То тело принадлежало бледной черноволосой женщине из Селения Скрытого Дождя.
Вдруг это какая-то генетическая особенность, которая ему нужна, может же она проявляться в сходной внешности?
Он привычным жестом кладёт руки ей на бёдра, - женщина худощава, косточки упираются в ладони, а под кожей ходят тонкие мышцы. Подавшись вперёд, она мастерски неуловимым движением стягивает через голову тунику. Чёрные волосы рассыпаются по угловатым плечам.
Женщина льнёт к нему гибким горячим телом, ёрзает на его коленях, теребит его одежду.
Он хочет её, это очевидно. И не хочет знать, отчего это ощущение заставляет холодный ком внутри стягиваться плотнее и тяжелее, как змеиный узел.
Собранной информации всегда недостаточно. Видимо, нужно менять подход к её добыче.
Срочно.
Джирайя отдёргивает её руку, берёт за подбородок и заставляет поднять лицо.
- Что-то не так? - хрипло шепчет она. Чёрные глаза мерцают прорехами из-под спутавшихся волос.
Он передёргивается и опускает взгляд.
По её запястьям льются чернильные разводы едва различимой татуировки.
- Ты...

Ладонью по траве, уверенный голос, треск.
Кажется, чёрные узоры на его руке вспыхивают, а по земле вокруг разбегаются росчерки - как трещины, только быстро тонут без следа.
- Ну, как? - гордо спрашивает Орочимару.
Перед ним на траве удивлённо шевелится довольно крупная блестящая змея. Показывает троим подросткам раздвоенный чёрный язык и поворачивает голову в сторону.
- Фигня, - презрительно отворачивается в ответ Джирайя.
- Да ну? - Орочимару понимающе щурится и любуется призванной тварью. Та скептически переводит взгляд с него на остальных, потом обратно.
- Фигня, - повторяет Джирайя, сложив руки на груди.
- А ты так сможешь? - подкалывает его Цунаде.
- Я-то? Да я, в отличие от него, на самом деле такое могу!..
- Ну докажи, докажи...
И Джирайя, поколебавшись, лезет в сумку, достаёт свитки. Угрожающе скосив глаза на друзей, начинает разворачивать. Но не успевают те отпустить ещё-то что-то колкое по этому поводу, как порывом ветра свитки уносит куда-то прочь, растаскивает в разные стороны.
Джирайя матерится им вслед, Цунаде заливисто смеётся, и все трое бросаются ловить. Потом Джирайя, корча грозные рожи, прыгает вокруг внучки Первого, пытаясь вернуть свои сокровища, она спотыкатеся, он, хохоча, поднимает её за шкирку. Орочимару улыбается, потирая вязь призывных татуировок на запястьях.
Забытая змея смотрит несколько мгновений на этот цирк, потом с достоинством уползает в траву.

Он выгоняет женщину почти сразу, срываясь на непечатную брань, не давая ей и минуты, чтобы одеться. Суёт в руки сброшенную одежду и выгоняет, почти пинками.
Он едва не вывернул ей руку, просто потому что узор показался смутно знакомым.
Это уже слишком.
Дамочка уносится из гостиницы в ужасе, хлопнув дверью, и в темноте даже не слышно эха от её торопливых шагов.
Тогда Джирайя медленно выдыхает, пытаясь унять дрожь в руках, и понимает, что это почти безумие. После третьего срыва за месяц пора бы уже насторожиться.
Или испугаться за свои возможности - но Джирайя честен с собой и понимает, что дело не только в нём.
Напряжение не отпускает, неудовлетворённое тело мешает сосредоточиться и начать связно думать, - но лучше уж одному, чем снова.
Всё равно она ничего не знает ни о каких убитых шиноби, думает он, привалившись к стене. А я не могу спать с ней, не зная, кто она на самом деле.
Обнимать её тело, понимая, что, может быть, оно давно уже не её.
Судорожно, против воли, искать знаки.
Вздрагивать, понимая, что ошибся.
Джирайя слепо, неловко стягивает одежду и падает на смятую кровать.

Больше всего он боится, что даже касаясь Орочимару и глядя ему в глаза, - так его и не узнает.

Быстрые шаги женщины, на ходу натягивающей на себя одежду и бормочущей что-то о пьяных извращенцах, затихают между домами.
Снаружи, с улицы, видно, что окно на втором этаже распахнуто, и света там не горит.
У стены дома напротив, в тени, стоит хрупкая девочка не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Не отрываясь глядит на окна, хмурит тонкие брови.
У девочки чёрные волосы острижены по-мальчишечьи, губы плотно сжаты в болезненное подобие усмешки, руки тонут в широких рукавах кимоно. А когда она поворачивается и делает первый шаг прочь, движения выходят чуть неточные, невуверенные.
Может быть, с непривычки.
Может быть, потому что уйти всегда оказывается чуть труднее, чем должно бы.
Джирайя наверху забывается тяжёлым полусном, не глядя ни в какие окна, и не может такого знать, - но может быть, в глубине души эта девочка слишком хорошо понимает, чего он боится.

@темы: саннины, in_se, angst

---

Рекомендации

[RinnaS]

Всем добрый вечер! Я уже больше полугода взахлеб читаю фанфики по Наруто с фанфикшн.нет и теперь хочу поделиться ссылками на наиболее понравившиеся мне истории. Большая их часть популярна, но встречаются и менее известные фанфики.
Поскольку с каноном я практически не знакома, читаю в основном АУ и таймтревел. Нахожу я их обычно методом тыка, поэтому подборка будет достаточно разношерстной

Time and Again
Naruto U. -Words: 457,627 - Complete
Пейринг: НарутоХината
Мой первый прочитанный Наруто-фанфик. Таймтрэвел. Тридцати-с-небольшим-летний Наруто возвращается в свое 12-летнее тело. Теперь у него есть шанс изменить все к лучшему.

Naruto and the Goblet of Fire
Harry P. & Naruto U. -Words: 136,317 - Complete
Пейринг: нет
Кроссовер с ГП. Благодаря несомненным «талантам» Невилла в Зельеделии, Какаши, Наруто и Гаара оказываются в Хогвартсе, аккурат к 4му году обучения Золотой Троицы. Пока Дамблдор ищет способ вернуть их домой, шиноби адаптируются к гражданской жизни, присматриывая краем глаза за участниками Тремудрого Турнира.

This Time Around
Naruto U. & Sasuke U. - Words: 53,637
Пейринг: нет
В результате битвы в Долине Завершения, Наруто и Саске оказываются в прошлом, в своих же 6-летних телах. Теперь, когда Орочимару остался в будущем, они могут действительно стать лучшими друзьями и предотвратить последующие несчастья, начиная с уничтожения клана Учиха.

Fuinjutsu
Naruto U. & Obito U. - Words: 84,815
Пейринг: нет
На данный момент мой любимый фик. Опять же таймтрэвел. Наруто оказывается в прошлом, в самом начале войны с Камнем, знакомится со своими родителями и вообще наводит много шороху

Fire Shadow's Son
Minato N. & Naruto U. - Words: 101,965 - Complete
Пейринг: НарутоХината
АУ. Кьюби в Наруто запечатал Третий, Йондайме жив и здоров, но его отношения с сыном довольно натянутые. В начале фик почти полностью повторяет канон, но ближе к середине начинаются расхождения и оторваться практически невозможно.

Do You Remember Love
Naruto U. & Sakura H. -Words: 16,246 - Complete
Пейринг: НарутоСакура
День Сурка в переложении на Наруто. Хотя здесь сурку принадлежит совсем не день, а гораздо больше времени...

An Alternative Path
Naruto U. & Sakura H. - Words: 110,523
Пейринг: нет
АУ. Какаши решает, что команда 7 еще не готова к экзамену на чунинов. Много ОС, но они почти не раздражают.

Across Dimensions: Parting Reality's Veil
Naruto U. & Anko M. - Words: 56,799
Пейринг: нет
Существует параллельная реальность, в которой Кьюби в Наруто запечатал Третий. В ней Наруто – опытный джонин, герой войны с Камнем, его любит вся Коноха. Во время спец. операции, когда Минато, Наруто, Какаши и Гай сражаются с Казекаге и Орочимару, выясняется, что змеиного саннина убить нельзя, даже если уничтожить его тело. Йондайме решает пожертвовать собой ради победы, призвав шинигами, но Наруто его опережает – он уничтожает Орочимару и погибает сам. На этом бы все и закончилось, но Кьюби не готов так просто расстаться с жизнью – он переносит себя и Наруто в параллельную реальность, а в лапы шинигами попадает «наш» Наруто. С этого история и начинается

Houses of the Holy (Naruto U. & Yugito N. -Words: 134,383 Пейринг: обещают НарутоЮгито) - в начале сильно затянутый, но все-таки симпатичный фанфик про Акатсуки!Наруто.
Все начинается с того, что Конан проникает в Коноху, знакомится с четырехлетним Наруто, догадывается, что он сын Йондайме и решает забрать его с собой. При этом ее больше интересует ценность Наруто как будущего союзника, чем как обладателя Девятихвостого. Изголодавшийся по общению и нормальному человеческому отношению, Наруто с легкостью соглашается пойти с милой леди, которая обещает помочь ему стать выдающимся шиноби.
После первого же осмотра печати Пейн понимает, что извлечь Кьюби из мальчишки не получится ни при каких обстоятельствах, поэтому он соглашается с идеей Конан тренировать Наруто в искусстве шиноби, чтобы вырастить себе могущественного союзника.
История достаточно длинная, больше 130 тысяч слов, но от завершения она все еще далека. Лично у меня она интерес стала вызывать только после 7 главы, когда закончилась наконец занудная арка про страну Дождя и начались экзамены на чунина. Зато уж в последних главах автор разошелся на славу

Wild World (Naruto U. - Words: 44,920 Пейринг: нет) - интересная АУшка про Наруто - обладателя редкого кеккай генкай. При этом не супер!Наруто, а вполне все в рамках приличия.

Абсолютно крышесносный таймтревел - Fuzzy Logic Kyuubi - Words: 60,529 Пейринг: ммм... не скажу))) С Наруто пейринга нет
Трава начинается с самых первых строк – в прошлое путешествует не Наруто, а Кьюби, которая вновь и вновь вынуждена наблюдать за жизнью своего джинчуурики. Лисы-демоны существа вечные, даже со смертью Наруто она не погибает, а постоянно переносится в прошлое, где вновь и вновь оказывается запечатанной у него в животе. Наруто ничего не замечает, для него каждая жизнь – единственная, а вот китсуне тысячелетия, проведенные в неволе, помнит отчетливо. Именно поэтому неожиданное освобождение приводит ее в совершенный восторг и бешенство. Бешенство такой силы, что она начинает крушить все на своем пути, уничтожая жалких людишек, неся разрушение и хаос. Так продолжается до тех пор, пока прямо перед ней не оказывается маленькая светловолосая фигурка, сидящая на голове гигантской жабы. Этот вид ее почему-то пугает, память твердит, что нечто подобное уже было, нехорошие ассоциации всплывают в голове, да и вообще, что она так взъелась на этих людишек? Китсуне решает, что они не стоят ее нервов, разворачивается и уходит, только для того, чтобы найти настоящую цель ее гнева – Учиху Мадару.
Разобравшись с ним, она решает в превентивных целях уничтожить оставшуюся угрозу – всех обладателей шаригана, которые теоретически могут ее контролировать, и сидящего на жабе человечка, в прошлой жизни доставившего ей столько хлопот.
Кьюби решает подойти к решению проблемы нестандартным путём – захватывает тело Мадары, превращается в человеческую женщину и решает отправится в Коноху, чтобы разобраться с врагами и заодно навестить Наруто, к которому за последнюю тысячу лет успела изрядно привязаться.
Фанфик абсолютно сумасшедший, в нем полно несуразностей, но читается он на одном дыхании. В общем, всем рекомендую))

Cloud Age Symphony
Naruto U. & Minato N. -Words: 68,667 - Complete
Пейринг: нет
Восемнадцатилетний Наруто – мастер печатей, изучающий способы путешествовать во времени. С помощью Джирайи он создает печать, позволяющую отправиться в прошлое. Выбрать определенный временной промежуток невозможно, поэтому Наруто попадает то к совсем молодым саннинам, то к еще-не-Хокаге Минато. После знакомства с Минато, Кушиной, Обито, Рин и маленьким Какаши, он решает задержаться в этом времени чуть дольше.
На данный момент это один из моих любимых Наруто-фанфиков. Мне нравится в нем практически все – и сюжет, и то, как прописаны характеры Минато и взрослого Наруто (конечно, в отношении последнего присутствует небольшой ООС, но на это очень легко можно закрыть глаза). Но самое главное, мне нравится общее настроение фанфика – немного грустное, но очень светлое. Весь фик очень хочется верить, что все происходит не напрасно, что будущее можно исправить, что будет так как хочется, а не так, как должно быть.

Flip Flop and Fly
Itachi U. - Words: 81,552
Пейринг: нет
Абсолютно восхитительная АУ про Итачи. Описывать сюжет бессмысленно, всей прелести этого фанфика мне все равно не передать

Prove the Pervert Wrong
Naruto U. - Words: 115,281
Пейринг: нет
Пожалуй, этот фанфик можно охарактеризовать одним предложением – это фанфик про тренировки. Все. Сюжет на этом заканчивается
Сам фанфик начинается достаточно оригинально – Джирайя, не желая, чтобы Наруто повторил его ошибки, отказывается его тренировать до тех пор, пока тот не выбросит из головы мысль о возвращении Саске. Но упертый упрямый Наруто не желает так просто сдаваться, и решает, что всему сможет научиться и сам. В этом ему помогут его нечеловеческая выносливость, сумасшедшие лечебные способности и главное – легендарное упрямство.
В общем-то, несмотря на недостаток сюжета, фанфик очень даже не плохой. Во всяком случае, читается он на одном дыхании. Жаль, правда, что автор его бросил, обновлений не было аж с 2006 года.
Да, кстати, это джен. Никаких пар мной замечено не было.

ANBU BRAT (Naruto U. - Words: 255,496) – вполне обычная АУ-шка, в которой Наруто после очередного покушения на его жизнь переезжает в штаб-квартиру АНБУ, где и воспитывается под покровительством Какаши, Анко и других шиноби.
Особенно порадовал заявленный автором пейринг – NarutoXGirl (и почему многие так боятся яоя ). Правда, даже к 15й главе намеков на ожидаемую пару было не очень много.
Конечно, в фанфике много минусов – некоторые моменты кажутся высосанными из пальца, а Обоснуй временами пытается совершить ритуальное самоубийство, но на фоне других, совершенно ужасающих фанфиков, ANBU BRAT смотрится вполне достойно.

@темы: рекомендация, гет, джен, in english

---

Mokushiroku | Последнее лето | Главы 6-12

[Вансайрес]

Название: Последнее лето
Автор:  Mokushiroku
Бета:  Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления, в различных комбинациях.
Рейтинг: R
Жанр: ангст, семейная драма, романс.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.

Главы 1-5 несколькими постами ниже

Главы 6-12

6.

«…после чего провёл два года на службе у дамьё».
«Чего-о-о? Какого ещё дамьё?»
Мадара отложил листок, потёр глаза, потом прочитал предложение снова и, наконец, понял, что, очевидно, имелось в виду «даймё».
«Хоть бы без ошибок научились писать, что ли».
Он зевнул.
Да уж, чтение этих бумажек и в самом деле оказалось занудством, какое поискать.
Но — сам же хотел ответственную работу. И Наруто-сан её ему предоставил — такую, о которой он раньше и мечтать не смел: решать судьбу большинства новоприбывших и даже некоторых хорошо знакомых ему шиноби, присваивая ранг их миссиям и оценивая итоги выполненных заданий. Их карьерное продвижение зависело от того, с каким настроением он поднялся с утра с кровати — точнее, с футона.
Мадаре было приятно.
С того дня, как его мать появилась в доме Хокаге, заплаканная и дрожащая, прошёл почти месяц. Тогда Наруто заперся с ней в кабинете, и они разговаривали почти час, после чего Сакура вышла, и глаза её по-прежнему блестели от слёз, но она чуть улыбалась и сказала Хокаге: «Спасибо».
А Наруто, как ни в чём не бывало, спросил у Мадары, какую еду тот предпочитает, и не против ли он, если по воскресеньям это будет всё-таки рамен.
Учиха понял, что это было приглашением остаться.
И принял его — потому что ему действительно хотелось.
В последующие дни он не раз жалел об этом, ругаясь без конца с Тобирамой и Хаширамой и будучи вынужден поступиться некоторыми своими привычками — например, слушать громкую музыку. Дома отец не позволял ему, но Саске обычно приходил за полночь, а здесь была Хината-сан, и хотя она, пожалуй, и слова бы ему не сказала, было неудобно.
Однако мысли о дневнике и маленьком слепом Учихе перестали его мучить, и ночные кошмары — тоже.
Мадара всё так же ходил на миссии, а в свободное время шатался по деревне один или с Тобирамой, однако теперь по утрам он проводил пару часов в кабинете Хокаге, разбирая отчёты, а вечером ужинал вместе со всеми, и это было так странно и непривычно — что за столом собиралась вся семья.
Он бросил курить — просто не хотелось, а к концу месяца понял, что скучает по брату.
Что бы там ни было, и как бы Изуна ни раздражал его своей глупостью и беспечностью, всё-таки они с детства были вместе, и теперь его присутствия не хватало даже на физическом уровне: Мадара не скучал и не томился, однако чувствовал, что что-то не так.
Он знал, что команду его брата курирует девушка Хаширамы. Когда он услышал об этом, то был шокирован — Изуми имела звание джунина, которое позволяло ей быть наставником генинов, однако обычно никто в таком возрасте не стремился брать под свою ответственность малышей. А она, по слухам, сама попросила… Хаширама наверняка знал подробности, однако упрямо молчал. Их отношения вообще катастрофически испортились после той незабываемой драки. Мадара не мог простить Хашираме унижения, которое испытал, упрашивая его прийти на встречу с Изуной, а тот ему, очевидно, — шрама на щеке, который не желал заживать, и кошмарных видений, подаренных шаринганом. Что это были за видения, Мадара не знал и знать не хотел.
Они разговаривали друг с другом: «Не подашь мне соль?» — «Да, конечно», и ссору вслух не упоминали, однако всем было ясно, что былой дружбы не вернуть.
Зато с Тобирамой, наоборот, наметился некий сдвиг. Тот, похоже, серьёзно воспринял слова, сказанные Мадарой во время ночной истерики, и теперь, по крайней мере, честно старался называть его по имени — хотя бы иногда.
Это было жутко забавно — смотреть, как он кривится и морщится, поправляя себя: «Учи… Мадара», ну и в целом приятно — слышать своё имя.
Оставалось только выяснить отношения с братом.
Впрочем, «выяснить» — это было громко сказано. Что он ему скажет? «Я в ярости, потому что родители любят тебя больше, чем меня»? Он не знал — и откладывал встречу.
А потом прошёл случайно мимо Академии и увидел брата на качелях, одиноко читавшего какую-то книгу. Внутри что-то кольнуло, и он подошёл ближе.
Изуна заметил его и поспешно сунул увесистый том в рюкзак; на щеках у него проступил лёгкий румянец. У Мадары промелькнуло нехорошее подозрение: что это за книжка такая, уж не из серии ли «Приди, приди, рай»? Правда, обложка была не похожа, но братец так подозрительно покраснел…
Изуна встал с качелей, и Мадара заметил, что он стал ещё выше. Да и вообще как-то изменился — особенно взгляд, который стал более печальным и глубоким что ли, и напомнил ему… взгляд Хинаты-сан, вот чей. Вот только что общего могло быть у его глупого маленького брата и жены Хокаге?
— Что дома? — спросил Мадара без предисловий.
Обычно Изуна любил подробно рассказывать о своих впечатлениях или наблюдениях, однако сейчас он ограничился простыми формальностями: да, всё нормально… нет, мама с папой не ссорятся…
А потом спросил:
— Почему ты ушёл?
Мадара присел на качели, посмотрел в сторону леса, на верхушки деревьев, зажигавшиеся золотисто-багряным отсветом заходящего солнца.
— Да просто так. Достало всё. Семейка эта… У Хокаге лучше. — Он усмехнулся. — На то он и Хокаге.
— Хокаге...
Солнечные лучи позолотили на миг и глаза брата, а может, это так ярко вспыхнул в них интерес. Голос Изуны, до этого ровный и бесцветный, зазвучал взволнованно, и сам он тоже весь ожил, как будто в бледную акварельную картинку добавили густого ярко-алого цвета.
«А он ведь будет страстным», — внезапно подумал Мадара и понял, что в очередной раз проиграл спор Тобираме. Тот знал, что лучший друг неадекватно реагирует на любые упоминания слов «Изуна» и «секс» вместе, и неизменно пользовался этим, чтобы вывести Учиху из себя.
— О-о-о, наш малыш Изу натворит ещё дел из-за любви и страсти, вот увидишь, — многозначительно ухмылялся он, и Мадара жутко бесился.
— Какая любовь?! Какая страсть?! Что ты вообще несёшь? — возмущался он. — Ему двенадцать лет!
— Да он и девственности лишится раньше, чем ты, — дразнил его Тобирама и с хохотом уворачивался от тумаков.
— Расскажи, как там у них, — попросил, тем временем, Изуна.
Братец всегда умел слушать жадно: про Академию, когда ещё сам там не учился, про экзамены, про миссии, про опасных злодеев и могущественных защитников, про далёкие земли и необычные техники. Не имея собственной жизни, он проживал чужие, о которых ему рассказывали, и проживал так, что рассказчик чувствовал себя центром мироздания и непобедимым героем. На фоне Изуны вообще легко было почувствовать себя всесильным — и это подкупало.
Поэтому Мадара, Тобирама и Хаширама наперебой расписывали ему свои приключения, не забывая присовокупить в конце: «Ну, пройдёт ещё немного времени, и ты будешь вместе с нами», чтобы он не обижался — однако в глубине души ни один из них не имел этого в виду. Малыш Изу оставался малышом Изу, как его можно было представить рядом с собой на миссии или заговорить с ним о чём-то личном, о чём-то взрослом? Нет, гораздо приятнее было наслаждаться его восторженным, изумлённым взглядом.
Но не вечно же тешить самолюбие за счёт глупого маленького брата; Мадаре это, в конце концов, надоело — он жаждал большего.
Теперь его амбиции были в некоторой степени удовлетворены — сам Хокаге доверил ему судьбу своих подчинённых! — и, глядя Изуне в глаза, Мадара внезапно вспомнил то детское чувство «Я — герой!», которое возникало раньше, даже если он рассказывал брату всего лишь про контрольную в академии.
— У них… легко, — ответил Мадара на его вопрос, не зная, как ещё описать то чувство, которое возникало в доме у Наруто-сана. Нет, проблемы у него были и там — да хотя бы тот же Хаширама, который его раздражал — однако они, скорее, добавляли жизни остроты. Тяжесть вечной глухой озлобленности на весь свет, мучившая его в родительском доме, внезапно рассеялась, и это было непривычно, как будто он смог, наконец, дышать полной грудью.
И дневник… Раньше при мысли о нём Мадара леденел, и на душе становилось так беспросветно гадко, как будто всё в жизни было потеряно, однако теперь, даже если он и вспоминал о нём вскользь, казалось, что это ерунда, давно забытые тайны минувших дней.
«Всё, что мне требовалось, чтобы получить то, о чём я мечтал наяву и во сне, — это отобрать у моего брата его красивые глупые глаза».
Взгляд Мадары, почти против воли, скользнул по лицу брата, по его девчачьим длинным ресницам.
Он бы никогда такого не сделал. Никогда.
«…сила и свобода, власть и могущество, даваемые Мангекьо Шаринганом».
А ещё откуда-то появилось вдруг слово, которого, он точно помнил, в дневнике не было: «Бессмертие».
Он отступил на шаг.
Изуна, поглощённый своими мыслями, ничего не заметил.
— А какие у них отношения в семье? Ну… у Хаширамы с Наруто-саном, например. Они не ссорятся?
Мадара встряхнул волосами, заставляя себя вернуться к реальности. Ощущение было такое, как будто он только что уходил с головой под воду и теперь вынырнул и не может прийти в себя.
— Отношения… — повторил он, подумав мимоходом: почему брата это волнует?
Впрочем, ему хотелось отвлечься, и он начал рассказывать.
Рядом с отцом Хаширама становился забавным — почтительным, благоговеющим, почти что робким, и поначалу Мадара поверить не мог в подобную перемену: высокомерный Узумаки, который только и знал, что раздавать приказы — и вдруг такое подобострастное поведение. Он даже думал, что Хаширама над ним смеётся; подслушивал, надеясь его раскусить, но нет — тот и наедине с Наруто-саном разговаривал с ним не как с отцом, а как с Хокаге.
Правда, во все остальное время Хаширама был по-прежнему невыносим. Пару раз они просматривали вместе с Мадарой отчёты в кабинете Хокаге, и Учиха кипел от злости: Узумаки проверял за ним каждую бумажку, после чего спокойным и скучным голосом сообщал о найденных ошибках и неточностях. Вообще, он стал невероятным занудой, Хаширама; просто помешался на правилах. Ведь не всегда же был таким, с чего вдруг?
…Изуна дослушал брата, на миг опустил глаза, обдумывая услышанное, а потом снова посмотрел на него жадным взглядом и спросил про отношения Хаширамы с матерью.
Здесь всё было ещё сложнее. Хаширама часто не появлялся дома по несколько дней подряд, и если с отцом он постоянно виделся в резиденции Хокаге, то мать, как понял Мадара, не знала о нём вообще ничего. Иногда она спрашивала о старшем сыне у Тобирамы; тот отвечал неохотно, однако она всегда удовлетворялась его словами и не выпытывала подробностей — отворачивалась и глядела задумчиво в сторону.
Мадара был однажды в гостиной, когда Хаширама вернулся после трёхдневного отсутствия. Когда домой приходил её муж, Хината-сан вся расцветала и бросалась ему навстречу; когда появился сын, она тоже встрепенулась, однако сдержала себя и подошла медленно, остановившись на некотором расстоянии от него. Они действительно были похожи, однако рядом казались скорее братом и сестрой, нежели сыном и матерью: Хаширама был выше её на целую голову, а она выглядела довольно молодо, особенно в своих красивых нежно-сиреневых кимоно, расшитых райскими птицами и цветущей сакурой.
— Добрый вечер, — сказал Хаширама, склонив голову, и она улыбнулась, ласково и печально.
С ней он тоже разговаривал почтительно, и всё же совершенно не так, как с отцом — более холодно, более отстранённо. Хотя, задумавшись об этом сейчас, Мадара не мог бы сказать, что Хаширама мать не любит и общается с ней только из вежливости — скорее, между ними была какая-то странная преграда, причинявшая боль обоим.
Однажды Мадара, обнаружив, что уже неделю не курит, и почти что испугавшись по этому поводу, всё-таки вышел на террасу с пачкой сигарет и увидел Хашираму с матерью во дворе: они сидели друг напротив друга за летним столиком и молчали. На секунду Учихе показалось, будто он увидел картинку из прошлого, красивую гравюру, изображающую придворных даймё: сад был усыпан белоснежными лепестками яблони и бледно-розовыми — вишни, на матери было кимоно, на сыне — косоде, ветер развевал длинные волосы обоих.
Старший Узумаки сидел, выпрямив спину и церемонно сложив руки, будто на дипломатическом приёме; Хината-сан перебирала какие-то причудливые вещицы, разложенные перед ней на столе — разноцветные свечи, веера, расписные фонарики — и показывала их ему, не говоря ни слова. Хаширама так же молча брал их из её рук, внимательно разглядывал и осторожно клал обратно.
Мадаре казалось, что он видит сцены из какого-то сюрреалистического фильма.
Наконец, Хината-сан заговорила, и он облегчённо вздохнул — это нескончаемое молчание становилось невыносимым даже для него, однако те двое, похоже, просидели так уже не один час.
— Я хочу показать тебе ещё одну вещь, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Можно сказать, фамильную драгоценность.
Сын чуть кивнул ей, и она ушла в дом. Мадара притаился между деревянными перилами на террасе: взглянуть на сокровище клана было любопытно и ему.
Оставшись в одиночестве, Хаширама по-прежнему сидел неподвижный, как истукан. В каменной статуе Первого Хокаге и то было больше жизни, чем в нём в этот момент; однако когда мать вернулась с катаной в руках, глаза его сверкнули — это было заметно даже со второго этажа.
— Я знаю, ты предпочитаешь искусство войны, — сказала Хината-сан, протягивая ему меч. — Он принадлежал Кагамитару Хьюга, одному из основателей клана.
Хаширама встал, вынул катану из ножен и вытянул руку, глядя, как солнце отражается в начищенной стали, — а потом вдруг подскочил и скрылся среди яблоневой листвы. Секунду, нет, долю секунды спустя он уже стоял позади матери, а с неба падали, медленно кружась в воздухе, срезанные им цветки.
Мадара скривился: он терпеть не мог, когда Хаширама выпендривался.
Хината-сан повернулась к сыну.
— Ты по-прежнему лучший, мой мальчик.
— Да?
Тот сжал катану в левой руке, а пальцы правой, не отрывая от матери пристального взгляда, сомкнул вокруг острого лезвия. Хината-сан чуть заметно вздрогнула, однако глаз не опустила — смотрела на то, как он сжимал кулак всё сильнее и сильнее, не обращая внимания на кровь, заструившуюся между пальцами.
Хаширама не выдержал первым и отбросил катану в сторону; длинный рукав его косоде окрасился багровыми пятнами.
«А он ко всему прочему ещё и идиот, — подумал Мадара. — Как он печати будет складывать, поранив себе пальцы?»
Хаширама, тем временем, поднял катану и положил её на стол.
— Спасибо, — сказал он матери.
— За что? — тихо спросила она.
— За всё.
Тон, которым он это произнёс, был таким жёстким, что к нему куда больше подошли бы слова «ненавижу тебя».
Хаширама развернулся и пошёл к дому, однако на полпути вдруг остановился и сказал уже совсем другим голосом:
— Да, все эти вещи… — он кивнул в сторону стола с разложенными на нём веерами и фонариками, — …они красивые, мама.
Мадара из всего этого представления понял только то, что Хьюга жутко пафосны — впрочем, это он знал и раньше — и что Хаширама таит за что-то на мать обиду.
На секунду у него промелькнуло безумное предположение, но он тут же его отмёл:
«Нет, не может такого быть. Глаза-то у обоих синие…»

Всю эту сцену, за исключением собственных мыслей, он пересказал теперь Изуне, постаравшись представить Хашираму в наиболее невыгодном свете, однако маленький глупый брат его усилий, похоже, и не заметил: смотрел затуманившимся взглядом и явно витал в облаках.
Вечно он видел в Узумаки кого-то, вроде полубога.
Мадара почувствовал острый укол ревности.
— Ну, я пойду, — небрежно бросил он.
Развернулся — и так и прирос к месту, увидев последнего человека, которого ожидал здесь увидеть: собственного отца.
— Ты, — сказал Саске таким тоном, как будто встретил посреди деревни преступника S-класса, объявленного в розыск всеми пяти великими странами.
«Поражаюсь твоей наглости», — вот что он на самом деле имел в виду.
— Я, — ответил Мадара, усилием воли подавив в себе дрожь, поднимавшуюся от взгляда отца: холодного, яростного, ненавидящего. Нет, он больше не станет его бояться.
— Что ты здесь делаешь?
— С братом разговариваю. — Он смотрел ему прямо в глаза и говорил настолько вызывающе, насколько это было возможно. — Что, нельзя?
— Нельзя, — отрезал Саске.
— Да ну? — издевательски протянул Мадара. — Ты издал приказ, запрещающий мне появляться на улицах Конохи?
Чёрные глаза отца сузились.
— Предлагаешь мне это сделать?
— Чёрта с два! Ты не Хокаге, чтобы издавать приказ! А Хокаге тебе не позволит! — внезапно выпалил Мадара, сам не ожидая от себя таких слов.
Сказал — и внутренне содрогнулся: с чего он вообще взял, что Хокаге есть до него какое-то дело? К тому же, они с отцом лучшие друзья…
Однако Саске он из себя вывел — эта цель была достигнута. Лицо его расслабилось, но во взгляде бушевала такая ярость, что будь у него активирован шаринган — никого живого вокруг бы уже не осталось.
— Понравилось, значит, подбирать объедки со стола Хокаге? — спросил он притворно задумчивым голосом. — Ну, удачи. Видимо, ты только на это и годен. Пойдём, Изуна.
— Изуна, если ты пойдёшь сейчас с ним, то со мной можешь попрощаться навсегда! — заорал Мадара вне себя от бешенства. — Ты понял?!
Изуна посмотрел на них широко раскрытыми от ужаса глазами.
— Нет. Не надо. Пожалуйста, — попросил он
— Пошли. — Саске положил руку ему на плечо.
— Я тебе сказал — пойдёшь с ним, меня больше никогда в жизни не увидишь! Выбирай — или он, или я!
«Если он выберет меня — что я буду с ним делать?» — мелькнула в голове запоздавшая мысль, однако остановиться Мадара уже не мог.
Лицо брата жалко искривилось.
— Изуна, — сказал Саске спокойно.
— Ну?! И с кем ты останешься? — выдавил из себя Мадара.
— Я… — младший брат опустил голову и глухо ответил: — С отцом.
Мадара похолодел раньше, чем осознал значение его слов.
«Нет. Не может быть».
Не думая ни о чём, он шагнул вперёд и влепил брату такую затрещину, что тот не устоял на ногах и рухнул на землю.
— Ты… предатель, — выдавил он, едва дыша от ярости. — Да больно ты мне нужен! Бесполезный, никчёмный… ничтожество! Ненавижу тебя. Пошёл вон отсюда!
Сам внутренне содрогнулся, ожидая, что отец его, как минимум, четвертует за то, что он сделал, однако отступить не мог — что же, показать, что он его боится?!
Однако Саске его не тронул. Не отрывая от старшего сына презрительного взгляда, он подал младшему руку, помогая ему подняться.
— Изуна, напомни мне вечером написать доклад Хокаге о том, что в этой части деревни водятся бешеные собаки. Посмотрим, что Наруто скажет по этому поводу, — произнёс он притворно задумчивым голосом и, подтолкнув младшего сына, отправился с ним вниз по улице.

***

До дома они так и не дошли.
— Мне плохо, — сказал Изуна, и отец усадил его на скамейку, опустившись на корточки рядом.
Голова у него болела так, что каждый вдох отзывался ударами по вискам; перед глазами всё расплывалось, и пару раз мелькала какая-то тень, заставлявшая его вздрагивать и покрываться ледяным потом.
После удара брата во рту до сих пор ощущался солоноватый привкус крови, но ещё сильнее был вкус горькой обиды.
В чём он был виноват?! Что он сделал?!
Разве непонятно было, как ему хотелось остаться с братом? Может, Наруто-сан и его бы взял к себе в дом?.. Быть там вместе со всеми, вместе с Хаширамой, вчетвером, как раньше… Соблазн был столь велик, что у него до сих пор всё внутри разрывалось от сознания упущенной возможности.
Вместо этого ему придётся вернуться в пустой холодный дом, откуда пропала даже атмосфера уюта, создаваемая раньше матерью — та продолжала заниматься домашними делами, готовить обеды, ужины, однако делала это настолько автоматически, что казалось, будто вместо неё им подсунули робота. С отцом они действительно больше не ссорились, но и почти не разговаривали, а спали и вовсе в разных комнатах.
Точнее, отец вообще практически не спал. Изуна часто слышал его шаги в коридоре — и это было даже хуже, чем рыдания матери в ту ночь, когда брат не вернулся домой. Из-за этого он сам не мог подолгу уснуть — а потом просыпался по несколько раз за ночь, иногда обнаруживая рядом Саске. Тот неизменно говорил ему, что всё в порядке, и Изуна притворялся спящим, мучаясь от невозможности перевернуться лишний раз на бок или поправить одеяло.
Утром начинался другой кошмар.
В его новом сенсее как будто уживались два разных человека, и оба казались одинаково ужасными. Во время тренировок Изуми была жестока и неумолима, похуже любого мужчины — она действительно обладала большим запасом знаний и умений и стремилась передать их своим ученикам, однако ни о каких поблажках, ни физических, ни психологических, и речи идти не могло, и Изуна, не привыкший к подобному отношению, чувствовал себя совершенно никчёмным.
Зато в остальное время Изуми словно отыгрывалась за эти часы, когда была холодной и безжалостной, и превращалась в воплощение женственности и материнского инстинкта: любила потрепать Изуну по волосам, назвать его как-нибудь ласково, обнять.
А ещё она была девушкой Хаширамы.
Всего этого было достаточно, чтобы превратить его жизнь в ад.
Единственным утешением оказались, как ни странно, книги.
Изуна никогда не был особенно охотлив до чтения — его воображению вполне хватало и того, что рассказывали о себе братья. Однако в то утро, когда он встретил Хашираму, по пути домой он обратил внимание на книжный магазин, мимо которого каждый раз проходил, даже не замечая вывески, и, чуть помедлив, спустился по лестнице внутрь.
Около прилавка на видном месте стояли стенды с литературой подешевле — комиксами, раскрасками, многочисленными романами под одним и тем же заголовком «Приди, приди, рай». Изуне захотелось полистать их — Тобирама любил эту серию, может, и Хаширама тоже? — однако вокруг толпились дети, читавшие мангу, и он прошёл внутрь, к книжным полкам, заставленным толстыми фолиантами.
Там было тепло и тихо, солнечно и спокойно; в столбах света золотились, медленно опускаясь на пол, пылинки. Изуна побродил между стендами, разглядывая разноцветные корешки и изредка проводя рукой по какому-нибудь роскошному, инкрустированному камнями переплёту. Он даже не решался вытащить и полистать одну из книг, настолько красивыми они выглядели. Впрочем, ему нравилось и просто стоять так — в одиночестве, вдыхая странноватый, но приятный запах типографской краски и чувствуя, как тревоги и волнения дня постепенно отступают на второй план.
— Заблудились среди лабиринта чужих иллюзий, молодой человек? — к нему внезапно подошёл, улыбаясь, старичок с длинными белыми волосами.
Изуна замер на мгновение, раздумывая, не является ли это обращение насмешкой: обычно его называли только «малышом Изу», ну или «мальчиком», если это были незнакомые люди. Смысла фразы он тоже не очень понял — однако улыбка у старика была добрая, и он неуверенно пожал плечами, подумав, что есть что-то приятное в том, когда тебя называют на «вы».
— Ищете что-то конкретное?
Вообще говоря, да — искал. Однако не скажешь же: «мне нужно что-нибудь про осенний лес»! Тогда его сочтут полным идиотом.
— Нет, я просто… — он замялся. — Не знаю. Может, стихи…
И тут же мысленно проклял себя: стихи! Да если это услышит кто-нибудь из его одноклассников — а возле стенда с комиксами толпилось немало ребятни — то над ним будут смеяться всей деревней. Стихи он читает… Нет, чтобы какой-нибудь «роман с приключениями» сказал или хотя бы «Приди, приди рай» — книжки Джирайи сам Хокаге читал, это было не так позорно.
Однако старику его ответ, похоже, понравился.
— Редко встретишь в наше время юного шиноби, увлекающегося поэзией, — добродушно сказал он, и Изуна мучительно покраснел, опасаясь, что эти слова мог услышать кто-нибудь ещё. — Могу я порекомендовать вам что-нибудь на свой вкус?
Он торопливо кивнул, надеясь побыстрее от него отделаться, однако старик, как назло, ходил между полками медленно, то и дело останавливаясь и разглядывая иероглифы на каком-нибудь корешке. Некоторые книги он вытаскивал, а потом ставил, даже не раскрыв, на место, некоторые листал, над некоторыми улыбался, над другими — неодобрительно цокал языком.
Наконец, он вручил Изуне целую стопку увесистых фолиантов.
— Здесь не только стихи, но и другие произведения, которые, смею думать, могут вам понравиться.
Да чего он к нему вообще привязался?!
Изуна торопливо кивнул и потащил книги на кассу, опасаясь, что в противном случае старик предложит ему что-нибудь ещё. К тому же, всё равно ведь собирался что-нибудь купить…
Потом мелькнула запоздалая мысль про деньги, и он пришёл в ужас: книжек было так много, и они были такие дорогие — однако было уже поздно. Минут десять Изуна стоял возле кассы, выгребая из карманов и рюкзака мелочь. Каким-то чудом, а точнее благодаря тому, что Сакура давала ему деньги на обеды на неделю вперёд, он всё-таки наскрёб необходимую сумму — и следующие шесть дней был вынужден голодать, потому что скорее умер бы, чем признался кому угодно, даже матери, что накупил книжек, в том числе со стихами.
Он и домой-то с трудом их дотащил — но потом его страдания окупились стократно.
Сначала он никак не мог заставить себя взяться за чтение; лишь к вечеру, убедившись, что снова не может заснуть, Изуна вытащил наугад одну из книг — это оказались не стихи, а какой-то исторический роман. Первые страниц пятьдесят дались ему с трудом — сказалось отсутствие привычки к чтению, однако он честно не пропускал даже самые скучные моменты, вспоминая слова Хаширамы.
«Я эти описания у одного поэта вычитал… или писателя, не помню».
А вдруг это был тот самый писатель?!
Промучившись часа полтора, Изуна неожиданно для себя увлёкся повествованием, а ещё через час позабыл обо всём не свете и полностью погрузился в мир тайных интриг и кровавых столкновений между кланами, происходивших на заре становления мира шиноби. Он видел перед собой благородных правителей и не менее благородных злодеев, хитрых помощников, бесчестных предателей и демонов-оборотней.
Оторвался от страницы он только тогда, когда от усталости начали слезиться глаза — и обнаружил, что за окном уже рассвело, и пора идти на тренировку.
В тот день Изуми была особенно беспощадна к его промахам и заставила его часов шесть без передышки отрабатывать метание куная, однако он воображал себя одним из героев романа, который в юности перенес много лишений и оскорблений, а потом отомстил всем своим врагам.
Вторая история, за которую он взялся, была довольно кровавой — вражда, ненависть, месть, убийства, жестокие пытки, и поначалу его слегка подташнивало от реалистичности описаний, однако он думал, что уж Хаширама-то, наверное, и не такое видел в миссиях, и заставлял себя читать дальше.
К моменту встречи с братом он заканчивал последнюю из купленных тогда книг, и рассказы Мадары упали на благодатную почву — его воображение, растревоженное прочитанным, мигом нарисовало сцены из романа с собственными героями.
Он видел их и сейчас, стоило закрыть слезившиеся от боли глаза.

— Это он!.. — зашептали вокруг, и люди расступились, освобождая ему дорогу.
Хокаге приподнялся со своего трона.
— Кто вы? — спросил он надменно.
Юный черноволосый и черноглазый воин склонился в приветственном, но не подобострастном поклоне.
— Позвольте вам представиться, Хокаге-сама: Учиха Изуна, глава клана Учиха, — сказал он с лёгкой улыбкой и протянул ему свиток, перевязанный алой шёлковой лентой. — Я пришёл с предложением заключить мирный договор между нашими кланами.
— Мирный договор!.. — изумлённо повторили вокруг несколько раз.
Жена Хокаге, сидевшая по правую руку от него, посмотрела на юного воина с ненавистью — однако тот с достоинством выдержал взгляд её тёмных глаз в обрамлении густо накрашенных ресниц. Говорили, что эта женщина с золотистыми волосами — колдунья, и именно она виновата в том, что Хокаге допускает стратегические ошибки и проигрывает в последнее время битву за битвой.
Учиха Изуна собирался освободить его от неё.
— Вы лжёте! — сказала женщина гневно. — Клан Учиха никогда бы на такое не пошёл!
— Я заставил их, — ответил юный воин невозмутимо. — Кого-то с помощью слов, кого-то с помощью оружия.
Обнажив свою катану, он взмахнул ею, и она со свистом рассекла воздух. Лезвие было покрыто бурыми пятнами крови — так же, как и тёмно-фиолетовое косоде воина.
— Она ваша, Хаширама-сама, — сказал Учиха Изуна, поклонившись, и протянул ему катану. — Как и моя жизнь.

…или лучше наоборот?

— Изуна-сама, ваше задание выполнено.
Никто и не надеялся, что ему это удастся: отбить с жалкой горсткой воинов нападение вражеского клана, насчитывавшего сотни и тысячи опытных шиноби. Однако Учиха Изуна ни секунды не сомневался в своём военачальнике.
— Я верил в вас, Хаширама-сан.
В синих глазах последнего промелькнуло что-то, похожее на смущение, однако правитель предпочёл этого не замечать и взмахнул рукой, жестом приказывая всем удалиться.
Хаширама тоже повернулся, однако его удержали за рукав.
— Останьтесь, — попросил правитель тихо.
— Как прикажете, Изуна-сама.
Военачальник опустился перед ним на колени и почтительно склонил голову.
— Я хотел бы отблагодарить вас, Хаширама-сан, — улыбнулся правитель. — Просите любую награду; я дам вам всё, что вы пожелаете.
— Моей единственной наградой будет всегда находиться подле вас, Изуна-сама, — жарко прошептал тот и коснулся губами его пальцев. — И у меня есть только одна просьба: простите мне мою дерзость.
Правитель не успел ответить — за дверьми внезапно послышались шум и крики, а потом в зал ворвалась группа вооружённых людей.
Хаширама вскочил на ноги, однако было уже поздно — чья-то стрела пролетела через всю комнату и вонзилась правителю в горло. Тот соскользнул с возвышения, на котором сидел, и упал прямо на руки своему военачальнику, снова рухнувшему на колени, чтобы его подхватить. Длинные чёрные волосы рассыпались по полу, алая кровь залила белоснежный шёлк, расшитый цветами и птицами.
Синие глаза смотрели на него с отчаянием и мольбой.
— Прошу вас, Изуна-сама… Прошу вас, потерпите немного, я не позволю вам умереть…
Правитель с трудом приподнял руку и коснулся его щеки, рассеченной шрамом.
— Я…
Он хотел сказать, что это была бы лучшая смерть для него — на руках у самого преданного и самого любимого из своих подданных, однако сил уже не хватало.

«…А эти-то, которые совершили нападение, чего там стоят и глазеют, пока Хаширама уговаривает меня потерпеть?» — подумал настоящий Изуна, не-глава клана Учиха и не-правитель Страны Огня, и вздохнул.
Новый приступ боли в висках и затылке заставил его содрогнуться, и это не имело ничего общего с благородной болью даймё, умиравшего на руках у своего военачальника — а глаза, пристально смотревшие на него, даже близко не напоминали синие глаза Хаширамы.
Но…
Изуна боялся потерять ощущение странной и едва уловимой связи с отцом, появившееся после того, как пропала близость со всеми остальными — даже с матерью, которая после ухода Мадары перестала расспрашивать младшего сына о том, как прошёл день, и пытаться его обнять. Впрочем, он ведь и сам потребовал, чтобы она не относилась к нему, как к маленькому…
С отцом было сложно. Изуна вдруг обнаружил, что само его присутствие будто давит, и как никогда понимал слова Мадары о том, что в доме Хокаге становилось легко дышать — там просто не было Саске. Ночи, когда тот приходил к младшему сыну и подолгу сидел на его постели, были невероятно мучительны. Но всё-таки…
Изуне казалось, что он его понимал. То есть, логически не понимал совершенно, но чувствовал какие-то вещи — как, например, то, что если бы он остался сейчас с Мадарой, то отец бы обиделся не меньше, просто никогда об этом не сказал.
Поэтому он не мог этого сделать. Не мог его бросить.
А брат не понимал.
Изуна знал, что нужен отцу, и что отец нужен ему, хотя какая-то его часть отчаянно хотела уйти подальше, сбежать туда, где не было бы этой гнетущей атмосферы и ощущения безнадёжности, бесполезности любых попыток что-то изменить.
Двенадцать лет своей жизни он провёл вместе с братьями в светлом, радостном мире, а теперь как будто остался наедине с отцом с пыльной тёмной комнате — однако первое было иллюзией, лопнувшей, как мыльный пузырь, а второе казалось настолько реальным, что ощущалось физически.
Изуна подвинулся к краю скамейки, наклонился, положил голову отцу на плечо. Сделать это теперь было не так страшно, как тогда, в первый раз, в его комнате, однако всё равно тяжело — чувство было такое, что за любую попытку преодолеть незримый барьер, отделявший отца от окружающего мира, платить придётся собственной кровью.
Он и заплатил — головная боль усилилась до тошноты. Однако Саске поднял руку, чуть неловко коснулся его шеи под волосами и провёл по ней пальцами. Изуна понял, что это единственная ласка, которой он дождётся — и всё-таки она стоила сотни самых жарких объятий и поцелуев Сакуры, столько в ней было горьких, сдерживаемых эмоций.
Изуне внезапно стало стыдно перед матерью — он как будто принимал сторону отца против неё, не говоря уж о том, что фактически официально принял его сторону против брата.
Но…
Саске отстранился. Взгляд у него был недовольный, как будто он злился — однако на себя, а не на сына.
— Прошла голова? — спросил он.
— Да, — соврал Изуна и поднялся на ноги. — А почему ты сегодня не на работе?
— Покурить вышел.
«Повидать меня», — автоматически перевёл Изуна, и ему вдруг стало страшно: он как будто чужие мысли прочитал, причём безо всякого на то желания.
К тому же, раньше отец ни за что на свете не отлучился бы из полицейского корпуса посреди рабочего дня. Значит, что-то случилось.
Что-то случилось с ними со всеми — с братом, который ушёл из дома к Наруто-сану, с Хаширамой, который разглядывал странные вывески и отчитывал младшего брата, с матерью, которая рыдала и пила сливовое вино, с отцом, который не спал по ночам и встречал его после тренировок.
— Я не знал, что ты куришь.
— Никто не знает.
«Кроме меня».
Изуну захлестнуло странное чувство, обжигающее и леденящее одновременно: отец явно выделял его среди остальных — жены, старшего сына, своих подчинённых. И в то же время от этого было жутко, как будто его заклеймили какой-то тайной, груз которой придётся нести до конца жизни.
Он постарался сбросить напряжение, представив себе сцену, как в предпоследнем романе про демонов: отец-Повелитель Тьмы и он — его единственный и верный прислужник, однако легче не стало.
— А мне покурить можно? — спросил Изуна притворно весёлым голосом, не желая выдавать своих истинных чувств.
— Нет.
— Ну пожалуйста!
Саске вытащил из кармана пачку сигарет и протянул ему.
Казалось бы — что такого, отец просто выполнил его просьбу, однако Изуну снова бросило в дрожь.
— Да я просто так сказал. Не буду, — пробормотал он.
Саске молча убрал сигареты обратно, и они пошли дальше.
Добравшись до дома, оба остановились. Отцу нужно было возвращаться на работу, понимал Изуна, однако он словно ждал чего-то и не уходил. Чего он мог ждать? Ну не поцелуя же в щёку.
В голове промелькнула мысль.
— Пап… — в первый раз назвал его «папой», не «отцом». — Ты не мог бы мне денег одолжить?
Сакура обязательно поинтересовалась бы, на что, поэтому он и не просил у неё. На обед она ему в последнее время забывала давать, а плату за миссии забирала Изуми («Чтобы не расхолаживало»), обещая отдать всё в конце года, поэтому денег на то, чтобы снова зайти в книжный, у Изуны не было — а последний роман был прочитан уже на три четверти.
Саске достал кошелёк, вытащил оттуда самую крупную купюру и протянул ему.
У Изуны чуть глаза на лоб не полезли — на эту сумму он мог скупить половину книжного магазина. Будь здесь брат, он бы снова пришёл в бешенство: его карманные расходы отец всегда ограничивал.
Однако просить меньше тоже было неловко. Да и к тому же — книги…
— Спасибо, — поблагодарил он и положил деньги в карман.
— Я хочу, чтобы ты держался подальше от брата, — внезапно сказал Саске, и эти слова как будто повисли в воздухе.
— Х-хорошо…
— Пообещай мне.
Изуна опустил глаза. Нет, не то чтобы он когда-либо отличался особенной честностью и даже помыслить не мог о том, чтобы соврать, однако сказать эти слова сейчас и потом не сдержать обещание казалось ему недопустимым. Отец ведь верил ему, возлагал на него какие-то надежды — правда, непонятно, какие именно.
Брат за весь месяц даже не поинтересовался, как он. Брат наслаждался жизнью в доме у Наруто-сана, оставив его одного мучиться от раздора родителей и затаённой боли обоих. Брат сказал, что ненавидит его. Брат ударил его.
Отец единственный из всех не считал его маленьким и глупым.
Внутри него снова поднималась, нарастая, глухая обида.
— Обещаю, — сказал он.
И, прикрыв глаза, представил, против собственного желания, очередную сцену.

Брат толкнул его, и он повалился на землю, испачкав штаны и косоде в грязи.
Тобирама, который уселся на ветке дерева, положив ногу на ногу, захохотал.
— Ничтожество, — сказал Учиха Мадара, презрительно глядя на него сверху вниз. — Кому ты здесь нужен? Никому. Я, как глава клана, приказываю тебе убираться.
— Ну-ка, ну-ка, — запротестовал Тобирама. — Я, конечно, тоже считаю, что этой бездарности среди нас не место, но выгнать его из деревни может только Хокаге. Давай-ка спросим у моего братца!
Учиха Изуна, растрёпанный и жалкий, поднял голову и с надеждой посмотрел на подошедшего Хашираму сквозь пряди спутанных волос, упавших на лицо.
— Пусть останется, если способен драться, — спокойно сказал тот и протянул ему катану, принадлежавшую когда-то Кагамитару Хьюге.
— Но я не хочу быть шиноби, — прошептал Изуна, дотронувшись до острого лезвия.
— Тогда извини, — Хаширама вежливо улыбнулся, однако взгляд его остался холоден, как лёд. — Ты мне не интересен.
Он развернулся и ушёл, не оглядываясь.
— Слышал?! — закричал Мадара. — Пошёл вон отсюда!
— Стой, у меня есть идея получше, — сказал Тобирама и спрыгнул с ветки.
Он связал Изуне руки за спиной и прикрутил его к дереву.
— Продержишься семь дней без воды и питья на жаре — останешься в Конохе, согласен? — ухмыльнулся он. — Брата я уговорю.

…В последнем романе, который читал Изуна, было много описаний различных пыток, и это — далеко не самое страшное. Куда хуже было сдирание кожи заживо, отпиливание конечностей по одной, медленное утопление. Однако он не хотел себе этого представлять; особенно пугало почему-то вырывание глаз.

…Пять дней спустя к Учихе Изуне, измученному и исхудавшему, явился его собственный отец. Глаза Изуны слезились от песка, который бросал в лицо горячий, иссушающий ветер, и он не мог понять, был ли это действительно Саске, или всего лишь галлюцинация — однако он отчётливо видел кровавый блеск шарингана.
— Какое тебе до них до всех дело? — спросил отец и дотронулся до его волос. — Есть только ты и я.

7.

Делать этого было нельзя, однако Мадара всё-таки не выдержал и пошёл за ними следом. Крался, прячась за деревьями, сливаясь со стенами, скрываясь в тени от домов.
Видел, как отец усадил младшего брата на скамейку, как обнимал его, как гладил по шее, как протянул ему сигареты, как вручил такую сумму денег, которую Мадара и за десять миссий класса «А» не получил бы.
Ненавидел.
Ненавидел. Ненавидел. НЕНАВИДЕЛ обоих.
Подумал о том, что убил бы маленького глупого брата, и не ради какого-то там Мангекьо Шарингана, а просто так — чтобы не видеть его больше.
Достал из рюкзака скрученные в свиток листы, до которых не дотрагивался почти месяц и жадно перечитал строчки.
Злорадно посмеялся над собой: а он-то и вправду решил, что всё это ничего не значит, что, пожив в доме у Хокаге, он стал другим. Не стал, и к чёрту все!
Отец сказал: «Я хочу, чтобы ты держался подальше от брата».
Изуна ответил: «Обещаю».
Мадара стиснул кулаки и достал из рюкзака кунай.
Когда Саске развернулся и отправился обратно на работу, он бесшумно зашёл в дом вслед за братом и встал позади него. Изуна ничего не замечал — куда уж ему! Как шиноби он всегда был полным ничтожеством… да и не как шиноби тоже. Что он умел? Ничего!
В голове назойливо жужжал противоречащий голосок: умел слушать, умел радоваться чужим успехам в отличие от него, умел любить… обнимал, когда было плохо, болтал, когда хотелось поговорить, молчал, когда хотелось тишины, всегда ждал его прихода, забирался к нему в постель…
Да плевать на всё это! Проще котёнка завести — тот разве что болтать не умеет, а в остальном — вот тебе и младший братец, можно Изуной назвать, и никакой разницы!
«Он взял с собой игрушку, плюшевого котёнка…»
Кунай в его руке дрогнул.
Проклятье!..
Изуна остановился посреди комнаты, постоял, опустив голову.
— Я один. Меня все бросили, — внезапно сказал он в пустоту тёмного, неуютного дома.
«И поделом тебе! — злорадно подумал Мадара. — Двенадцать лет наслаждался тем, что тебя любили, пора и честь знать!»
Он незаметно последовал за братом, когда тот отправился наверх; Изуна по-прежнему не ощущал его присутствия, и Мадару охватило торжество: он всё-таки был лучшим! Лучше их всех, лучше брата, лучше Тобирамы, лучше Хаширамы… даже Хокаге это заметил. Хокаге дал ему работу, более важную, чем ту, что делал его собственный сын!
Вот, должно быть, Хаширама злился.
И замечательно. Он ещё заставит беситься этого высокомерного ублюдка, и не один раз!
Изуна зашёл в комнату, их общую с детства комнату, знакомую до боли; разделся, забрался под одеяло, достал какую-то книжку. На тумбочке возле его кровати высилась целая гора книг — ха, нашёл себе новое увлечение!..
Мадара стоял в коридоре, активировав шаринган, и рука его, сжимавшая кунай, дрожала.
Подождать, пока братец заснёт, подкрасться, вонзить кунай ему в горло — только и всего… крови, конечно, море будет.
Наконец, Изуна погасил свет, отложил книжку, перевернулся на бок.
«Сейчас!..» — подумал Мадара минут через десять, когда услышал его ровное дыхание, и пробрался в комнату.
Здесь всё было по-прежнему, разве что его собственная кровать — пустая, очень аккуратно застеленная. На обоях кое-где — разноцветные разводы, следы их с братом так и не отмытых до конца рисунков.
Он подошёл к Изуне, занёс над ним руку с кунаем… посмотрел в его широко открытые чёрные глаза, полные боли и ужаса.
…не спал.
Не спал, гадёныш.
Простенькое гендзюцу заставило брата тотчас же провалиться в глубокий обморок, а Мадара прислонился к стене и опустил голову, краем глаза наблюдая, как колышутся лёгкие занавески от слабых порывов ветра из распахнутого окна.
Потом он вытащил из рюкзака пожелтевшие листы дневника, расправил их и вложил между страниц одной из многочисленных книжек Изуны.
— Подарочек тебе от старшего брата, — пробормотал он. — Почитаешь на досуге. Одному мне, что ли, эту херню в ночных кошмарах видеть?
Он вышел из комнаты, неторопливо спустился по лестнице, посмотрел на мать, разбиравшую покупки. Та подняла голову, увидела его и испуганно вскрикнула. Мадара махнул в знак приветствия.
Сакура ничего не сказала и только уставилась на кунай, зажатый в его руке.
— А, это? — спросил Мадара, проследив направление её взгляда. — Это кунай, да. Я, собственно, заходил брату горло перерезать.
Он помолчал немного, внимательно наблюдая за бледным лицом матери, последовательно отражавшим переживаемые ею чувства: изумление, недоверие, ужас. Потом продолжил:
— Но чего-то струсил в последний момент. Так что не волнуйся. — Он ухмыльнулся, прошёл мимо неё к двери и бросил напоследок: — Да, и не забудь отцу сказать, что я приходил. Может, тогда горло перережут мне, и всем станет спокойнее.
На улице Мадара глотнул свежего воздуха, деактивировал шаринган, и ему стало легче. Он вытащил из рюкзака бутылку с водой, плеснул себе на ладони, умылся, откинул прилипшие ко лбу волосы.
Послонялся по улицам, не зная, куда себя деть; ярость прошла, однако осталось какое-то назойливое беспокойное чувство, заставившее его тут же подскочить со скамейки, стоило на неё сесть, чтобы отдохнуть и перекусить.
Решил было пойти домой (нет, не туда, где оставались испуганная мать и чуть не прирезанный во сне брат, а туда, где жил весь последний месяц), однако потом подумал, что если встретит там Хашираму, то добром это точно не кончится. Ладно брат, но вот если эта высокомерная сволочь опять отпустит какое-нибудь замечание, то он точно сорвётся, выжжет ему шаринганом голубые глаза, так что тот до конца жизни будет передвигаться, ощупывая руками стены.
Он шумно вздохнул.
Хотелось сделать что-нибудь, пойти куда-нибудь… прекратить как-то всё это.
Воспоминания подсказывали ему, что был один человек, который мог… рядом с которым становилось легче.
«Это я. Я запретил ему. Ты слышишь?»
Мадара замер на месте. Пойти в резиденцию Хокаге… просто так? И что он ему скажет? Нет, лучше до вечера подождать.
«Изуна, напомни мне вечером написать доклад Хокаге о том, что в этой части деревни водятся бешеные собаки. Посмотрим, что Наруто скажет по этому поводу», — вспомнил он внезапно и похолодел.
Ну уж нет. Он не позволит отцу этого сделать.
Через пятнадцать минут Мадара поднимался по лестнице на второй этаж резиденции Хокаге.
В коридорах было на удивление тихо, и уже сама эта тишина подарила некоторое спокойствие. Он прислонился к одной из дверей — и внезапно услышал внутри шум, как будто что-то разбилось.
— Стой!
Мадара едва успел отскочить в сторону, как дверь распахнулась, и на пороге появился Хаширама. Вслед за ним вышёл какой-то человек… Мадара позабыл его имя, но он точно был кем-то из Хьюга, — и схватил его за руку.
Хаширама вырвался, и в глазах у него сверкнула ярость.
— Боюсь, у меня нет сейчас времени, Неджи-сан, — процедил он. — Мне нужно идти на собрание к моему отцу.
Он сделал шаг вперёд, увидел Учиху и застыл на месте. Во взгляде его вдруг ясно отразился испуг — то, чего Мадара ожидал от него меньше всего на свете — а потом он опустил голову и выдавил сквозь зубы:
— Ты-то что здесь делаешь?!
И развернулся, отправившись по направлению к кабинету отца.
Мадара минуты две стоял, приходя в себя, а потом обозлился так, что предыдущий приступ ярости из-за брата показался ему цветочками, и ринулся вслед за Хаширамой.
Он ворвался в кабинет Хокаге как раз тогда, когда все собравшиеся успели рассесться по местам и приготовить бумаги для докладов.
— Я хочу поговорить с Хокаге-сама! — заорал он, и Хаширама выронил свитки, которые держал в руках.
К нему подошла какая-то женщина.
— Боюсь, сейчас не время…
— Сейчас!!!
Хокаге встал со своего места, посмотрел на него.
Мадара встретил его взгляд — упрямо, отчаянно и решительно.
— Выйдете все, — наконец, приказал Наруто-сан, и собравшиеся стали покидать кабинет, посматривая на Учиху неприязненно.
Старший из братьев Узумаки задержался дольше всех.
— Мне… тоже уйти, отец? — спросил он как будто даже немного растерянно.
Наруто-сан прикрыл глаза.
— Да, — сказал он мягко.
Хаширама кивнул и вышел, одарив Мадару ледяным взглядом.
Хокаге закрыл двери, развернулся, подошёл к Учихе.
Потом встряхнул его за плечи и спросил:
— Что это значит?
Спросил так жёстко, что Мадара испугался. Он с чего-то вдруг решил, что, предложив ему пожить в своём доме, Наруто-сан позволит ему вообще всё что угодно, и что он относится к нему как-то… особенно. Но…
— Я… — пробормотал он.
…И внезапно выложил ему всю историю с дневником, от начала и до конца — сбивчиво и торопливо, путаясь в словах и не соблюдая логики повествования. Рассказал про отца, про мать, про то, что в детстве ему снились ночные кошмары, а что теперь он видит кошку, выбирающуюся из-под храма с глазами маленького Учихи в зубах, что проще убить брата, а потом завести котёнка и назвать его Изуной, чем…
— Он. Твой. Брат!
Мадара замотал головой.
— Вы не понимаете! Я ненавижу их, ненавижу их обоих, и отца, и Изуну…
— Да не ненавидишь ты их! — Голос Хокаге тоже сорвался в крик. — Они твоя семья, подумай об этом, единственные, кто у тебя есть! Представь себе, что однажды ты возвращаешься домой и находишь их всех убитыми, отца и мать в луже крови, брата с вырванными глазами — только во всех подробностях представь! Что, после этого ты почувствуешь себя счастливым, удовлетворённым жизнью?!
Перед глазами, против воли, замелькали картинки.
— Нет… — пробормотал Мадара пристыженно.
— А теперь представь, что всё это сделал ты!
Повисло молчание.
— Но какого чёрта отец так ко мне относится?! — закричал Мадара, делая попытку всё-таки отстоять свою правоту. — Чем я это заслужил?!
— У твоего отца была тяжёлая юность — гораздо тяжелее, чем у тебя. Есть вещи, которые я не имею права тебе говорить, но ты можешь мне просто поверить? Можешь?
— Могу, — согласился Мадара неохотно.
— Я полагаю, что Саске видит в тебе себя в молодости. И боится, что ты повторишь его ошибки.
— Повторю его ошибки? — переспросил Мадара. — Он что, вырвал у своего брата глаза, чтобы получить Мангекьо шаринган?!
— Нет. Позволил ненависти захватить его душу.
Учиха отвернулся.
— Я не хочу, чтобы то же самое произошло и с тобой, — продолжал Хокаге. — Не хочу, чтобы история повторилась! Ты не такой, как Саске, хотя и похож на него — возьми от отца лучшее и иди по прямой дороге! У тебя для этого все предпосылки — ум, талант, решительный характер. Для тебя открыты все пути, тебя любит множество людей: мама… Видел ты, какой заплаканной она была, когда пришла ко мне? Плакала потому, что боялась за тебя! Твой брат, мой сын… Ты хочешь уничтожить всё это в угоду беспочвенной ненависти? Хочешь разрушить из-за того, что ревнуешь отца к брату, жизни стольких людей — свою, родителей, Изуны… мою, если уж на то пошло. Потому что каким, к чёрту, Хокаге я могу быть, если допущу, чтобы сын моего лучшего друга сделал такое?
Мадара сжал кулаки и поднял голову.
— Ну так помогите мне!.. — сказал он и повторил тише: — Помогите…
Хокаге шагнул к нему, обнял, и Мадара уткнулся лицом в жёсткую ткань его плаща.
— Я всё, что угодно, для этого сделаю. Всё, что угодно. Хоть весь мир переверну.
«Почему он отец Хаширамы, а не мой? — подумал Мадара с горечью. — Ну почему?»
Хокаге потрепал его по волосам.
— Что ты сделал с тем дневником?
— Выкинул, — соврал Мадара, не желая признаваться, что на самом деле оставил найденные листы «в подарок» Изуне. Ладно, потом сходит домой и заберёт, может, братец и не успеет ничего прочитать.
— Хорошо. Не рассказывай никому, мы с тобой вдвоём с этой историей разберёмся. Согласен?
— Согласен, — вздохнул Мадара, прижавшись к нему крепче.
В дверь постучали и, не услышав ответа, заглянули.
— Отец…
Хаширама зашёл и остановился, посмотрев на них как-то потерянно и с болью.
В груди у Мадары поднялось торжество: ха! Видишь? Твой отец меня ценит! Лучше бы он был моим отцом, чем твоим…
«А, может, он и не отец тебе вовсе?»
То самое безумное предположение, которое однажды мелькнуло у него при мысли о Хашираме, обиженном на мать, внезапно вернулось и показалось на этот раз не таким уж и невозможным.
Он придирчиво оглядел Хашираму: ну ведь не похож же, ни капли не похож! Синие глаза — это да, но ведь Наруто-сан не единственный голубоглазый человек в стране. Если подумать, в Хашираме куда больше сходства… да хотя бы с этим Хьюгой Неджи.
А, может быть, он и есть его…
Мадара вздрогнул и почувствовал характерное волнение, которое всегда испытывал, обнаруживая какую-нибудь зацепку, важную для выполнения миссии.
Вспомнилось — а ведь каким голосом Хаширама сказал: «Мне нужно идти на собрание к моему отцу»!.. Ведь специально же подчеркнул последние слова!
— Что случилось, сынок? — спросил Наруто-сан как будто устало и отстранился от Мадары.
«Сынок». Надо же, а ведь раньше так его не называл, по крайней мере, при посторонних!
Ничего, вот если окажется, что этот Хьюга ему и в самом деле не сын…
— Отец, там… — начал Хаширама.
Впрочем, продолжать ему не потребовалось.
— Наруто! — Послышался крик из коридора. — Мне нужно с тобой поговорить, и мне плевать, даже если у тебя там совет пяти Каге!
Мадара вздрогнул, узнав голос собственного отца.
— Саске, — выдавил Хокаге и внезапно подтолкнул обоих, и сына, и Учиху, к противоположным дверям. — А ну-ка, быстро.
Хаширама кивнул и, буквально схватив Мадару за шиворот, выволок его из кабинета. Как только двери захлопнулись, Учиха вырвался, что было силы заехав бывшему другу коленом в живот, и прижался к двери ухом. Услышать ему ничего не удалось: Хаширама снова вцепился в него железной, несмотря на аристократическую тонкость пальцев, хваткой, и они начали драку, по-прежнему не говоря друг другу ни слова.
Мадара активировал шаринган, и на лице Хаширамы отобразилось чуть заметное волнение: ага-а, помнит, значит, что было в прошлый раз! Он воспользовался этим секундным замешательством противника, чтобы схватить его за длинные распущенные волосы и, рванув их, сбить Узумаки с ног — однако поскользнулся и сам.
Вместе они распластались на полу.
«Слаба-а-ак, — с наслаждением протянул Мадара, усевшись на него верхом. — Где же наш непобедимый гениальный Хаширама-сама, скажи нам?»
Он даже знал, какую иллюзию шарингана подарить ему на этот раз:
— Я не желаю видеть отродье Хьюга в моём доме.
Вряд ли, конечно, Наруто-сан прогонит его, даже если узнает, но…
На этот раз промедлением в схватке воспользовался Хаширама и, скинув Мадару с себя, припечатал его кулаком в подбородок. Тот аж закачался, так зазвенело в голове от удара, однако остался доволен собой. Настолько доволен, что даже драку продолжать не хотелось.
Он поднялся на ноги. Хаширама тоже вскочил и загородил собой дверь.
Мадара махнул рукой, кинул презрительно:
— Да к чёрту тебя, Хьюга. Давай, поработай у Хокаге верной собачонкой, тебе идёт. В следующий раз поводок подарю. Наруто-сану, не тебе.
И ухмыльнулся: отныне он только Хьюгой его называть и будет.

***

— Делай, что хочешь, но чтобы я этого ублюдка рядом с моим сыном больше не видел, — напрямую заявил Саске, плотно закрыв двери в кабинет Хокаге.
Наруто прищурил синие, потемневшие глаза.
— «Этот ублюдок» вообще-то тоже твой сын, Саске.
— И очень плохо. Для меня. Для него — нет, потому что если бы это было не так, он бы уже давно валялся в канаве с перерезанной глоткой.
Наруто стукнул кулаком по столу так, что лежавшие на нём бумаги разлетелись по сторонам.
— Ещё одно слово в таком духе — и я сам тебе глотку перережу! — прорычал он. — И за Сакуру-чан тоже.
— За Сакуру? — повторил Саске очень медленно. Брови его поползли вверх. — Да ну? Снова прочитаешь мне проповедь? Забыл уже, на каких условиях я остался тогда в этой деревне? Забыл, да?
Наруто стиснул зубы, а Саске обошёл вокруг него, издевательски улыбаясь.
— Кажется, кто-то обещал мне, что не будет вмешиваться в мою жизнь? Что не будет пытаться влезть мне в душу? Что не будет навязывать идеалы добра, справедливости, вечной дружбы и прочего? Ты, помнится, говорил, что примешь меня таким, какой я есть, даже преступником класса S с десятками искалеченных жизней за спиной. Снова не исполняешь свои обещания, Наруто-кун?
Саске усмехнулся, заметив, что удар попал точно в цель — значит, эта старая рана у Хокаге всё ещё болела.
Против воли захотелось смеяться.
«Наруто, придурок, ты же сдержал тогда своё слово, я вернулся в деревню, что ты страдаешь из-за этого до сих пор…»
— Зачем ты ломаешь ему жизнь? — спросил Наруто сдавленно. — Он ведь любит тебя.
— А я его — нет! — Саске развёл руками. — Ну что поделаешь, Наруто, я не готов, как ты, любить каждого встречного и принимать живейшее участие в его судьбе!
— Он не встречный, он твой сын, чёрт побери!
— И что? Когда-то у меня была семья, и я любил их всех просто за то, что они — моя кровь. Но то время ушло, и того Саске больше нет. Слово «семья» для меня больше ничего не значит, единственную семью, которая у меня была, вырезал мой собственный брат, и другой у меня не будет.
Наруто не выдержал, подскочил к нему, схватил его за плечи, тряхнул изо всех сил.
— Тогда какого чёрта ты женился на Сакуре-чан?! — заорал он. — Я думал… ты её любишь!
— А на ком ещё мне было жениться? — Саске тоже сорвался в крик. — Ты же понимаешь, что чем дальше, тем сложнее мне заводить какие-то отношения вообще, ты да она — вот единственные, кто значил для меня хоть немного! И я, чёрт побери, думал, что неправильно жениться на любой другой женщине, которой я не мог дать даже этого! Я был не прав? А?! Не прав?!
Наруто отпустил его и уставился потрясённо в пол.
— Прав, — глухо сказал он.
Саске прикрыл глаза.
— Я не знаю, что там тебе наговорила Сакура, — продолжил он, — однако то, что у меня с ней — это максимум того, что я могу предложить женщине вообще. Да не только женщине, любому! Что касается Мадары… знаешь, что он мне заявил сегодня? «Хокаге тебе не позволит»! Он ни черта не знает ни о моём прошлом, ни о наших с тобой отношениях, ни о чём вообще, и уже использует тебя как козырь в рукаве! Как тебе это?
Наруто молчал.
— Он всегда думал о себе бог знает что, — зло сказал Саске. — Что он лучший, самый умный, самый талантливый. Если бы я поддерживал в нём эти иллюзии, или даже не иллюзии, хорошо, то из него бы вырос второй Итачи! Точнее, тот Итачи, каким он был… в моём воображении все те годы, пока я не знал правды.
Голос его дрогнул и исказился от боли.
Наруто провёл рукой по лбу.
— Саске…
Несколько минут они молчали.
— Отдай его мне, — наконец, сказал Хокаге, подняв голову. — Не трогай его больше, отдай его мне, и я не допущу, чтобы история повторилась. Если же она всё-таки повторится… то убей меня, я и слова не скажу.
«Вот и твои тараканы выползли, Наруто, — подумал Саске устало. — Хочешь с его помощью переписать прошлое, так? Доказать себе, что эти годы прошли не зря, что тогда ты упустил меня, потому что был маленьким и слабым, но теперь всё изменилось. Какого чёрта мы с тобой оба живём прошлым, а, Наруто?»
Он махнул рукой.
— Да забирай.
В глубине души против воли, против логики, против собственного желания всколыхнулось что-то, напоминающее ревность: «он же всё-таки мой сын, а не твой!», но Саске без особых усилий подавил в себе это чувство.
— В конце концов, здесь наши желания совпадают. Я тоже меньше всего хочу, чтобы прошлое, в любом его виде, повторилось.
— Саске. — Наруто вздохнул, откинул со лба волосы и уселся на стол, скрестив на груди руки. Очевидно, он принял решение и теперь чувствовал себя гораздо спокойнее. — Но ведь Мадара и Изуна — братья. Тебе не кажется несправедливым запретить им видеться? Представь… если бы такое произошло с тобой и Итачи. Тогда, в детстве. Когда всё было ещё хорошо.
«Когда всё было ещё хорошо», — мысленно повторил Саске, и ему внезапно стало так больно от этих простых слов, что он забыл обо всём и сказал, искренне и честно:
— Мне просто страшно, Наруто. Я боюсь собственного сына. Иногда мне кажется, что если он отнимет у меня последнего дорогого мне человека, то это будет… заслуженно. Как наказание. Понимаешь?
Наруто посмотрел на него широко открытыми глазами, очевидно, потрясённый до глубины души тем, что он вот так легко признался. А потом отвернулся и застонал.
— Да, Наруто, — сказал Саске, глядя в потолок. — Так получилось, что я люблю его. Сам не понимаю, когда и как это могло произойти, я ведь сказал тебе, что чем дальше, тем сложнее мне испытывать к кому-либо чувства. Это не потому, что он мой сын. Это… не знаю почему. Можно объяснить любовь?
— Нельзя, — согласился Наруто, не поворачивая к нему головы.
— Тридцать… да, почти тридцать лет назад я был слишком слаб и позволил убить всех тех, кого я любил. Но есть одна вещь, в которой мы с тобой похожи, Наруто. Я тоже собираюсь доказать себе и другим, что это не повторится. Что я теперь сильнее. — Голос его стал жёстче, губы сжались, в чёрных глазах расцвели алые, кроваво-огненные лепестки Мангекьо Шарингана. — Любого, кто дотронется до Изуны хоть пальцем, ждёт такая мучительная смерть, что он станет умолять о том, чтобы его лучше заживо сварили в кипятке, предварительно четвертовав и содрав с него кожу. Уж это-то я могу себе позволить. — Он горько усмехнулся. — Поверить, что для этого моя сила, купленная ценой жизни брата, и нужна.
Саске прошёлся по комнате, испытывая какое-то странное чувство: как будто нашёл, наконец, ответ на терзавший его долгие годы вопрос, хотя никакими вопросами он, сколько себя помнил, не задавался. Потом он приблизился к Наруто и посмотрел ему прямо в глаза.
— Пообещай, что не станешь мне в этом мешать. Сегодня прямо какой-то день обещаний, — он чуть усмехнулся, вспомнив, как требовал несколько часов назад того же от Изуны, — но всё равно. Обещай!
— А ты поверишь моему слову? — спросил Наруто горько.
— Да. Поверю, — ответил Саске твёрдо.
— Хорошо. Обещаю.
— Даже если это будет второй мой сын?
— Даже если это будет второй твой сын, — подтвердил Хокаге, вздохнув. — Но до этого не дойдёт. Мадара не сделает ничего своему брату. А если сделает… тогда я тем более не стану тебе мешать. Потому что я же сказал, Саске. Убей меня, если это произойдёт.
— Ты идиот, Наруто.
— Не больший, чем ты, Саске.
— Тоже верно.
Оба рассмеялись. Горько и устало… но всё-таки это был смех, напоминавший о том, что когда-то они так же смеялись вместе, лучшие друзья: Наруто весело, Саске — чуть приподняв уголки губ, — и о том, что те времена не канули безвозвратно в прошлое. Точнее, канули… но не бесследно. Что-то всё-таки осталось.
И ради этого «чего-то», возможно, и стоило жить.

Продолжение в комментариях

@темы: angst, Mokushiroku, drama, гет, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги

---

Luminosus | Королева красоты

[Luminosus]

Название: Королева красоты
Автор: Luminosus
Пейринг: Наруто/Цунаде
Рейтинг: PG
Жанр: романс
Дисклеймер: Кишимото — кишимотово

От автора: написано для  gero_likia .

И даже сам я не заметил,
Как ты вошла в мои мечты.
Ты милее всех на свете,
Королева красоты.
(Горохов А.)

Стояла жаркая середина лета, и солнце весь день беспардонно прогуливалось по кабинету Хокаге. Вдоль и поперёк исчерченные кипы бумаг, отчёты, приказы с красным «отказать» и синим «принять», осколки чашек валялись где ни попадя в лужицах чернил. Над столом кружилось облачко золотившихся в оконном свете пылинок. Тишину изредка нарушало еле слышное похрапывание.

И это значило, что Годайме Хокаге в очередной раз сморил послеполуденный сон. Лучи света располосовали её спину, вплетались бликами в длинные хвостики. Цунаде спала, уткнувшись лбом в скрещённые руки. Она позволяла себе такую слабость примерно раз в две недели... или в неделю – какая, по сути, разница. Тем более, что полностью погрузиться в безотчётные (в прямом и переносном смысле) грёзы ей ещё ни разу не удавалось. Всё потому, что Шизуне...

- Цунаде-сама!

Хокаге выпростала из-под себя правую руку, сжала в кулак и угрожающе стукнула по столу. Грязные чайные чашки горестно звякнули. Шизуне и глазом не моргнула.

- Цу-у-унаде-сама!

«Этот голос...» - думала Пятая сквозь сон, - «Противный он у неё до невозможности...»

- Цунаде-сама, Наруто с отчётом пришёл!

«Наруто. Отчёт. Пришёл».

- Врёшь!

Хокаге неверяще вскинулась и, потерев глаз, вопросительно поглядела на свою помощницу. Нет, та не врала. Была довольна, что обнаружила новый способ пройти квест «Быстро подними Хокаге» - но не врала.

- Клянусь, за дверью ждёт!

«Наруто... Мало того, что принёс отчёт вовремя, так ещё и пришёл, а не примчался и, что самое интересное, спокойно ждёт за дверью...» -- Хокаге медленно выпрямилась в кресле, -- «Либо я всё ещё сплю, либо что-то не так в огненном королевстве...»

- Так!

Пятая побарабанила пальцами по столу, откашлялась и зычно провозгласила:

- Ну... пускай!

***

Лето – это такая непонятная пора. Вроде оно есть, а потом – раз! – и словно ничего и не было. В последние годы Цунаде заметила за собой, что сезоны превратились для неё в одну непрерывную линию. Просто сегодня было теплее, а завтра дождь. Вчера шиноби заносили ей отчёты с миссий, попутно смахивая с ресниц иней, а сейчас Наруто красовался загоревшим на ветру лицом и покрывшим руки глубоким золотистым оттенком. Интересно, сколько лет прошло с тех пор, как мальчишка вырос?

Пятую удивил этот неожиданно заданный самой себе вопрос. Неужто сам факт того, что паршивец раз в жизни решил не вламываться в её кабинет с утра пораньше, заставил посмотреть на него по-другому?

Этого парнишку словно вскормило то самое лето, которое Цунаде никак не могла поймать. За короткое время он вытянулся, раздался в плечах и всё больше начал походить на своего отца. Иногда в его ярких голубых глазах появлялась спокойная уверенность, олицетворяющая силу, а в словах прибавилось больше ума и размеренности – если такие качества вообще можно было увидеть в Наруто. После десятка миссий высокого ранга он вдруг начал носить плащ, что ещё больше придавало ему сходства с Четвёртым, делая взрослее и даже как-то значительнее. Безрассудная смелость немного сгладилась, нахальство иногда пряталось – но это не мешало будущему Великому Хокаге усесться задом наперёд на стул перед Годайме и, пока она пробегала глазами по строчкам, выкрикивать «Ну, ну как там?»

Когда Узумаки в очередной раз нетерпеливо подпрыгнул и смёл на пол часть неподписанных приказов, Цунаде оторвалась от текста, который читала по диагонали, и степенно уронила:

- Хорошо.

-Да... Да ведь?

Он вертелся как генин после академии, выгулявший собачек – словно кто-то другой лично провёл переговоры с самим Казекаге. Но потом новоявленный посол вдруг затих. Спустя две минуты Цунаде посчитала это подозрительным. Медленно и осторожно она посмотрела поверх никому не нужного отчёта и увидела, что Наруто с интересом разглядывает журнал с молоденькими девушками в купальниках, который неведомым образом оказался у неё на столе под грудой бумаг. «Вот оно, наследие Джираий».

- Шизуне!

- Да, Цунаде-сама! – помощница встрепенулась и испуганно посмотрела на стол.

- Откуда у меня на столе это?

Шизуне смущённо засмеялась, выдернула из-под носа у Наруто новый номер «Мизугакуре фэшн» и помахала им в воздухе.

- Да вот... Цунаде-сама... праздник у нас скоро! А тут... в Воде конкурс интересный провели недавно. «Мизукаге Красоты» называется. Выбирают самую красивую девушку...

Купальники снова пронеслись перед глазами Пятой.

... – и награждают её титулом «Мизукаге Красоты»! Правда, весело? И у нас такое можно сделать. Девушкам понравится – представляете, Хокаге Красоты...

- У нас уже есть Хокаге, - резковатым тоном перебил её Наруто.

Шизуне застыла с открытым ртом. А Наруто посмотрел своими голубыми глазами в карие, развёл руками и сказал своим привычным тоном:

- Ну а что такого? У нас уже есть Хокаге и давно... да, бабуля Цунаде? Зачем нам ещё какая-то Хокаге?

Узумаки индифферентно пожал плечами и чуть не упал со стула. Белый плащ мазнул по пыльному полу.

- И правда...

Пятая облокотилась одной рукой о столешницу, запустив кончики пальцев в волосы. Она проницательно посмотрела на человека напротив и чуть улыбнулась.

- Хм... – повела она плечами, прищурившись, - И правда... зачем.

***

- Цунаде-сама?!

Сакура поперхнулась чаем и обрушила чашку на стол с таким грохотом, что в их сторону обернулась половина «Ичираку рамена».

- Ну да, - Наруто задумчиво подпирал рукой щёку. Его взгляд блуждал за окном, где-то в колыхавшихся зелёных листьях.

- Ты в своём уме?!

- Нет, ну а что, - Узумаки повернул голову и развёл руками, - Баб... Цунаде – женщина? Женщина. Красивая?

Сакура моргнула.

- Красивая. Так почему бы ей не ходить на свидания? Ты же ходишь, Сакура-чан?

За то долгое время, которое они были знакомы, Харуно сумела отучиться избивать своего товарища всякий раз, как он простодушно ляпал неуместное. А тут ещё она и в самом деле не смогла придумать ни одного довода против, кроме того, что Цунаде-сама всё-таки Хокаге. Но, с другой стороны, вместе с высоким постом личная жизнь не отменялась.

- Ходит ли Хокаге на свидания... тоже мне... А вот возьми и спроси у неё сам!

В ответ Наруто молча подмигнул и расплылся в улыбке. Сакуру эта улыбка здорово озадачила.

***

Цунаде понятия не имела, почему не выбросила сложенную вчетверо бумажку в мусор. Пробежав глазами по написанным знакомым почерком строчкам, она проигнорировала зачёркнутое «баб...» перед её именем, «-сама», неаккуратно исправленное на «-химе» и от души посмеялась над «Таинственным незнакомцем» в конце послания. Достойный ученик своего сенсея даже умудрился ввернуть парочку любимых Джирайей комплиментов и назначить встречу возле книжного магазина.

«А почему бы нет?» Цунаде внезапно обернулась вокруг себя и с улыбкой глянула на своё еле видное отражение в окнах кабинета. Дёрнув за резинки, она распустила волосы, встряхнула ими, рассыпав по спине. «Безумству храбрых поём мы песню». Узумаки всегда карабкался на самые крутые и далёкие вершины. Гнул спину, зарабатывал мозоли, верил, разочаровывался и снова верил – Наруто считал, что может всё. Быть может, не стоит разочаровывать его и в таком деле? Молодость – она окрыляет.

Солнце с прежним упорством било в спину, когда Цунаде не спеша подошла к витрине. Ноги словно сами привели её сюда после работы, бездумно – и оттого непривычно. В голову лезли настолько же непонятные мысли о том, что надо бы опоздать, как «приличной» девушке, и что каблучки сегодня гораздо звонче стучат по улочкам Конохи. Годайме посмеивалась над собой, но ей было неожиданно легко и свободно от быстро сделанного выбора.

Ветерок игриво нырнул под лёгкий подол, а Цунаде вдруг вспомнила, что уже который год ни разу не надевала юбок и платьев. В витрине светились оранжевые обложки романов Джирайи – полное собрание. Надпись «Приди-приди, рай!», а поверх – отражение её собственных карих глаз. Солнечные лучи скреблись по стеклу тонкими линиями и вплетались в тёмные радужки. Или, быть может, взгляд Цунаде и так был полон юного блеска? Их лица – а она видела их сейчас, проносящимся перед ней, как на плёнке: Наваки, Дан, Джирайя – не приносили ей привычной горечи. Они словно подбадривали её, вливали в жилы сок, гладили по щекам и запястьям, как солнце, согревавшее родную деревню. Место, ради которого стоило жить и стоило умирать.

Свет и пустота – Цунаде стояла совсем юная и незнакомая себе, в льняном платье и с сумочкой в руках. И Коноха этим летом помолодела вместе со своей Хокаге.

Наруто спешил к месту встречи, пытаясь выбросить из головы взгляд Яманаки, собственный заплетавшийся от волнения язык и тягучий запах белых лилий. Под подошвами вздымалась пыль, дома по бокам сливались в одну сплошную линию. Они мелькали один за другим, как и мысли в голове у Наруто: вот какая штука, он и не мог припомнить, когда именно шутливая идея о свидании с Хокаге стала вполне себе реальностью. Но день был жарок и насыщен, и у смельчака кружилась голова – он плюнул на всё и решил не задумываться. Задев носком лежащий камень, Узумаки спотыкнулся и, неуклюже сбалансировав, поднял глаза только несколько секунд спустя.

Свет и воздух – он лился, скользя по крышам, поджигая ароматную зелень деревьев и заблестев в мелькнувших серьгах тогда, когда женщина легко повернулась на каблуках. Её волосы рассыпались по плечам, задевая лямочки светлого платья, стянутого на талии поясом. В декольте мерцал неизвестный зелёный камень, давно заменивший кулон Первого. Она улыбалась открыто, забытой девичьей улыбкой, которая, однако, не могла скрыть правильность и изящную строгость её черт. Привычным движением уперев руку в бок, она стояла вполоборота, ожидая, пока Наруто подойдёт. «Я одержу победу одним пальцем». Её фигура отбрасывала на землю изломанную тень, что касалась витрины и искажалась в ней. Стекло, стена, а потом дальше и дальше – занавески, разноцветные листы бумаги, листья, одежда, цветы на подоконниках птицы и зевки прохожих, сотни кусочков неба в налобных повязках и скала, за которой обычно встаёт солнце. Наруто видел ту Цунаде, в камне, у которой под глазами словно залегли тени и настоящую, глядевшую на него как тогда, много лет назад. Сияние, задор, тонкие запястья, обхваченные браслетами, опутанные ремешками лодыжки – вот-вот она согнёт указательный палец и поманит к себе. Наруто сглотнул и на мгновение закрыл глаза, чтобы солнце обласкало его лицо перед «схваткой», а потом улыбнулся – тоже так, как тогда. И как тогда холодит кожу такой непривычный кулон, но только сегодня он скрыт в ворохе цветов, прижатых к груди.

А я иду к тебе навстречу
И я несу тебе цветы
Как единственной на свете
Королеве красоты

@темы: саннины, команда №7, Luminosus, гет, romance, лист, авторский, редкие пейринги

---

Luminosus|То, что осталось

[Luminosus]

Название: То, что осталось
Автор: Luminosus
Пейринг: Хаширама/Изуна
Рейтинг: R
Жанр: романс
Дисклеймер: Кишимоте - Кишимотово
От автора: написано для  Mokushiroku

Вперёд, вперёд, бежать – сквозь заросли, продираясь через бурелом, задерживая дыхание – чтобы не быть узнанным и пойманным, загнать противника в ловушку. Пять, десять шагов пройти беззвучно по сосновым иголкам, чтобы застать этих двоих врасплох. Хаширама хорошо помнит взгляд того, второго – задорный и немного бешеный, как у всех из клана Учиха. Его слегка раскрасневшееся от бега лицо, рассыпавшиеся по плечам длинные волосы и отзвуки вызова – инерционные, замедленные, братское эхо поддержки – привычно светятся в глазах. Картинка потонула, как в омуте, где-то на дне души, за рваной тканью, пыльным доспехом и кровью от зари до зари.

Разогретый до красноты шар медленно катится в воду, касаясь последними каплями света тёмных сосновых вершин. Дом выстроили вплотную к морю, и прибой каждый день омывает густую поросль кустов, целебных растений и трав, которая занимает почти всю близлежащую территорию. Проходя сквозь них, Хаширама бесшумно садится возле столетних дубов с узловатыми ветвями, снимает доспехи, одежду и подставляет своё тело золотисто-красным отблескам света. Коснувшись затылком морщинистой коры дуба, он закрывает глаза и ждёт, позволяя закатным облачкам тенями скользить по лицу. Неподалёку тихо щёлкают ножницы, с лёгким шорохом в траву падают листья. Хашираме кажется, что в это мгновение он обрёл чуткость такую слуха, какая бывает у слепых. Где-то у самой земли копошатся муравьи, собирая мелкие щепки, кузнечики трут лапки друг о друга.

Сенджу слышит соприкосновения двух ножек ещё до того, как воздух прошьёт долгий вечерний стрёкот. Но он не смог уследить, когда рядом очутился тот, чья прохладная ладонь внезапно коснулась плеча. Ощущение рассеялось. Хаширама открывает глаза и привычно очерчивает взглядом линию чужих губ. Он всегда смотрит так, пытаясь увидеть в изгибе недосказанное – всё, что Изуна не хочет произносить вслух или не может сказать глазами.

Губы – плохая замена. Но ничего не поделать, не выгадать, лишь дотронуться пальцами до белой повязки. Выбившиеся из хвоста волосы тонкими линиями чернеют на ней. Хаширама убирает пряди, гладит плотную ткань на месте пустых глазниц, спускаясь рукой ниже. Когда он дотрагивается ладонью до подбородка, Изуна безмолвно улыбается и спокойно опускается на траву, откладывая в сторону садовые ножницы. Металл тускло мерцает сквозь зелень. Хаширама помнит, как безвольный слепец этими ножницами однажды чуть не перерезал ему горло. Давно дело было...

Сенджу аккуратно удерживает тонкие руки Учихи над его головой, крепко прижимая к дубовой коре. Распахнутое кимоно Изуны стелется по земле белыми полами, подтянутое бледное тело застыло в ожидании. Учиха тяжело дышит, когда Хаширама прикасается к нему: ласкает кожу загорелыми руками, властно привлекает к себе, впивается губами, оставляя после свой запах – терпкого пота, солёного морского ветра, войны и неколебимой силы. Изуна высвобождает запястье и шарит рукой по земле, обхватывая пальцами узловатый дубовый корень. Сладкий аромат незнакомых цветов, горечь лекарственных трав – и бесцветный запах перевязочных бинтов, испачканных в ванили. Хаширама про себя отмечает, что кожа Учихи больше не пахнет кровью и болью – быть может, потому, что его бой уже окончен?

Запах желания, он объединяет в одно все отзвуки, стягивает воедино два бьющихся тела, которым хорошо именно потому, что они связаны вместе по рукам и ногам. Изуна обхватывает Хашираму за поясницу и с наслаждением выгибается, высоко задирая подбородок. Там, наверху от порывов ветра смыкаются ветви. Учиха улыбается, улыбается во весь рот, и Хаширама, перемежая ласку с жёсткостью, хватает его за шею, с усилием тянет к себе и стремительно убыстряет темп. Он глядит, привычно соскользнув взглядом по повязке вниз, к губам. Изуна снова улыбается. И, в мареве желания, Сенджу неожиданно вспоминает себя мальчишкой. Сквозь хлещущие по лицу ветви, обрывающееся пение птиц, сквозь солнечные плети и дыхание ветра, беззвучно, босыми ногами по иголкам – чтобы застать их врасплох и внезапно скреститься взглядами. «Давай же...» -- шепчет под ним Изуна. «Давай же!» — откуда-то из прошлого кричит его брат. И, вслед за ним, младший подбирается и смотрит на противника почти также дерзко, сводит брови у переносицы.

Изуна постанывает сквозь зубы, а Хаширама невольно мечется глазами по осточертевшей белой повязке. Того тёмного взгляда с отблесками задора и закатного зарева больше нет. Осталась лишь она – редкая улыбка уголками рта, радость, дерзость, стремление такой далёкой юности. Хокаге резко наклоняется, с силой впиваясь в губы, сцеловывая вкус лесных ягод, солнца и биения жизни – то, что теперь предназначено лишь ему.

@темы: Luminosus, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги

---

medb | Этюды средь листвы

[medb.]

автор: medb
название: Этюды средь листвы
персонажи: Хайяте, Югао, Изумо и Котетсу, Ирука, семья Хайяте
жанр: джен, drama, angst
рейтинг: PG
статус: закончен
саммари: Несколько эпизодов из детства и ранней юности Хайяте. В первом этюде ему девять лет, в последнем – шестнадцать.
дисклэймер: Мир и канонические персонажи принадлежат Кишимото.
посвящение: подарок для LyusyaPedalkina
примечания: Было написано на Второй S-фест, проведенный сообществом S-фанфики в ноябре прошлого года. Данная история является самым началом так и не дописанного большого цикла, посвященного жизни Гекко Хайяте.
количество слов: 10 734

читать

Быть может, ненужных событий не бывает никогда.
Морис Метерлинк

Сон или явь?
Трепетанье зажатой в горсти
Бабочки…
Бусон

интерлюдия

Воспоминания похожи на цветные витражи. Вся жизнь как беспорядочная на первый взгляд последовательность цветных осколков, но стоит отступить всего на пару шагов – и эти осколки сливаются в единую картину. Превращаются в живое, дышащее и движущееся полотно.
Воспоминания – разноцветными стеклышками, цветочными лепестками, осенними листьями…
Синий, как крупные сладкие сливы в саду Академии. Они были своеобразным испытанием, тестом на ловкость и хитрость: учителя всегда надежно стерегли эти сливы, и счастливчиком считался тот ученик, которому удавалось стащить хотя бы несколько плодов. Хайяте помнил, как в первый год учебы они развернули полномасштабную ночную операцию, нарвали целую кучу еще недозрелых слив – и поплатились позорным для шиноби расстройством желудка.
Желтый, как солнечный свет на заборах Конохи. Хайяте помнил, как Котетсу и Изумо однажды разрисовали целую улицу карикатурами на учителей – и весь класс потом заставили перекрашивать этот дурацкий забор. Хокаге-сама был уверен, что это научит неугомонную парочку отвечать за свои поступки… а в итоге забор красили только Хайяте, Югао и Аири, потому что все остальные гонялись по деревне за Котетсу и Изумо. Иногда Гекко казалось, что, сосредоточившись, он снова может почувствовать в своей руке тяжелую малярную кисть, снова может увидеть, как медленно она тонет в банке с краской, похожей по цвету на яичный желток.
Зеленый, как трава на тренировочном полигоне. Эта трава каждый день вытаптывалась почти под корень, но за ночь каким-то непонятным образом умудрялась восстать и снова упрямо тянулась к солнцу. Хайяте помнил, как приятно лежать на ней, жесткой и немного колючей, и смотреть в бесконечное небо.
Красный, как ритуальные бумажные фонарики. Ночью в праздник, когда повсюду горели рыжие огни, эти фонарики легко покачивались на ветру, и тогда казалось, будто их держат невидимые руки. Хайяте помнил, как однажды они вместе с Югао пытались самостоятельно склеить такой фонарик. У них ничего толком не вышло, но он знал, что Югао все равно зачем-то хранит у себя того кособокого уродца.
Серый, как глаза отца и старшей сестры. Серый, как холодный блеск обнаженной катаны. Серый, как тяжелое, низко провисшее небо перед дождем. Хайяте помнил, как стоял посреди мокрого двора с боккеном в руках, и отец, неправдоподобно похожий в тот момент на деда, лаконично отдавал приказы, а сестра молча прошла мимо, закрыла за собой калитку и больше не вернулась.
Рыжий, как костер во время ночной стоянки. Такаширо-сенсей был мастером огненных дзюцу, но всегда заставлял своих учеников добывать огонь естественным образом и вообще говорил, что не стоит слишком полагаться на чакру. Хайяте помнил, как после особенно тяжелой миссии они с Югао и Ирукой, продрогшие и голодные, дрожали под одним плащом, а сенсей медленно и обстоятельно варил на костре суп из кореньев.
Черный, как праздничное одеяние. В клане Гекко всегда особое значение придавалось праздникам и традициям, все, абсолютно все подчинялось понятию «должного». Хайяте помнил, как вместе с матерью изучал старые книги по церемониалу и учился правильно завязывать оби.
Сиреневый, как волосы Югао и небо в сумерках. Этот цвет всегда почему-то казался призрачным, иллюзорным, ненастоящим. Хайяте помнил, как Югао раньше заплетала косу и постоянно ворчала, что волосы путаются и мешаются, а еще помнил, как бегал весной в лес собирать для матери фиалки.
Белый, как лепестки жасмина и лебяжий пух. Хайяте слишком хорошо помнил, что цвет траура – именно белый.
Вся жизнь распадается на цепь отдельных ярких эпизодов, между которыми – какая-то вязкая мутная хмарь…
Но Хайяте знает, что у него было счастливое детство.

этюд первый: Сестры

Тени в саду удлинились и достигли крыльца, переплелись клубком черных прядей. Солнце почти село, и в опустившихся на землю серо-сиреневых сумерках громада дома казалась живым существом. Хищником, затаившимся в засаде.
В саду было тихо, только вкрадчиво журчала вода в маленьком ручейке и время от времени глухо стукала бамбуковая трубка. Тихо – и совершенно пусто: все взрослые куда-то ушли, и Хайяте наконец-то после возвращения домой из Храма получил возможность побыть в одиночестве. Воздух был чистым и колюче-свежим, он пах мокрой зеленой листвой, и кашель, терзавший Хайяте всю последнюю неделю, наконец-то успокоился и отступил.
На большом мокром камне сидела крупная стрекоза. Гекко долго пристально смотрел на нее, пока она не сорвалась и не улетела куда-то вверх. Сегодня приехал с визитом дядя, брат мамы, и родители принимали его в своих покоях. Все слуги бегали и суетились, и только здесь, в тихом мамином саду, можно было никому не мешать. Хайяте собирался немного потренироваться, даже взял с собой боккен, но засмотрелся на стрекозу.
Внезапный легкий шорох, раздавшийся где-то справа, привлек его внимание. Гекко мгновенно насторожился – конечно, никто посторонний не мог проникнуть на территорию кланового поместья… но он слышал, как взрослые говорили о грядущей войне и вражеских шпионах.
В саду снова стало абсолютно тихо, но Хайяте беззвучно поднялся на ноги и скользнул к крыльцу. Он попытался нащупать, почувствовать биение чужой чакры, как учил дед… Конечно, он будет полным дураком, если это окажется просто какой-нибудь зверь, случайно забредший в дом, - но тогда об этом ведь все равно никто не узнает?
Гекко сделал еще один шаг и замер. Он вслушивался в тишину, боясь дышать… а в следующее мгновение перед глазами мелькнула стрекоза – и какая-то гибкая черная тень прыгнула на него прямо с крыши.
Хайяте отскочил назад, блокировал удар боккеном, увернулся, сделал подсечку, но противник вовремя подпрыгнул и нанес очередной удар. Гекко почувствовал, как в дерево боккена впилось лезвие куная. Он не успел ни испугаться, ни сосредоточиться, ни даже подумать о чем-либо – просто скользнул в сторону и ударил противника локтем в солнечное сплетение. Тот коротко вскрикнул и отскочил на несколько шагов назад, едва не споткнувшись о ступени крыльца… и Хайяте вместо того, чтобы воспользоваться возможностью и атаковать, замер, пристально глядя на соперника.
Все заняло секунды четыре. Глухо ударила бамбуковая трубка, откуда-то из глубины дома донесся веселый смех служанок. Противник выпрямился, тряхнул головой и хмуро уставился на Хайяте. А тот в свою очередь изумленно выдохнул и непонимающе склонил голову набок.
Девочка. Примерно его возраста, лет восьми-девяти. Худая, невысокая, с тонкими руками и бледным лицом. Глаза темно-фиолетовые, почти черные, и очень сердитые, а волосы – странного лилово-сиреневого оттенка, короткие, как у мальчика, такие, что едва прикрывали уши. И одежда тоже совсем не девчачья – черные штаны до середины икр и черная майка с сетчатыми рукавами. А на поясе – сумка с кунаями и сюрикенами.
Почти минуту они стояли молча, с подозрением оглядывая друг друга, но прежде, чем Гекко успел спросить, кем является эта странная гостья и что она вообще делает в их поместье, девочка заговорила сама.
Она снова тряхнула головой, упрямо поджала губы и с удивленно-недовольной интонацией протянула:
- Значит, ты и есть сын тети Ханако…
Хайяте удивленно моргнул, но снова не успел ничего сказать: белые бумажные двери дома вдруг с легким стуком раздвинулись, и в сад выглянул Удзуки Катсуро, старший брат мамы. Он был облачен в парадное одеяние, переливавшееся блеском парчи, и казался снизошедшим на землю богом – ну или по крайней мере принцем крови. За его спиной маячило испуганное лицо служанки.
Катсуро, худой черноволосый человек с усталым лицом, мягко улыбнулся девочке, которая при виде него напряглась натянутой струной.
- Вот ты где, Югао. Разве можно пропадать так внезапно? – он перевел взгляд на настороженного Гекко и улыбнулся шире. – О, вижу, ты уже познакомилась со своим двоюродным братом! Ты сильно изменился за те два года, что мы не виделись, Хайяте-кун.
Гекко изумленно моргнул, но вовремя вспомнил, что ему следует приветственно поклониться.
Девочка громко фыркнула и дерзко вздернула подбородок.
- Ты прав, отец, мы уже успели познакомиться, - протянула она со странной интонацией.
Хайяте отчего-то вспомнил стрекозу и спокойно ответил, глядя прямо в глаза своей недавней противнице:
- И я очень рад знакомству.
Югао удивленно приподняла брови – а потом вдруг подмигнула и весело улыбнулась.


Август в том году выдался холодным и дождливым. Яблоки во дворе не успели вызреть полностью, были мелкими и кислыми и годились только в варенье. Их могли собрать слуги, но отец считал, что тренировки прежде всего, и поэтому устроил из двора тренировочный полигон для своих детей.
Хайяте было очень интересно: а все ниндзя собирают яблоки, сшибая их боккеном в прыжке или срезая сюрикеном? Или отец изобрел это странное развлечение специально для них с сестрой?
Впрочем, далеко не все тренировки представляли из себя сбор яблок. Гораздо чаще отец просто ставил Хайяте и Хотару в спарринг и заставлял до бесконечности отрабатывать основные удары.
У Хотару оказалась неожиданно тяжелая рука, вдобавок сестра была выше и сильнее. Хайяте, пусть он и прошел суровую выучку у деда, все равно приходилось несладко – ему редко удавалось обойтись без пары-тройки синяков на руках, торсе и даже лице. Жалеть его сестра не пыталась никогда, и Хайяте был благодарен ей за это.
Холодный ветер пробирался под одежду, скрипел стволами старых яблонь и теснившихся у забора сливовых деревьев, яростно дергал привязанные к краю крыши красные атласные ленточки. Отец стоял на крыльце и невозмутимо наблюдал за тренировкой. Все было как обычно, пока Хотару вдруг не опустила боккен и не отошла на пару шагов, раздраженно отбросив с лица растрепавшиеся волосы.
- Надоело! – раздраженно выдохнула она и нахмурилась. – Сколько можно повторять одни и те же силовые приемы?! Почему мы не можем отрабатывать техники и учиться контролю над чакрой?
Ее взгляд схлестнулся со взглядом отца, и у обоих глаза были, как весенний лед. Хайяте почувствовал себя лишним, но он стоял посреди двора между ними и не мог незаметно скрыться.
- Потому что этому тебя обязан учить твой сенсей, а здесь ты будешь учить то, что считаю необходимым я, - наконец жестко ответил отец. Он так и не пошевелился, по-прежнему стоял на крыльце неподвижно, словно мраморная статуя.
На щеках Хотару вспыхнули лихорадочные пятна, она одернула форменный жилет и процедила сквозь зубы:
- Проклятье, но почему я должна тренироваться именно с ним?! – она дернула подбородком, указывая на застывшего Хайяте. – Я, в конце концов, уже чуунин!
Глаза отца стали еще холодней.
- Ты женщина, - сухо ответил он. Почти выплюнул.
Хотару от этих слов буквально взвилась:
- Зато я старше его почти в два раза! Девять демонов, как же меня уже достала эта ваша твердолобая уверенность, что Хайяте – чертов маленький гений!.. – она бросила быстрый взгляд на брата и отрывисто добавила вполголоса. – Не обижайся, мелкий.
Хайяте в ответ только молча кивнул, сжимая боккен так, что от напряжения заныли пальцы. Он хорошо знал, что слова сестры не имели целью задеть его или намеренно причинить боль. Она просто всегда прямо говорила то, что думала.
Хотару было шестнадцать, она недавно получила звание чуунина и ходила со своей командой на серьезные миссии, но при этом дома ее все равно не считали воином. И заставляли постоянно присматривать за младшим братом.
- Дочь, ты забываешься, - наконец тихо, с явно различимой угрозой произнес отец.
Хотару упрямо вскинула голову и тряхнула волосами, с неожиданной усталостью в голосе ответив:
- Ха, да если б я могла – забыться…
Она бросила свой боккен брату и решительно прошла в дом мимо неподвижного отца, едва не задев его локтем.
А Хайяте остался стоять посреди двора, чувствуя на плечах почти неподъемную тяжесть разговора, свидетелем которого он стал, и уже зная, что отвечать за выходку сестры придется именно ему и что он сегодня ночью опять не сможет заснуть из-за боли в перетруженных мышцах.


Хайяте плохо знал свою сестру. У них была слишком серьезная разница в возрасте, к тому же, он с пяти лет воспитывался у деда в Храме Воды и дома бывал очень редко, только в праздники.
Он знал, что сестра совсем не умела готовить и обращаться с швейной иглой, зато ей не было равных во владении метательным оружием и создании шпионских ловушек. Она любила пасту из сладких бобов и терпеть не могла чистить рыбу, а еще всегда завязывала волосы в хвост и никогда не носила платья. Но Хайяте понятия не имел, о чем Хотару мечтала, чего хотела добиться в жизни, даже просто – чем она интересовалась помимо бытовых мелочей и на какие миссии ходила. А еще он никак не мог понять, что происходило между ней, отцом и мамой.
В такие моменты Хайяте чувствовал себя лишним в своей собственной семье.
Гекко Хидейоши женился в первый раз совсем молодым по велению клана, на девушке из семьи, союз с которой был выгоден их роду. Но его жена, которая была куноичи и талантливым ниндзя-медиком, вскоре погибла на одной из миссий. Все считали, что Хидейоши так и останется вдовцом, а у клана Гекко не будет прямого наследника мужского пола… Однако, когда Хотару исполнилось семь лет, Хидейоши против воли главы клана женился на младшей дочери клана Удзуки. Его отец после шумного скандала сложил с себя полномочия главы клана в пользу Хидейоши и удалился в Храм Воды… а через год после этого родился Хайяте. Все родственники ожидали, что дед не признает внука, как не признал невестку, однако, когда мальчику исполнилось пять лет, дед забрал его в Храм и взялся за его обучение.
Иногда ночью, лежа без сна в своей комнате, которая казалась чужой, Хайяте думал: а что стало бы с ним, если б дед не заболел и он мог бы остаться в Храме?


В саду было очень мало цветов: мама любила только ирисы и фиалки, но фиалки росли лишь в лесу, а ирисы в их доме почему-то очень быстро вяли. Но все равно, сад, тихий и замкнутый, как раковина, был для Хайяте самым лучшим местом в поместье. Он часто прятался там, когда отец и сестра в очередной раз ссорились, или когда ему просто не хотелось ни с кем разговаривать.
Хайяте не любил гулять по Конохе: друзей у него не было, к тому же, он неуютно чувствовал себя на широких людных улицах. Вдобавок кашель снова вернулся и терзал легкие, как хищный зверь, и Хайяте перестали отпускать куда бы то ни было в одиночку.
Мама постоянно болела и была очень слаба, поэтому безвылазно сидела дома, в саду или в своих покоях. Иногда вечером она звала сына к себе и негромко читала ему вслух какую-нибудь книгу, а потом просто молча перебирала его волосы и о чем-то думала.
В тот день в гости опять приехал дядя Катсуро, и Хайяте, не желая с ним видеться, решил спрятаться в саду, но опоздал: когда он туда прокрался, дядя и мама уже сидели на скамейке в тени бамбука.
Хайяте хотел уйти, но что-то заставило его замереть.
Редкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь пасмурное небо, искрились на тонком шелковом кимоно матери, блестели на ее длинных, почти до колен, прямых черных волосах. Она сидела неподвижно, как изящная статуэтка, сложив белые тонкие руки на коленях и с легкой улыбкой внимательно смотрела на брата.
Катсуро что-то возбужденно рассказывал, потом вскочил на ноги и заговорил громче, принявшись расхаживать перед сестрой из стороны в сторону.
- Югао совсем не похожа на тебя! – вдруг громко воскликнул он, заставив притаившегося Хайяте вздрогнуть от неожиданности.
Ханако расправила бледно-желтый рукав кимоно и спокойно спросила:
- Но почему она должна быть похожа, дорогой брат?
Катсуро замер и смущенно потер затылок, глядя куда-то в сторону:
- Не знаю… Когда я смотрю на нее, я вижу тебя в детстве – но она капризна, упряма и совершенно не хочет подчиняться, - он снова сел на скамью и вздохнул. – Она не знает, когда нужно смолчать, она дерзит и постоянно пытается что-то всем доказать… А на прошлой неделе посмела заявить, что хочет стать куноичи! Это что-то немыслимое – женщины из рода Удзуки никогда не были воинами! – он возмущенно всплеснул руками и снова вскочил.
А Хайяте на мгновение показалось, будто он услышал в кустах неподалеку странный шорох.
Ханако прикрыла глаза и, все так же улыбаясь, негромко заметила:
- Ты можешь ей запретить.
Катсуро запустил руки в волосы и досадливо поморщился:
- Не могу. Отец уже дал свое согласие. Более того, по его просьбе один его старый друг уже начал ее учить! В следующем году она поступит в Академию. Проклятье!
Хайяте задержал дыхание.
Он слышал недавно, что его самого тоже собираются отправить в Академию на будущий год…
Ханако убрала с лица прилипшую к губам прядь и невозмутимо произнесла:
- Югао – дочь младшего сына. У клана Удзуки достаточно наследников, поэтому ей не обязательно выходить замуж и рожать ребенка.
Катсуро судорожно выдохнул, словно его ударили под дых, а Ханако вдруг спросила:
- Ты снова уезжаешь в столицу?
Дядя склонил голову, нахмурившись:
- Да. Я должен ехать с посольством, на два года, Югао останется у отца… Сестра! – внезапно воскликнул он, падая на колени, и схватил руки Ханако, крепко сжав ее хрупкие пальцы в своих ладонях. – Сестра, я знаю, ты несчастлива здесь! Ты как птица в клетке… Хочешь, я помогу тебе устроить развод? Ты уже родила этому человеку сына, тебе необязательно оставаться здесь! – он запрокинул голову, глядя на нее лихорадочно блестевшими глазами. – Сестра, хочешь, мы уедем вместе?!
Хайяте внезапно почувствовал, что не может дышать. В груди что-то больно сдавило, а горло зацарапало кашлем. Нет, нет, он не должен кашлять сейчас, он не имеет права выдать своего присутствия!..
Ханако молча, все так же спокойно улыбаясь, высвободила руки, осторожно провела пальцами по щеке брата, потом поднялась на ноги и заскользила к дому, шурша шелком. Полы ее кимоно были похожи на крылья бабочки. Уже на крыльце она обернулась и, прежде чем скрыться за дверью, с тихой улыбкой произнесла:
- Не надо больше приходить, дорогой брат.
Какое-то время Катсуро, совершенно бледный, оставался неподвижен, потом вскочил на ноги и стрелой вылетел из сада.
А Хайяте наконец смог вдохнуть – и увидел в соседних кустах испуганные, почерневшие от обиды глаза Югао.
Тяжелые серые облака полностью затянули солнце, и сад вдруг показался чужим.

этюд второй: Шелк

Хайяте никогда не умел рисовать. Именно поэтому картины всегда казались ему чем-то почти волшебным, живущим своей собственной жизнью, а люди, которым удавалось искусно обращаться с кистями и красками, вызывали у него искреннее восхищение.
Мама иногда занималась росписью по шелку. Она натягивала тонкий полупрозрачный шелковый платок на деревянную раму и создавала на нем нездешние пейзажи, легкие и прозрачные, как паутина. Ее действия, все ее движения были похожи на ритуальную церемонию, и Хайяте был счастлив, если ему дозволяли тихо сидеть в углу и наблюдать. А однажды, после того как он вернулся из госпиталя, куда попал с особенно тяжелым приступом, мама подарила ему белый шелковый шарф, на котором написала короткое стихотворение. У нее был очень красивый и стремительный почерк, на зависть любому профессиональному каллиграфу.
Этот шарф Хайяте считал едва ли не самым большим своим сокровищем.


Гекко очень хорошо помнил свой первый день в Академии. Из-за болезни ему пришлось пропустить почти два месяца занятий, и в итоге он оказался в классе «новеньким». И уже на первой перемене очутился в центре внимания.
Его поймали в коридоре, загнали в угол и обступили полукругом, разглядывая с исследовательским любопытством. Хайяте не знал, чего ждать, но сам удивился тому, что был странно спокоен. Возможно, просто потому, что знал: его уровень изначально гораздо выше, чем у сверстников, и в случае драки ему удастся одержать победу.
Гекко прижался спиной к стене и окинул своих чрезмерно общительных одноклассников настороженным взглядом. Пять мальчишек, две девчонки – все очень самодовольные на вид. Командовали ими двое мальчишек постарше, сидевших в классе на последней парте: один, лохматый, с пластырем на подбородке, постоянно шмыгал носом, а второй, с косой челкой, закрывавшей глаз, очень многозначительно улыбался.
- Ну что, дружище, давай знакомиться! – после непродолжительного молчания заявил лохматый и ухмыльнулся.
- Погоди, Котетсу, - прервал его второй, - ты напугаешь нашего товарища…
- Что ты, Изумо, у меня и в мыслях не было! – искренне удивился Котетсу. – Я всего лишь хотел помочь нашему новому другу освоиться в незнакомом месте… Ну и еще думал предложить ему это, - вдруг закончил он, жестом фокусника извлекая из рукава белый шарф.
Тот самый шелковый шарф, который расписала мама Хайяте.
Гекко резко дернулся вперед, не успев подумать.
- Отдай!
Как, когда они успели его забрать?!
Однако Котетсу со смехом отскочил в сторону и протянул:
- Ну неееет, сначала нужно заслужить!
- Именно, иначе неинтересно, - поддакнул Изумо, улыбаясь, как самый невинный из всех ангелов.
Остальные весело захихикали, предвкушая развлечение.
Хайяте снова замер, стиснув кулаки и глядя на обидчиков исподлобья. Он совсем не ожидал, что первый его визит в Академию приведет к таким последствиям… К тому же, он раньше почти не общался с другими детьми и толком не знал, что предпринять в сложившейся ситуации и как теперь себя вести. Впрочем, одно было очевидно: его явно посчитали беспомощным и слабым, исходя из болезненного внешнего вида. Эта мысль оказалась неожиданно обидной.
Какое другие имеют право судить его, совсем его не зная?
Гекко отбросил падавшую на глаза челку и негромко спросил:
- Чего вы хотите от меня?
- Во-о-от, уже совсем другой разговор! – с довольной ухмылкой протянул Котетсу.
Изумо забрал у него шарф и намотал на руку:
- Да, так уже гораздо интересней! Ты не думай, мы совсем не собираемся тебя обижать, мы просто хотим предложить тебе одну игру.
Хайяте еще раз окинул всех внимательным взглядом и уточнил, потому что от него явно ожидали именно этого:
- Какую?
Изумо улыбнулся еще невинней и открыл было рот, но тут вдруг из дальнего конца коридора донесся пронзительный девичий крик:
- А ну расступились все!!!
Дети от неожиданности послушались, и между их разошедшимися рядами прямо к Хайяте подлетела Югао. Гневно сверкнула глазами, заслонила его собой и, уперев кулаки в бедра, грозно рявкнула:
- Какого демона вы прицепились к моему брату?!
Ее короткие волосы смешно топорщились на затылке, как петушиный гребень.
Хайяте, совершенно не ожидавший ничего подобного, потрясенно заморгал.
- Ох, да это ведь бешеная Удзуки! – Котетсу со страдальческим видом закатил глаза.
Изумо откинул с лица челку и удивленно посмотрел сначала на Югао, потом на Хайяте:
- Брату?.. Ну ничего себе!
Югао не удостоила их ответом, только громко фыркнула и повернулась к изумленному Гекко.
- Ну что смотришь на меня, как ворона на зеленую хурму? – она снова фыркнула и небрежно махнула рукой назад. – Прости, меня сенсей задержал… Познакомься, это Камизуки и Хагане, главная головная боль всей Академии, второгодники и редкостные придурки! Собрали вокруг себя целую банду и теперь считают себя самыми умными.
Остальные мальчишки возмущенно заговорили все разом, но Изумо остановил их взмахом руки.
- Удзуки, - ласково протянул он. – А мы, по правде, только тебя и ждали. Спасибо за такие лестные слова…
- Ну и что ты будешь делать теперь? – перебил друга Котетсу, вопросительно шмыгнув носом.
Югао открыла было рот, но Хайяте, наконец справившийся с удивлением, шагнул вперед и оттеснил ее в сторону.
- Я рад, что ты здесь, - просто сказал он, - но я могу справиться сам. Чего вы от меня хотите? – повторил он свой вопрос.
Югао возмущенно хмыкнула и скрестила руки на груди. Котетсу и Изумо переглянулись, ухмыльнулись, как зеркала, и хором ответили:
- Отними!!!
- Мы предлагаем тебе спарринг, - продолжил Котетсу.
- В Академии имеют право учиться только самые сильные, - Изумо с важным видом поднял вверх один палец. – Поэтому мы должны проверить твою силу! Но мы даем тебе поблажку: ты сам можешь выбрать себе противника. Я или Тетсу?
Хайяте склонил голову набок, обдумывая это предложение. Его потенциальные «партнеры по спаррингу» явно рассчитывали на то, что старше и физически сильнее… Интересно, они всех новичков проверяют именно так?
- Хорошо, - медленно произнес он. – Я выбираю того, кто держит шарф.
Девчонки негромко захихикали, мальчишки заухмылялись. Югао раздраженно хлопнула себя ладонью по лбу, прошипев:
- Дурак, надо было выбирать Котетсу, Изумо хитрый и играет нечестно!..
Гекко в ответ на ее слова только чуть качнул головой и распрямил плечи:
- Где?
Противники огляделись, о чем-то посовещались вполголоса, потом Котетсу заявил, победно шмыгнув носом:
- Да хоть прямо здесь, если не боишься опозориться перед учителями!
Хайяте спокойно кивнул:
- Хорошо.
Это его вполне устраивало: он рассчитывал вернуть шарф как можно быстрее.
Югао шумно вздохнула и отступила на пару шагов:
- Предупреждаю, никакого оружия, иначе я сообщу сенсею! Просто обычный спарринг.
- За кого ты нас принимаешь, Удзуки?! – подмигнул Котетсу.
- За двух самодовольных идиотов без стыда и совести, - невозмутимо ответила Югао.
Наблюдавшие замкнулись в круг, вытолкнув в центр Хайяте и Изумо.
Над их головами надрывно продребезжал звонок, возвещая о начале занятий, и все одновременно вздрогнули, но даже не подумали двинуться в сторону класса.
Изумо мечтательно улыбался, наматывая шарф на кулак, и выглядел почти безмятежно. Хайяте настороженно следил за ним, потом заставил себя расслабиться, медленно вдохнул – и первым скользнул навстречу противнику.
Все оказалось совсем не так просто, как он ожидал. Изумо явно не в первый раз участвовал в драках, и у него в запасе оказалось много приемов и хитрых ударов. Он ловко уворачивался, пользовался преимуществом своего веса и успел чувствительно съездить Хайяте по скуле, но тот в долгу не остался и ударил противника кулаком в живот, а потом поставил подножку.
Все оказалось совсем не так просто, но одновременно куда легче, чем полноценный спарринг с Хотару.
Они кружили друг вокруг друга, обмениваясь редкими ударами, наверное, минуты две-три, а потом Гекко удалось снова поставить сопернику подножку и с грохотом повалить его на пол. Потолок смешался с полом, все вокруг закачалось и поехало, но в следующее мгновение встало на свои места, и Хайяте обнаружил, что Изумо лежит на спине, пытаясь проморгаться, а сам он сидит на нем, надежно зафиксировав чужие руки.
А через секунду его скрутил приступ болезненного судорожного кашля, такого сильного, что он вынужден был выпустить поверженного противника и отползти в сторону, и в голове осталась одна-единственная мысль: «Когдажеэтонаконецзакончится…»
Когда Гекко смог снова вдохнуть и черные круги перед глазами рассеялись, он понял, что стоит на коленях, его поддерживает за плечо испуганная Югао, а Изумо все так же лежит на полу, приподнявшись на локте, и смотрит на него с изумлением.
- Ну ни фига себе, - наконец протянул недавний противник, не делая попыток подняться. – Еще никому не удавалось уложить меня на лопатки так быстро…
- Ага, - без особого энтузиазма подтвердил изрядно растерянный Котетсу.
Хайяте неопределенно передернул плечами и постарался как можно незаметней вытереть о штаны ладонь, которой зажимал себе рот, чтобы никто не заметил на ней крови.
Почти минуту они все молча смотрели друг на друга, а потом коридор вдруг огласил негодующий вопль учителя:
- Что здесь происходит?!
Дети мгновенно прыснули в стороны, и через секунду в коридоре остались только Хайяте, Югао, Котетсу с Изумо и одна из девочек – светловолосая, с огромными карими глазами.
Сенсей подбежал к ним и остановился, уперев руки в колени в попытках отдышаться, потом выпрямился и вперил в Котетсу и Изумо грозный взгляд.
- Хагане!! Камизуки!!! – прорычал он. – Снова драка! До каких пор будет продолжаться это безобразие?! Еще немного – и вы вообще вылетите из Академии! Вам и так пошли навстречу, позволив продолжить обучение! Для истинного шиноби прежде всего – дисциплина!!! Вы наказаны, отправляйтесь на кухню чистить котлы! Немедленно!!!
Под конец своего яростного монолога учитель уже брызгал слюной от высшей степени возмущения. Котетсу шмыгнул носом, поморщился и, протянув руку, помог другу подняться:
- Ничего нового…
Изумо кивнул, потом молча кинул шарф Хайяте.
Тот спрятал свое сокровище в карман, тоже поднялся на ноги, отстранив помощь Югао, и негромко позвал:
- Сенсей.
- А? – учитель удивленно обернулся к нему.
Котетсу и Изумо замерли и тоже посмотрели на него со странным подозрением.
Они что, ожидали, что он сейчас начнет жаловаться?..
Хайяте тряхнул головой, отбрасывая челку с глаз, и спокойно сообщил:
- Я пойду с ними. Я тоже нарушил дисциплину.
Отец будет в ярости.
Югао весело хмыкнула, словно и не ожидала ничего иного, светловолосая девочка изумленно захлопала ресницами, сенсей просто молча раскрыл рот. А Котетсу и Изумо… Хайяте был уверен, что запомнит этот их взгляд навсегда.
- Не волнуйтесь, сенсей, я их проконтролирую! – вдруг заявила Югао, с силой подтолкнула замешкавшихся Хагане и Камизуки, взяла за руку Гекко и кивнула светловолосой девочке. – Аири-чан, ты с нами?
Та поспешно кивнула и улыбнулась так, будто всю жизнь мечтала чистить котлы на кухне Академии.
А учитель так и не нашелся, что ответить.


День выдался неожиданно солнечным для октября. Вернувшись домой после прогулки с Югао, Хайяте с некоторым удивлением увидел, что Хотару сидела на ступенях крыльца и играла на бамбуковой свирели.
Негромкая, тоскливая мелодия кралась по саду, как кошка. Хайяте нерешительно замер у калитки, но сестра скоро прекратила играть и махнула ему рукой, велев подойти.
Ее черные волосы, почти такие же черные, как у мамы и самого Хайяте, против обыкновения были распущены и плащом укутывали плечи, как дорогой шелк. А загорелое лицо казалось странно спокойным и умиротворенным, словно Хотару наконец пришла к какому-то решению.
Сестра не была красивой, и тем более она не была такой красивой, как мама… но сейчас она напоминала сказочного водного духа, и Хайяте вглядывался во все глаза, впитывая в себя этот новый облик Хотару.
Во дворе было тихо, косые лучи закатного солнца расчерчивали каменные плиты диагональными полосами. Старые яблони медитативно шелестели листвой на почти неуловимым ветру.
Сестра посмотрела на него снизу вверх и криво улыбнулась:
- Ну что, мелкий, как учеба?
Она почему-то никогда не звала его по имени. Только «мелкий» и иногда, ласково, «братишка».
Хайяте склонил голову:
- Все хорошо.
- Да-а? А вот у меня никогда ничего в Академии хорошо не было… Но, впрочем, ты ведь у нас маленький гений! – Хотару издала невеселый смешок и похлопала ладонью по ступеньке рядом с собой. – Садись, - и вдруг добавила. - Знаешь, иногда ты смотришь так, что мне становится страшно.
Хайяте послушно сел и удивленно моргнул.
- Почему? – осторожно уточнил он.
Сестра неопределенно пожала плечами, чуть нахмурившись:
- Ты слишком похож на свою мать. И выглядишь гораздо старше, чем есть на самом деле. Скажи, вот что в действительности скрывается у тебя в башке, за этими черными глазищами? – спросила она абсолютно серьезно и несильно постучала его кулаком по макушке.
Хайяте увернулся, удивленно глядя на сестру, и, немного подумав, наконец ответил.
- Там скрываюсь я.
Хотару посмотрела на него очень пристально, словно видела впервые в жизни. Потом отвела взгляд, снова усмехнулась. Откинулась назад, опираясь локтями о ступеньку, и посмотрела в небо, вопросительно протянув:
- Ну что, скоро собираешься стать чуунином?
Хайяте передернул плечами, не понимая, к чему она клонит. От этого разговора он чувствовал себя неловко и неуютно.
- Я пока еще даже не генин, до выпуска остался год…
- Ничего, это мелочи, - Хотару небрежно фыркнула и прищурилась. – Готова поспорить, что экзамен ты сдашь с первой попытки… если тебя, конечно, вообще к нему допустят – с твоим здоровьем.
Хайяте вздрогнул, но ничего не ответил.
Последнее время сестра все чаще намекала, что на самом деле он ни на что не годен из-за своей болезни…
- Дед и отец ошиблись, - продолжила тем временем Хотару, задумчиво нахмурив брови. – Тебе нельзя становиться воином. Был бы лучше гражданским, ремесленником каким-нибудь…
- Я ничего не умею, - попытался возразить он, сцепив пальцы в замок и глядя на ползшего по ступеньке черного жука.
Сестра только небрежно пожала плечами:
- Научился бы.
Хайяте не успел придумать ответа.
Было очень тихо, только поэтому он сумел различить легкие шаги в доме. Дверь бесшумно отъехала в сторону, и на пороге показалась мама. Сегодня она была одета в длинное шелковое кимоно цвета красной сливы, и ее волосы оказались собраны в причудливую прическу, а лицо выглядело еще более бледным, чем обычно, особенно по контрасту с густыми угольными ресницами.
- Хотару, дорогая, - позвала она негромко, улыбнувшись Хайяте, и ее голос звучал, как бамбуковая свирель. – Я отправляюсь в храм Эбису. Все остается на твоем попечении, скоро должны прибыть представители младшей ветви клана Гекко… Я ведь могу рассчитывать на тебя?
- Как будто что-то изменится, если я отвечу нет, - криво усмехнулась сестра, даже не обернувшись.
Хайяте испуганно вздрогнул, но мама в ответ только спокойно кивнула и так же бесшумно прикрыла дверь.
Лицо Хотару побледнело мгновенно, словно ей в лицо плеснули белой краской, на щеках заходили желваки. Пристально глядя прямо перед собой потемневшими глазами, она со свистом выдохнула:
- Ну уж нет, я не собираюсь долго оставаться в этом склепе… - и, не глядя на брата, резко бросила. – Вали к себе, мелкий, не мешай.
Хайяте крепко стиснул в пальцах прохладный шелк маминого шарфа, который теперь постоянно носил в кармане, и молча проскользнул в дом.
Ему совсем не хотелось думать о том, что он услышал.


А через несколько месяцев на Коноху напал Девятихвостый, и все изменилось, чтобы уже никогда не стать прежним.
Это было странно, но клан Гекко война почти никак не затронула. Все родственники Хайяте остались живы и даже относительно здоровы, а сам он вместе с остальными учениками Академии оставался в тылу, и те дни застыли в его памяти чем-то огненным и ненастояще-прозрачным, как рисунок на шелке.
А через месяц после победы, когда занятия в Академии были возобновлены – потому что жизнь продолжается всегда, невзирая ни на что – в их классе появился очередной новенький. Он был младше всех остальных детей на целый год, но его родители погибли, и некому было за ним присматривать, поэтому Хокаге распорядился принять его в Академию раньше срока.
Ничего удивительного, что он стал очередной жертвой шуточек Котетсу и Изумо. Удивительным было то, что он потом отплатил им той же монетой и вообще оказался едва ли не большим хулиганом и шутом, чем неугомонная парочка.
Его звали Умино Ирука.

этюд третий: Предсказания

У каждого шиноби есть свое особое «тайное место». Какой-то любимый уголок в родной деревне, больше никому не известный, в котором можно спрятаться и побыть в одиночестве, переждать, перетерпеть, зализать раны.
Если так подумать, вся Коноха состоит из одних углов.
У Хайяте и Югао такое тайное место стало общим. Это был старый заросший сад рядом с заброшенным домом – после войны в деревне оказалось много таких полуразрушенных домов, оставшихся без хозяев и теперь безмолвно умиравших в одиночестве. В саду росли дикие груши, лопухи и репейник, а трава была такой высокой и густой, что в ней почти можно было утонуть. Хайяте и Югао часто лежали в этой траве, глядя в небо, рядом, но не касаясь друг друга, и говорили – обо всем на свете.
Больше об этом месте не знал никто – ни Такаширо-сенсей, ни Ирука (который очень обижался на своих товарищей по команде за такую скрытность), ни вездесущие Котетсу с Изумо, ни тихая серьезная Аири.
В тринадцатый день рождения Хайяте они с Югао сбежали ото всех и, прихватив с собой еды, скрылись в своем саду. У них уже несколько лет была традиция – праздновать их общий день рождения в ночь со второго на третье ноября.
Трава пожухла и пожелтела, весь сад выглядел каким-то ржавым и еще более заброшенным, чем обычно, но Гекко в этом месте все равно всегда было уютно. Они расстелили спальники под тяжелыми ветвями старого дуба, неизвестно как оказавшегося в саду, и зажгли маленький бездымный костерок. А потом сидели рядом, пытаясь согреться, и по очереди выдыхали белые облачка пара. Ночь была холодной и глухой, но тихий прозрачный воздух пах свободой.
На черном небе медленно поступили первые звезды, странно похожие на светлячков. Югао поежилась под плащом и весело выдохнула, продолжая начатый раньше разговор:
- Знаешь, Аири-чан сказала мне, что в Штабе, когда их команда приходит получать миссии, Котетсу и Изумо никто не различает… Да что там, их иногда путает даже их собственный сенсей! Хотя они вроде не близнецы, даже вообще не братья, - она хихикнула и, достав из сумки сухое пресное печенье, впилась в него зубами.
Хайяте задумчиво пожал плечами.
- Чтобы быть похожими, совсем необязательно родиться родственниками, - заметил он.
- Ну да, - со вздохом согласилась Югао. Отложила печенье и, подтянув колени к груди, положила на них подбородок. А потом вдруг с неожиданной силой и тоской выдохнула, глядя на костер. - Ты просто не представляешь, насколько тебе повезло, что ты родился мальчиком!
Гекко вздрогнул и с удивлением посмотрел на нее.
Удзуки досадливо поморщилась и скривила губы, как от чего-то кислого:
- Кто бы знал, как меня все это достало! Нас ведь все всегда недооценивают, куноичи, по большому счету, даже за воинов не считают – так, в лучшем случае за половину воина! – она с силой ударила кулаком по земле. – Все смотрят на тебя так, будто делают тебе одолжение… и вообще. А ты прекрасно знаешь, что думает об истинном предназначении женщин мой отец, - Югао уткнулась носом в колени и пробормотала. – Да и Такаширо-сенсей на самом деле тоже ведь считает, что у меня гораздо меньше способностей, чем у тебя или Ируки… Действительно, гораздо лучше было бы, если б я была мальчиком!
Хайяте с удивлением смотрел на подругу. Он знал, что она давно переживает по этому поводу… но понятия не имел, что все насколько серьезно. Может, именно поэтому не сообразил сразу, что ответить, и вместо этого уточнил:
- Ты именно поэтому не хочешь отращивать волосы?
Югао удивленно моргнула, потом возмущенно фыркнула, дернув головой. И снова захрустела печеньем.
Она по-прежнему внешне была чем-то похожа на мальчика, но в то же время ее формы уже начинали приобретать девичью округлость, и Хайяте все чаще замечал, как остальные мальчишки поглядывали на Югао со странным удивленным интересом.
Гекко потер озябшие плечи и медленно произнес, глядя в темноту за кругом света от костра:
- Дед всегда говорил, что человек должен уметь оставаться тем, кто он есть.
Стоило только сказать эти слова – и словно стало еще холодней.
Дед умер три года назад… однако Хайяте казалось, что он все время стоит у него за спиной и строго подмечает все ошибки, даже несовершенные.
Югао небрежно дернула плечом и протянула:
- Ну да, а твой дед прям такой мудрец…
Гекко с силой потер болевшие глаза и спокойно возразил.
- Не мудрец. Предсказатель.
Удзуки громко фыркнула и категорично заявила:
- А я не верю в предсказания! Я верю, что каждый сам может выковать свою судьбу! Как клинок.
Хайяте снова посмотрел на звезды и ничего не ответил. Потом негромко раскашлялся, и Югао молча протянула ему термос с травяным чаем.
Какое-то время они сидели молча, дружно хрустя пресным печеньем, после Гекко извлек из кармана атласную шелковую ленту нежно-сиреневого цвета и намотал ее на ладонь подруги.
- Что это? – удивленно выдохнула она, разглядывая ленту, как что-то невероятное.
Хайяте пожал плечами, не зная, что его вдруг так смутило, и сообщил:
- Это подарок на день рождения. Я хочу, чтобы ты отрастила волосы… Пожалуйста. Пусть это будет твоим подарком мне?
Югао удивленно моргнула, чуть приоткрыв рот, потом весело хмыкнула:
- Ха, а я собиралась подарить тебе набор новых сюрикенов… Ну и ладно, тогда себе оставлю! – и внезапно показала ему язык.
А Хайяте поплотнее закутался в плащ и слабо улыбнулся.
Югао была для него больше сестрой, чем Хотару.


На тренировочном полигоне было холодно и пасмурно, трава под ногами блестела серебром от дождевых капель. В такую погоду больше всего хотелось остаться дома с большой кружкой горячего чая, а не скакать где-то на улице, отрабатывая новые техники.
Такаширо-сенсей и Нори-сенсей в этот раз решили провести совместную тренировку, велели своим ученикам собраться – и в итоге сами опаздывали. Впрочем, Котетсу и Изумо тоже не особо торопились.
Югао подпрыгивала на месте, пытаясь согреться, и недовольно бурчала, Ирука ворчал на пару с ней, Аири скромно стояла у дерева и читала толстенный медицинский справочник, а Хайяте смотрел в небо и думал о том, что скоро снова придется отправляться в госпиталь на ежеквартальный профилактический осмотр. В такие дни, как этот, когда в груди болело и тянуло особенно сильно, ему начинало казаться, что наследственная болезнь, притаившаяся в его теле – это хищник, который готовится пожрать его изнутри.
Это было несправедливо. Почему именно он должен быть болен?..
Мама ночью опять кашляла кровью.
Знакомый радостный вопль вырвал Хайяте из мыслей, заставив вернуться в настоящее. К полигону стремительно приближались Котетсу и Изумо, и выглядели они так, словно замыслили очередную пакость, причем на редкость виртуозную.
Дождавшись, пока все обратят на них вопросительные взгляды, Хагане и Камизуки переглянулись, ухмыльнулись синхронно и совершенно одинаково, а потом гордо продемонстрировали перебинтованные запястья: Котетсу – левое, Изумо – правое.
Ирука потрясенно раскрыл рот, Югао выразительно приподняла бровь и покрутила пальцем у виска, Аири пристально посмотрела на Изумо, вспыхнула и отвела взгляд, а Хайяте молча ждал. Он был уверен, что объяснение последует.
И не ошибся.
Неугомонная парочка снова переглянулась и хором заявила:
- Мы побратались на крови!
И их лица были такими гордыми и счастливыми, что остальные просто не нашлись, что можно на это ответить.
Учителя изволили объявиться только спустя полчаса.
- Тренировка отменяется, - без лишних предисловий заявил непривычно серьезный Такаширо-сенсей. – У нас миссия.
- А мне нужно помочь с бумагами в Штабе, - добавил Нори-сенсей и посмотрел на своих учеников, - так что вы пока свободны…
- Уррра!!! – опять хором завопили Котетсу с Изумо и дружно показали языки надувшемуся Ируке.
Хайяте вздохнул, смиряясь с несправедливостью этой жизни. А Аири, все еще красная от смущения, позвала, нервно теребя кончик светлой косы:
- Изумо-к-кун… Может, сходим в чайную к моей маме?..
- А? – удивленно обернулся к ней Камизуки, потом пожал плечами. – Прости, но мы с Тетсу договорились сегодня отпраздновать наше побратимство… Впрочем, ты можешь пойти с нами, если хочешь…
Аири покраснела еще сильнее и отвернулась:
- Н-нет, спасибо, - потом распрощалась со всеми и поспешила прочь.
Котетсу, глядя ей вслед, озадаченно почесал в затылке и шмыгнул носом.


Улица казалась живой. Она словно двигалась сама по себе, ползла, как гигантская змея, хотя Хайяте знал, что на самом деле это движется не улица, а толпа. Толпа празднично разряженных людей.
Длинные ленты, струившиеся на ветру, красные бумажные фонарики, веера, похожие на птиц, звонкие бубенцы монахов, разноцветные кимоно, шпильки, торчавшие из волос женщин, как рога демонов – все сливалось в единое целое, дышавшее в одном ритме, шумевшее, кричавшее, излучавшее бешеную энергию.
Хайяте не хотел никуда идти, но от него и не требовалось желания, только подчинение. Клан Гекко всегда свято соблюдал все традиции, присутствовал на всех праздниках и совершал все необходимые по ритуалу церемонии.
Шумная толпа спешила к храмам, чтобы принести свои жертвы богам и загадать свои желания. Хайяте всегда это казалось нечестным: подарки на то и подарки, чтобы быть искренними и бескорыстными. Что же это за подарок, который требует возмещения?
Новое косодэ было абсолютно белым, а хакама – угольно-черными. Он уже отвык ходить в национальной одежде… Забыл, насколько она на самом деле неудобная по сравнению с обычными штанами и водолазкой.
Толпа кипела и бурлила, как варево в котле. Хайяте сам не заметил, в какой момент умудрился отстать от родственников… но совершенно об этом не пожалел. Он пойдет в храм – один. Гекко не собирался молиться, он и вообще считал бесполезным обращаться к богам. Однако традиция есть традиция.
Иногда ему было интересно: а мертвые могут слышать голоса живых – или они так же глухи, как боги?
Мимо Хайяте протиснулся к алтарю высокий широкоплечий мужчина с бумажным веером в руках и благоговейно опустился на колени. Свечи горели ровно и спокойно, как огни светлячков, и деревянная статуя Будды словно излучала умиротворение. Хайяте повел плечом и негромко вздохнул. Все мысли в голове спутались и смешались, превратились в один неразборчивый ком. От едкого дыма благовоний в горле противно запершило, однако Гекко все-таки удалось сдержать кашель.
Он вздрогнул и быстро вскинул голову, когда где-то наверху раздалось хриплое карканье. На потолочной балке восседал крупный черный ворон и безразлично косился вниз круглым рыжим глазом. Хайяте сам не понял, отчего ему вдруг стало так холодно.
В следующее мгновение его глаза вдруг закрыли чьи-то теплые ладони, и знакомый голос весело шепнул:
- Опять витаешь в небесах?
Гекко высвободился и молча покачал головой.
Югао негромко хмыкнула и, молитвенно сложив руки, поклонилась алтарю. Было так непривычно видеть ее в светло-салатовом кимоно с крупными фиолетовыми цветами… Ее успевшие немного отрасти волосы были аккуратно заколоты на затылке тонкой шпилькой, щеку перечеркивала полоска пепла от благовоний, а глаза сияли так, что Хайяте даже почти смог улыбнуться.
К ним подошел монах, державший шелковый мешочек с предсказаниями. Гекко хотел было вежливо отказаться, но подруга ткнула его локтем в бок и заставила тоже запустить руку в мешочек. Монах ласково улыбнулся и двинулся дальше, его гладкая лысина буквально сияла в свете свечей.
- Ну-ка, что здесь, - пробормотала Югао, разворачивая свой квадратик алой бумаги, и медленно прочла. – «Однажды спрячешь лицо»… Однако, - в ее глазах появилось озадаченное выражение. – Что это может значить?..
- Ты ведь не веришь в предсказания, - напомнил Хайяте, комкая в пальцах свой листок.
Удзуки беспечно отмахнулась:
- Не будь занудой, сегодня ведь праздник! Кстати, а ты знаешь, что эти листки именно такого цвета в память о том, что раньше предсказания писали на алых лепестках сливы? Мне твоя мама рассказывала… А теперь давай посмотрим, что у тебя! – бодро добавила она.
Гекко посмотрел на улыбавшееся лицо Будды и со вздохом развернул листок.
Он молчал довольно долго, так что Югао выхватила предсказание у него из рук и прочла вслух:
- «Жизнь твоя к закату изменится»… Ну, у тебя хотя бы какая-то конкретика! – она фыркнула и почесала нос.
Хайяте отвернулся и направился к выходу:
- Пойдем.
На улице было все так же шумно и весело. Праздники – одни из немногих дней в году, когда сложно с первого взгляда сказать, кто здесь шиноби, а кто гражданский. Люди шли куда-то, возбужденно переговариваясь и взмахивая веерами, как крыльями, и Хайяте на мгновение показалось, что он попал в чужой сон.
Посерьезневшая Югао молча стояла рядом и ждала.
Ворон с громким криком вылетел из храма и устремился в небо. Кто-то из монахов зашептал молитву и сделал знак, отгоняющий зло.
Хайяте проводил птицу внимательным взглядом, пока она не растворилась в бесконечной синеве, и бесстрастно произнес:
- Вчера отец вычеркнул имя сестры из родового свитка. Он сказал, что она предала клан.
Югао вздрогнула и потрясенно уставилась на него, потом раздраженно всплеснула руками:
- С каких пор желание делать свой собственный выбор считается «предательством»?!
Гекко, избегая смотреть на нее, совсем тихо ответил:
- На войне считается.
Удзуки нахмурилась и резко бросила:
- Да, но сейчас нет войны!
Хайяте пожал плечами.
Он не привык к резким внезапным переменам, и теперь толком не знал, как реагировать.
Хотару все-таки вырвалась из ненавистного склепа: она, не спросив у клана дозволения, вышла замуж за простого «безродного» шиноби и приняла имя другой семьи.
И Хайяте был уверен, что она не жалеет о своем решении, каким бы опрометчивым и глупым оно ни казалось отцу и другим родственникам.
Они еще какое-то время стояли на пороге храма, а потом пошли в чайную матери Аири, где их уже поджидали друзья, и сидели там до самого вечера.
А ночью предсказание исполнилось, и дом перестал быть для Хайяте домом.

этюд четвертый: Бумага

Раны, нанесенные разными орудиями, совсем не похожи друг на друга.
Катана режет резко и стремительно: после нее рана чистая и с ровными краями. Кунай протыкает и рвет: такие раны очень плохо срастаются. Сюрикен впивается, как репей: нанесенные им повреждения мелкие, но часто гноятся.
Однако Хайяте еще в детстве запомнил, что хуже всего заживают кошачьи царапины и порезы от бумаги.


В свой пятнадцатый день рождения Хайяте тайком прокрался в клановый архив и похитил оттуда несколько зашифрованных свитков. Просто потому, что ему захотелось хоть раз в жизни совершить что-то безрассудное. Он спрятал документы у себя в комнате и ночью, наконец оставшись в одиночестве, принялся за их изучение.
Шифр оказался не самым простым, но Хайяте не собирался отступать хотя бы из упрямства. К тому же, он был уверен, что в этих свитках, запечатанных, опутанных сетью ловушек из чакры, которые пришлось очень долго и осторожно снимать, обязательно окажется что-то крайне важное.
Но он даже предположить не мог, что это окажется секретная клановая техника.
Танец Полумесяца.
Хайяте пару раз слышал это название в детстве, совершенно случайно. Он знал, что технику изобрел прадед, но после его смерти она считалась утерянной: деду так и не удалось освоить Танец, а отец просто физически не мог его исполнять из-за полученной много лет назад травмы. Но в семье передавались полусказочные легенды о силе Танца, и Хотару однажды с ехидным смехом заявила, что, если бы эта техника правда была такой сильной, прадед стал бы Хокаге.
Хайяте был очарован. Он хотел сначала скопировать свиток, но вовремя сообразил, что это будет смертельной беспечностью, если данная информация случайно попадет к чужим людям. Поэтому он просто выучил всю формулу техники, надежно отпечатал в своей памяти, и вернул свиток в архив.
Вот только Хайяте совсем не был уверен, что когда-нибудь сможет сам воссоздать Танец.
Он научился очень хорошо концентрировать и направлять чакру, более того, Такаширо-сенсей говорил, что у него большой потенциал и он теоретически способен применять сложнейшие техники… Однако было одно «но»: всякий раз, когда Гекко перенапрягался, расходовал слишком много чакры, следовала жестокая расплата – очередной тяжелый приступ, после которого он долго приходил в себя в госпитале. Так что в итоге Хайяте просто запретили использовать свои способности в полной мере и вынудили сосредоточиться на тайдзюцу и обращении с катаной.
Но ему этого было мало. И он не собирался малодушно трястись над собственной жизнью. Если ему суждено прожить недолго – он, по крайне мере, проживет отпущенный срок достойно, а не вполсилы.


Когда Хайяте был совсем маленьким, сестра вырезала ему смешных человечков из цветной бумаги. Он помнил, как любил эти игрушки… Но они были слишком непрочными и очень быстро и легко рвались. Хайяте оплакивал каждого человечка, как друга, и закапывал в мамином саду под кустом жасмина.
Он не знал, почему вспомнил об этих человечках именно теперь, сидя за написанием отчета о завершенной миссии. Жизнь, как известно, на удивление несправедлива: под тем предлогом, что у него красивый почерк, на него благополучно спихнули заполнение официальных бумаг за всю команду. Таким своеобразным образом Такаширо-сенсей официально отпраздновал тот факт, что месяц назад Гекко стал чуунином (как и предсказывала сестра, он сдал экзамен с первой попытки).
Он вздохнул, отложил в сторону кисть и посмотрел за окно, на медленно темневшее небо. Его отражение в стекле было бледным и искаженным, словно привидение.
Хайяте закрыл глаза и невольно вспомнил, как мама всегда призрачной тенью скользила по дому. Длинные полы ее одежды струились и перетекали совершенно бесшумно, тонкий дорогой шелк мерцал и словно светился сам по себе…
Он устало потер виски и собрался было вернуться к написанию отчета, мимолетно удивившись тому, что не слышно тиканья часов, но в следующее мгновение спокойный вечер вдруг оказался скомкан, словно черновик, и полетел в угол.
Хайяте не успел моргнуть, как на подоконнике возник Ирука, бледный до синевы и такой испуганный, каким никогда не был. Почти минуту они пристально смотрели друг другу в глаза и, казалось, не дышали. Потом Ирука разлепил пересохшие губы и с трудом прохрипел:
- Скорее… Что-то страшное… Там, у госпиталя… - он сухо всхлипнул и выдохнул. – Изу и Тетсу!
Гекко сам не заметил, как вскочил на ноги. Сердце колотилось, словно безумное, и не было времени на вдох.
Ирука называл их неугомонных придурков краткими именами только когда… Да нет, он вообще никогда раньше их так не называл!..
Дома с редкими горящими окнами пролетали мимо, словно птицы. Хайяте бежал так быстро, что, казалось, не успевал отталкиваться ногами от земли, так быстро, что Ирука даже отстал, но это не имело значения. В голове осталась одна-единственная мысль – «Успеть».
Он кубарем вылетел на площадь перед госпиталем и едва не врезался в застывшую Югао. Девушка была похожа на тонкую восковую свечу, и Хайяте, не любивший чужих прикосновений, сам первым протянул руку и осторожно тронул ее за плечо.
А потом медики очень быстро пронесли мимо них носилки, и Гекко понял, что, наверное, так и не сможет вдохнуть. Потому что эти куклы, безжизненные, окровавленные, разодранные до мяса, с торчавшими из тел сломанными костьми просто не могли быть его друзьями.
Они просто не могли быть Котетсу и Изумо – двумя вечно веселыми, неунывающими придурками, не самыми талантливыми и одаренными, но бесконечно живыми, заряжавшими всех вокруг своей неуемной энергией и жаждой чуда…
Сумерки вокруг были глубокими и темными, как вода на дне колодца. Госпиталь казался призрачной крепостью, и Хайяте вдруг захотелось рвануться вперед, помешать этой крепости захватить в плен Изу и Тетсу, отвоевать своих друзей, защитить – от чего бы то ни было, разбудить их, заставить очнуться, заставить ожить…
…но он не двинулся с места.
Мгновение растянулось в бесконечность.
Их несли на носилках, рядом – потому что они крепко держали друг друга за руки. Это было абсурдно, неестественно, нереально… но они действительно держали друг друга за руки.
Гекко моргнул – и безмолвная процессия исчезла. Двери госпиталя замкнулись, и посреди улицы остались только Хайяте, Югао и остановившийся чуть поодаль Ирука. А потом откуда-то из теней вынырнул Такаширо-сенсей и застыл рядом.
Хайяте неотрывно смотрел на двери госпиталя, словно в надежде, что они откроются сами собой, и даже не заметил, как прокусил губу до крови.
Почему он ничего не предчувствовал? Почему он ни разу за этот день не испытал даже смутной тревоги? У него ведь всегда была хорошо развита интуиция…
Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем до его слуха донеслись судорожные всхлипы Ируки.
Голос сенсея прозвучал неестественно глухо и громко в затопившей улицу тишине:
- Их команда попала в ловушку. Они не должны были выбраться.
И от этих простых, бесстрастных слов мгновенно стало очень холодно и страшно.
Югао дернулась, как марионетка, и ломко спросила:
- Аири-чан?..
Такаширо качнул головой, обрывая ее надежду.
- Нори и Аири мертвы. И эти двое тоже должны были погибнуть, из той мясорубки просто невозможно было уйти… - он помолчал и вздохнул, хмурясь и глядя на свои судорожно стиснутые кулаки. – Однако они слишком хотели спасти друг друга и тащили один другого до самого выхода. Патрульный отряд чудом наткнулся на них.
Хайяте смигнул странную радужную дымку перед глазами и посмотрел в небо.
Сердце кололо острой длинной иглой, и от каждого вдоха, даже поверхностного, было больно. Во рту стояла странная горечь.
Такаширо ссутулил плечи и неожиданно мягко сказал:
- Идите домой. Я сам сообщу матери Аири и жене Нори. А вы сможете вернуться сюда завтра, - и он, ни на секунду не сомневаясь, что ученики последуют приказу, развернулся и зашагал прочь, сильно хромая.
Хайяте, Югао и Ирука остались стоять посреди улицы, одинокие и растерянные, как дети, которыми они на самом деле давно не были.
Тьма постепенно сгущалась, в тихих домах загорались все новые и новые огни. Госпиталь казался мертвым.
Потом в какой-то момент Ирука внезапно дернулся, с силой сжав руками виски, и потрясенно прошептал:
- То же самое могло бы случиться с нами… - и тут же осекся, словно испугавшись своих собственных слов.
А Хайяте вдруг, сам толком не зная, почему, почувствовал такую сильную горечь и злость, что резко развернулся к нему и сухо произнес:
- Нет, не то же самое. Если б в эту ловушку попала наша команда, сейчас мы все были бы мертвы.
Югао вздрогнула и бросила на него предостерегающий взгляд, но Хайяте уже не смог бы остановиться.
Ирука потрясенно моргнул и, запнувшись, выдохнул:
- Но почему?!
Гекко отвернулся, чтобы не видеть своих товарищей по команде, ссутулил плечи и сунул руки в карманы. Ему было холодно и невероятно, пронзительно одиноко.
- Потому что каждый из нас был бы сам за себя, - наконец совершенно спокойно ответил он.
Именно так.
Они не стали бы спасать друг друга – и в итоге погибли бы все вместе.
Он услышал, как приглушенно ахнула Югао. А Ирука от потрясения просто утратил дар речи.
Хайяте подавил почти нестерпимое желание снова оглянуться на госпиталь и двинулся прочь, однако в следующее мгновение его настиг резкий, дрожащий от напряжения голос Ируки – как удар в спину:
- Ты чокнутый придурок! Я думал, мы друзья!.. – он задохнулся, а потом выплюнул с неожиданной яростью. - Я вообще тебя не узнаю, ты совершенно не тот Хайяте, с которым я попал в одну команду! Да что с тобой такое случилось?!!
Кажется, он хотел добавить что-то еще, но вместо этого громко всхлипнул и метнулся прочь с такой скоростью, словно за ним гнался сам Девятихвостый.
А Гекко прирос к камням площади и никак не мог заставить себя сделать следующий шаг.
Больше не было больно, было просто пусто.
Человеческие жизни рвутся так же легко, как бумага.
А он… он действительно изменился.


Разумеется, с приходом рассвета ночной кошмар не ушел совсем, но выцвел и побледнел. Мир не рухнул и не придавил их своими обломками, хотя в какой-то момент Хайяте этого очень хотелось. И спустя несколько дней они даже помирились с Ирукой – тот всегда был отходчив и легко прощал. А Югао так и не сказала ни слова, но той страшной ночью она пошла вместе с Хайяте в их сад, и они до утра сидели там в обнимку под старым дубом и старались ни о чем не думать.
Котетсу и Изумо выжили – просто потому что не могли не выжить, потому что они вытащили друг друга и спаслись ради друг друга – но на их лицах, телах и душах навсегда остались несходящие шрамы.


окончание в комментариях

@темы: angst, drama, джен, medb., лист, авторский

---

Mokushiroku | Последнее лето | Часть 1, главы 3, 4 и 5

[Вансайрес]

Название: Последнее лето
Автор:  Mokushiroku
Бета:  Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления.
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, семейная драма, романс, повседневность.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
Примечание: концепция стырена из данного фика, однако это не продолжение, и характеры здесь немного (а в некоторых случаях и много) другие.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.

Главы 1 и 2

Главы 3, 4 и 5

3.

Изуна проснулся гораздо раньше будильника; за окном серело унылое предрассветное небо — и это напомнило ему то утро, когда он провожал братьев (брата и обоих Узумаки, поправился он мысленно) в Страну Молний. Теперь Мадара никуда не собирался — спал в своей постели, ворочаясь с боку на бок, и от этого, почти против воли, было спокойно и уютно, и в то же время — ещё горче.
С того самого дня, когда они вернулись (когда мой мир рухнул), прошла уже почти неделя, и Изуна успел многое передумать за эти дни.
Его первоначального порыва «Я больше не маленький!» хватило ненамного дольше, чем желания прибраться в комнате, закончившегося грудой вываленных на пол тетрадей, которую потом пришлось убирать Сакуре. Он закатил истерику матери, сделал запись в дневнике, и решил, что станет другим человеком — спокойным, хладнокровным и жестоким. Ну, как отец, например.
Это придало ему сил примерно до вечера. Морально подготовившись к приходу брата, он не стал, как обычно, забираться к нему в кровать, расспрашивать о событиях прошедшего дня и болтать о своих впечатлениях — хотя один владыка подземного мира знает, каких усилий ему стоило не сделать ещё одну отчаянную попытку проверить: а, может быть, всё снова станет, как прежде?..
Однако Мадара даже не заметил каких-то изменений в его поведении, лёг спать, и вновь нахлынувшее на Изуну отчаяние было ещё сильнее прежнего, кое-как скомканного и трансформированного в решимость что-то доказать окружающим.
Мир рухнул во второй раз, и других способов справиться с почти физически разрывавшей его болью, Изуна не знал.
Разве что — умереть.
Он подумал: умру, и последующие три дня ничего не ел, с тайной гордостью отмечая изменения в собственном организме — в глазах периодически темнело, сердце начинало стучать слишком часто, колени подгибались, а голова становилась удивительно лёгкой.
Скоро конец, думал Изуна, лёжа в постели и уставившись в потолок. Неизвестно почему залетевшая в голову мысль: «А как же выпускные экзамены?» была яростно отвергнута, и он снова попытался настроить себя на трагический лад: представил, как Хаширама гуляет с этой своей… Изуми по Конохе («Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли?»), не зная, что всего лишь через несколько часов ему принесут печальное известие. На следующий день он оденет чёрное и придёт на его похороны…
Он ведь придёт?..
К глазам подступили слёзы.
Изуна неожиданно вспомнил игру, в которую они любили играть с братьями: угадай мысли друг друга.
«Вам не уйти от моего всезнающего взгляда! Сейчас я просканирую ваш мозг!», — кричал Тобирама, взгромоздившись на табуретку и активируя бьякуган.
Дальше он приписывал каждому из них такие мысли, что все трое валились на пол от хохота.
А вот Хаширама угадывал его мысли по-настоящему.
Стоя перед ним на коленях, он клал ему руки на плечи и заглядывал в лицо. Глаза у него были синие-синие, как васильковое поле, и Изуна неизменно начинал представлять себе, как падает в эти васильки и раскидывается на траве, глядя в такое же ясно-синее небо. Он улыбался и жмурился от удовольствия, и Хаширама небольно его пихал.
— Эй! Мы, кажется, в игру играем? Научи меня читать твои мысли.
Изуна старался.
Кривил губы, хмурился, прикрывал глаза.
«Не хочу завтра в дурацкую Академию».
— Шесть пар, последняя — история образования скрытых селений? Прогуляешь, Ирука-сенсей добрый.
…Чуть сдвигал брови, опускал уголки рта, смотрел на Хашираму с беззвучной жалобой во взгляде.
«Больно».
— Где? — спрашивал тот.
Изуна смеялся («Найди сам»), и Хаширама заворачивал ему рукава, отгибал ворот, приподнимал футболку — искал царапину. Увидев её, он качал головой.
— Врёшь ты всё, не больно тебе.
— Откуда ты знаешь?
— Чувствую.
И Изуна в это верил.
Может ли быть, что всё это закончилось? Что сейчас он не чувствует его боли, его отчаяния, его тоски? Или всё-таки… ну хотя бы где-то, на заднем плане, не совсем понимая, что это за странное ощущение…
Он вытягивался на кровати, прикусив губу, и безжалостно давил в себе эту надежду, слишком призрачную, чтобы оказаться реальностью, и слишком жаркую, слишком живую, чтобы позволить ему найти утешение в ожидании смерти.
Нет, никто ничего не чувствует, ни Хаширама, ни Тобирама.
Даже брат, который видит его каждый вечер, и тот не замечает.
Зато заметила мать и на третий день, когда он еле спустился по лестнице, чуть ли не насильно потащила его к столу. Изуна сначала отнекивался, однако потом запах тушёных с рисом овощей внезапно показался ему самым прекрасным, самым волшебным, самым удивительным в мире ароматом, слаще которого просто ничего нет, и все остальные проблемы отступили на второй план. Он жадно набросился на еду, съел три порции и почувствовал, как поднимается настроение.
На какое-то короткое время он почувствовал в себе силы начать жизнь заново, а потом его затошнило, и желудок, непривыкший к подобным над собой издевательствам, вернул пищу обратно.
Вот только это не отменяло того факта, что планы свести счёты с жизнью и тихо угаснуть от недоедания потерпели позорное фиаско.
Мир рухнул в третий раз.
На следующий день Изуна попытался забыть о вчерашней неудаче: в конце концов, его всё равно вывернуло наизнанку, так что, можно считать, ничего не ел вовсе, как собирался раньше. Он пропустил завтрак и ходил с затравленным видом всё утро, отыскивая в себе признаки близящейся кончины, однако какое-то дурацкое ощущение фальши, появившееся после вчерашнего, не позволяло ему почувствовать себя в достаточной мере несчастным. И от этого было только хуже.
Отец пришёл неожиданно рано, и, увидев на столе букет алых роз, Изуна внезапно вспомнил: «У мамы же сегодня день рождения!»
На мгновение ему стало очень стыдно, но он сказал себе: я же собираюсь умереть. Организм, измученный чертырёхдневной голодовкой, повёл себя в соответствии с этой мыслью, и Изуна едва не свалился в обморок на глазах у родителей — однако ощущение фальши только усилилось.
В коридоре он столкнулся с братом, и тот поинтересовался, отчего он выглядит как бледная тень.
«Наконец-то!» — вспыхнуло в голове у Изуны, и тут он понял, что ждал именно этого вопроса — а вовсе не реального окончания срока своего пребывания в этом мире.
Несколько минут спустя, когда у него в руках взорвался забытый Тобирамой свиток и он жутко испугался, что ослепнет, до него дошло окончательно:
«Я не хочу умирать.
Совсем не хочу».
Потом отец на его глазах повалил Мадару на пол и схватил за волосы, и это тоже было страшно; Изуна чувствовал, что каким-то образом сам в этом замешан и виноват, но не понимал, что такого сделал — и что сделал его брат. Тот ведь всего лишь зашёл в комнату, услышав грохот…
А ещё он никак не ожидал от отца, всегда холодного и сдержанного, подобной вспышки.
Отец…
«У меня ведь и родители есть, — думал он со смешанным чувством стыда и печальной радости, лёжа в постели Саске с тёмной повязкой на глазах. — Не только братья».
И эти родители его любили.
А он даже маму с днём рождения не поздравил…
Позже, когда отец неожиданно вытер ему кровь со щеки и почти что погладил по волосам, Изуна понял, что страдал как-то отвлечённо, абстрактно, а на деле ему не хватало таких вот простых вещей: прикосновений, объятий. Раньше мама всегда его обнимала и целовала, да и Хаширама с Тобирамой вечно тискали — брат любил щекотать — однако теперь он решил, что слишком взрослый для того, чтобы обниматься с матерью, а братья… Видимо, братья решили то же самое, только в отношении его самого.
Пытаться получить от отца ласку, по которой он истосковался, казалось сумасшествием. Тот никогда не был слишком строг по отношению к младшему сыну и ругал, в основном, Мадару, однако Изуна всё равно немного его побаивался и уж точно никогда бы не решился даже просто взять его за руку.
Однако сейчас он рискнул — положил голову к нему на колени и замер, ожидая реакции.
Вот сейчас отец посмотрит на него холодным, безразличным взглядом (как Хаширама), оттолкнёт и прикажет идти к себе в комнату…
Он поймал себя на том, что практически хочет подобного варианта развития событий — чтобы снова почувствовать себя самым несчастным, чтобы мир рухнул в очередной раз, чтобы с горечью понять, что и эта последняя мысль («Родители меня любят») тоже оказалась ошибкой. Чтобы насладиться своими страданиями — чем он и занимался все последние дни.
Однако отец его не оттолкнул, и ему стало стыдно.
Отец сказал ему, что поссорился с Наруто-саном, потому что у них были разные цели в жизни, и Изуна подумал: «Но у меня-то в жизни никакой цели нет».
А у братьев?.. У них какие цели?
Он понятия не имел. Он не знал о них ни-че-го; только то, что ему хотелось быть вместе с ними и играть, как прежде. А о том, чего хотелось им самим, он не задумывался.
Это открытие принесло новую боль, но боль другую — не такую, какой можно было гордиться, воображая себя несчастным и всеми отвергнутым. Эта боль принесла желание что-то сделать. Измениться…
Отец отнёс его обратно на руках и Изуна, прижимаясь к нему, чувствовал, как внутри у него разливается какое-то новое чувство — тёплое, но не горячее, и переполняющее его через край. Ему хотелось как-то это выразить: сказать отцу, что он любит его, и матери тоже, и каждому из братьев… даже Хашираме, хотя на него Изуна был обижен особенно сильно (как ты смел не почувствовать мою боль?!), и при мысли о нём его охватывал странный холод.
Ободрённый разговором с отцом, он спустился вниз и поздравил маму с днём рождения. Она очень обрадовалась, и его снова накрыло волной мучительного стыда, но вместе с тем и смущённой радости. Они вдвоём убрали осколки вазы, поставили цветы в какую-то пластиковую бутылку и поужинали — на этот раз Изуна помнил свою вчерашнюю ошибку и не стал есть слишком много, так что последствий в виде тошноты удалось избежать.
Он хотел поговорить и с Мадарой, однако тот успел куда-то уйти, и Изуна решил не ложиться спать, пока его не дождётся. Он хотел сказать ему: «Прости меня, я ничего о тебе не знаю. Но я хочу узнать! И очень по тебе скучаю…» и поминутно выглядывал в окно, надеясь увидеть брата в саду.
Ближе к одиннадцати охватившее его радостное нетерпение слегка поутихло и сменилось тоскливым ожиданием.
В двенадцать Мадара вернулся, недовольный и раздражённый. Он швырнул рюкзак на пол, сразу же погасил свет, лёг, не раздеваясь, в постель и моментально заснул.
Изуна вздохнул.
Радужным надеждам на то, что всё легко исправить, просто признав, что ты и сам в чём-то виноват и пообещав себе измениться, пришёл конец.
Наутро он вспомнил разбитую вазу, осколки тонкого, дымчато-лилового хрусталя, рассыпавшиеся по полу. Точно так же раскололось и его воображаемое единство с братьями — раскололось на сотни, тысячи воспоминаний, по-прежнему причинявших нестерпимую боль, но…
Вазу выкинули, а цветы красиво смотрелись и в простой бутылке.
А у него ещё есть родители.
И через несколько дней будет команда…
Кстати, о команде — экзамены. Уже завтра, между прочим.
Изуна похолодел. Он ведь пообещал отцу, что сдаст, он не может взять и провалить всё теперь! Столько дней потрачено впустую… Покосившись на спящего брата, он выбрался из-под одеяла, оделся и выскользнул из комнаты.
В доме было светло и тихо, и он постоял несколько минут на лестнице, прислушиваясь к этой тишине и остро ощущая собственное одиночество, светло-горькое, как осенний рассвет. Из комнаты Сакуры раздался вскрик, и Изуна вздрогнул. Он сделал было шаг к её дверям — а потом услышал ещё один стон, и ещё, и до него дошло, что происходит.
Краска бросилась ему в лицо.
Вопреки представлениям Тобирамы («Да он всё равно ничего не понимает»), Изуна прекрасно знал о том, что случается между мужчиной и женщиной в спальне — да и как об этом не знать, если младший Узумаки то и дело отпускал на эту тему шуточки? — однако думать о своих родителях, занимающихся этим, было…
Нет, об этом просто НЕЛЬЗЯ было думать.
Он спустился по лестнице на цыпочках, опасаясь лишний раз вздохнуть. Если родители узнают, что он слышал, как они… Ох. Нет, тогда ему точно придётся покончить жизнь самоубийством, потому что пережить такой стыд невозможно — а умирать ему уже, вроде как, не очень-то и хотелось.
Раздвинув с величайшей осторожностью двери и выбравшись на улицу, Изуна вздохнул с облегчением. Он прошёлся по саду — ещё не рассвело, однако небо было молочно-белым, и где-то далеко на горизонте край его, соприкасающийся с землёй, окрасился нежно-розовым. В воздухе пахло росой и свежестью; ветра не было, и деревья и кусты, замерев в причудливых позах, как будто смотрели на него, добродушно, но немного свысока.
Изуна подошёл к клумбе, дотронулся рукой до плотно сжатого бутона — и тут внезапно на него накатило то самое странное ощущение, которое он испытывал по утрам предыдущие полгода. Волнующее предчувствие чего-то неизвестного.
Сердце у него часто забилось; ему захотелось выгнуться, вытянуться на траве, как-то унять охватившую его дрожь и в то же время ощущать её как можно дольше.
Изуна разозлился на себя.
Какое, к чёрту, предчувствие?
Не будет никаких миссий вчетвером с братьями, никаких приключений, никаких опасностей… что он там ещё себе воображал? Будут экзамены, к которым он совершенно не готов, будут напарники, с которыми ему не хочется общаться, будут задания полоть огороды и ловить сбежавших кошек.
Когда-нибудь, конечно, начнутся миссии класса «С», и «B», и даже «А», но…
Он внезапно подумал: а хочет ли он этого вообще? Хочет ли быть шиноби?
Раньше он о другом пути и не задумывался — исключительно потому, что не видел себя отдельно от братьев. Однако теперь их дороги разошлись, и сама по себе перспектива провести полжизни в миссиях его не слишком-то привлекала.
К тому же, вряд ли у него что-то получится. Успеваемость в Академии, которую удалось подтянуть — это одно, а реальная практика — совсем другое. У него даже шаринган ещё не открылся…
Впрочем, экзамены всё-таки предстояло сдать.
Вздохнув, Изуна обошёл дом и отправился на тренировочные площадки. Там он позанимался немного техникой клонирования, потом достал из сумки кунаи и шурикены и прикрепил мишени.
В тот единственный год, когда они все четверо ещё учились в Академии (Хаширама — последний год, Изуна — первый), они часто тренировались вместе. Тобирама довольно быстро придумал, как разнообразить скучные упражнения: каждый из них писал на листочках бумаги желания, их перемешивали и прикрепляли к труднодоступным мишеням. Тот, кто первым попадал шурикенам в листок, соответственно, получал и «право» на выполнение желания, даже если желание было не его. Делалось это, конечно, больше для смеха — было забавно, когда Мадаре попадалось Тобирамино «найти, где отец спрятал последнюю книгу серии «Приди, приди, рай»», а Изуне — «стать Хокаге» Хаширамы.
Он невольно улыбнулся, вспоминая те времена. Тогда ещё у Хаширамы были короткие волосы, он был почти таким же непоседливым, как его брат, часто смеялся и объявлял каждому встречному о том, что станет Хокаге. Никто, в общем, особо и не сомневался: способности у него были просто феноменальные — он учил технику за техникой, комбинировал их, придумывал новые. Его отец смеялся и говорил: будь у тебя ещё и бьякуган, тебя бы можно прямо сейчас на моё место. Мадара подтрунивал над Тобирамой: не боишься остаться в тени брата? Тот только отмахивался и продолжал совершенствовать «секси-но-дзюцу», демонстрируя полнейшее безразличие ко всем остальным техникам, да и к учёбе в целом.
Хаширама любил при каждом удобном случае забираться на возвышение, усаживаясь на него, как на трон; когда его брат задумывал какую-нибудь очередную шалость, он милостиво говорил: «Хокаге разрешает тебе».
С возрастом он изменился — стал гораздо более сдержанным и серьёзным, и хотя по-прежнему любил командовать, делал это уже с позиции «по правилам положено так, и точка», а не как раньше: «Я, Хаширама Второй, приказываю тебе», отводя смеющиеся глаза. Изуне было всё равно: до тех пор, пока эти перемены не касались их отношений, он не обращал на них никакого внимания. До тех пор…
Он вздохнул и прикрепил очередную мишень. Под деревом в ящике обнаружились стопка отсыревшей чистой бумаги и карандаш: наследие тех прошедших лет и игры в «желания». Может быть, ему и сейчас загадать что-нибудь?..
Изуна вспомнил: раньше, если он в очередной раз ворчал на тему «не хочу завтра в Академию», братья уговаривали его потерпеть и обещали, что когда он её, наконец, закончит, то весь следующий день они будут водить его по Конохе и покупать ему всё, что он пожелает.
На него нахлынула тоска, тянущая и беспросветная, и он торопливо нацарапал карандашом на бумажке: «Хочу провести с ними весь день после экзаменов… И с Хаши тоже». Потом, поколебавшись, зачеркнул вторую фразу, прицепил листок к мишени и отошёл на несколько шагов назад.
И снова разозлился на себя.
Нет, Хаширама был прав: он ещё маленький, не вырос совершенно. Играть в эту глупую игру, верить, что это что-то значит… Да даже если бы значило: в тот день, когда они вернулись из Страны Молний, он был вместе с ними, но разве это что-то изменило в том, что теперь они чужие друг другу?
Он стукнул кулаком по дереву. А потом развернулся и увидел брата, подходящего со стороны дома.
— Ты чего так рано встал? — спросил тот не особенно дружелюбно.
— А ты?
В первую секунду у Изуны вспыхнула надежда, что Мадара, может быть, пришёл потренироваться вместе с ним, но его лицо и голос ясно говорили о том, что он был не слишком-то рад застать на площадках младшего брата. Поэтому Изуна отошёл и сказал:
— Я всё.
Мадара коротко кивнул и принялся перекладывать кунаи из сумки в карманы. Изуна хотел было уйти, но возвращаться в пустой дом — родители наверняка уже ушли на работу — и в пустую комнату так не хотелось, что он не выдержал, уселся на траву.
— Можно мне остаться?
— А в Академию ты не идёшь, что ли?
— У нас закончились занятия, завтра же экзамены.
Брат пожал плечами. Больше он не произнёс ни слова и, казалось, вообще забыл о существовании Изуны. Тот смотрел восхищённо на его техники, на молниеносное перемещение по площадке, на то, как точно он попадает кунаем в центр каждой мишени, даже скрытой, и думал, что сам так никогда не сможет. Впрочем, не то чтобы ему этого очень хотелось…
Когда Мадара остановился, чтобы передохнуть, Изуна поднял на него голову.
— Как ты думаешь, если я брошу всё после Академии… это будет очень плохо?
— То есть как это бросишь всё?
— Я не уверен, что хочу становиться шиноби.
Повисло молчание. Мадара смотрел на брата, не мигая. Потом произнёс, каким-то странным глухим голосом:
— А ты не думаешь, что отец будет против?
Изуна вспомнил вчерашний разговор с Саске, улыбнулся, покачал головой.
— Да нет, он поймёт. Знаешь, ты зря считаешь отца таким уж строгим, на самом деле он…
Дзинь!
Кунай пролетел в каком-то полусантиметре от него, разорвав рукав синей футболки, отскочил от железной перекладины заграждения и вонзился в ствол дерева. Изуна вздрогнул и вскочил на ноги.
— Да делай что хочешь, хоть из деревни сбеги, мне-то какая разница? — выдавил Мадара сквозь зубы и отвернулся. — Долго ты тут ещё сидеть собрался?!
— Я…
Изуна смотрел на него, растерянно хлопая глазами. Что он сделал? Что сказал не так?! Брат разозлился на то, что он не хочет быть шиноби?
— Ты, ты! Ты вообще ничего не понимаешь в техниках, так какого чёрта припёрся?!
Голос у него был настолько злой, что Изуна по-настоящему испугался. Так и не найдя, что ответить, он развернулся и пошёл к дому, ошарашенно глядя перед собой.
В дверях он столкнулся с родителями.
— Завтрак на столе, милый, — сказала Сакура. — Я не стала вас с братом звать, раз уж вы тренировались.
Она дотронулась до его разорванного рукава, покачала головой.
— Это кунаем, — машинально пояснил Изуна. — Мадара случайно…
— Мадара? У вас что, спарринг был?
В голосе у отца появились какие-то непривычные, опасно-вкрадчивые нотки.
— Да нет, он просто…
Изуна запнулся. Он понимал, что кунай Мадара в него швырнул не случайно, однако и мысли не допускал, что тот намеревался его поранить. Хотя бы потому, что если бы брат действительно хотел в него попасть, то он бы попал, в этом можно не сомневаться.
— Саске, тебе пора, — ненавязчиво поторопила Сакура. — Да и мне тоже. Опаздываем уже.
Тот окинул младшего сына долгим взглядом, а потом сделал то, чего не делал никогда раньше: потрепал Изуну по волосам перед тем, как выйти из дома.

***

«И тогда я подумал: видит ли кто-нибудь из окружающих мои истинные возможности? Замечает ли, какой силой я наделён? Нет».
Мадара снова и снова вспоминал эту фразу, которую взгляд его безошибочно выделил среди десятков других предложений, написанных расплывающимися фиолетовыми чернилами на пожелтевшей бумаге.
Сначала он не совсем понимал, зачем засунул чужой дневник себе в рюкзак вместо того, чтобы оставить его там, где нашёл, а потом подумал: из-за этой фразы.
Потому что это были его слова.
Есть ли кто-нибудь, кто ценит его способности?
Тобирама использовал собственный бьякуган, мощнейшее оружие, только для смеха и пошловатых забав вроде «Сейчас я скажу вам, какого цвета сегодня лифчик на Анко-сенсей». Любую миссию он воспринимал как новый повод для развлечения; Академию он вообще закончил только потому, что был сыном Хокаге — ну и благодаря природному таланту, надо полагать, тоже, не позволявшему ему опускаться в совсем уж двоечники; таланту, который он не ценил и не использовал. Ему свои-то способности были глубоко безразличны, что уж говорить о способностях лучшего друга.
Отец ни разу в жизни не похвалил его ни за хорошую отметку, ни за выученную новую технику, ни за успешно выполненную миссию, зато за каждый промах или ошибку ругал вволю.
Мать… Мадара однажды слышал, что в госпитале её уважают и даже побаиваются, но не особенно верил — дома она была обычной женщиной, занятой обычными женскими делами: стирка, уборка, приготовление пищи, «привет, милый», «иди завтракать, милый», «ты сегодня совсем поздно, дорогой». Что она могла понимать в техниках? Ничего.
Брат…
При мысли о брате он стиснул зубы.
Вот уж кому несправедливо достаётся всё, чего лишён он, Мадара — и без малейших усилий с его стороны. Глупый, наивный, только и знает, что улыбаться и болтать — и все его любят! Души в нём не чают, балуют, выполняют любые капризы.
Не хотел ходить в Академию, прогуливал половину занятий, был предпоследним с конца — пожалуйста! Отец и слова не сказал. Теперь вот решил, что не собирается быть шиноби, то есть, повиснет на шее у родителей до совершеннолетия — и снова никто ничего не скажет! Изуна ведь умеет так ласково улыбаться, так невинно хлопать ресницами, как же ему отказать!
Ярость поднималась в нём чёрной волной, колотилась в висках, искала выхода.
Он-то думал, что сегодня утром брат остался на площадках посмотреть, как он тренируется, старался ещё — для кого?! Для этого беспомощного ребёнка, которому в июле будет тринадцать, а по поведению и девяти не дашь?! — а тот всё это время вынашивал гениальную идею: а не бросить ли ему всё после Академии?
— Ненавижу, — наконец, позволил он себе давно просившуюся мысль, и по всему телу прокатилось яростное, опустошающее облегчение. — Ненавижу его!
Он дошёл, не разбирая дороги, до дома, в котором была расположена штаб-квартира их команды, взбежал по лестнице на четвёртый этаж, перепрыгивая через две ступеньки, пинком распахнул дверь.
В комнате было светло и тихо; сквозь приоткрытое окно врывался лёгкий ветер, однако бумаги на столе не разлетались: все они были тщательно рассортированы, уложены в аккуратные стопки и придавлены папье-маше.
Хаширама, читавший какой-то отчёт, поднял голову и пристально посмотрел на Мадару сквозь стёкла очков.
О, так Узумаки теперь ещё и очки стал носить? Чтобы подчеркнуть, какой он, в отличие от них, взрослый, умный и рассудительный, надо полагать?
Как же это он забыл про Хашираму.
Вот уж кто мог бы оценить его способности — если бы захотел. Наш гений, наша надежда, наш будущий Хокаге, любая техника даётся слёту, такое творческое мышление, умеет комбинировать несовместимые элементы, Катон и Суитон в одном дзюцу, жалко только, что бьякугана нет — а не то была бы живая легенда.
Вот уж кому бы признать Учиху Мадару своим достойным соперником. Так ведь нет же: если раньше они хотя бы тренировались вместе, то последние полтора года куда там — чтобы Хаширама Великий снизошёл до спарринга с каким-то Учихой? У него ведь цели глобальные, и спарринги, видимо, только с S-джонинами, да с отцом-Хокаге!
— Держи, — выдавил Мадара сквозь зубы и швырнул ему кошелёк.
— Что это? — Хаширама приподнял тонкую бровь.
— Оплата за вчерашнюю миссию с кошкой, Узумаки-сенсей!
Тот пожал плечами.
— Оставил бы себе.
Это окончательно разъярило Мадару.
— Да что ты?! Хаширама-сама настолько велик, что не считает возможным для себя принимать жалкие гроши, полученные за задание «D» класса? — голос его сочился ядом.
Хаширама отложил отчёт, встал, поправил очки. Сказал:
— Успокойся.
Мадара дрожал от бешенства. Надо же, какой аккуратный: волосы собраны в хвост, на белоснежной футболке ни пятнышка, в комнате идеальный порядок… Дорого бы он отдал, чтобы врезать по этой смазливой физиономии, выбить из Хаширамы ощущение собственного превосходства!
— Так успокой меня! — прорычал он, подскочив к столу и одним движением смахнув с него все аккуратно разложенные бумаги.
Отчёты, свитки, документы полетели Хашираме под ноги. Тот вздрогнул, однако самообладания не потерял. Правда, ярко-голубые глаза потемнели, отметил Мадара со злым удовлетворением — значит, ему нелегко сдерживаться, не такой уж он и железный, этот Хаширама-сама!
Шаринган его активировался сам собой; он обнаружил это, только заметив красноватый оттенок, который приобрели тени на полу.
Хаширама отвернулся, рука его сжалась в кулак.
— Я не буду с тобой драться.
— Почему?! Какого чёрта ты повторяешь это последние полтора года, я что, хуже всех в этой деревне?! Или ты — лучше всех?!
На этот раз рука у Хаширамы явно задрожала.
— Мне просто некогда заниматься такой ерундой, как бессмысленные спарринги!
— Надо же, какой занятой! А может, ты просто боишься? Боишься потерять свой статус самого гениального шиноби в Конохе? Боишься, что все скажут — ну надо же, мы-то думали, что Узумаки Хаширама непобедим, а он на самом деле прикрывает вознёй с бумажками свой страх проиграть какому-то там Учихе?!
Хаширама повернулся, снял очки, положил их на стол.
Синие глаза его казались холоднее, чем лёд.
— Пошли, — коротко сказал он.
Ха!
Удовлетворённость первой победой — он всё-таки добился своего! — немного успокоила Мадару, но он чувствовал, что злость нужна ему, чтобы одержать верх в этом спарринге, и старался распалить в себе ярость, вспоминая все обиды, которые Хаширама вольно или невольно нанёс ему за годы дружбы.
Дружбы…
Нет, к чёрту! Подумай о кошке, о кошке, которую он заставил ловить, мать твою!
Вместе они вышли на улицу, встали друг напротив друга. На противоположной стороне улице показался Тобирама, заметил происходящее, остановился, присвистнул.
— Я не собираюсь тратить на тебя чакру, — сообщил Хаширама невыносимо спокойным голосом. — Так что наводи гендзюцу, я буду сопротивляться.
Не собирается тратить на него чакру?!
Удар попал точно в цель.
Ну держись, ублюдок Узумаки, я-то, в отличие от тебя, буду драться в полную силу!
Он не позволил ему ни подготовиться, ни собраться, напал без предупреждения, вложив в иллюзию, создаваемую шаринганом, всю свою ярость, всю обиду — не только на Хашираму, но и на отца, на брата, на всех.
«Это нехорошая техника, — говорил сенсей. — Не стоит применять её в тренировочных поединках — только в действительно опасной ситуации, когда перед тобой враг. Против товарища нельзя использовать его же собственные страхи, комплексы, всё то, что таится в глубине его подсознания. Потом он вам этого не простит».
Плевать! Узумаки это заслужил!
К тому же, какие комплексы, какие страхи?! Это же Хаширама-сама, бесстрашный и непобедимый!
Мадара подходил всё ближе, удерживая гендзюцу и с удовлетворением отмечая, как распахнулись синие глаза его противника, как расширились зрачки, окрашивая радужку в чернильно-чёрный цвет, как потекла по шее Узумаки струйка пота.
Видишь?! Видишь?! Твоя сила воли ничего не стоит против возможностей моего шарингана!
Перед глазами вспыхнули алые точки, красноватые тени от домов и деревьев заплясали по мостовой, ярость накатывала волна за волной — слепая, обжигающая, сладкая. Шаринган словно жил своей жизнью, питаясь его злобой — усилий для того, чтобы поддерживать гендзюцу, больше не требовалось, и тело было наполнено удивительной легкостью.
В следующий раз не будешь посылать меня ловить кошек!
— Ну как?! Тебе нравится в аду, Хаширама-сама?!
— Я… — прохрипел тот и через силу сложил руки в печати.
Мадару захлестнула торжествующая радость: кто там говорил, что не собирается тратить на него чакру?!
Он плюнул на гендзюцу, выхватил из сумки кунай и замахнулся. Утром… утром так хотелось швырнуть его в брата… и он… это сделал…
Глаза заволок туман; кажется, он всё-таки попал в Узумаки кунаем, потому что увидел сквозь пелену, как потекла кровь по его белому, словно мел, лицу, и как кто-то схватил Хашираму за руки, не позволяя ему сложить печати… кажется, его отец, Наруто-сан — или как там его имя?.. совсем вылетело из головы…
— Он полтора года отказывает мне в спаррингах, — услышал Мадара чей-то слабый, потерянный голос. — Он… считает, что я слишком слаб, чтобы драться с ним…
— Это я. Я запретил ему. Ты слышишь?
Чьи-то руки встряхнули его за плечи; он поднял голову — с трудом, как будто она была каменной — и увидел прямо перед собой ярко-синие глаза Хаширамы, но на чужом, взрослом, искажённом болью лице.
Губы на этом лице тихо выговорили какое-то слово, знакомое слово — слово, отдавшееся гулким ударом сердца.
…и это слово было…
«Саске».
Мадара рухнул со стоном на мостовую, прижимая к лицу руки.
Через несколько минут боль в висках и глазах прошла; он вытер текущие по щекам слёзы и осмотрелся. Хокаге по-прежнему стоял перед ним, и Мадара вдруг вспомнил его последние слова.
— Вы запретили ему?.. — повторил он бесцветным голосом.
— Да, — подтвердил Наруто.
Он протянул Мадаре руку, и тот, схватившись за неё, поднялся на ноги. Колени у него подгибались; впрочем, вид у Хаширамы был не лучше — тот стоял, прислонившись к дереву, и его колотила крупная дрожь; по щеке, рассечённой кунаем, текла кровь.
— Ну и дела, — сказал Тобирама не очень уверенным голосом, подходя ближе.
Наруто повернулся к нему.
— Мне бы следовало хорошенько вмазать тебе за то, что ты стоял и смотрел, как они убивают друг друга, — сказал он спокойно. — Но я лучше оставлю это на твоей совести.
— Убивают?.. — повторил Тобирама изумлённо. — Но я…
Он замолчал, пристыженно опустив голову.
Мадара сделал несколько шагов вперёд; остановился, передохнул, потом подошёл к Хашираме, чей прежний аккуратный вид претерпел серьёзные изменения: тёмные волосы растрепались и прилипли к щекам, белая футболка была заляпана кровью, руки дрожали.
— Ты… как? — неуверенно спросил Мадара.
Хаширама поднял на него глаза, очень светлые, словно выжженные шаринганом добела, однако ничего не сказал.
«Против товарища нельзя использовать его же собственные страхи, комплексы, всё то, что таится в глубине его подсознания. Потом он вам этого не простит».
— Хаши, я…
Наверное, ему бы следовало извиниться, но… чёрт побери, неужели он один в этом виноват?! Хаширама тоже хорош, мог бы сказать, что отец ему запрещает. Кроме того, этим не оправдаешь того, что все последние месяцы он ведёт себя, как напыщенный индюк. И вчерашняя кошка…
— Я… — внезапно через силу сказал Хаширама, и губы его искривила злая усмешка. — Я прощаю тебя, Учиха.
Мадара вздрогнул.
Отомстил, ублюдок…
Впрочем, на то, чтобы по-настоящему разозлиться, у него просто-напросто не хватало сил.
Наруто подошёл к ним, посмотрел на сына долгим внимательным взглядом.
— Отец… — пробормотал Хаширама, опустив голову. — Прости… те…
Хокаге положил одну руку на его плечо, вторую — на плечо Мадары. Так они простояли несколько минут, а потом он чуть подтолкнул Учиху в сторону младшего сына.
— Под твою ответственность, — сказал он Тобираме. — Я всё-таки надеюсь, что она в тебе рано или поздно проснётся.
Тот угрюмо кивнул и подхватил Мадару под локоть.
Вместе они поднялись на четвёртый этаж. Учиха рухнул на диван, обвёл утомлённым взглядом комнату и разлетевшиеся по полу бумаги, которые он полчаса назад смахнул со стола.
Тобирама достал из холодильника пиво, сел рядом, влил в Мадару глоток чуть ли насильно.
— Дай я посплю, а, — вяло сказал тот, растянувшись на диване.
— Но отец же сказал, что ты под моей ответственностью.
— Да не убегу я никуда.
— Хм.
Чтобы убедить его, Мадара повернулся на бок, положил под голову локоть, закрыл глаза и притворился спящим. Тобирама какое-то время посидел возле него, потом походил по комнате и, наконец, вышел. Мадара чуть усмехнулся: он прекрасно знал, что сидеть долгое время на одном месте, да ещё и молча, для младшего Узумаки было смерти подобно.
Он уселся на диван, скрестив ноги, поднял брошенный на пол рюкзак и, чуть помедлив, вытащил из него стопку найденных вчера под храмом листков.
Первое же выхваченное наугад предложение повергло его в дрожь.
«Брат казался мне глупым и никчёмным; жизнь его, лежавшая на одной чаше весов, была бессмысленной, как жизнь мотылька, который только и умеет, что красиво порхать, но в итоге неминуемого гибнет в пламени первой же свечи, которая ему попадается. Так почему бы не мне стать этой самой свечой, подумал я, раз уж судьба его всё равно предопределена? Ведь на другой чаше весов были сила и свобода, власть и могущество, даваемые Мангекьо Шаринганом. Всё, что мне требовалось, чтобы получить то, о чём я мечтал наяву и во сне, — это отобрать у моего брата его красивые глупые глаза.
Не я первый, не я последний, думал я.
Великий Учиха Мадара тоже когда-то принимал это решение, и выбор оказался не в пользу его младшего брата. Он обагрил руки его кровью, он вырвал глаза из его глазниц и забрал их себе, однако он добился неслыханной силы и подчинил себе половину мира. И это правильно, думал я, потому что любое достижение требует жертвы, и чем выше ты хочешь подняться, тем бόльшая жертва должна быть заложена в основание твоих будущих побед».
Не чувствуя собственных рук, Мадара положил листок, который читал, обратно в обложку, и вытащил из середины стопки другой.
«…Он так кричал, что я боялся: услышат соседи. Впрочем, я подготовился к этому: брату всегда нравились страшные истории, и мне не составило большого труда уговорить его спуститься в подвал. Он очень обрадовался, бедный; обычно я игнорировал его просьбы поиграть с ним. Он взял с собой игрушку, плюшевого котёнка; когда всё произошло, и у него уже не было возможности ни плакать, ни кричать — он сорвал голос — брат просил отдать ему этого котёнка, чтобы ему не было так страшно в темноте. Мне было жалко его, я сам чуть не плакал, но всё время держал в голове: чем выше хочешь подняться, тем больше должна быть жертва. Поэтому я забрал его котёнка, поднялся наверх и запер дверь в подвал на засов. Дверь была плотной, тяжёлой и хорошо заглушала его крики, но, приникнув к ней ухом, я всё-таки расслышал его слабый голос. Он кричал, что любит меня».
Комната поплыла перед глазами Мадыры.
Он медленно выпрямился и взял из стопки последний листок.
«…но сейчас, много лет спустя, я понимаю, что все эти слова про власть и могущество, были ложью самому себе, а в действительности я всего лишь ненавидел моего брата. Ненавидел и завидовал ему».
Дневник выпал у него из рук, и ворвавшийся в окно ветер разметал его листы по комнате, перемешав их с бумагами Хаширамы.

4.

Экзамены Изуна, к собственному удивлению, сдал, и даже не с худшим результатом. После того, как им объявили результаты, оказалось, что по каким-то техническим причинам распределение в команды, которое должно было произойти на следующий день, переносится на сегодня, и внутренний голос шепнул:
«Если ты хочешь отказаться от дальнейшего обучения, то сейчас самое время».
Изуна растерялся.
Он рассчитывал, что у него будут, как минимум, сутки на то, чтобы принять это непростое решение; хотел поговорить с матерью, возможно, с отцом… с Мадарой. Понять, действительно ли тот хотел, чтобы брат пошёл по его пути, или разозлился на что-то другое.
Однако время уходило катастрофически быстро, а Изуна только беспокойно ёрзал на месте и не мог понять, что ему делать дальше.
Он думал, думал… и дождался того, что объявили состав команды номер пять: Учиха Изуна, Урукава Мидори, Такахаши Наоки.
«Эх ты. Даже решение вовремя принять не можешь, — укоризненно сказал внутренний голос. — Плывёшь по течению».
Изуна понуро посмотрел на соседку, однако та, в отличие от него, вся прямо светилась.
— Я рада, что мы в одной команде, — сказала она и покраснела.
«Команда — это вторая семья», — напомнил себе Изуна.
— Угу. Я тоже, — сказал он и почувствовал, что вышло не очень убедительно.
Впрочем, лучше уж Мидори, с которой он хотя бы иногда разговаривал, чем кто-то другой. В семье и с братьями Изуна всегда был общительным и весёлым, однако чужих людей, в том числе, одноклассников, побаивался и не умел найти с ними общий язык. Все эти годы он не слишком страдал от своей застенчивости: у него были братья и мир, который он придумал для них четверых, безопасный и светлый, а остальное не имело значения.
Однако теперь…
После объявления состава его команды вокруг поднялся шёпот, и Изуна почувствовал себя неуютно, понимая, что говорят о нём. Пытаются вспомнить, кто такой Учиха Изуна? Спрашивают друг друга: он что, учился с нами все эти годы? Смеются над шрамом на его щеке?
Он вздрогнул. Поразительно, насколько легко и комфортно ему жилось раньше, когда он знал, что за спиной у него стоят братья. Он не обращал внимания ни на косые взгляды, ни на насмешки, ему было всё равно, что о нём подумают. Для него существовали только они трое, и он даже предположить не мог, что когда-нибудь это изменится.
— Мне нужно домой пораньше, — шепнула ему Мидори. — Родители обещали взять меня в город, если я успешно сдам экзамены.
Изуна кивнул, однако когда она ушла, он почувствовал себя совсем одиноким и беззащитным. Хуже всего стало, когда учитель объявил, что ему нужно отлучиться на несколько минут, и вышел из аудитории: в классе сразу же поднялись болтовня, веселье, шумный смех. Раньше Изуна только и ждал таких моментов, чтобы сбежать с занятия, однако теперь он вынужден был остаться и сидел, опустив голову и вздрагивая от очередного взрыва хохота у себя за спиной.
Он не знал, как ему себя вести — делать вид, что происходящее в классе его не волнует? Но тогда его сочтут заносчивым и гордым, а он же решил наладить общение с одноклассниками. Вступить в беседу, сказать что-нибудь остроумное? Он закусил губу, пытаясь придумать реплику, однако в голову, хоть убей, никаких шуток не приходило («Я не Тобирама», — с грустью подумал Изуна). К тому же, он боялся, что ляпнет какую-нибудь фразу, а она не покажется никому смешной.
Он попробовал было поднять голову, посмотреть на одноклассников с интересом, улыбнуться паре шуток, но этого никто не заметил.
Хоть бы учитель поскорее вернулся, подумал Изуна с тоской.
За его парту внезапно подсели двое мальчишек и принялись оживлённо обсуждать возможную кандидатуру сенсея своей команды.
— Я хочу, чтобы это был Копирующий Ниндзя Какаши! — заявил первый.
Изуна поднял голову. Из разговоров родителей он знал, что в этом году Хатаке Какаши не собирается брать себе команду генинов — это был его шанс завязать разговор.
— Я слышал, что… — взволнованно начал он, однако приятели продолжали разговаривать между собой и не обратили на него никакого внимания.
Он быстро опустил голову, изо всех сил надеясь, что никто не заметил этой неуклюжей попытки встрять в беседу, однако на его слова уже обернулась какая-то девочка, и Изуна мучительно покраснел, чувствуя себя полнейшим идиотом.
К счастью, в этот момент вернулся учитель.
— Завтра в девять вы должны быть здесь, чтобы познакомиться со своим сенсеем, — сказал он. — А на сегодня все свободны.
Изуна вздохнул с облегчением.
Встречи с сенсеем он боялся не так сильно, как общения с одноклассниками. Сенсей — взрослый человек, его внимание не придётся привлекать пытаясь сказать что-нибудь остроумное. Да и в команде всего три человека, это не тридцать, как в классе — уж как-нибудь найдутся темы для разговоров.
— Прошу всех остаться! — заявила девочка с первой парты, когда учитель ушёл. — Не уходите никто! Мы давно собирались отметить окончание экзаменов, давайте обсудим, как это сделать.
Изуна замер на месте, не зная, как ему поступить. С одной стороны, девочка сказала «все», с другой — его ведь никто праздновать не приглашал. Или это подразумевалось само собой?..
Он замешкался и пропустил момент, когда можно было незаметно выйти из аудитории, воспользовавшись суетой. А потом уже было поздно: все собрались вокруг первой парты и замолчали.
— Так, — сказала девочка. — Давайте тогда каждый выскажет свои предложения, по кругу.
«Как, и я тоже?!»
Изуна похолодел от ужаса. Что он скажет, когда до него дойдёт очередь?!
Мальчик, стоявший к первой парте ближе всех, сказал: «Давайте устроим ночёвку в лесу». Изуна мысленно взмолился, чтобы все согласились и разошлись по домам, однако было решено сначала выслушать остальные предложения. Очередь должна была дойти до него через три человека.
Он судорожно перебирал в уме варианты: кафе? Ичираку Рамен? побережье?
Один казался ему глупее другого.
А потом в голову пришла мысль: если никто на самом деле не имеет в виду, что он будет отмечать окончание экзаменов вместе с ними, то высказывать свои предложения на этот счёт просто смешно. Что же тогда, промолчать?..
— Может, просто в кафе посидеть? — спросил задумчиво мальчик, стоявший рядом с ним.
— Да ну, это скучно. Давайте дальше.
Изуна прикрыл глаза и искренне пожелал провалиться на этом самом месте под землю.
Спасение пришло неожиданно — дверь открылась, и на пороге появился его старший брат.
Изуна так обрадовался, что забыл обо всём на свете — в том числе о вчерашней ссоре — и, выбравшись из толпы одноклассников, по привычке кинулся Мадаре в объятия.
Тот оторопел, когда младший брат уткнулся лицом ему в грудь, а сзади раздался взрыв хохота.
«Я идиот», — подумал Изуна.
Пытался сбежать от одной неловкой ситуации, а в результате попал в другую, ещё хуже: теперь эти объятия с братом на глазах у всего класса ему будут припоминать до конца жизни. Он бы ещё маме на шею кинулся.
— Шпана, — скривился Мадара, посмотрев на хихикающих одноклассников брата.
Вместе они вышли из Академии.
— По-твоему, я очень глупый? — вздохнул Изуна, решив сделать вид, что не помнит брошенного в него куная.
Мадара фыркнул.
— Разумеется.
Ну а чего другого он ожидал? Что брат станет утешать его и скажет: «Ну что ты, ты у меня самый умный, это они — идиоты»? Тогда бы это был не брат. За таким нужно к маме.
Изуна чуть повеселел, представив себе сюсюкающего Мадару, и постарался идти с ним вровень.
— А куда мы идём? — наконец, спросил он осторожно.
— Помнится, у нас были кое-какие планы на тот день, когда ты разберёшься с Академией. Или подготовка к экзаменам совсем отшибла тебе мозги? — сварливо поинтересовался брат.
Изуна захлопал глазами, не смея поверить.
Так они вспомнили про него?! Вспомнили, что обещали провести этот день с ним?..
Его захлестнула радость: плевать на одноклассников, плевать на насмешки, всё это будет только завтра, а сегодня...
Интересно, а Хаширама тоже придёт?
Всю его радость внезапно как рукой сняло; он похолодел. Со старшим Узумаки они не виделись со дня его возвращения из Кумогакуре («Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли?» — эта фраза так часто всплывала в памяти, что он уже выучил её наизусть), и Изуна не был уверен, что хочет его видеть.
Точнее, хочет, конечно, но…
Какое здесь «но», он сам не очень понимал, однако чем ближе они подходили к площади, обычному месту встречи с братьями Узумаки, тем сильнее он волновался — под конец у него просто начали подгибаться колени.
— Ты чего такой красный? — спросил Мадара.
— Жарко, — быстро ответил Изуна.
Ему и в самом деле было очень жарко, вот только погода к этому отнюдь не располагала — день было солнечный, но прохладный — и на лице брата справедливо отразилось недоумение.
«Хочу я, чтобы он пришёл, или не хочу?» — подумал Изуна в смятении, и в этот момент его сомнения разрешились — сквозь толпу к ним пробирался Тобирама, с привычной хитрой улыбкой во всё лицо и растрёпанными светлыми волосами. Один.
«Он не пришёл, — понял Изуна и почувствовал громадное облегчение. — Какое счастье».
— А ну признавайся, где он?! — спросил Узумаки-младший страшным голосом, подойдя к ним с Мадарой.
Изуна подумал, что он спрашивает про Хашираму. Но почему Тобирама решил, что именно он может быть в курсе?..
— А я откуда знаю? — спросил он тоненьким голосом. — Наверное, с этой своей…
— С «этой своей»? — повторил Тобирама озадаченно.
— Что ты имел в виду? — спохватился Изуна.
— Твой протектор, конечно!
— О.
Да что ж за день такой?! Неловкие ситуации сыпались на него просто одна за другой.
Впрочем, даже несмотря на это недоразумение с протектором, который Тобирама тут же повязал ему на лоб, Изуна чувствовал себя необъяснимо счастливым. Может быть, подействовала радость от встречи с братьями, но ему хотелось обнять и расцеловать каждого встречного, да хоть даже смеявшихся над ним одноклассников.
«Ну, кроме Хаширамы, конечно. Его — ни за что», — подумал Изуна, и ему внезапно почему-то стало очень смешно. Он засмеялся, и смеялся так долго и сильно, что под конец у него из глаз потекли слёзы, а прохожие начали оборачиваться и неодобрительно качать головой.
Тобирама посмотрел на него с недоумением.
— Чего это с ним?
Мадара махнул рукой.
— Не обращай внимания, у него, по-моему, от экзаменов совсем крыша поехала.
Изуна не обиделся. Он подумал, что вообще больше никогда и ни на кого не обидится — дайте ему сейчас одноклассников, и он с радостью побудет для них шутом.
— Всё, я успокоился, — пообещал он, прекратив смеяться.
Тобирама недоверчиво покачал головой и потащил их обоих в кафе.
— Оцените степень моей доброты, — заметил он. — Я даже не требую от вас сегодня идти в Ичираку Рамен!
— Ты просто воплощение благородства, — согласился Изуна с самым серьёзным видом, забираясь на высокий стул.
— Он что, надо мной издевается? — спросил Тобирама подозрительно.
Изуна не ответил, почувствовав, что в противном случае не сдержит очередного приступа хохота, и замахал руками: нет-нет, ну что ты. Впрочем, после этого он и в самом деле успокоился — Тобирама принёс ему коктейль красивого голубовато-синего цвета, и он потягивал его через трубочку, подперев рукой голову и мечтательно глядя в стакан.
«Я люблю синий цвет», — неизвестно почему подумал Изуна, любуясь кусочками льда, медленно растворявшимися в сладком сиропе.
Васильковое поле…
— Надеюсь, это безалкогольный? — с нажимом спросил Мадара.
— Да он и так сегодня как пьяный, куда ему ещё? — проворчал Тобирама.
Изуна улыбнулся и устроился на стуле удобнее, болтая ногами. Солнце сияло высоко в лазурно-голубом небе, лёгкий ветер развевал волосы, прямо перед глазами была оживлённая улица — ему всегда нравилось, сидя вот так, рядом с братьями, разглядывать дома, цветочные горшки на подоконниках, бумажные фонари над дверями, прохожих…
Ох.
Сердце ухнуло куда-то вниз, и он так дёрнулся, чуть не опрокинув стакан с коктейлем, что Мадара и Тобирама неосознанно схватили его за руки с двух сторон.
— Ты чего?
— Дайте я уйду, — прошипел Изуна, пытаясь вырваться.
Однако было уже поздно.
Хаширама, пробиравшийся между столами, несомненно, заметил его, и пытаться сбежать теперь, у него на глазах, было просто смешно. Поэтому Изуна замер и опустил взгляд.
— Привет.
— Дорогой братец, чем ты так напугал малыша Изу, что он пытался удрать, едва тебя завидев?
«Если я когда-нибудь составлю список тех, кто заслуживает самой мучительной смерти на свете, — подумал Изуна, — то Тобирама будет в нём первым».
Хаширама сел на стул рядом с ним, и он, по-прежнему не решаясь поднять на него взгляд, видел только его загорелую руку и рукав, подвёрнутый до локтя, полосатый, оранжево-чёрный — цвета Узумаки. Значит, он в обычной одежде, не в джунинской — это хорошо: Изуне не нравилась его форма, в ней он выглядел совсем чужим, далёким.
Ему мучительно хотелось на него посмотреть; он поймал себя на том, что почти не помнит лица Хаширамы: в прошлый раз, когда они виделись, он был слишком взволнован и расстроен, и в памяти почему-то остались совсем другие вещи — развевающийся плащ, длинные волосы, эта дурацкая фраза, которую он выучил наизусть…
— Видишь, я же говорил, что ты сдашь экзамены.
Голос был спокойный, приветливый, с лёгким холодком.
Изуна собрался с силами, ответил:
— Откуда ты знаешь, что я сдал?
— Протектор.
— А-а…
Он понял, что если и дальше будет разговаривать с ним так, глядя в другую сторону, то Тобирама обязательно отпустит новую шуточку, и пересилил себя — повернул голову.
Хаширама смотрел прямо на него, и Изуна вздрогнул, увидев его так близко. Лицо у него было такое же, как и раньше, и в то же время неуловимо изменившееся — каким-то другим стало выражение глаз, губ; появилось несколько едва заметных морщинок; в тёмных прядях, обрамляющих лицо, серебрился седой волос; левую щёку пересекал длинный багровый шрам (где это он умудрился?)
А ещё он зачем-то стал носить очки…
Изуне очень хотелось их снять, посмотреть ему прямо в глаза — и это было странно, потому что всего пару минут назад он отдал бы что угодно, лишь бы не видеть его вообще, а теперь не мог оторвать от него взгляда.
— Что это?
Хаширама поднял руку, коснулся пальцами его щеки, и у Изуны на миг перестало биться сердце. Он не сразу понял, о чём его спрашивают.
— Это… это Тобирама сто лет назад спрятал в нашем доме свиток, а позавчера я его случайно нашёл, и он взорвался.
— Мой… брат? — спросил Хаширама каким-то странным, глухим голосом.
Рука у него ощутимо напряглась; Изуна чувствовал это, хотя, казалось, не должен был — ведь пальцы лишь чуть-чуть касались его щеки.
— Я? — удивился Тобирама. — Не помню.
— Когда бы ты помнил хоть один из своих поступков.
Тон, которым Хаширама произнёс эти слова, был настолько жёстким, что даже Мадара посмотрел на него изумлённо — никогда он так не разговаривал со своим братом. Последнего это явно задело — светло-серые глаза сделались стальными, с лица пропала улыбка. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, однако потом вдруг передумал и усмехнулся.
— Кстати, Изу, ты заметил, что у моего брата теперь тоже шрам на левой щеке? Забавное совпадение.
Изуна вздрогнул.
Когда-то давно («Врёшь ты всё, не больно тебе. — Откуда ты знаешь? — Чувствую.») он сделал очень глупую вещь: захотел проверить, правду ли говорит Хаширама, на самом ли деле чувствует, и проткнул себе руку кунаем. Крови было столько, что он сам испугался, не говоря уже про обнаружившую это маму, и позже ему стало ужасно стыдно. Хашираме он так ничего и не сказал, но…
Изуна сам не понимал, отчего вдруг вспомнил сейчас эту историю.
— А что случилось? — спросил он.
— Они подрались с Мадарой, — ответил Тобирама, недобро усмехнувшись. — Мой брат ему завидует.
Повисшее после этих слов молчание было таким напряжённым, что звуки, раздававшиеся на на его фоне — голоса и смех других посетителей кафе, звон стаканов, стук палочек, обрывки разговоров, доносившихся с улицы, — казались оглушительно громкими и жуткими, словно звуки из потустороннего мира.
Хаширама пристально смотрел на брата, а тот смотрел на него, и Изуне казалось, что ничего более страшного он в жизни не видел.
Что происходит?!
Что с ними всеми происходит?..
— Шутка, — наконец, сказал Тобирама и засмеялся.
Однако никому, кроме него, смешно не было: Хаширама, сложив перед собой руки, смотрел на них тяжёлым, остановившимся взглядом, Мадара недоумённо переводил глаза с одного Узумаки на другого, Изуна боялся пошевелиться.
— Вы уже выбрали, что будете заказывать? — спросила подошедшая к ним девушка.
Все четверо ухватились за возможность сменить тему и принялись вырывать друг у друга меню.
— Детский сад, — прокомментировал Хаширама и отобрал меню у брата. — Давай я вслух прочитаю.
Изуна воспользовался ситуацией, чтобы ещё раз украдкой на него посмотреть: он действительно сильно загорел, однако ниже, в расстёгнутом вороте кофты, виднелась полоска более бледной кожи. Чем-то эта полоска Изуну смущала: он не мог отделаться от ощущения, что что-то не так.
— А где твой кулон? — наконец, понял он.
— Какой кулон? — рассеянно переспросил Хаширама.
Он сделал заказ; Изуна попросил себе ещё один коктейль — ему хотелось есть, однако он чувствовал, что физически не сможет ничего проглотить на глазах у Хаширамы.
— Кулон Первого Хокаге, — продолжал допытываться он. — Который тебе отец подарил.
— А, этот. Дома забыл.
Изуна посмотрел на него растерянно.
Как же это? Он ведь с детства носил его… И никогда не снимал, даже ночью…
Только один-единственный раз, тогда, много лет назад. Тобирама и Мадара поспорили: первый утверждал, что брат ни за что не расстанется со своей драгоценностью даже на день, второй отстаивал противоположную позицию, считая, что если должным образом польстить самолюбию «нашего будущего Хокаге», то тот не устоит. Вместе они подговорили Изуну попросить у него кулон, объяснив это тем, будто он мечтает почувствовать себя им, Хаширамой, хотя бы ненадолго. Сказать это было просто: это была не такая уж и ложь.
Хаширама отдал кулон без разговоров; Тобирама проиграл спор и ещё долго ходил надувшись, как мышь на крупу. Успокоился он только тогда, когда придумал новую забаву: стащил кулон у Изуны и выставил это так, будто тот сам его потерял. Изуна да сих пор помнил, с каким тяжёлым сердцем приходил признаваться Хашираме в пропаже; тот не ругал его, однако посмотрел так, что ему резко расхотелось жить.
У Тобирамы иногда бывали жестокие шутки…
Однако если Хаширама перестал носить кулон, то это значит… значит, что он действительно очень сильно изменился.
Изуна отвернулся; между столами к ним снова кто-то пробирался, на этот раз девушка, однако стоявшее высоко в зените солнце слепило глаза, и он не сразу разглядел, кто это — сначала подумал, что официантка.
— Всем привет!
...Он едва не застонал.
Мадара и Тобирама явно были тоже не слишком рады видеть Сайто Изуми, и его это слегка подбодрило; Хаширама единственный ответил ей:
— Привет.
Сказал это точно таким же голосом, каким полчаса назад приветствовал Изуну — не более… но и не менее дружелюбным.
— Не предложите девушке присоединиться? — жизнерадостно спросила Изуми, будто не замечая мрачных взглядов, которыми обменялись Мадара и Тобирама.
— Стула лишнего нет, — буркнул последний.
Она на миг перестала улыбаться.
— Садись, — предложил Хаширама, вставая, и Изуна робко посмотрел на него.
Он ведь сказал это с лёгким вздохом, или ему только послышалось?..
— Нет уж, — Изуми усмехнулась и чуть толкнула его, вынуждая опуститься на своё место. — Мы лучше поступим по-другому.
И сама села к нему на колени.
— Никто же не возражает? — запоздало спросила она, чуть покраснев.
«Возражает! — хотелось закричать Изуне. — Кто тебя вообще сюда звал?!»
Ощущение молчаливого согласия Мадары и Тобирамы немного утешало, но он, конечно, предпочёл бы, чтобы то же самое думал Хаширама, а все остальные пусть хоть считают её самой красивой куноичи Конохи (в то время как, по мнению Изуны, таковой была, разумеется, Сакура).
Изуми переводила взгляд с одного на другого и продолжала улыбаться — но теперь уже явно с усилием.
— Привет, Изу, — наконец, сказала она, посмотрев на него.
Он едва кивнул. На секунду ему стало почти неловко: она явно обращалась к нему за поддержкой, не найдя её у остальных. Он вспомнил самого себя утром в классе, свои мучительные попытки завести с кем-нибудь разговор. Но…
«Я был один, а у неё есть Хаширама, — сердито подумал он. — Этого и так слишком много».
Молчание продолжалось.
— Как прошли экзамены? — не отступалась она.
Изуна не мог заставить себя даже взглянуть на неё; не мог видеть, как она сидит на коленях у Хаширамы, как касается курносым носом его щеки, как поглаживает его руку под столом.
— Нормально, — ответил он тоном, явно подразумевавшим: «Не твоё дело».
Принесли их заказ; Тобирама с довольным видом наблюдал за тем, как перед ним расставляют многочисленные тарелки и миски — он всегда набирал себе с десяток-другой разных блюд и отъедал от каждого по чуть-чуть.
«Я могу себе это позволить! Я сын Хокаге, — возмущался он, когда его обвиняли в бессмысленной растрате денег. — Для чего ещё я хожу на миссии?!»
— А мороженого нет? — спросила Изуми, поглядев на него. — Люблю мороженое.
— Нет, — отрезал Тобирама. — Любишь — так сходи и купи, вон палатка напротив.
В голосе его звучала откровенная неприязнь, и на этот раз до неё, кажется, дошло. Она прекратила улыбаться, опустила голову, так что пышные белокурые волосы упали на лицо, и крепко стиснула под столом руку Хаширамы — Изуна не хотел бы этого видеть, но они сидели слишком близко к нему, и он не мог не заметить.
— Ладно, так и сделаю, — наконец, сказала Изуми глухо и, соскочив с колен Хаширамы, быстрым шагом отправилась к выходу из кафе, на ходу поправляя волосы и подозрительно долго задерживая руку у лица.
— Она же реветь не собирается? — мрачно спросил Тобирама.
Хаширама поднялся на ноги и пошёл вслед за ней.
— А деньги-то забыли, оба, — добавил младший Узумаки, кивнув на сиротливо стоявшую на столе маленькую сумочку и наброшенную на стул куртку Хаширамы, из кармана которой торчал кошелёк.
— Я отнесу, — быстро сказал Изуна и, схватив куртку, бросился вслед за ними.
Он так и подумал, что до мороженщика Хаширама и Изуми не дойдут — они стояли в стороне, в тени от деревьев.
Изуна подошёл ближе, едва дыша и разом вспомнив все приёмы, которым их обучали в Академии, чтобы подобраться к противнику незамеченным.
— Я ведь стараюсь, — сказала Изуми усталым голосом, — так стараюсь быть милой и приветливой с ними. Но всё бесполезно. Почему?..
Хаширама провёл рукой по её волосам, и у Изуны мучительно заныло в сердце.
— Не надо было тебе приходить.
— Я думала, что сделаю тебе приятно. Ты ведь так не хотел идти…
— Всё равно не надо было.
— Ладно, — Изуми смахнула слёзы, подняла голову. — Скажи, ты меня любишь?..
— Люблю.
Изуна развернулся и пошёл обратно.
На полдороге он остановился и прижал куртку, которую по-прежнему держал в руках, к себе — неосознанно. Просто слишком больно было в груди, и хотелось что-то сделать, как-то унять эту боль, как будто она была физической, и её можно было облегчить прикосновением гладкой ткани.
— Ох… — пробормотал он и задрал голову, не позволяя подступившим к глазам слезам скатиться вниз по щёкам.
К счастью, на этот раз удалось справиться с собой достаточно быстро.
Он вернулся в кафе, сказал, что не нашёл Хашираму с его девушкой, забрался на стул, и, вздохнув, снова потянул через трубочку свой коктейль. Тот успел нагреться на солнце и был теперь тёплым и приторно-сладким, как резкий запах цветочных духов. Почувствовав, что его тошнит, Изуна отодвинул стакан.
— Зачем она ему? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.
Тобирама фыркнул.
— Зачем-зачем. Затем, что он её…
— Так, ты, — предостерегающе сказал Мадара.
— …любит, — закончил Тобирама и, помедлив, развёл руками. — Любовь — такая штука.
— Какая? — спросил Изуна.
Младший Узумаки засмеялся и положил руку Мадаре на плечо.
— Не знаю, не пробовал. А ты, Учиха? Ну скажи, скажи, что ты любишь меня.
— Пошёл вон.
Изуна чуть улыбнулся и отвернулся от них, снова вглядываясь в оживлённую улицу — однако на этот раз фигуры и лица прохожих расплывались у него перед глазами. Он чувствовал себя усталым и ужасно опустошённым, хотя надо отдать должное — боль в груди успокоилась.
Просто странный какой-то день, подумал он. Экзамены, потом эта дурацкая ситуация в аудитории, потом встреча с братом, потом…
Он растянулся на столе, подложив под голову руку, и прикрыл глаза.
Голоса на улице и в кафе постепенно слились в монотонный гул; перед глазами начали мелькать разные картинки, сначала просто сменяя друг друга, как в калейдоскопе, а потом ожив и внезапно связавшись в какой-то причудливый сюжет. Он видел Хашираму рядом с собой и недоумевал, как это пропустил, что тот вернулся — и куда делись все остальные. Хаширама наклонился и шепнул ему что-то на ухо; его каштановые пряди защекотали Изуне шею, и стало так сладко, так невыносимо, мучительно сладко — так хорошо, что почти плохо…

Продолжение в комментариях

@темы: angst, Mokushiroku, drama, гет, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги

---

Mokushiroku | Последнее лето | Часть 1, главы 1 и 2

[Вансайрес]

Название: Последнее лето
Автор:  Mokushiroku
Бета:  Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления.
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, семейная драма, романс, повседневность.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
Примечание: концепция стырена из данного фика, однако это не продолжение, и характеры здесь немного (а в некоторых случаях и много) другие.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.

Часть 1. Главы 1 и 2

1.

Путь от госпиталя до дома был неблизким, и размышления, приходившие за это время в голову, не всегда были весёлыми.
Утром Сакура поссорилась с сыном, днём — в единственный выходной за последние пару недель — её срочно вызвали на работу, вечер, судя по всему, предстояло провести в одиночестве.
Дети наверняка будут ночевать у Узумаки, муж обычно возвращается заполночь, друзья… Что ж, надо быть честной: друзей особо и нет. Настоящим другом был Наруто, но Наруто это Наруто, он Хокаге, и общение с ним в последнее время свелось к получению заданий и представлению отчётов о состоянии раненых. Ну, он же занят, это понятно…
Из-за мыслей о Наруто привычно потянуло в груди от старой, затаённой боли, и Сакура постаралась переключиться на другое.
Может быть, пригласить старых подруг, устроить вечеринку? В конце концов, тридцать пять — это ещё не старость, она имеет право развеяться. В последний раз она куда-то выходила, помнится, с полгода назад: это был день рождения Ино, и они большой компанией весело погуляли в соседнем городе, где никто не знал их как куноичи. С ними пытались познакомиться, по меньшей мере, раз двадцать, и Ино флиртовала напропалую с каким-то молоденьким мальчиком, увязавшимся за ними от самого ресторана.
«Ах, подружка, у него была та-а-акие глаза… Эта была любовь, любовь с первого взгляда. И это была бы самая жаркая ночь в моей жизни, если бы я не была так пьяна и смогла изобрести приличную отговорку, чтобы вернуться домой под утро», — частенько вспоминала Ино потом, и Сакура смеялась в кулак, прекрасно понимая, что на самом деле более верную жену, чем Яманака, ещё поискать.
Сакура улыбнулась и подумала, что это был, без сомнения, отличный вечер.
Вот только хотелось ли ей его повторения?..
Некогда великий клан Учиха располагался в особом районе, и его представители, мрачные и высокомерные, практически не общались с другими жителями деревни, а уж о том, чтобы устраивать весёлые вечеринки, и речи быть не могло. С тех пор прошло много лет, от клана Учиха остался один только Саске и чуть позже его дети, и жили они в самом центре Конохи, однако словно какая-то тень постоянно довлела над ними. Тень исчезнувшего клана и его многолетних традиций.
Сакура не сразу заметила изменения в самой себе, однако в конце концов поняла: она стала поглядывать на других свысока, редко улыбаться, и ей не слишком хочется с кем-то встречаться. Про Саске и говорить было нечего: тот целиком погряз в работе и общался исключительно с Наруто. Ну, не считая подчинённых — но те настолько его боялись, что предположить даже возможность какой-то дружбы было смешно. Дети…
Сакура задумалась.
Поначалу казалось, что они не унаследовали от своего мрачного отца ничего, кроме внешности. Глядя на то, как они играют вчетвером с детьми Наруто, Сакура улыбалась и говорила себе: кто бы мог подумать, что сыновья Учихи Саске вырастут такими общительными? Однако потом она заметила кое-что другое: только с детьми Наруто её дети и играли, ни с кем больше. В то время как у Хаширамы и Тобирамы в друзьях было полдеревни…
И, кажется, это не изменилось.
Сакура чуть вздохнула, подойдя к дому и обнаружив, что свет в окнах не горит, открыла ключом дверь — и внезапно насторожилась: в глубине комнаты темнела чья-то фигура.
Вор?!
Она мгновенно сконцентрировала чакру, ударила по выключателю… и прислонилась к стене, вытерев со лба пот.
— Ты меня напугал.
Младший сын обернулся и посмотрел на неё укоризненно.
— Милый, но ты же никогда не любил сидеть в темноте, вот я и не поняла, что ты дома… — попыталась оправдаться Сакура, чувствуя, что чем-то его обидела.
В самом деле, по возвращении из Академии Изуна вечно устраивал во всём доме иллюминацию, зажигая свет в каждой комнате, в которой появлялся, и забывая его погасить. За это он периодически получал нагоняй от отца, но Саске никогда не бывал с ним слишком строг, обращая всё своё воспитательское рвение на старшего сына, и замечания пролетали мимо черноволосой головы Изуны, как птицы — над изваяниями Хокаге в скале, не задевая их даже крыльями.
А ещё он всегда кричал «с возвращением!», как только она открывала дверь.
— Что-то случилось? — спросила Сакура встревоженно и подошла к дивану, на спинку которого Изуна уселся верхом, скрестив на груди руки. — Ты сегодня какой-то сам не свой.
Тот не ответил, и это тоже было на него не похоже: обычно он или болтал без умолку, или улыбался — совершенно обезоруживающе. А теперь вместо улыбки на его лице было мрачное выражение, сделавшее бы честь самому Саске в лучшие времена его молодости.
— Ты с братом поссорился? — продолжала допытываться Сакура; её беспокойство росло.
Изуна покачал головой и нахмурился. Видно было, что при этом он пытается подражать старшему брату, умевшему сердиться впечатляюще, в духе отца — но при этом на лице его проскользнула растерянность и какое-то почти испуганное выражение, и у Сакуры сердце защемило от нежности.
«Мой мальчик… — подумала она. — Всё-таки, ты совсем не похож на отца с братом».
Она наклонилась, чтобы обнять его, но сын, предугадав её намерение, молниеносно вывернулся и с проворством кошки отскочил к окну — как будто перед ним была не мать, а враг, размахивающий катаной.
Сакура растерялась.
— Изу, — сказала она и сама подивилась тому, как жалобно прозвучал её голос.
Изуна вздрогнул, явно чувствуя себя виноватым.
— Мам… — пробормотал он и поднял голову. В глазах его читалось сожаление, однако губы были упрямо сжаты, так же, как у отца и брата, когда те готовились отстаивать свою правоту наперекор всему миру. — Давай ты больше не будешь… ну… Я уже не маленький.
Не маленький.
Сакура вздохнула.
Ну что ж, когда-то это должно было произойти. Переходный возраст — все через это проходят, кто-то с большими потерями, кто-то с меньшими. Тот же Мадара три года назад перечил всем и каждому и ругался без конца с Хаширамой, и только недавно стал, вроде бы, поспокойнее. А если вспомнить самого Саске в двенадцать лет… радоваться надо, что Изуна всего лишь не хочет больше обниматься с матерью.
Тогда почему же так больно?..
Сакура привыкла к мрачности Саске, к его грубоватым, отстранённым ласкам; к тому, что старший сын чуть ли не с трёхлетнего возраста сердился, когда она пыталась его обнять, и не терпел уменьшительных вариантов своего имени. Но Изуна… улыбчивый, весёлый, ласковый мальчик. Отрада родителей: даже у Саске взгляд теплел при взгляде на младшего сына. Неужели и в нём фамильные черты Учихи возьмут, в конце концов, верх?..
А, может быть, нужно просто переждать этот период. Может быть, всё не так уж и плохо.
Если подумать, Изуна наверняка переживает сейчас из-за грядущих экзаменов в Академии. К тому же он, привыкший всё свободное время проводить с Мадарой и сыновьями Наруто, больше полугода оставался один, пока те трое выполняли миссии в Кумогакуре в рамках дипломатического соглашения со Страной Молний. Изуна, правда, не жаловался и занялся, наконец-то, учёбой — к большому облегчению Сакуры, полагавшей, что если сын закончит Академию последним в классе, то это вряд ли порадует Саске, да и самого Изуну, надо думать, тоже. Теперь же он взялся за дело и добился вполне приемлемых результатов — не лучших, но всё-таки. Вот только, наверное, это далось ему не слишком легко…
— Ну, хорошо, — сказала она преувеличенно весело, давая сыну понять, что не сердится и не расстроена. — Тогда поужинаем? Или ты хочешь дождаться брата?
Ждать Мадару было почти бесполезно: тот любил отстаивать свою независимость и появлялся дома, во сколько хотел — по крайней мере, в те дни, когда точно знал, что у отца много работы и тот задержится в полицейском корпусе допоздна — однако Сакуре хотелось предоставить младшему сыну возможность выбора.
— Поужинаем, — согласился Изуна и забрался с ногами на подоконник.
За последовавшие полчаса он не промолвил ни слова.
Сакура накрывала на стол, периодически поглядывая на сына и пытаясь понять, что он может высматривать в темноте сада. Потом она немного успокоилась. Через распахнутое окно в комнату вливалась вечерняя свежесть; затейливо переплетённые ветви деревьев, посеребрённые лунным светом, отчётливо выделялись на фоне тёмно-синего неба; в саду пели соловьи, где-то вдалеке раздавался звон колокольчиков.
Сакура, поддавшись настроению, погасила свет, зажгла свечи; возможно, подобный романтический ужин ей следовало устроить для мужа, но Саске бы этого явно не оценил. Ну что же, что плохого в том, что она устроит вместо этого романтический ужин для сына? Изуна не хочет, чтобы она его обнимала и целовала, но против свечей-то он вряд ли что-то имеет. Ведь нет же?
Она с беспокойством посмотрела на мальчика.
Тот спрыгнул с подоконника, подошёл к столу и, не выдержав, заулыбался.
— Красиво.
У Сакуры отлегло от сердца: слава богам, эта игра в молчание не продолжилась слишком долго. Она положила сыну порцию риса с овощами, чуть придвинулась к нему — хотела было обнять, но вовремя остановила себя.
— Ма… — И снова: чуть было не ляпнула по привычке «малыш», но вовремя спохватилась, поправилась: — Мадара пусть завидует, что пропустил ужин.
Изуна кивнул как-то рассеянно; взгляд его был прикован к танцующим в темноте огонькам.
— У Наруто-сана в доме много свечей, — сообщил он, поднеся руку к огню. — Только разноцветных, и пламя у них разноцветное. Хината-сан их коллекционирует.
Сакура представила себе романтический ужин со свечами в доме Наруто. Наверняка Хинате не приходится сдерживать себя, чтобы не обнять ненароком мужа и сыновей…
Она подавила вздох.
А, может, и нет. В конце концов, мальчишки есть мальчишки, им не нужны все эти мамины ласки. Вряд ли сыновья Наруто чем-то отличаются в этом плане от сыновей Саске. Вряд ли…
Она закусила губу и приказала себе подумать о чём-то другом. И причём срочно, потому что если продолжать в таком духе, то можно…
— Маленький мой, не балуйся, обожжёшься, — машинально произнесла она, глядя, как Изуна подносит руку к огню, всё ближе и ближе, чтобы отдёрнуть её в самый последний момент.
Тот вскинул голову, и Сакура замерла.
Ну вот, вырвалось.
И всё-таки, неужели он думает, что это просто? Двенадцать лет у неё был ласковый сын, любимый мальчик, который единственный скрашивал атмосферу мрачного дома — а теперь он в один день превратился во взрослого и сурового мужчину?
Ей стало обидно; невыносимо, жгуче обидно. Не на сына — на судьбу.
Изуна опустил голову и тихо сказал:
— Мам, можно мне ещё овощей?
Сакура задержала дыхание; прогнала подступившие слёзы, выдохнула — охватившая её радость была настолько сильной, как бывает только после приступа отчаяния. Лёгкой, безмятежной — такая радость приходит в пятнадцать лет. В тридцать пять она тоже приходит, но длится гораздо меньше; как недолгий глоток свежего воздуха вместо постоянного пребывания на природе.
И всё-таки, хоть что-то в жизни удалось…
Сын.
Хороший. Самый лучший.
Она наложила ему вторую порцию, села рядом, спросила об Академии; он рассказывал — не так охотно, как прежде, но и без недовольства. Потом убрала тарелки, вымыла посуду — Изуна вытирал её полотенцем и расставлял в шкафу — и присела на диван.
— Посмотрим телевизор? — предложила Сакура сыну.
Тот кивнул, устроился рядом.
Она улыбнулась, обняла его, потянула к себе на колени… и замерла.
Понимание ударило её, как ножом.
Когда-то, в двенадцать лет (столько же, сколько Изуне сейчас), она могла несколько минут нести чушь, прежде чем замечала, как раздражён Саске. Теперь хватило и одной секунды.
Ошиблась. Не остановилась вовремя.
Хватила через край.
Тонкие чёрные брови Изуны поползли к переносице, рот искривился.
— Мама, ну я же просил тебя… просил!
Он соскочил с дивана и стремглав бросился по лестнице на второй этаж.
Сакура, оставшись одна, закончила с уборкой: вытерла пыль, полила цветы, выбросила догоревшие свечи, поправила скатерть. Постояла у открытого окна; с улицы тянуло ночной прохладой, ветер трепал лёгкие занавески, однако воздуха почему-то мучительно не хватало. Хотелось плакать, но Сакура знала, что не получится — и только больнее станет в груди от этих слёз, которые она не может пролить.

***

Десятое, одиннадцатое, двенадцатое…
Двадцатое, двадцать первое, двадцать второе.
Утро Изуны начиналось с того, что, выключив будильник, он сонно шлёпал босыми ногами к календарю, висевшему на стене, и вычеркивал ещё один прошедший день. Можно было делать это по вечерам, однако Изуна заметил, что отложив торжественный ритуал на утро следующего дня, он засыпает гораздо быстрее и с предвкушением чего-то важного.
…Потом он раздвигал шторы и падал обратно в кровать, чтобы полежать несколько минут, жмурясь от яркого солнечного света и слушая пение птиц за окном. В этом неожиданно настигшем его одиночестве была, в общем, своя прелесть — можно было вот так поваляться в кровати, не опасаясь, что брат начнет стаскивать с него одеяло и щекотать, или же спустится вниз украдкой и съест всё самое вкусное.
А ещё Изуна открыл для себя много новых ощущений.
Раньше он был… беззаботным, так говорила бабушка.
А теперь у него появилась цель — закончить Академию не хуже братьев (мысленно он и Хашираму с Тобирамой часто называл братьями); появилось ожидание, напряженное, но и радостное, того дня, когда они вернутся с ворохом новых впечатлений из Страны Молний и снова будут вместе с ним.
Появилось ещё что-то… странное чувство, которое он испытывал, в основном, по утрам, когда лежал вот так в постели, удобно раскинувшись и подставив лицо тёплому солнцу. Ему было и хорошо, и как-то тоскливо одновременно, причём тоскливо безо всякой на это причины. Однажды он подумал, что так бывает солнечным сентябрьским днём, когда вокруг ещё тепло и листья на деревьях зелёные, однако осень слишком чувствуется в прозрачном воздухе, в хрустальной, подмерзающей по утрам воде в лужицах. И, вроде бы, ничего плохого в этой закономерной смене времён года нет, а всё равно грустно. Солнечно-грустно…
Что-то заканчивается. Что-то уходит.
Что-то, чего уже никогда не вернуть.
Изуна мучился этой странной, осенней печалью и в то же время волновался, предчувствуя перемены. Скоро он наконец-то закончит Академию, последний из них четверых, и для него тоже начнётся эта новая жизнь, о которой рассказывали братья, а он слушал, затаив дыхание и отчаянно завидуя.
Опасность! Миссии. Все вместе, вчетвером…
Ему даже дышать становилось трудно, так колотилось сердце, так сдавливало в груди.
Что-то должно было произойти… он знал это точно. Что-то, что перевернёт его жизнь.
Иногда Изуна пытался думать о том, что это может быть — особая миссия? Может, он отличится на ней и его тоже сделают джонином, как Хашираму? Было бы хорошо…
Но в большинстве случаев он просто закрывал глаза и наполовину наслаждался, наполовину страдал от захвативших его ощущений, которые хотелось как-то выразить — но это было совершенно невозможно, потому что он, собственно, не понимал, что с ним происходит.
Иногда Изуне хотелось рассказать об этом брату, но он боялся, что тот над ним посмеётся.
«Мой маленький брат верит в предчувствия? Может, он одержим злыми духами?!» — скажет Мадара, накинет на себя белую простыню и начнёт играть в привидение, заставив брата смеяться до слёз.
Поиграть в привидение тоже хотелось, но в то же время Изуна отчётливо понимал, что это желание какого-то другого рода… совершенно несовместимое с теми новыми ощущениями, которые он открыл в себе за последние месяцы.
Неужели никто из братьев такого не испытывал?
Он вздыхал и накрывался с головой одеялом. Под ним было тепло, даже жарко, темно и уютно — а ещё безопасно. Как в детстве, когда улепетывал с визгом от брата и Хаширамы, и добежав до бочки, оговоренной условиями игры как «нейтральная территория, на которой нельзя продолжать боевые действия», забирался внутрь, подразнив напоследок преследователей. Там он сидел на корточках, выравнивая дыхание, и эти несколько минут отдыха перед тем, как вернуться в игру с новыми силами, были, пожалуй, самыми приятными.
Вот и теперь он прятался под одеялом от нахлынувших на него ощущений с тем, чтобы потом снова вдохнуть их полной грудью — вдохнуть томительного волнения, и пугающей неизвестности, и тихой печали…
Может, всё-таки рассказать брату?
Но, подумав, Изуна приходил к выводу: наверное, не стоит. Что-то подсказывало ему, что неправильно этим делиться, что это принадлежит только ему. Но с другой стороны, у него никогда не было секретов ни от Мадары, ни от Хаширамы с Тобирамой…
В любом случае, они ещё не вернулись.
Лишь бы вернулись скорее…

Двадцать третье.
Проснувшись раньше будильника и торопливо зачеркнув двадцать второе число в календаре, он спустился вниз с замирающим сердцем.
Да, конечно, они должны были вернуться только завтра, но вдруг…
Чуда не произошло.
Изуна повздыхал немного над несбывшимися надеждами, но вскоре снова повеселел.
В конце концов, это был последний день его ожиданий.
Завтра.
Подумать только, он провёл в одиночестве больше семи месяцев… В первый раз в жизни он расставался с Мадарой и братьями Узумаки так надолго. Хаширама, который был старше его почти на четыре года, может, ещё и помнил то время, когда был один, но Изуна не представлял себя отдельно от братьев. Ни одно из его детских воспоминаний не обходилось без них. Они были частью его, единым целым.
Несправедливо было разлучать их так надолго…
Но теперь это, наконец, закончится, и всё будет по-старому. Точнее, по-новому, ведь через неделю выпускные экзамены, и он окажется с ними на одной ступени.
Давно пора — Академия уже изрядно надоела ему.
Изуна поступил в неё в тот год, когда Хаширама как раз сдавал выпускные экзамены; Мадара с Тобирамой, отучившись ещё два семестра, тоже получили звания генинов — и понятно было, что никто из них троих не горел особым желанием обсуждать подробности учебного процесса с Изуной, которому только предстояло пройти всё то, что для них осталось в прошлом.
Поэтому Академия превратилась для младшего Учихи в скучную обязанность, досадное препятствие, мешающее быть вместе с братьями. Он сбегал оттуда при первой возможности и плёлся в самом хвосте по успеваемости. Мадара, который в своё время закончил с отличными отметками, периодически подтрунивал над ним за это, но не всерьёз, и Изуне было всё равно. До тех пор, пока он не понял, что если будет продолжать в том же духе, то его просто не допустят до миссий, и о мечте быть в одной команде с Мадарой и братьями Узумаки придётся забыть.
Команда…
Изуна нахмурился.
Он знал, что после выпускных экзаменов его распределят в одну тройку с двумя однокурсниками, и это ему совсем не нравилось. Наруто-сан всегда говорил, что команда — это вторая семья, да и Хаширама наверняка придерживался того же мнения. Вот только Изуне не хотелось никакой второй семьи, ему вполне хватало брата и Хаширамы с Тобирамой; он привык проводить всё свободное время вместе с ними и совершенно не представлял, как заставить себя любить будущих товарищей по команде с такой же силой.
Как же повезло брату, что он родился в один год с Тобирамой, и они оказались в одной тройке…
Ничего, Хаширама теперь джунин, да к тому же ещё сын Хокаге — он наверняка добьётся, чтобы они ходили на миссии все вместе, вчетвером.
За этими мыслями Изуна чуть было не прошёл мимо Академии, но вовремя спохватился и, поморщившись, зашёл внутрь.
В классе царило оживление: будущие генины обсуждали грядущие экзамены, запугивая друг друга всё более и более ужасающими подробностями. Изуна зевнул; он-то слышал о том, как всё происходит на самом деле, не раз и не два, а целых три, и мог только посмеиваться над страхами однокурсников.
Потом начали обсуждать какую-то вечеринку.
— Ты не пойдёшь, Изуна-кун? — спросила его соседка по парте, худенькая, невзрачная брюнетка в очках.
Изуна покачал головой.
За все годы учёбы дружеских отношений с однокурсниками у него так и не сложилось. Он к этому и не стремился: у него были лучшие братья на свете, зачем ему кто-то ещё? Единственной, с кем он немного общался, была эта самая девочка, Мидори. В первый день она опоздала на занятия и села на единственное свободное место рядом с Изуной — так и повелось в течение следующих лет. Она помогала ему на контрольных, однако с общением не навязывалась; его это вполне устраивало. Он даже думал, что раз уж придётся какое-то время ходить на миссии не с братьями, то хорошо бы Мидори распределили в его команду.
— И я не пойду… — тихо сказала она. — Тоже не люблю вечеринки.
Изуна не стал говорить ей, что очень даже положительно относится к вечеринкам. Конечно, если рядом брат и оба Узумаки.
Он еле дождался окончания занятий и с облегчением вырвался из душной Академии на свежий воздух. Вокруг всё по-весеннему цвело и пахло, и он с удовольствием прошёлся дорогой, по которой обычно гулял с братьями.
Завтра.
Уже завтра они будут рядом с ним.

Двадцать четвёртое.
Всё пошло наперекосяк, начиная с самого утра.
Изуна проснулся, услышав внизу голоса, и подскочил на кровати, не понимая, что произошло. Потом догадался поглядеть на часы и застонал.
Он забыл о том, что сегодня воскресенье, и не надо идти в Академию — следовательно, будильник не сработал, и он всё проспал. А ведь хотел встретить брата у входа…
Гллоса внизу, меж тем, становились всё громче; Изуна с ужасом понял, что Мадара ругается с матерью.
— Я же не прошу тебя стирать вручную — но мог хотя бы сам до стиральной машины вещи донести! — донёсся до него голос Сакуры уже из коридора.
Затем дверь распахнулась, и Изуна увидел брата.
Тот зашёл в комнату, со всей силы швырнул рюкзак на пол и выругался — такими выражениями, которых его младший брат отродясь не слышал. Потом поднял голову и заметил, наконец, Изуну.
— А, маленький брат. — Мадара поднял руку в приветственном жесте, но вид у него при этом был такой, как будто он только сейчас вспомнил о его существовании вообще, и был крайне удивлён этим открытием.
Тот не успел ответить; вслед за старшим сыном в комнату зашёл Саске.
— Спустись и убери тот бардак, который ты устроил внизу, — приказал он спокойным голосом.
В глазах Мадары мелькнуло что-то нехорошее.
— Здравствуй, отец, — сказал он с вызовом. — Давно не виделись.
Саске не поддался на провокацию.
— Ты слышал, что я тебе сказал?
— Я только что вернулся! — взорвался Мадара. — Почему кто-нибудь другой не может убрать, он, например?!
Он ткнул указательным пальцем в брата, и тот вздрогнул.
«″Он″ — это, что, я?» — запоздало дошло до Изуны, и он опустил голову, ошарашенный происходящим и более всего этим безличным обращением со стороны брата.
— Потому что свалил все грязные вещи на полу в кучу ты, и убирать будешь тоже ты, — пояснил Саске подчёркнуто терпеливым голосом.
— Ну хорошо, я уберу, — сдался Мадара. — Уберу! Потом. Дай мне поспать немного!
— Сейчас, — отрезал Саске безапелляционно.
Мадара сжал кулаки и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Саске посмотрел на младшего сына.
— Спи, — сказал он более мягко. — Рано ещё.
Изуна кивнул, однако не сдвинулся за последующие десять минут ни с места.
Мадара вернулся довольно быстро.
— Встретили, называется, — пробормотал он себе под нос. — Полгода дома не был.
«Семь месяцев, двадцать пять дней», — мысленно поправил его Изуна; вслух он ничего не произнёс.
— Я спать, — сказал брат, не глядя на него, и подошёл к своей кровати. — Устал, как собака, и всё это время мечтал о нормальной постели. Хоть что-то хорошее в этом доме.
Он скинул верхнюю одежду и рухнул в кровать, завернувшись в одеяло так, что наружу торчали только непослушные чёрные пряди. Через пару минут его дыхание выровнялось, и Изуна опустился на подушку, уставившись пустым взглядом в потолок.
Думать о чём-то ему не хотелось.
Спать — тоже.
Однако он честно досчитал до девятьсот девяноста девяти, и только тогда сказал себе, что всё бесполезно и что он точно не заснёт.
…Проснулся он оттого, что с него стащили одеяло и самым бессовестным образом щекотали.
Изуна подскочил и, вырываясь, со всего размаху заехал локтём брату в скулу.
— Эй, полегче, — сказал Мадара, потирая щёку. — Не для того я еле вырвался живым из этого пекла, чтобы погибнуть дома от руки глупого младшего брата.
— Придурок, — проворчал Изуна и обнял его.
…
К полудню всё, казалось, совсем наладилось.
Отоспавшись, Мадара заявил, что голоден, как волк, и был явно приятно удивлён, спустившись вниз и обнаружив на столе обед.
— Я слышала, в Стране Молний очень красиво, — сказала Сакура, придвинув к нему чашку с рисом.
Мадара посмотрел на неё искоса.
Он никогда не рассказывал дома о миссиях и злился, когда его пытались расспрашивать, но на этот раз мать, вроде бы, подняла совершенно невинную тему.
— Красиво, — согласился он нехотя. — Вот только эта деревня, по-моему, специально устроена так, чтобы добравшись до неё, любой враг — или друг — падал с ног от недостатка воздуха. На такой высоте разве что горные козлы могут нормально жить… А у них ещё и каждый дом на отдельной скале расположен, то есть, либо карабкайся по ней тысячу метров, либо поднимайся по круговой лестнице два часа.
Он фыркнул и уставился в свою тарелку, по-видимому, опасаясь, что и так сказал слишком много.
Изуна молчал, зная, что когда они останутся наедине, брат станет разговорчивее.
Он уже давно расправился со своей едой и теперь нетерпеливо ёрзал на месте. Удостоверившись, что утренняя ссора забыта, он всем сердцем желал одного — увидеть поскорее Хашираму и Тобираму, по которым скучал не меньше, чем по брату.
— Мам, — внезапно сказал Мадара и отложил палочки. — А сегодня отец тоже на работе? Я хочу с ним поговорить.
Изуна насторожился.
Все разговоры старшего брата с отцом неизменно кончались одним: отвратительным настроением первого.
— О чём? — спросил он тревожно.
Мадара окинул его долгим взглядом.
— Да так, — неопределённо ответил он. — Кое о каких взрослых вещах.
Изуна закатил глаза.
— На работе, — подтвердила Сакура. — Но ты можешь зайти к нему, если хочешь. Сегодня воскресенье, он наверняка там один, так что проблем не возникнет.
Изуна снова подумал: какая дурацкая система. Чтобы добиться личной встречи с начальником полицейского корпуса, необходимо было первоначально доложить о своих намерениях десятку охранников. Те прекрасно знали, что Изуна и Мадара — дети Саске, однако и их не пропускали без необходимых формальностей.
— Да, — тем не менее, сказал он поспешно. — Давай зайдём.
Мадара посмотрел на него как-то странно.
— Я один зайду.
Это неприятно кольнуло Изуну, но он предпочёл промолчать; в конце концов, главным сейчас было выйти уже на улицу: там они наверняка встретят братьев Узумаки.
«Ты слишком нетерпеливый», — говорила бабушка часто.
Может, и так, но как можно оставаться спокойным, зная, что они здесь, всего лишь за несколько километров? Последние минуты его долгого ожидания давались особенно тяжело; он не знал, куда девать руки и как справиться с тянущим ощущением в груди, подозрительно похожим на боль.
Наконец, они вышли; Изуна буквально слетел со ступенек.
— Ты вырос, — неожиданно сказал Мадара. — Выше стал. Глядишь, и меня догонишь.
Изуна оглянулся.
В любое другое время он бы порадовался этим словам — всё-таки, ему порядком надоело смотреть на них троих снизу вверх — однако сейчас было не до того.
— Пойдём, — он потянул брата за рукав.
— Да куда ты так торопишься? — удивился тот.
Изуна окинул его долгим выразительным взглядом.
Он, что, действительно не понимает?
— Ну ладно, — вздохнул Мадара. — Хотя, конечно, задолбали они меня за эти полгода…
Кажется, понял.
Они прошли через сад, расцветавший весенними красками, через запутанные улочки, пустынные и залитые солнцем, через улицы пошире, оживлённые и наполненные голосами. Обычно Изуна смотрел по сторонам, однако сейчас все картинки и звуки слились для него в единый поток разноцветного шума, сквозь который он слышал только настойчивое биение собственного сердца.
А когда они уже практически подошли к площади, он внезапно испугался.
— Подожди, — сказал он брату, замерев на месте.
— Что?
Изуна посмотрел вперёд. Прямо перед ним тень от высокой башни пересекала раскалённую мостовую, и он почему-то подумал, что перешагнув через неё, точно так же перешагнёт и через какую-то часть своей жизни.
Что-то произойдёт…
Что-то, чего он ждал все эти месяцы, оно уже близко, оно уже готово свершиться, и от этого слишком страшно.
Потому что назад дороги не будет.
Изуна сжал кулаки, отгоняя настойчивое желание обойти тень: это бы выглядело просто смешно. Да и чего он, в самом деле…
— Ну ты идёшь? — поторопил его Мадара.
Он кивнул и шагнул вперёд, однако сделал при этом себе уступку: оторвал взгляд от тени и посмотрел куда-то вверх. На мгновение его обдало холодом; весь окружающий мир с его цветами и звуками куда-то пропал, и осталось только яркое, слепящее глаза солнце в пустынно-голубом небе.
А потом он услышал знакомый голос.
— Йоу, Учиха. Смотрю, ты не можешь прожить без меня и нескольких часов.
Тобирама.
— С удовольствием бы не видел твоей наглой морды парочку лет, — мрачно отозвался Мадара и легко ударил кулаком по его кулаку в знак приветствия.
Они вечно препирались, но Изуна прекрасно знал, что это не всерьёз. Тобираме нравилось подначивать Мадару, Мадаре — Хашираму, а тот, в свою очередь, периодически изводил их обоих надменным видом и высказываниями в стиле «я-лучше-знаю-и-вообще-я-сын-Хокаге-и-старше-вас-всех».
— Так чего же пришёл? — деланно изумился Тобирама.
— Потому что я хороший старший брат, — усмехнулся Мадара. — А кое-кому не терпелось тебя повидать.
Он отодвинулся, подтолкнув вперёд Изуну.
Светлые глаза Тобирамы чуть расширились.
— Ну и вымахал же ты, малыш! Пожалуй, теперь тебя так просто не поднимешь… Впрочем, надо попробовать.
В одну долю секунды он оказался у младшего Учихи за спиной, подхватил его подмышки, и, вздёрнув в воздух, подбросил вверх.
Изуна от неожиданности закричал, однако, сконцентрировав автоматически чакру, приземлился вполне благополучно и в отместку дёрнул Узумаки за светлый вихор.
Тот засмеялся и, наклонившись к нему, сказал негромко:
— Я по тебе скучал.
«Я тоже, — подумал Изуна. — По всем вам».
Вместе они прошли через площадь и свернули на новую улицу, где Тобирама вдруг остановился, картинно понюхав воздух.
— Оооо… — протянул он с мечтательным видом. — Я чувствую. Я чувствую ЭТО!
— Нет, — скривился Мадара.
Но остановить Тобираму было уже невозможно.
— РАМЕН! — заорал он так громко, что прохожие сочли безопасным обойти их за несколько метров. — Клянусь кулоном Хаширамы, я мечтал об этом упоительном, волшебном аромате неделями напролёт! Я засыпал, представляя себе фарфоровую чашку, наполненную бульоном…
— Мы жрали рамен каждый вечер, придурок, — напомнил Мадара.
Тобирама поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, призывая всех к молчанию.
— Да, — согласился он и сделал выразительную паузу. — Но это был кумогакуревский рамен! А я говорю о конохском!
— По-моему, что один, что другой…
— Не спорь со мной! Только истинный Узумаки может распознать вкус настоящего рамена, — заявил Тобирама и, схватив братьев Учиха за руки, энергично потащил обоих в сторону Ичираку.
— Тоже мне, велика честь носить эту фамилию.
— …сказал прославленный наследник великого клана, состоящего из трёх человек. Кстати, в прошлый раз ты проспорил, так что сегодня платишь за меня. А я чертовски голоден…
— Иди к чёрту, Узумаки, у меня денег нет.
Изуна прикрыл глаза и улыбнулся, слушая их перепалку.
Нет, утренний инцидент ничего не значил; всё осталось по-прежнему. Они остались прежними, его братья.
Для того, чтобы почувствовать себя совсем счастливым, не хватало только одного…
Они устроились за столиком в закусочной, поздоровались с хозяином, сделали заказ.
Изуна беспокойно огляделся.
Тобирама вернулся с тремя чашками дымящейся лапши и, всячески изображая нетерпение, достал из одноразовой упаковки палочки.
— Три порции? — спросил Изуна.
Тобирама хлопнул себя по лбу.
— Ах ты ж чёрт! Точно, малыш Изу, ты прав! Я ведь собирался взять себе, как минимум, две. Всё равно платит твой братец…
Он ухмыльнулся, получив в ответ убийственный взгляд шарингана.
Изуна опустил глаза в тарелку, больше не прислушиваясь к их перепалке. Тянущее ощущение в груди вернулось, стало настойчивее, отчаяннее. Он попытался поесть и чуть не подавился, обнаружив, что не может проглотить ни куска. Надо спросить, стучало в голове, надо спросить — но он почему-то молчал.
— Я проспорил тебе только одну порцию рамена, а не целый обед!
— Ты проспорил мне целый обед, а ещё поход сам знаешь куда, Учиха. Не моя вина, что ты так напился, что теперь не можешь об этом вспомнить.
— Заткнись, идиот, здесь мой брат!
— А где Хаши?
Измучивший Изуну вопрос, наконец, сорвался у него с языка, однако облегчения он не почувствовал.
Тобирама и Мадара замолчали, как по команде. Потом переглянулись.
— Он…
— Сдаёт Хокаге отчёт о нашем пребывании в Стране Молний, — закончил Тобирама быстро. — А поскольку к отцу, как всегда, огромная очередь, то брат наверняка застрянет там до вечера. Увы…
Он развёл руками и слишком поспешно отвёл взгляд.
— А он не может сделать этого дома?
— Ну… наш отец требует соблюдения формальностей.
«Это наш отец требует соблюдения формальностей», — подумал Изуна.
Он сгорбился на скамейке и снова опустил взгляд в тарелку с нетронутым раменом.
Тобирама напротив него расправился со второй порцией и заказал себе новую, невзирая на отчаянное сопротивление Мадары, утверждавшего, что платить за неё он не станет.
— Так вот, о чём я говорил, когда ты, Учиха, бессовестно меня перебил? О, эта фарфоровая чашка, наполненная бульоном… Долгими ночами я представлял себе, как мои пальцы скользят по её гладкой поверхности и ласкают изгибы…
— Ты из какого романа эту оду свистнул, поэт? — ядовито спросил Мадара.
— Из той книжки, разумеется, — ухмыльнулся Тобирама.
— Из какой книжки? — спросил Изуна просто затем, чтобы что-то спросить и избавиться от жуткого ощущения, что он находится под водой, куда все фразы долетают с запозданием и как будто произнесённые на чужом языке.
— Сколько раз можно тебе повторять, идиот — не при моём младшем брате! — разозлился Мадара.
Повисло неловкое молчание.
А потом Тобирама сказал самое ужасное, что только было возможно:
— Да он всё равно ничего не понимает.
Изуна разжал под столом пальцы, и палочки упали на пол с тихим, печальным стуком.
Кажется, они почувствовали себя перед ним виноватым, потому что Тобирама тут же вызвался дойти до соседней палатки и купить всем по данго — на этот раз за свой счёт; Изуне он принёс сразу две порции.
— Как самому маленькому, — сообщил он, потрепав его по волосам.
Изуна проглотил эти слова — так же, как проглотил, не чувствуя вкуса, сладкий рисовый шарик через минуту.
Разговор дальше не клеился. Мадара и Тобирама сделали попытку обменяться очередными колкостями, однако смех у обоих получился искусственный, напряжённый.
Изуна жевал данго и смотрел на улицу, где проходили мимо закусочной торопившиеся по своим делам люди. В резиденции у Хокаге-сама — Наруто-сана — стоял аквариум; рыбы в изумрудной воде плавали, поглядывая на посетителей, надо полагать, так же, как Изуна сейчас на прохожих — меланхолично, спокойно. Издалека.
— Ну, я пойду, — сказал он, наконец, и отложил недоеденный данго на тарелку. — На завтра много заданий.
По глазам брата он прочитал, что Мадара не поверил — ещё бы! Когда это Изуна думал о домашних заданиях? — однако кивнул и явно почувствовал облегчение.
Ичираку рамен в выходной день был набит битком, и добираться до выхода пришлось, перешагивая через чужие сумки, брошенные в проходах. Выйдя на воздух, Изуна обошёл закусочную кругом и прислонился к стене, проведя рукой по тёплой деревянной поверхности. Изнутри до него слабо донеслись знакомые голоса, и он понял, что Мадара и Тобирама снова ругаются. И смеются.
«Это неважно, — сказал он себе. — Утром тоже всё было плохо, а потом стало хорошо».
…Правда, ненадолго.
Вздохнув, Изуна медленно пошёл домой тем же путём, которым пришёл сюда — через площадь, затем по широкой улице, затем переулками, поднимаясь в гору, и, наконец, через террасу, любуясь открывшимся видом на деревню. В какой-то момент справа мелькнула знакомая фигура, и он остановился.
Нет, не может быть. Показалось.
Показалось?
Он развернулся и прошёл назад несколько метров.
Сердце колотилось в груди гулко и больно.
Ветер трепал тёмные волосы Узумаки Хаширамы, сидевшего на перилах и с задумчивым видом обозревавшего окрестности Конохи.
Изуна подошёл ближе, стараясь не выдать себя частым дыханием.
— Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли? — спросил Хаширама, демонстративно раскинув руки. Потом повернул голову и искоса посмотрел на Учиху. — А, это ты.
В небе пронзительно закричали чайки.
— Я, — согласился Изуна и помолчал. — Упасть не боишься?
— Упасть? — Узумаки приподнял бровь. — Ты за кого меня принимаешь, Учиха?
«А ты меня? — мысленно спросил тот. — Это же я, я, Изуна, а не Мадара».
Он знал, что Хашираме нравилось бесить его старшего брата высокомерным отношением, однако при этом с самим Изуной он был неизменно приветлив и ласков. Он носил его на руках, он улыбался ему по-особенному, одними глазами — так что никто другой не понимал, что он веселится — и никогда не называл его грубоватым «Учиха».
— Уже разобрался… с отчётами? — спросил Изуна, мучительно подыскивая тему для разговора.
Первый раз в жизни он не знал, о чём заговорить со своим братом. Со старшим из своих братьев — тем, с которым даже многочасовое совместное молчание никогда не было ему в тягость.
— …отчётами?
Последовала пауза.
— Забудь, — сказал, наконец, Изуна, опустив голову. — Неважно.
Хаширама пожал плечами и отвернулся, с интересом разглядывая скалу напротив — как будто видел её первый раз в жизни.
Ветер трепал полы его плаща, расшитого алым узором и потому похожего на плащ Хокаге, которым он пока что не являлся, но которым когда-нибудь, несомненно, должен был стать. Как и тот, прежний, носивший его имя. Как и его отец.
— Через неделю выпускные экзамены, — вырвалось у Изуны почти против воли.
— В самом деле? — спросил Хаширама, не поворачивая к нему головы. — Я и забыл. Ну, плохо. У тебя же всегда было не очень с учёбой.
— Я шестой. С начала, не с конца.
— Вот как, — на этот раз Изуна снова удостоился взгляда равнодушных синих глаз. — С двадцать девятого на шестое, значит. Неплохой результат.
Он произнёс это тем же тоном, каким экзаменаторы обсуждают показатели незнакомых им учеников.
«Хаши, ты переигрываешь», — отчаянно хотелось сказать Изуне.
И, наверное, он бы это сказал, если бы не понимал с безнадёжной уверенностью, что на этот раз Хаширама не играет.
Раньше он бывал высокомерным, и насмешливым, и даже утончённо жестоким, но всё это было, чтобы позлить Мадару и посмешить остальных.
Теперь он был просто безразличным, и это было на самом деле.
Изуна слишком хорошо знал своего брата, чтобы не заблуждаться на этот счёт.
Нет, не брата… Узумаки Хашираму.
Но почему?!
Хаширама неожиданно спрыгнул с перил и очутился прямо напротив него. Высокий — гораздо выше, чем Изуна помнил — сильно загоревший под северным солнцем Страны Молний, и отпустивший волосы почти до пояса, он и внешне казался незнакомцем. Под плащом у него оказалась джоунинская униформа: синие штаны, сумка с оружием, повязанная на бедро, зелёная жилетка.
— Что ж, поздравляю. — Он положил Изуне руку на плечо и улыбнулся холодной, вежливой, отстранённой улыбкой.
— С чем? — спросил Изуна хрипло. — Я же сказал, экзамены через неделю. Не факт, что я их вообще сдам.
— Я в тебя верю.
Эти слова, произнесённые вкупе с равнодушным взглядом куда-то вдаль, сквозь него, казались издевательством. Изуна разрывался между двумя желаниями: уйти, не оглядываясь на этого незнакомого ему человека — или же вцепиться ему в плечи и трясти, допытываясь, что случилось.
В итоге он не сделал ничего.
Сзади раздались шаги, и он обернулся, окинув измученным взглядом светловолосую девушку в коротком тёмном платье, подпоясанном алой лентой. Она показалась ему странно знакомой, но лицо её расплывалось из-за слёз, подступивших к глазам, и Изуна так и не смог вспомнить, где её видел.
— Привет, — сказала блондинка, подойдя к Хашираме.
— Ты долго, — констатировал тот.
— К твоему отцу, как всегда, огромная очередь. Я думала, задержусь там до вечера, — пожаловалась она, и у Изуны закружилась голова от ощущения дежа-вю. — А это кто? Познакомишь?
— Младший брат Мадары.
— О, я так и подумала.
Девушка улыбнулась, и до Изуны запоздало дошло: «Они говорят обо мне». Мысль не вызвала в нём никаких эмоций, как будто была не его собственной, а произнесённой чьим-то чужим голосом в его голове, и он не пошевелился.
Она, тем временем, присела на корточки и подняла на него сияющие глаза.
— Вы очень похожи. Кстати, а ведь мы уже виделись, помнишь? — Изуна смотрел на неё пустым взглядом. — В тот день, когда мы отправлялись в Страну Молний. Ты же приходил провожать своего брата?
И тогда он вспомнил.
…
В тот день он приходил провожать их троих.
Было ветрено и ненастно. Настоящей зимы, со снегом, в Стране Огня не бывает, зима в Конохе — это прохладное лето с желтеющими и облетающими листьями, и однако это всё-таки зима.
Изуна особенно остро чувствовал это в то утро, и даже не потому, что слишком легко оделся и теперь дрожал в своей футболке под пронизывающим ледяным ветром, а потому что зима была во всём — в холодном, далёком солнце, в протяжном скрипе деревьев, в бледных красках цветов, не раскрывавших своих лепестков даже несмотря на давно наступивший рассвет.
Хотя, может быть, Изуна просто слишком тосковал из-за предстоявшего, и ему всё это только мерещилось.
Они с братом пришли к воротам первыми. Мадара держал его за руку, однако мысли его были далеко: в них он уже, наверное, видел себя в Стране Молний. Он с самого начала страстно хотел попасть в состав делегации, отправлявшейся в Кумогакуре, и Хокаге удовлетворил это желание вопреки недовольству Саске.
Частью души Изуна понимал стремление брата на полгода покинуть родной дом, однако всё равно не мог не задавать себе бесконечно вопрос:
«Ну почему? Почему именно они?»
— Не будь эгоистом, — сказала бабушка, когда он однажды не выдержал и произнёс этот вопрос вслух. — У твоего брата сейчас начинается особый период, когда всё становится по-другому. Молодость. Пусть он её запомнит.
Голос у неё был ворчливым, и, в то же время, почти мечтательным.
Изуне не хотелось быть эгоистом, и он старался не ныть при братьях, не показывать своей тоски, своей зависти, когда они в сто двадцать пятый раз обсуждали поездку и приготовления к ней. Они жалели его и старались не говорить об этом с утра до вечера, однако совсем не говорить не могли, как не могли и скрыть взволнованный блеск в глазах и радость предвкушения, сквозившую в каждом слове. Предвкушения, которого Изуна разделить не мог.
У них впереди была смена обстановки, приключения, новые знакомства, у него — скучные занятия в Академии, которых не скрашивало теперь даже ожидание встречи с братьями, и однокурсники, с которыми он не общался.
«Если бы только мне можно было отправиться с ними…»
Но он должен был оставаться в Конохе и готовиться к выпускным экзаменам.
Он слонялся по дому, не зная, куда себя деть, или же сидел в уголке, стараясь не прислушиваться к разговорам, однако заставить себя уйти и поделать что-то своё не мог — слишком привык проводить всё свободное время вместе с братьями, и чем заняться в одиночестве, не представлял вообще.
Как ему провести без них больше семи месяцев, он предпочитал даже не думать.
Под конец Изуна настолько измучился, что уже почти хотел, чтобы они быстрее уехали. Однако в то утро, когда это должно было произойти, он проснулся задолго до будильника и понял, что отдаст, что угодно, лишь бы они остались ещё хоть на пару дней. Он лежал в постели, прикрыв глаза, и слушал, как Мадара осторожно, чтобы не разбудить брата, ходит по комнате и собирает то, что ещё не было собрано.
«Не уходи, — подумал он, какой-то безумной частью души надеясь, что брат услышит его мысли, и прекрасно понимая, что ничего не изменится, даже если он произнесёт эти слова вслух.
Потом был завтрак, который он не смог проглотить, холодный рассвет за окном и поход через спящую деревню к воротам.
Через несколько минут подошли братья Узумаки вместе с остальными чунинами и джонинами, отправлявшимися в Кумогакуре, и Изуна был вынужден отпустить руку брата. Сквозь толпу он увидел, как Тобирама поприветствовал Мадару и, подмигнув ему, развязал рюкзак, показывая что-то, спрятанное на дне.
Митараши Анко прикрикнула на подростков, проявивших слишком бурное оживление, и объявила состав команд.
— Команда номер пятнадцать: Учиха Мадара, Узумаки Тобирама, Сайто Изуми. Хаширама, ты командир.
Сквозь толпу к братьям протиснулась высокая светловолосая девушка, и тотчас же принялась оживлённо болтать с Хаширамой.
Изуна окинул её неприязненным взглядом.
«Это я должен быть на её месте», — пронеслось у него в голове.
То, что имя Изуми по звучанию походило на его собственное, только усугубило ситуацию.
Он подошёл ближе к братьям, однако Хаширама в этот момент поднял руку.
— Через две минуты выходим. Напоминаю правила: никаких отклонений от траектории маршрута, никаких самовольных отлучек…
— Что-то быстро ты в роли командующего освоился, — фыркнул Мадара.
— …никакого алкоголя, — невозмутимо закончил Хаширама, пропустив ехидный комментарий мимо ушей, и выразительно посмотрел на брата.
— Да-да-да, конечно! — заверил тот с самым честным выражением лица, на которое был только способен, и поправил туго набитый рюкзак.
— Есть, командир, — улыбнулась Изуми и, подняв руку, приложила её ко лбу.
Изуна подумал, что ненавидит её.
Он опустил глаза, глядя, как ветер гонит по подмёрзшей земле буро-жёлтые листья, и обхватил себя руками. От холода у него зуб на зуб не попадал, и он серьёзно подозревал, что к вечеру разболеется.
Впрочем, какая разница…
Подняв голову, он обнаружил, что Хаширама смотрит в его сторону, и простился с ним печальным взглядом. Первоначально он хотел подойти к братьям Узумаки, с которыми не успел даже поздороваться, однако теперь, когда рядом с ними была эта новая девушка, он чувствовал, что ему там не место.
— Держи! — крикнул Хаширама и, достав из рюкзака свитер, кинул его Изуне.
Тот поймал его со смешанным чувством благодарности и усугубившейся тоски и отошёл от ворот, пропуская первые четвёрки, двинувшиеся в путь.
Братья прошли мимо него, разговаривая о чём-то своём, и именно тогда на него впервые обрушилось понимание, настолько же невероятное, насколько неотвратимое: с этого момента они сами по себе, он — сам по себе.
Потом он успел об этом забыть, успокоить себя. Взялся за учёбу, решив: закончит с хорошими результатами и будет ходить на миссии вместе с ними. Повесил на стену календарь, зачёркивая оставшиеся до их возвращения дни. Ждал, лелея в голове воспоминания и воображая, что всё будет так же, как прежде.
Но где-то в глубине души ведь знал, знал и чувствовал.

— Но почему?! — закричал он, подняв глаза на Хашираму и не рассчитывая, что тот поймёт, о чём речь. Просто не выдержал. — Почему?..
Изуми посмотрела на него недоумённо, однако Узумаки, кажется, понял. Он подошёл ближе, и на миг Изуна увидел в его взгляде прежнего Хашираму.
— Наверное, потому, что мы все выросли, а ты ещё нет, Изу. — Губы его тронула лёгкая улыбка. — Но в этом же нет ничего плохого.
Изуна отступил от него на шаг и дёрнул головой, не желая понимать и принимать эту невыносимо далекую от него философию.
«Уйди, — подумал он. — Уйди, пожалуйста».
Хаширама кивнул в ответ. Изуми, подхватившая его под локоть, смотрела на младшего Учиху сочувственно.
…А потом они ушли, и он остался один.
Изуна на автомате добрёл до дома, поднялся на второй этаж и опустился на пол, прислонившись головой к аккуратно застеленной кровати. Где-то с полчаса они сидел так, не шевелясь и глядя в потолок, а потом его внезапно охватила жажда деятельности.
«Надо сделать уборку», — подумал он и огляделся.
Оказалось, что убирать в комнате, в общем-то, нечего — всё и так было в порядке. Тогда Изуна деловито вытащил из письменного стола ящик, вывалил всё его содержимое на пол — и так и замер над кучей тетрадей, растеряв весь свой недолгий энтузиазм. Машинально он поднял одну из них, начал её перелистывать.
«21 января.
Хаширама дал мне поносить свой кулон, а Тобирама спрятал его и сказал, что я его потерял.
Очень на него злюсь».
Кажется, ему было лет шесть или семь. Тобирама тогда носился с идеей стать писателем, как некий Эро-сеннин, учитель его отца, и в один прекрасный день подарил ему и Мадаре по дневнику, наказав записывать там каждый вечер впечатления и переживания прошедшего дня.
«Я собираю материал для психологического романа! — заявил он. — Вы обязаны мне помочь!»
Изуна тогда никак не мог понять, что от него требуется, какие переживания?
— Ну, эмоции! — объяснял Тобирама. — Когда ты злишься, или грустишь.
Поэтому когда произошла история с кулоном, Изуна был почти рад и доволен собой: наконец-то он сможет сделать полноценную запись.
…Он пролистал страницы, исписанные старательным детским почерком, и остановился на чистом листе.
«Двадцать четвёртое марта, — подумал он. — Мой мир рухнул, и я не представляю, как жить дальше».
Рука сама собой потянулась к перу, и он аккуратно вывел: «24 марта».
Однако дальше написал другое: «Правило № 1. Сказать маме, чтобы она прекратила относиться ко мне, как к маленькому».
Захлопнув тетрадь, он положил её под подушку и спустился вниз.

2.

Утро выдалось самое что ни на есть весеннее: не жаркое, не холодное; на улице заливались птицы — однако в просторном кабинете Хокаге на половину из окон были опущены шторы. Наруто любил солнце, а Саске — тень, и они долгое время препирались по этому поводу, пока не сошлись на решении: угол, в котором размещался полукруглый стол Хокаге, утопал в солнечном свет, на «половине» Саске царил полумрак.
Утренний разбор документов за много лет превратился в почти ритуал: Наруто подписывал свитки, периодически вздыхая и почёсывая пером затылок, Саске — просматривал отчёты, хмурясь и отпуская уничтожающие замечания.
— Во время доклада Раикаге об итогах миссии проявил непозволительную инициативу и, перебив вышестоящее лицо, выступил с собственными предложениями, — прочитал он вслух и скривился. — Ну кто так делает?
Наруто поднял голову, борясь с желанием сказать: «Ты».
— Ты цепляешься за одну-единственную ошибку, в то время как в целом твой сын проявил себя как инициативный и нестандартно мыслящий шиноби. Лучше бы похвалил его для разнообразия.
— Он и так вообразил о себе чёрт знает что, если судить по этой бумажке.
— Вспомни себя в молодости.
— Кто сказал, что я хочу, чтобы он был похож на меня? — раздражённо бросил Саске.
— Но он уже похож на тебя, — заметил Наруто.
Повисло молчание.
Наконец, Саске досадливо поморщился и, отложив недочитанный отчёт о пребывании команды номер пятнадцать в составе Учихи Мадары, Узумаки Хаширамы, Узумаки Тобирамы и Сайто Изуми в Стране Молний, потянулся к столу, чтобы сгрести с него целую кипу новых документов.
Наруто смотрел на него внимательно ещё пару минут, потом тоже вернулся к своим свиткам.
В дверь постучали.
Саске нахмурился. Он терпеть не мог, когда ему мешали во время работы, к Хокаге же постоянно кто-то наведывался — а тот и рад был выслушать любого, пришедшего по самому незначительному поводу, и отвлечься от возни с бумагами. Давно уже пора было забыть о глупой привычке приходить к Наруто по утрам с документами — тем более что своих у Саске, разве что не ночевавшего в полицейском корпусе, было немного, и дело неизменно заканчивалось одним: наглядевшись на стол, погребённый под стопками документов, и самого Хокаге, едва различимого в просветах между башнями из бумаги, Учиха, вздохнув, брался помогать.
— Да-да, — рассеянно откликнулся Наруто на стук в дверь.
— Хокаге-сама, — появившийся на пороге юноша кинул на Саске быстрый взгляд и склонился в низком поклоне. — Я хотел бы попросить у вас позволения присутствовать на вечернем собрании.
Смешной мальчишка, подумал Саске, такой церемонный и вежливый. Как у Наруто вообще мог родиться подобный сын? Вот второй его отпрыск — типичнейший Узумаки в детстве: непоседливый, легкомысленный, по рамену с ума сходит. А этот… В Хьюга он, что ли, пошёл?
Хаширама и в самом деле был похож на Хьюгу: темноволосый, с аристократическими чертами лица. Вот только бьякуган он, ко всеобщему удивлению, не наследовал, и глаза у него были ярко-синими, как у отца, а не светло-серыми, как у брата и матери.
— Заходите и располагайтесь, Узумаки-сан, — ответил Наруто, улыбнувшись. — Конечно же, вы можете присутствовать на вечернем собрании. Однако я хотел бы напомнить, что эту привилегию вы получили уже год назад, и вовсе необязательно каждый раз спрашивать моего согласия. Конечно, если это только не является для вас лишним поводом навестить своего вечно занятого отца. В таком случае продолжайте, я всегда рад вас видеть.
Лицо у Наруто было серьёзным и чуть ли не торжественным, однако в глазах сверкала озорная насмешка.
Хаширама сделал шаг вперёд, потом назад, потом снова вперёд и, наконец, остановился напротив отца, чуть улыбаясь, однако явно сконфуженный произнесённый перед ним речью.
— Хока… — снова начал он, однако поправился, покосившись на Саске: — Отец…
Это слово явно тяжело далось ему в присутствии постороннего.
У Саске в памяти неожиданно всплыла картина: он сам в семилетнем возрасте, робеющий и краснеющий перед суровым отцом. Но ведь Наруто-то суровым отцом никогда не являлся. Вот если бы этот Хаширама был его, Саске, сыном, тогда бы можно было понять… А вообще, получалось забавно: ребёнок Наруто называет отца на «вы» и стесняется, а собственный старший сын смущением не отличается ни разу и только дерзит и всячески отстаивает свою самостоятельность.
— Узумаки-сан, вы как-то подозрительно долго молчите, я уже начинаю беспокоиться, — сказал Наруто, подписав очередной свиток.
— Я… — Хаширама поднял голову, взгляд его метнулся по комнате и зацепился за отложенный Саске отчёт. — Отец, так вы уже прочитали отчёт из Кумогакуре? Сайто Изуми должна была занести его несколько дней назад…
Мальчишка явно пришёл к отцу за чем-то другим, подумал Саске, вот только рассчитывал поговорить с ним наедине. Ну и что ж, ему-то какая разница?
— Сайто Изуми… — повторил Наруто и добродушно усмехнулся. — Да, я прочитал отчёт, однако меня больше интересуют некоторые другие аспекты пребывания команды номер пятнадцать в Стране Молний. К примеру, я слышал, что вы умудрились обзавестись там личной жизнью, Узумаки-сан.
Сквозь загар на лице мальчишки проступила густая краска.
— Если возможно, я предпочёл бы поговорить об этом дома, отец.
— Я готов исполнить любое ваше желание, Узумаки-сан.
— Тогда… я пойду, отец.
— Конечно, Узумаки-сан. Увидимся на вечернем собрании.
Хаширама ушёл, пылая как маков цвет, и Саске, не выдержав, расхохотался.
— Наруто, и это меня ты обвиняешь в том, что я плохо обращаюсь с Мадарой? Ты буквально размазал своего сына по стенке, да ещё и на глазах у постороннего.
Наруто сложил вместе руки, посмотрел на Саске. Теперь, когда они остались одни, взгляд у него стал задумчивым и озабоченным.
— Да нет, Саске. Его просто нужно тормошить немного, иначе совсем замкнётся в себе. Тобирама неплохо справляется с этой задачей, но… — Наруто почему-то осёкся и не закончил фразу. — К тому же ты — не посторонний.
«Вряд ли мальчишка думает так же», — пронеслось в голове у Саске. Впрочем, опять: ему-то какое дело до мыслей этого Хьюги?
— Поражаюсь, что у такого раздолбая, как ты, выросло подобное воплощение правильности.
Наруто развёл руками.
— Сам удивляюсь, Саске. Я-то думал, мне придётся объяснять ему все эти вещи про дисциплину, правила и так далее — старший сын, всё-таки. Готовился к этому, переживал: ты знаешь, что у меня у самого с дисциплиной не очень. Однако он уже с тринадцати лет сам прекрасно знает, как и что надо, и боюсь, скоро начнёт объяснять это мне. Правда, предварительно испросив сотню соизволений.
— Ты уверен, что он вообще тебе родной? — Саске позволил себе ухмылку. — Волосы тёмные, характер совсем не твой.
— Ну, глаза-то мои, — улыбнулся Наруто.
Впрочем, Саске подозревал, что, даже родись Хаширама с шаринганом, Наруто продолжал бы утверждать, что его отец — он. Экая наивность и вера во всё хорошее в людях.
Мысли Саске переключились на собственных детей: ну, тут уж сомнений быть не могло, спасибо характерной внешности. Да и потом, Сакура — это Сакура, она на измену не способна в принципе.
— Кстати, Саске, — внезапно сказал Наруто. — Ты Сакуру поздравлять собираешься?
Саске вздрогнул. Он что, его мысли услышал?
— Поздравлять? — неохотно откликнулся он. — С чем?
Наруто вздохнул, взял со стола календарь, подошёл к Саске, помахал им у него перед носом и выразительно постучал указательным пальцем по квадратику в красной рамке: двадцать восьмое марта.
— И что? — недоумённо спросил Саске. А потом вспомнил: — А, чёрт…
— Хоть цветы купи, — сказал Наруто и подошёл к окну, неожиданно заинтересовавшись видом, открывавшимся из резиденции.
— Да она его вообще не отмечает, — сказал Саске резко. — Смысл ей напоминать, что ещё на один год постарела? Женщины к этому странно относятся.
Наруто снова посмотрел на него очень внимательно и как-то невыносимо понимающе. В последние годы он вообще стал меньше говорить и больше смотреть, и это было совсем не похоже на него ни в детстве, когда он только болтал и ничего не замечал вокруг, ни в юности, когда стал замечать больше и тут же высказывать мысли на этот счёт. Зато и взгляд его теперь был таким, что никаких слов не требовалось.
Он будто видел насквозь.
Саске ненавидел это ощущение.
— Держи, — сказал Наруто, достав из ящика стола какую-то коробочку и протянув её Учихе.
Тот щелкнул крышкой, уставился недоумённо на камни в серебристой оправе, засверкавшие в лучах солнца сине-зелёными, будто морская вода, огнями.
— Изумруды из Суны, — пояснил Наруто. — Ей к цвету глаз подойдёт.
Саске поднял на него глаза, всё ещё ничего не понимая.
— Ей подарить от тебя, что ли?
Наруто подошёл к нему, положил руку ему на плечо, прямо посмотрел в глаза.
— От себя, Саске.
Саске молчал пару минут, переваривая услышанное. Потом стряхнул с себя его руку, сказал хмуро:
— Нет.
Во взгляде Наруто заплясали тёмные огни, как когда-то, когда ещё был Кьюби. Саске передёрнуло от этого воспоминания и — он никогда бы не признался себе в этом — от нехорошего ощущения, подозрительно напоминающего страх.
— Сделай, как я говорю, Учиха, — сказал Хокаге спокойно. А потом отвернулся и добавил более мягко: — Ради Сакуры-чан, Саске. Ради того, что у нас троих когда-то было. Прошу тебя.
Саске прикрыл глаза и сунул коробочку в карман форменных штанов.
— Чтоб тебе провалиться, Проповедник-сама.
Наруто повернулся к нему; взгляд у него снова посветлел.
— Спасибо, Саске-тэме, — сказал он, улыбаясь широко, как в детстве. — И передай ей мои поздравления.
— Ты не зайдёшь?
Наруто покачал головой, кивнул в сторону заваленного документами стола. Голос у него был печальный:
— Ну ты же видишь, Саске. Вечером собрание ещё это… — Он помолчал и усмехнулся: — К тому же, мне нужно поговорить с сыном. А я как-то… не того… не очень готов, в общем, к этому разговору. Так что надо готовиться.
Он почесал соломенную шевелюру.
Саске вопросительно приподнял бровь.
— Ему семнадцать, Саске, — пояснил Наруто, разведя руками. — И у него неожиданно появилась личная жизнь. Я, конечно, понимаю, что он наверняка сам всё знает, но отцовский долг велит мне побеседовать с ним на некоторые щекотливые темы. Хотя бы для галочки, чтобы не считать себя совсем уж дерьмовым родителем. Ты-то со своими не разговаривал?
Саске хмыкнул.
— У старшего нет никого. К тому же, ему пятнадцать; я в этом возрасте ещё ничем таким не интересовался — а ты утверждаешь, что он похож на меня. Что до младшего… ну, этот совсем ребёнок, лет пять в запасе точно есть.
— Ну смотри, — Наруто засмеялся. — Не прогляди. Дети растут быстро.

Продолжение в комментариях

@темы: angst, Mokushiroku, drama, гет, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги

---

[Эльверт]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Lavender Prime | 30 дней одного месяца

[Lavender Prime]

Автор: Lavender Prime
Название: 30 дней одного месяца (или День Святого Валентина по-конохски)
Бета: Anastasia (dead_and_dumb)
Персонажи/пейринги: в основном Ирука, также присутствуют прочие чунины и дзёнины, в количестве, явные пейринги – только канонические
Рейтинг: PG-13 (в основном за неприятные моменты)
Жанр: real-life (бытовуха), comedy, drama (melo-) (пре-слеш КакаИру, если хотите, но это не совсем он…)
Предупреждения: 1. ООС практически всех персонажей, во многом АУ. 2. Да, сюжета нет. Не надейтесь. 3. И слеша тоже. 4. А факты хромают на все три ноги. 5. ОМП и ОЖП. 6. Текст намеренно скучный. 7. Плюс сам фик дли-инный. Но я по-прежнему надеюсь, что текст вам понравится!
Статус: закончен, макси, главы 0-30+бонус
Диклаймер: Все права принадлежат Кишимото
Саммари: Годайме выпускает странный приказ, и жители Конохи выполняют его, как умеют. Будни комиссии по шарфам, как они есть
Примечания: фик был задуман на первый S-фест, «Тема для свободного участия». Условия здесь. Они показались довольно обыденными, и передо мной встала задача – написать нестандартный «св.валентиновский фик». Вам решать, удалось мне это или нет. И – огромная благодарность Вики, которая поддерживала меня в процессе написания!
Критика: возможна, но – внимательно читайте предупреждения

30 ДНЕЙ ОДНОГО МЕСЯЦА
(ИЛИ ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА ПО-КОНОХСКИ)

День минус третий, 11:23

– Тогда всем на склад и сегодня же получить! – Годайме подвела итог продолжительному совещанию. Осознав, что это последнее слово Хокаге, дзёнины, озадаченно переглядываясь, стали покидать зал. Старейшины безмолвно провожали их взглядами.
Где-то в своих странствиях Пятая столкнулась с запомнившимся ей обычаем и теперь, тщательно все обдумав, решила ввести его в Конохе. Обычай заключался в том, что несемейные один раз в году могли вручить нравившемуся им человеку подарок, и если объект интереса носил подаренное целый месяц, то по истечении месяца пара считалась сложившейся официально. Большинство впоследствии создавали семьи. Цунаде, проездом заехав в город как раз в день вручения, сумела воочию увидеть, а также неоднократно услышать, как благотворно воздействовал обычай на демографию – детей на улицах было гораздо больше, чем в соседних поселениях, и сам город выглядел процветающим и бурно развивающимся. Став Хокаге, женщина, поразмыслив, нашла в странном обычае еще больше положительных сторон – например, что шиноби, у которых обычно были серьезные проблемы с принятым стандартом общения и ухаживаний, нужно было только вручить подарок и ждать решения. Им даже не требовалось находиться рядом с объектом чувств (хотя, разумеется, это поощрялось), что было актуально для постоянно получающих миссии ниндзя.
Браслет с камнем, традиционно вручаемый в таких случаях, для шиноби не годился в силу непрактичности, так что Годайме узаконила в качестве подарка шарф. Немаркого красного цвета, на котором незаметна кровь, в качестве подарка подходивший как мужчине, так и женщине.
Результатом сегодняшнего собрания стал официальный приказ Хокаге всем неженатым и незамужним шиноби получить их на складе и раздарить в назначенный день. Большинство отнеслось к распоряжению, как к пустой блажи начальства. Цунаде, и не спрашивая, знала, что, например, штабные шиноби Котецу и Изумо обменяются шарфами, как только распишутся за получение, и с чистой совестью пойдут пить свои алкогольные коктейли. Приличная часть шиноби расстанется со своими шарфами на попойке в честь новоявленного Дня влюбленных и забудет про них. Но это не мешало ей прикидывать, какой процент шиноби будут искренен в своих чувствах, и в дальнейшем пополнит демографический фонд Конохи. По всему выходило, что затея небезнадежна.

День минус второй, 16:52

Шарфы получали согласно регистрационному номеру и в названные заранее часы. Ируку больно кольнуло, когда он увидел, какой немалый разрыв оказался впереди и позади его собственного номера. Он был слишком большим, чтобы можно было оправдать отсутствующих шиноби наличием семьи или миссиями вне деревни, а это означало, что его сверстники, с которыми он заканчивал Академию, по большей части мертвы. Чунин невольно оглянулся на очередь. Многие смотрели в пол и, судя по выражению лиц, думали о том же. Ирука в очередной раз выругал идею Годайме, ради которой приходится тратить редкий выходной на получение ненужной тряпки.
Дарить ее было некому.
В свои двадцать три чунин был молод, одинок и бесперспективен. Куноичи в штабе на него не смотрели, учительницы в Академии были в возрасте или же замужем, сверстницы, соседки и прочие знакомые обзавелись семьями еще до размена ими третьего десятка. В чудеса и свалившуюся с неба поклонницу Ирука, будучи трезвенником и реалистом, не верил совершенно. В совокупности это означало, что шарфу предстоит пребывать при неприметном учителе Академии ровно одни сутки – на время праздника, после чего шарф будет убран в далекий шкаф. До следующего года, если только Хокаге не оставит эту идею.

День минус первый, 22:44

Хатаке Какаши, вернувшийся в деревню с миссии ранга В, столкнулся с приказом практически незамедлительно – в виде дополнительного распоряжения не принимать отчеты, пока шиноби не отметятся в складской ведомости и не получат шарф.
Измученный недосыпом кладовщик, чунин в возрасте, у которого наплыв посетителей обычно бывал в десятки раз меньше, шлепнул перед ним на стойку пакет с шарфом и усталым голосом велел убираться и задавать все вопросы Хокаге, а не мучить его, когда он давным-давно должны был быть дома, а вместо этого выдает дурацкие красные тряпки всякому, кто не пришел в урочные часы. Столпившиеся перед окошком выдачи шиноби были с ним солидарны, но продолжали терпеливо ожидать своей очереди.
Какаши не стал их задерживать, и свиток с положенным шарфом развернул уже на выходе. Оттуда немедленно спланировала на пол (впрочем, тут же подхваченная) памятка, вложенная в свитки предусмотрительной Шизуне.
Какаши перечитал ее два раза, чтобы убедиться, что понял все правильно. По всему выходило, что ему грозили всяческие кары, потому что выполнять приказ он не собирался. Близких людей у него не было, команда распалась, а если бы он хотел признаться кому-либо в своих чувствах, то не стал бы пользоваться таким неуклюжим поводом, как шарф.
Мысль предложить коллеге-дзёнину по-дружески махнуться шарфами его развеселила, и по ночной Конохе Какаши шел с непривычно смешливой улыбкой. Машинально повертев в руках шарф, он признал, что Цунаде сделала неплохой выбор. Шерсть с примесью синтетики, из дорогих, не раздражала кожу, скорее всего, с трудом впитывала влагу, но легко отстирывалась.
«Ну-ка, ну-ка, что тут у нас?..»
Внимание Какаши привлекла почти незаметная бирка на конце шарфа, такого же цвета, как и шарф. Подставив ее под свет удачно подвернувшегося фонаря, дзёнин вместо ожидаемой «Стирать при ...» разглядел на ней собственный регистрационный номер, поставленный аккуратным черным почерком. Какаши хмыкнул. Вот, значит, как Хокаге намеревается следить за выполнением приказа. Что ж, если кому захочется, избавиться от шарфа все равно будет нетрудно.
Какаши пожал плечами и спрятал шарф в карман. Пятая может думать, что угодно, но он не намеревался участвовать в этом розово-красном развлечении для восторженных генинов.

День Ч, 10:20

Ирука предполагал разные варианты собственного утра в этот новоявленный праздник, но ни один не включал дерганого и нервного посланца от Хокаге на пороге квартиры. Пришлось быстро собираться и немедленно отправляться в офис.
Ирука спешил, как мог, даже отправился по крышам, чтобы не терять времени, расталкивая неожиданно большое количество народа на улицах. Подобное обилие расшитых кимоно раньше ему приходилось наблюдать только под Новый год, а ведь был еще даже не вечер, когда предусматривалась официальная передача шарфов.
Возможно, Ирука немного загляделся на красавиц под зонтиками, только вряд ли мрачное выражение лица Годайме объяснялось только этим. Чунину даже захотелось захлопнуть за собой дверь офиса. И оказаться при этом по ту сторону двери.
– А! Ирука! – поприветствовала его Хокаге, стоя перед собственным столом со скрещенными на груди руками и не обращая внимания на дергавшую ее за рукав Шизуне.
– Цунаде-сама, – поклонился Ирука.
– Что ты думаешь о сегодняшнем дне? – резко спросила Цунаде. Ирука не ожидал такого внезапного перехода к делу и чуть опешил.
– О сегодняшнем дне? – повторил он, потом сообразил. – Вы говорите о новом празднике?
– Да, – подтвердила она. – Именно о нем. Честное мнение, пожалуйста. – Ни на миллиметр не изменяя позы, она ухитрилась стать еще более разозленной и мрачной. Ирука бегло глянул на Шизуне, но в данной ситуации та ничем помочь не могла, что и выразила легким и беспомощным пожатием плеч.
– Я считаю, что праздник пойдет только на пользу деревне, – осторожно начал он, ловя себя на том, что переминается с ноги на ногу. – По крайней мере, дополнительному выходному все только обрадовались. – Уж он-то – точно. И за коллег он тоже мог ручаться. – На улицах уже так много народа…
– Ирука, – обманчиво мягко произнесла Хокаге, принимаясь нервно постукивать каблуком по полу, – я точно знаю, что ты не дурак, поэтому могу спросить и прямо. Что лично ты собираешься делать с шарфом?
Уф! У беседы изгибы были круче, чем у норовистой горной речки. И столь же… неприятные. Но отвечать лучше было честно.
– Ничего, Хокаге-сама. – Шизуне прерывисто вздохнула, Цунаде чуть подалась вперед, внимательно – очень внимательно! – слушая. Глядя в ее сосредоточенные глаза, Ирука, едва не запинаясь, пояснил:
– У меня нет девушки, – на этих словах он чуть покраснел, – и я ни к кому ничего такого не чувствую. Мне просто некому дарить этот шарф. Извините, – добавил он; в памяти всплывало полузабытое подростковое ощущение вины.
– Так ты его так и будешь с собой носить? – спросила непонятно к чему ведущая Годайме.
– В шкаф положу, – откровенно признался чунин, смущенно почесав нос.
– Я так и думала, – пробормотала Шизуне, одновременно с «Ха!» Цунаде. Та резко оттолкнулась от стола:
– А теперь – смотри-ка сюда!
Теперь Ирука разглядел стол, ранее скрытый за спинами женщин. И – кучу чего-то красного, возвышавшуюся в центре. В следующую секунду он опознал в этом груду шарфов, точь-в-точь таких же, как его собственный.
– Видишь, что это?
– Шарфы, Хокаге-сама, – Ирука отвел взгляд от кучи и посмотрел на Цунаде. Та сжимала губы, еле сдерживаясь.
– Ирука, эти шарфы мы с Цунаде-сама обнаружили во время утренней прогулки по Конохе, – пояснила Шизуне, вытягивая наугад шарф из кучи и демонстрируя его Ируке. – Видишь, какой грязный? Многие из них были в мусорных ящиках, – Ирука машинально отшатнулся, – а некоторые мы нашли в таких местах, что ты и представить себе не можешь. – Ирука очень на это понадеялся.
– Я думала, что шиноби ответственно подойдут к предлагаемой им возможности, но, видимо, ошиблась, – нехотя сказала Цунаде; Ирука облегченно выдохнул – злость в голосе Цунаде была направлена больше на нее саму, чем на него. – Пока что они очень ответственно подошли к задаче уклониться от всего этого. – Цунаде широким жестом показала на шарфы, завалившие стол. – Но они заблуждаются!
– На каждом шарфе есть регистрационный номер шиноби, которому он был вручен. – Шизуне вопросительно посмотрела на Ируку, на что тот отрицательно помотал головой:
– Не заметил.
– На это и рассчитывалось, – кивнула Цунаде. – Так что эти вот шарфы мы отстираем, высушим и сегодня же вручим владельцам. Не отвертятся, паршивцы!
Ирука с содроганием подумал, что не хотел бы оказаться на месте шиноби, когда Хокаге повторно вручит им шарфы.
– Тогда чем я могу помочь, Хокаге-сама? – спросил он.
– Вот для этого тебя и позвали, – довольно пояснила Хокаге. – Я хочу, чтобы ты и еще несколько шиноби организовали команду по возврату шарфов.
Вот тебе, Ирука, и новоявленный выходной.

День Ч, 15:37

Ирука устало присел на свой стул в Башне. Еще не наступил праздничный вечер, а он уже чувствовал себя совершенно вымотанным. Шиноби выше ранга генинов отмазывались от шарфов как могли. Первоначальная идея Цунаде – «двое ищут по Конохе шарфы, двое разыскивают владельцев» – потерпела крах. Нелегко обнаружить в родной деревне шиноби, которые не хотят, чтобы их разыскали. Настроение Ируки чуть подняло единственное воспоминание, как горячо благодарил их один смущенный генин, явно возлагавший большие надежды на этот шарф.
Уже через пару часов метаний по Конохе Ирука, Котецу, Изумо и попавший под раздачу Генма поняли, что занимаются бесполезным занятием, сели и выработали новую схему работы. Вместо того, чтобы ловить «потерявшего» по всей деревне, им нужно было сделать так, чтобы шиноби сами приходили к ним. Мест, которые непременно посетит любой ниндзя деревни в течение месяца, было, как минимум, два: где сдавали и получали миссии и где выдавали заработанные деньги. Ирука с Генмой решили посменно дежурить в Центре миссий, а чунинам доставалась бухгалтерия. Шарфы постановили хранить в столе Ируки, благо он мог ненадолго освободить самый большой ящик от папок, а также все найденные в свободные от дежурства часы шарфы заносить в список, списки сверять и обновлять в конце каждой смены.
Они чуть не взвыли, поняв, по какому графику предстоит жить весь месяц: двенадцать часов смены, потом псевдо-свободные часы, в течение которых надо будет выкраивать время не только на сон и прочее необходимое, но и на поиск новых потерянных шарфов.
– Одни не справимся, – подытожил Генма, перекидывая сенбон из одного уголка рта в другой. – Нужно еще хотя бы двоих.
Ирука согласно кивнул, обдумывая кандидатуры помощников. Выбор осложнялся тем, что предполагаемые помощники освобождались от всех прочих обязанностей, в том числе и миссий, а Коноха не могла позволить себе потерять впустую такое дикое количество времени ценных шиноби. У них четверых, теоретически, могло получиться совмещать кодовую операцию «Шарф» и работу: Ирука и так был на своем месте, Генма часто помогал в штабе, у Котецу и Изумо наверняка найдется, чем заняться в расчетном отделе, но другим шиноби так не «повезет».
– Генма, может, спросишь Райдо? Раз уж вы все равно напарники. – Котецу ткнул локтем собравшегося что-то сказать Изумо. – Он, вроде, никогда не отказывается помогать Хокаге.
– И Эбису тоже можно, он пока что без учеников и миссий. – Ирука улыбнулся, представив, с каким лицом Эбису воспримет новость, что ему предстоит каждый день проводить долгие часы в тесном помещении, а потом бродить по Конохе в поисках алых кусков ткани.
– Эх, Инузук бы в помощь, или собак Какаши, на худой конец, – размечтался Генма, откидываясь на стуле и задумчиво глядя в потолок, на котором виднелись четкие следы – вчера какая-то команда генинов ужасно обрадовалась своему новому заданию (следить за порядком в кондитерской) и выразила свою радость с помощью беганья по потолку в грязных сандалиях, оправдываясь тем, что по комнате носиться им запретили. – Да только наверняка не дадут.
Воображение Ируки моментально представило себе, какими бы полезными оказались собаки, как шустро команда отыскивала бы шарфы... Судя по выражению остальных, остальные подумали о том же самом.
– Так, тогда давайте решать, кто остается здесь, а кто отправится на праздник за свежей порцией шарфов, – прервал всеобщие размышления Генма. Ирука глянул на часы: начало шестого, праздник начнется в шесть...
– Мне здесь завтра в любом случае сидеть, так что сейчас, наверное, я пойду, а ты, Генма, подежуришь здесь, – предложил он. В эти каникулы чунин бы и так работал в Центре Миссий полный день, правда, не по двенадцать часов.
Генма пожал плечами – он не возражал. Даже рад был, что не придется изображать натужное веселье на чужом празднике жизни.
Котецу и Изумо решили очередность дежурств самым простым методом – в «Камень-ножницы-бумага». Никаких осечек и обид не случилось, разве что у них, как обычно, выпала два раза ничья. Ирука подозревал, что они, с их-то опытом, нарочно поддаются друг другу, потому что когда они оба хотели выиграть, ничьи могли длиться бесконечно, чунины тогда думали совершенно одинаково, а посторонние начинали смотреть круглыми глазами на втором часу бесконечных «Бумага! – Бумага!», «Камень! – Камень!». С третьего раза не повезло Изумо, и Котецу торжественно пообещал принести ему что-нибудь вкусное.
– Только, пожалуйста, в шарфы это «вкусное» не заматывай, – счел нужным предупредить Ирука, вставая с места. – Они, конечно, и так почти все грязные, но вдруг твой подарок не отстирается – Хокаге с нас голову снимет.
Генма моментально занял нагретое Ирукой сиденье, задрал ноги на стол и помахал Ируке:
– Расскажешь, как там все было, ага?
– Расскажу, – пообещал Ирука, и они с Котецу отправились играть в прятки с шарфами.

День Ч, 22:18

В Конохе царствовал прекрасный весенний вечер; на небе только что отгорели огни праздничного фейерверка, в воздухе нежно пахло ландышами, а по почти безлюдной боковой улице плелся один крайне уставший чунин, который не замечал ничего из вышеперечисленного и лишь тоскливо думал, в кого он такой невезучий. Настроение усугублял большой красный куль за спиной, противно шлепающий по спине при каждом шаге. Довольно многим, как выяснилось, пришла в голову мысль избавиться от дурацкой тряпки, кинув ее в темные воды конохских каналов. Шарфы мокли плохо и тонуть отказывались, поэтому Ирука уже раз двадцать проклял свою сознательность, не позволявшую ему пройти мимо вызывающе болтавшихся на поверхности красных пятен. Как правило, пятна оказывались как раз таки шарфом...
Что-то заставило его поднять голову. Над головой Ируки, сиротливо покачиваясь, плыл по воздуху большой желтый воздушный шарик, с привязанным к нему красным бантом... Нет, проклятым шарфом!!!
Ирука заколебался было, но следующее дуновение свежего ветерка прибило шарик к крыше, и гражданский долг взял свое – чунин сбросил ношу на землю и запрыгнул на крышу, молясь, чтобы ветер не подул еще раз и ему не пришлось бы устраивать с шарфом еще и догонялки. Ирука был быстр, но порыв ветра оказался еще быстрее, подхватив шарик и увлекая его за собой вдоль улицы, к каналу.
Ирука метнул кунай вдогонку, и очень вовремя – еще немного, и шарф улетел бы к тому берегу, а мостов поблизости не наблюдалось.
Чунин облегченно выдохнул и, разглядев на тротуаре вожделенную добычу, спрыгнул к ней. Подняв с земли остатки шара с бантом, Ирука выпрямился и чуть не врезался в любопытно разглядывавшего его прохожего.
– Ма-а, да это Ирука-сенсей, – раздался медленный голос. Ирука заморгал. Какаши-сенсей! – Смотрю, вроде бы вы, вот только никак понять не мог, что это такое вы делаете.
– Добрый вечер, Какаши-сенсей. Шарик ловил, – честно ответил Ирука, отвязывая шарф. Уф, этот, вроде, ни в чем не испачкан.
Какаши вытянул шею, разглядывая в темноте жалкие кусочки резины и спутанную нить.
– – Какой жестокий конец – быть таким ярким, и так быстро лопнуть – из-за нарочно брошенного учителем куная… Это вас все шарики так достали или конкретно этот?
Ирука рассмеялся.
– Что вы! Просто к нему был привязан шарф, а Цунаде-сама велела... – Ирука замолк и с подозрением посмотрел на Какаши. – Кстати, а ваш где?
– В кармане, – в доказательство Какаши вытащил шарф и помахал им перед носом Ируки. Случайно или нет, но кончик шарфа пощекотал ему шрам, и чунин вынужден был его почесать. – А откуда такой странный интерес к местонахождению моей одежды?
– Не всем нравится приказ Пятой об обязательном получении и дарении шарфа, – принялся объяснять Ирука, отыскивая сброшенные шарфы у стены дома и привязывая свою добычу к остальным. – Так что многие шиноби решили от него избавиться, а потом сказать, что подарили, но взаимности не получили.
Какаши, лениво полуприкрыв глаз, наблюдал за его действиями. В свете фонаря растрепанный чунин, склонившийся над кучей тряпок, выглядел препотешно.
– Поэтому она приказала собрать команду по возвращению шарфов владельцам, и вот, – Ирука выпрямился и едва удержался от того, чтобы пнуть кучу, – теперь мы их собираем, а потом постираем и вернем.
Какаши покивал.
– Разумная мысль. Так удачно, что на каждом есть личный номер, не придется гадать, где чей.
– И как удачно, что номер написан несмываемыми чернилами, – подхватил Ирука и нахмурился. – Впрочем, я не проверял. – Он оглянулся на куль, не испытывая ни малейшего желания в нем рыться.
– Можно на моем посмотреть, – Какаши снова вытащил свой шарф и протянул его Ируке. Тот быстро нашел этикетку, поднес шарф к фонарю и покачал головой.
– Нет, так я не определю.
– А вы поплюйте, – от щедрой души предложил Какаши.
Ирука вскинулся.
– Какаши-сенсей!
– Шучу, шучу... Кстати, я и вашего шарфа не вижу... Успели вручить?
– Утром дома забыл, – признался Ирука, чуть сконфузившись. Смущаясь, он выглядел очаровательно.
Какаши решил не развивать эту тему.
– Что ж, тогда спокойной ночи, Ирука-сенсей, удачи в поисках, – попрощался он и с хлопком исчез.
– Спокойной но... Какаши-сенсей! Шарф!!!

Примечание ко дню Ч:
Первоначальный график дежурств: 20:00–8:00 – Генма, Изумо, 8:00–20:00 – Ирука, Котецу.
График дежурств после конца каникул: Штаб: 22:00–6:00 – Генма, 6:00–14:00 – Эбису, 14:00–22:00 – Ирука. Бухгалтерия: 16:00–24:00 – Котецу, 0:00–8:00 – Изумо, 8:00–16:00 – Райдо.

День 1, 7:41

Ирука не спеша и обреченно вошел в Центр Миссий, на ходу стягивая с шеи шарф и запихивая его в карман. Если бы не напоминание Какаши вчера, он бы так и забыл его надеть, со всеми этими волнениями.
– Доброе утро, Генма! – поприветствовал он дзёнина, вольготно раскинувшегося на двух стульях сразу. – Все было спокойно?
– Доброе, Ирука, – Генма вяло помахал рукой в ответ и со вздохом принялся вставать, недовольно потирая поясницу. – Какие у вас тут все-таки жесткие стулья.
– Есть такое, – согласился Ирука, ставя один стул на место и садясь на второй, еще хранящий тепло Генмы. – Котецу утром уже приходил? Не знаешь, он свои шарфы в стирку отдать успел?
Генма пожал плечами, небрежно облокачиваясь на стол.
– Не знаю. Но за нашими уже приходили. Сказали около полудня ждать чистенькими. Кстати, Ирука, – по лицу Генмы расползлась ехидная улыбка, – поздравляю с уловом в тридцать семь шарфов. Вчера Котецу забегал, жаловался, что свои десять с хвостиком еле нашел. И выглядел при этом куда хуже, чем ты. Ты только спину и ноги намочил, а он в эти грешные каналы, похоже, с головой нырял.
Ирука довольно кивнул. Приятно все же знать, что не один ты такой неудачник. Да еще и в Академии он навострился отыскивать намеренно спрятанные предметы. Кстати о...
Чунин выдвинул ящик из-под шарфов, полюбовался на девственную пустоту внутри и аккуратно сложил туда два найденных утром шарфа, сделав себе пометку переписать куда-нибудь номера владельцев.
Генма дернул сембоном; у кого-нибудь другого это сошло бы за быструю усмешку.
– Кстати, загляни-ка вот сюда, – Генма подтолкнул к Ируке один из свитков, лежащих на столе. Свиток был злорадно перевязан красной же ленточкой, и чунин поморщился – после вчерашнего он начал не особенно любить этот цвет – и развернул его.
– Списки, кому положены шарфы? Генма, ты умница! Я вчера хотел попросить их у Хокаге, но не вышло. – Ирука бегло проглядел свиток. Расчерченная колонка с фамилиями, колонка для пометки «Найдено», колонка «Дата возвращения владельцу»,а также «Найдено-2», «Дата возвращения-2»...
– Часа в три ночи мне было совсем нечего тут делать, – пожал плечами Генма, не дождавшись реакции. – Сходил к кладовщику, переписал.
– Генма, – пробормотал Ирука, изучая таблицу, – с шестым «найдено-возвращено» ты переборщил.
– Вдруг попадутся особо злостные нарушители? У нас целый месяц впереди.
– И не напоминай, – с чувством произнес чунин, сворачивая свиток и пряча подальше в ящик. Все равно до прихода первой партии свежевыстиранных шарфов он не понадобится.
– Тогда я пошел отсыпаться. И помню, помню, – заранее предупредил он. – Перед сном пройдусь по Конохе, поищу шарфы, и вечером тоже.
Ирука улыбнулся.
– Спокойного дня, Генма!
– Тебе того же, – ответствовал тот и вышел.
Ирука посмотрел ему вслед и потер лицо ладонями. Предстоял нелегкий денек...
А тут еще Какаши-сенсей со своим шарфом. Вчера Ирука совершенно о нем забыл, когда сдавал найденные шарфы, сегодня же в голову лезли странные мысли. На тему, что, в общем-то, Какаши-сенсей шарф вовсе не терял, Ирука просто не успел ему его вернуть. Как-то отвлекся он, не уследил – и дзёнин ушел с пустыми руками. Это ведь не считается намеренной потерей? Ирука не знал, что ждет потерявших шарфы шиноби от Цунаде-сама, но подозревал, что ничего хорошего им не прилетит. А ему бы не хотелось, чтобы Какаши-сенсей пострадал из-за его нерасторопности. С другой стороны, он тоже попал в категорию нарушителей, ведь шарфа он Ируке не дарил...
Ирука обругал себя за то, что отвлекается на посторонние темы, и приготовился к напряженному рабочему дню, первому стеклышку калейдоскопа бурного месяца...

День 1: А оно мне надо?!

Наруто ворвался в Центр миссий как раз тогда, когда Ирука на пятнадцать минут отсел в сторонку, чтобы торопливо съесть стакан быстрорастворимого рамена.
– Ирука-сенсей! – крикнул Наруто с порога. – Ирука-сенсей, мне сказали, что вы здесь! – Он завертел головой, отыскивая Ируку, и, найдя, подлетел к нему.
Чунин с мысленным вздохом отложил палочки и улыбнулся Наруто.
– День добрый, Наруто!
– Что? А, да! Здравствуйте, Ирука-сенсей! – Наруто сел на корточки на пол рядом с Ирукой, дважды оглянулся, чтобы убедиться, что за ними не наблюдают (хотя работавшие в Центре миссий давно привыкли к его бурной экспансии и не обращали внимания), и пальчиком поманил Ируку склониться к нему.
– Сенсей, можно с вами посоветоваться? – заговорщически прошептал Наруто. – По очень личному вопросу?
Чунин неуверенно кивнул, мысленно гадая, что случилось и уже нехорошо догадываясь, что это связано со вчерашним праздником.
Наруто оглянулся еще раз, потом вытянул шею и, прикрыв рот ладонью, зашептал в ухо Ируке:
– Сенсей, Хината вчера подарила кое-что... – На этих словах Наруто отстранился, посмотрел на Ируку, чтобы убедится, что тот понял, о чем речь, потом приблизился еще раз и договорил:
– Подарок мне понравился, но, как вы думаете, что мне теперь делать? – От дыхания Наруто, жарко сопящего ему в ухо, Ируке стало щекотно. Но засмеяться или даже улыбнуться было не в коем случае нельзя...
– Я не могу тебе этого сказать, Наруто, – уважая чувства подростка, так же тихо заговорил Ирука. Он по собственному опыту знал, как тяжело понимать самого себя в этом возрасте. – Только ты сам можешь решить, что ты чувствуешь и к чему готов...
– Да нет же, сенсей, – недовольно поморщился тот. – Я не об этом. Хинате я сразу сказал, что люблю только Сакуру-чан. А вот шарф мне жутко понравился, а носить его, я так понимаю, нельзя, да?
Вот тебе, Ирука, и собственный опыт...
– Наруто, у тебя же свой есть, – только и сумел сказать чунин.
– Он у меня уже весь порванный, – отмахнулся озорник. – Ну так что, сенсей? Другого у меня не будет, а я носить хочу!
Глядя в ярко сверкающие глаза бывшего ученика, Ируке пришло в голову, что он, кажется, и половины проблем, связанных с шарфами, не принимал в расчет.

День 2: Ой, его съели...

Выспавшись, Ирука нашел в себе силы по-новому взглянуть на ситуацию. Да, ему предстояло работать по двенадцать часов в сутки, а потом добавятся еще и уроки, но, если считать это миссией, а не непосильным увеличением повседневных обязанностей, то все встанет на свои места. Он будет приходить домой только поспать, а вместо напряженной работы мышц и головы будет тренировка терпения, усидчивости, понимания и, не в последнюю очередь, наблюдательности. К тому же это всего на месяц, может, им даже удастся уговорить Цунаде-сама на помощников.
С этими мыслями он бодро вышел из дома в пол-седьмого утра, чтобы пробежаться по Конохе и собрать шарфы. Ирука не думал, что со вчерашнего вечера их очень уж много «потеряли», но на всякий случай решил проверить.
Уже на первом перекрестке он изменил свое мнение. Взгляд налево – под сиденьем вертящего стула в открытой закусочной было намотано что-то шерстяно-красное, взгляд направо – на втором этаже дома, зацепившись за водосточную трубу, уныло висело точно такое же «нечто».
Ирука вздохнул и приступил к выполнению служебного долга, чувствуя себя то ли начинающим мусорщиком, то ли приемщиком ломбарда.
Когда он уже почти вплотную подошел к Центру, порыв ветра вдруг выкатил из ближайшего переулка ему под ноги клочок чего-то красного. Чунин, не думая, заглянул в переулок и застыл от неожиданности.
В центре тупичка с парой мусорных баков стояла большая серая собака и с упоением раздирала на мелкие клочки остатки шарфа.
Со второго взгляда Ирука опознал в ней одну из тройки Хаймару Инузуки Ханы и облегченно вздохнул.
– Фу! – скомандовал он псу. Тот не послушался.
– Фу! – еще строже повторил он, уже складывая печати для дзюцу. Конечно, собака – невесть какой противник, но шарф следовало отобрать. Собака, выдрав очередной кусок из шарфа, замерла, подняла голову и посмотрела на Ируку. Придя к какому-то выводу, пес стремительно рванул с места, прыгнул на стену рядом с Ирукой, огибая его, и большими прыжками помчался по улице.
Чунину осталось только недоуменно посмотреть ему вслед.
М-да... Чтобы спасти шарф, следовало придти на пять минут раньше. Ирука повертел в руках напрочь изгрызенный лоскут ткани, размышляя, что теперь с ним делать. Починить не поддавалось возможным, этот Хаймару постарался на славу. Возможно, если пришить бирку с этого шарфа на новый, взяв его со склада...
Значит, Ируке правильно показалось, что когда пес промчался мимо, у него из пасти свисали красные нити. Вероятно, умное животное поняло, что догрызть шарф ему не дадут, и решило испортить его другим способом. Вот только зачем Хане таким странным способом избавляться от шарфа? Ирука не сомневался, что пес выполнял приказ хозяйки.
«Может, шарф был от особо надоевшего поклонника. Тогда вообще спорно, надо ли его возвращать, – подумал чунин, взглянув еще раз на шерстяное кружево в своих руках. Потом быстро оглянулся, приподнял крышку ближайшего мусорного бака и сунул туда ошметки. – В любом случае, вряд ли Цунаде-сама будет прок от этих жалких оставшихся ниточек.»
Успокоив себя таким образом, чунин зашагал на дежурство, гордо неся свою добычу в шесть шарфов и спокойно выбросив из головы странности Инузуки. Некоторые загадки не стоят того, чтобы их отгадывать – мало ли, у кого какие сложности в личной жизни?

День 3: Весна, весна, дети

Пока Ирука спешил, дожевывая на ходу завтрак, на дежурство, его не покидало стойкое ощущение дежа-вю. Три дня назад он так же торопился в штаб, так же мчался по крышам и так же засматривался на прохожих в клановых праздничных одеждах. Весна в этом году была недружная, но все дома были украшены цветущими веточками – скорее всего, привезенными с южных областей Конохи. «Яманака наверняка неплохо заработали на этом», – со смешком подумал Ирука. Из раскрытых окон время от времени доносился счастливый детский визг, причем всегда – девчачий. Ирука с улыбкой слушал подобные свидетельства праздника, говорящие о том, что какой-то счастливый ребенок увидел фамильный набор церемониальных кукол.
В глубоком детстве он в этот день отчаянно завидовал, что родился не девочкой – тогда бы все ступени придворного дворца в миниатюре заставлялись в его честь. Когда даймё Огня женился, все приличные семьи Конохи тут же сменили куклу-жену даймё на другую, имеющую сходство с оригиналом. Ируке тогда было пять, и он изо всех сил старался делать вид, что его совершенно не интересует важная, богато одетая дама в прочной коробке, что с гордостью демонстрировала ему соседская девочка. Помнится, тогда он с пренебрежением заявил, что их праздник мальчиков все равно в тысячу раз лучше, чем довел малышку чуть ли не до слез.
Ирука ностальгически улыбнулся и пообещал себе выбраться в обед погулять по улицам, подышать духом праздника.
И ему это, как ни странно, даже удалось. И в перерыв он вышел на улицу, наслаждаясь робким весенним солнцем, вдыхая едва уловимый аромат цветов в воздухе и улыбаясь маленьким виновницам торжества, скромно вышагивающих в кимоно и с цветком в руке. Нынешние детские кимоно отличались от тех, что он помнил – они стали более цветастыми, яркими. Во время войны детей даже в праздник старались одевать потемнее, понезаметнее, прикрывая заботу об их безопасности фразами о скромности, послушании и неброской красоте деталей.
Внимание Ируки привлекла стайка детей, столпившихся у витрины кондитерской, и он замедлил шаг, пытаясь рассмотреть, что же их так заинтересовало.
О, владелец магазина сладостей знал, что делал! В огромной, свежевымытой, блестящей на солнце стеклянной витрине обретался многоярусный помост-лестница, на котором стояли самые роскошные церемониальные куклы, что только видел Ирука в жизни. Причем полный набор, который могли позволить себе только зажиточные семьи, все остальные обходились необходимым составом – и ни куклой больше. Ируке подумалось, что если бы так украшенные золотом одежды одели на настоящего дайме, тот загремел бы по лестнице под их тяжестью.
Следовало бы пойти дальше, не уподобляясь восторженной малышне, но чунин почему-то тоже не мог оторвать взгляда от лестницы. На втором верхнем ярусе, сразу после дайме с женой, стоял Третий Хокаге, облаченный в свою мантию и даже с миниатюрной трубкой в зубах. Это было так… так…
Ирука отвернулся и поморгал, стараясь избавиться от предательской расплывчатости в глазах. А когда повернулся, заметил то, что прежде ускользнуло от его взора – на самом-самом краю каждой ступени (кроме самой верхней, принадлежащей сугубо дайме с супругой) стояло по конохскому шиноби, как бы охраняя всех кукол. И у того, что стоял на одном уровне с Третьим, были примечательные волосы – белые, сделанные из торчащей пакли и выглядевшие удивительно знакомо, особенно в компании с – Ирука чуть нагнулся, рассматривая – с прилепленной черной полумаской на лице. Впрочем, куклы выглядели старыми, кто знает, кого они изображали первоначально. Хотя тот, кто приделал потом маску, явно знал, что делал.
– Ирука-сенсей! – окликнули его.
Ирука, опомнившись, выпрямился, оборачиваясь на голос.
– Сасаме-чан! – улыбнулся он девочке из начального класса, державшей за руку другую девочку, чуть помладше. Сасаме в ответ на его приветствие насупилась и недовольно оглядела его:
– Ирука-сенсей, а что вы тут делаете? Куклы только для детей! – и легонько пихнула в бок прижимавшуюся к ней малышку, показывая, для каких именно детей.
– Не обязательно, Сасаме-чан, – машинально возразил Ирука. – Еще это память, традиция. Даже взрослым приятно посмотреть на такую красоту. К тому же это только раз в год…
– Ну, раз в год можно, – неохотно согласилась Сасаме и неумело поправила чуть сползший пояс. – Сенсей, а вы будете запускать куклу?
– Что я буду? – не понял тот.
– Пускать куклу плавать, – тихо сказала малышка и спряталась за спину Сасаме. Сасаме нахмурилась и вытащила ее обратно:
– Инаги, перестань, это Ирука-сенсей, он самый лучший сенсей в Академии. А будешь его бояться и не слушаться – попадешь не к нему, а к злому черному сенсею!
«К злому черному сенсею?» Ирука чуть приподнял бровь. Хм-м, похоже, он догадывается, о ком это… Нет, ну надо же, к каким странным последствиям привела борьба за знания между особым дзёнином и Конохамару! Эбису – страшилка детей Конохи дошкольного и младшего школьного возраста! Скажи кому – обхохочутся.
– Инаги-чан, боюсь, я не совсем понимаю, о чем ты, – ласково сказал Ирука, улыбнувшись и присев. – Обычаев так много, даже я их всех не знаю.
Сасаме, казалось, была разочарована его необразованностью. Но идея рассказать сенсею то, что он не знает, воодушевила ее и Инаги настолько, что они наперебой принялись рассказывать.
Оказывается, на закате сегодня надо пустить плавать в канал особую куклу – и когда кукла утонет, то считается, что она заберет с собой все беды и неприятности владельца куклы.
– Только в этом году куклы какие-то странные, – с недовольной гримаской сказала Сасаме.
– Мне их жалко, – добавила Инаги и опять спряталась за спину.
– У меня с собой наши с Инаги, хотите, покажу? – щедро предложила Сасаме и принялась рыться в сумочке с вышитой ромашкой.
Когда она протянула ему две фигурки, размером с детский пальчик, Ирука остолбенел.
На ладошке лежали соломенные куколки в форме шиноби Конохи.
– Я же говорю, они неправильные, – точно расшифровала выражение лица Ируки Сасаме. – Нельзя таких топить.
Больше всего Ируку добило то, что вокруг шеи каждого был обмотан крохотный красный шарф. Долг Ируки тут же пнул застывший разум, но тот отказался встать в охотничью стойку – мало ли, откуда у торговцев похожая шерсть и вообще, она ли это?
– Э-э... Сасаме-чан, – осторожно начал Ирука, – знаешь, по-моему, это не наш обычай. В смысле, не из нашей деревни. – Хотя, как он вынужден был признать, в знании жизни изобретателю оного не откажешь. И в чувстве юмора. Черном. – Вот, смотри – все прибегают к помощи ниндзя, когда у них какие-то проблемы, чтобы ниндзя их решили. Никто не зовет ниндзя, чтобы те порадовались за них.
Девочки согласно кивнули.
– Но мы-то и есть те самые ниндзя! Вот ты, Сасаме, уже учишься на куноичи…
– Я тоже хочу, – вставила Инаги.
– …и ты, Инаги, тоже будешь. Так что со своими неприятностями мы можем справиться только сами. Поэтому-то отправлять плавать фигурки наших же шиноби, чтобы они забрали наши же неприятности – совершенно бесполезно.
– Да, да, я тоже так думаю, Ирука-сенсей! У куклы форма, как у папы, а я не хочу, чтобы папа утонул! – На последних словах у Сасаме подозрительно задрожала нижняя губа, да и Инаги уже вся сморщилась. Ируке пришлось исправлять ситуацию и широко улыбаться, быстро говоря:
– Все будет хорошо, Сасаме-чан, Инаги-чан! У нас сильные шиноби, к тому же куклы – это же всего-навсего куклы. Солома, палочки и кусочки ткани сверху. Ну, будущие куноичи, подбодритесь. С вашим папой все будет хорошо, – убеждал их он, с облегчением видя, что те вроде бы верят и успокаиваются.
– Ирука-сенсей! – твердо сказала Сасаме и взяла за руку тут же прижавшуюся к ней Инаги. – Мы не будем перекладывать наши беды на кукол и топить их. Но что нам тогда с ними делать?
Ирука улыбнулся.
– Думаю, самым разумным будет поставить их на полку – у вас ведь есть свои полочки? Так у каждой из вас будет прекрасное напоминание о папе.
Девочки послушно кивнули.
– Тогда до свидания, Ирука-сенсей! Нам уже пора, но мы обязательно скажем другим, что не надо так делать.
– До свидания! Только не слишком старайтесь, вдруг кому и правда поможет, – напутствовал их он. Потом глянул на часы, чуть не схватился за голову – он опаздывал с обеда уже на двенадцать минут – и галопом помчался по крышам, кляня себя за забывчивость. Но все же ощущение праздника из него не смогла выбить даже очередь недовольных шиноби, и домой он вернулся с улыбкой на губах, начисто выбросив из головы всю нелепицу детских игрушек. В конце, концов, что может быть лучше сочетания детей, цветов и весны – и все за один замечательный день!

Примечание к 3-му дню:
В Праздник девочек на составленные в лестницу полки выставляются куклы в традиционных кимоно, конструкция в целом представляет собой слепок императорского двора. В некоторых областях в этот день существует старинная традиция переносить все неприятности на бумажную (тканевую, соломенную) куклу и пускать ее по реке.

День 4: Все хотят стать водоплавающими! Или, на худой конец, водостойкими…

После первой недели весны та впервые решила напомнить, что весенний сезон – это не только ясное солнышко и распускание листьев, но и проливные дожди. То, что началось легкой утренней моросью, к полудню обернулось косым ливнем, проникавшим во все щели по милости постоянно меняющего направление ветра.
Ирука уже с полминуты с тревогой посматривал на большую каплю, свисавшую с потолка прямо над его головой. Некое внутреннее чутье подсказывало, что стоит ему забыть про нее, как сволочная капля упадет точно ему за шиворот.
К обеду падение на Ируку осуществилось уже несколько раз, и чунин уже подумывал положить на шею какой-нибудь пакет. Вот сейчас бы он с огромным удовольствием замотал шею - фирменный жилет от ветра ее не защищал совсем - в шарф, но, как назло, забыл его дома. Ирука уже не единожды задумчиво теребил шарф Какаши, заманчиво лежащий прямо в кармане, но все не решался. Носить чужой шарф, к тому же не подаренный, к тому же Какаши-сенсея – Ирука считал, что это уже чересчур. Конечно, кто бы стал рассматривать неприметную бирку, выясняя, свой шарф он надел или не свой… Но вот как раз в ближайшем окружении такие дотошные и имелись!
Ирука огорченно вздохнул и вытащил руку из кармана.
– Ирука-йо! – бодро заявили от двери. – Скажи сразу, ты с нами обедать идешь? Или предпочитаешь медленную пытку заливанием?
Ирука немного подумал, взвесил плюсы и минусы – на улице ливень, но выходить не хочется, еды у него с собой нет, а есть придется вместе с Котецу и Изумо, но в противном случае он останется здесь промокать и голодать – и согласился.
– А почему вы вдвоем? – бдительно поинтересовался он, выходя к неразлучным чунинам в коридор. – Котецу, ты сейчас разве не должен дежурить в бухгалтерии?
– Думаешь, у них там сейчас тоже не обед? – фыркнул тот. – Они все равно меня бы выгнали, чтобы я не мешал им кушать.
– А, Ирука, не слушай его, – привычно поправил его Изумо. – Никто никуда его не выгоняет, просто сегодня у кассира тушеная капуста, а он ее ненавидит.
– Так что я выбрал быть мокрым, но гордым - и не иметь ничего общего с этой гадостью! Ничего, не сахарный, не растаю! К тому же потом приду и обсохну.
Ирука улыбнулся и решил, что, хоть обсохнуть потом у него не получится, во время обеда он не будет думать о протекающем прямо на него потолке.
И ведь как в воду глядел! Картина, представшая его взгляду, когда он, вернувшись, распахнул дверь и чуть не сшиб какого-то гражданского с тряпкой, могла испортить аппетит кому угодно. Грозные единичные капли, отравившие Ируке первую половину дня, были, оказывается, лишь лазутчиками, разведывающими дорогу бодрым и энергичным струйкам.
Холодок, пробежавший по спине Ируки, когда он смотрел на воду, что с трех мест лилась на его стол и неосторожно оставленные бумаги, не имел ничего общего со сквозняком и погодной температурой. Ему отчаянно захотелось выругаться или пойти напиться…
Но Ирука за время работы в штабе привык к авралам и форс-мажорам (одну Цунаде можно было смело приравнять и к тому, и к другому), поэтому молча закатал рукава и пошел в подсобку за тряпкой.
Многое спасти все же не удалось. Ирука с грустью обозрел размякшую бумажную кучу на месте бывшей ровной стопки и решительно смел ее со стола в корзину. Впрочем, насколько он помнил, там были планы работы и прогнозы на ближайшее время, а это, если понадобится, он мог бы написать сам. Или честно признаться, что потерял, и получить новые. Но вот отчеты с миссий… Отчеты предыдущих дней были в безопасности ящиков стола, про свежие такое, к несчастью, сказать было нельзя. Ирука столько раз применял дзюцу осушения – к каждому листку! – что у него уже пальцы ломило. Практика преподавания в школе приучила его к бесконечным повторам и экономному расходу чакры на них, в противном случае он не продержался бы и часа. К тому же после осушения ему приходилось проверять, как сохранился текст, и если он читался плохо, по-быстрому подновлять написанное, ориентируясь только на собственную память.
Дождь шел всю вторую половину дня, щедро заливая всю комнату миссий. Лужи на полу постепенно превращались в озера. Ирука дважды поднимался на потолок, пытаясь заделать протечи, но впустую – вода проникала сквозь дефекты и бесчисленные трещины перекрытий. На почве тщетных попыток спасения документации он даже немножко сблизился с обычно игнорирующими его гражданскими: они оттаскивали за него тазы с водой, а он с помощью дзюцу посушил им особо важные документы и наложил дзюцу водонепроницаемости на пару коробок.
Выматывало еще и то, что ради шиноби Конохи приходилось притворяться, что все в порядке и все идет нормальным чередом. Ирука никак не мог заставить себя сказать усталым, но, по большей части, удачно выполнившим порученные задания людям: «А у нас тут небольшие беспорядки, если хотите сдать отчет о миссии, приходите завтра» Миссии же назначенные он торопливо совал кому надо и всем своим видом показывал, что чем быстрее шиноби уберутся с его поля зрения и не будут мешать подтереть вот эту лужицу на столе, тем лучше для них.
Около шести ливень, хвала небесам, превратился в обычный тихий дождик, и работающие в Центре миссий смогли вздохнуть спокойно. Заглянувшая Цунаде высоко подняла брови, обозревая комнату, и велела всем выметаться домой, освобождая место ремонтникам. Когда Ирука напомнил ей о своем дежурстве, та только фыркнула, уточнила: «Во сколько тебя должен заменить Генма?» и, получив ответ, что в восемь, отправила Ируку прохлаждаться где угодно и подходить к восьми сдать смену, если ему уж так невтерпеж поработать.
Мокрый как мышь Ирука меньше всего на свете хотел полтора часа шляться по улицам, поэтому, немного подумав, он спустился вниз, к кассе и бухгалтерии, чтобы пообщаться с Котецу.
Разумеется, там же оказался и Изумо, смена которого начиналась еще нескоро, но Ирука достаточно хорошо знал эту парочку, чтобы задавать вопросы. Его бы даже не удивило, если бы выяснилось, что чунины изобрели для себя какой-нибудь сумасшедший график вроде «четыре часа ты, два часа мы с тобой вместе, а потом четыре – я» и радостно его используют.
Расчетный отдел был не в самом лучшем настроении, поскольку кое-какая вода просачивалась и сюда (хотя, конечно, им досталось на порядок меньше, чем этажу Ируки), поэтому чунины присмотрели себе укромный уголок и расположились там. Завидев Ируку, они вмиг организовали ему чашку горячего чая, что было встречено с большой благодарностью, и не затрагивали сложных тем, пока жертва стихийного бедствия пила чай и согревалась.
– Ирука, представляешь, я тут с ними со всеми скоро сам жлобом стану, – смешливо улыбался Котецу. – Забота о финансах – это, оказывается, заразно. Скоро заведу себе сбережения, начну откладывать на «черный день»…
– Мы в Конохе. Готовься к тому, что «черный день» наступит уже завтра.
– Изумо, не вредничай. Потом перестану делиться пирожками…
– Ты и так ими не делишься. Потому что я такое не ем.
– …и кончу тем, что буду, как последний скряга, подбирать все кунаи, свои и чужие, после каждой заварушки.
– Вот именно, что кончишь. Потому что в этот момент тебя и грохнет кто-нибудь недобитый.
Ирука уже не скрывал своей улыбки, слушая их, допивал чай и понемногу приходил в себя.
– Кстати, о повторных использованиях! Вот буквально сегодня приходил какой-то мастер-ломастер и требовал, чтобы ему опять выделили денег на инструменты – ай, Изумо, не пинайся, – потому что новые, видите ли, еще вчера пришли в негодность. Учитывая, что мужик, вроде, скульптор – я прямо в замешательстве. И, главное, с такой настойчивостью требовал! Словно он каждый день по физии Пятой на подручных скалах высекает, что у него все мигом ломается и напрочь стачива… Изумо, ты сдурел?! Да прекрати уже!!! – не выдержал Котецу и больно пихнул товарища так, что тот чуть не слетел с неширокой скамьи для посетителей.
– Кончай нести чушь, – негромко приказал Изумо, чуть опустив голову и исподлобья глядя на напарника. – Учти, я бы этому мастеру не только дал, что он просит, еще бы и свою зарплату отдал, не раздумывая.
Котецу в замешательстве запустил пальцы в лохматую шевелюру, но замолчал. Ирука отставил чашку и встревоженно переводил взгляд с одного на другого.
– Ты бы хоть поинтересовался, чем таким он занимается, что ему нужны только лучшие резцы. Арато-сан – не тот человек, которого наши считатели денег имеют право в чем-то обделить, если им так вздумается.
– Первый раз про него слышу, – буркнул Котецу.
– Плохо, напарник. Арато-сан – резчик по камню. Если я сдохну на следующей миссии, то это из-под его рук на мемориале появится мое имя. А памятник, как сам знаешь, всячески защищен, и только одна семья потомственных скульпторов в Конохе знает, как с ним работать. И то им требуются особые резцы со сложноналоженными дзюцу. Теперь ясно? – Как показалось Ируке, Изумо задал вопрос не из простой вежливости, он на полном серьезе ждал ответа Котецу.
– Понял, не дурак, – наконец, ответил тот и сунул руки в карманы. – Эй, Изумо, а давай тогда его завтра найдем и отдадим ему нашу премию? Пусть когда-нибудь не пожалеет на нас инструментов, а?
– Принято. – Изумо поднял руку, и Котецу звонко хлопнул по ней ладонью. Размолвка была улажена.
Ирука вздохнул и зябко поежился. Чуть поднявшееся настроение было испорчено окончательно, и сейчас ему хотелось только домой, в тепло и сухость, а не дожидаться Генмы. Но это было нереально, поэтому он встал, поблагодарил чунинов за приют и, хлюпая носом и сандалиями, побрел наверх. До конца его смены оставалось еще целых полчаса…

День 5: И все-таки они... красные?

Ирука чихнул и в очередной раз использовал бумажный платок. После вчерашнего потопа воздух был еще влажным, доски пола и мебель до конца не просохли; бумаги же сохли повсюду, на всех ровных поверхностях, и он бы посочувствовал Генме, вынужденному провести здесь всю ночь, если бы сам так мерзко себя не чувствовал. Впрочем, особому дзёнину вряд ли что-то грозило – поговорка, что «зараза к заразе не липнет», уже давным-давно никого не смешила, слишком уж много среди шиноби было «зараз».
За чиханием он даже не расслышал, как к столу подошел курьер из прачечной, и тому пришлось дважды окликать Ируку, прежде чем чунин обратил на него внимание и расписался за пакет.
Вскрыв пакет и отметив номера шарфов, Ирука открыл нижний ящик стола, кинул туда свежую порцию шарфов и хотел было уже захлопнуть ящик, как мозг пнул его заболевающее сознание и обратил внимание на странный факт.
Шарфы были зелеными.
Ирука поморгал и заглянул в ящик еще раз.
Зеленые.
Ирука протер глаза и посмотрел еще раз. Шарфы остались однотонно-зелеными, насыщенного травяного оттенка. Чунин, хоть убей, не помнил, какого цвета были шарфы, принесенные из стирки, но сейчас весь ящик представлял собой жизнерадостную зеленую шерстяную кучу, вместо обычной жизнерадостно-красной.
Для верности он сложил пальцы и произнес «Кай», но результата не добился.
Вытащил пару шарфов из ящика и поднес к глазам. В жизни шиноби все редко бывает таким, каким видится, но вот конкретно эти шарфы были уж очень уверенно зелеными.
«У меня глюки, – подумал Ирука. – Осталось решить, чьи это глюки – кто-то постарался с дзюцу, или это так развлекается мой собственный организм?»
Самому выяснить это не представлялось возможным, так что Ирука с нетерпением начал поджидать посетителей, чтобы исподволь выяснить этот сумасшедший вопрос, потому что беглое оглядывание коллег подсказало ему, что конкретно эти люди личность сумасшедшего вычислят быстро и однозначно, и это, как ни печально, будет он сам.
Первым посетителем оказался Гай, пришедший просить о миссии для своей команды генинов, «что-нибудь, соответствующее их великолепному уровню подготовки, и даже немножко выше – чтобы им было, куда тянуться». Вопрос, конспиративно заданный Ирукой Гаю, звучал так:
– Гай-сенсей, как по-вашему, насколько зеленые эти шарфы? – Ирука ткнул в пару шарфов, предупредительно положенную на край стола.
Могучий Зеленый Зверь Конохи оглядел их и с уверенностью заявил:
– Они зелены настолько, насколько зелены прекрасные бутоны тюльпанов в нашем парке!
Ирука скис. Во вчерашнем утреннем рейде по Конохе он как раз пробегал мимо парка и видел эти тюльпаны – плотно сомкнутые бутоны были нежно-зеленого цвета, им еще оставалось несколько дней до того, как они расцветут, но вообще-то цветки у них были ярко-алыми. Кто поймет, что имел в виду Гай...
Поэтому чунин с особой мстительностью заявил Гаю, что не может дать миссию его команде, потому что здесь, в Центре, лежит со вчерашнего вечера шарф, принадлежащий, представьте себе, Неджи! И пока тот не явится и не получит его, на миссии можно не рассчитывать.
Ирука питал надежды, что какой-либо шиноби, пришедший за шарфом, обратит внимание на неположенный цвет шарфа, но ошибся.
Первый ниндзя буркнул что-то извиняющееся, запихал шарф в карман и испарился быстрее, чем Ирука успел его остановить.
Вторым был оперативно пришедший Неджи, и Ирука достаточно спокойно спросил его, чихнув и протягивая шарф:
– Это ведь твое? Ничего странного не замечаешь?
Неджи проверил шарф Бьякуганом, заставив Ируку вздрогнуть от этого зрелища – спустя столько времени чунин так и не смог привыкнуть, как меняется при этом лицо его бывшего ученика. Посмотрел на бирку, потом на Ируку:
– Ничего. Номер мой. Значит, шарф мой. Или вы хотите сказать, что постирали его? На ткани остатки химикатов и отдушки...
Так что Ирука по-быстрому отделался от Неджи, ругая его про себя за то, что тот слишком глубоко смотрит внутрь вещей и не может с помощью Бьякугана отличить красный шарф от зеленого.
Заглянувшего посмотреть, как Ирука тут после вчерашнего, Изумо, чунин встретил оглушительным чиханием и вопросом в лоб:
– Как по-твоему, какого цвета эти шарфы?
– Вырви-глаз, а не цвет, – отмахнулся Изумо. – Ирука, тебе срочно нужно лечиться, выглядишь совершенно больным.
– Без бебя днаю, – в нос ответил Ирука и решил пока завязать с вопросами, пока его здоровьем не озадачились капитально.
Но, не удержавшись, спросил еще зашедшего в обед с новым уловом Генму. На этот раз, наученный опытом, он поинтересовался настолько прямо, насколько мог:
– Генма, что ты скажешь, если я скажу, что, по-моему, эти шарфы – зеленые, а не красные?
Генма оглядел взъерошенного чунина, с мокрыми после того, как посидел несколько часов за невысохшим еще письменным столом, локтями и жаждой знания в глазах.
– Скажу, что либо я дальтоник, либо у тебя глюки. Можно наоборот.
– Генма, скажи прямо, они зеленые или красные?! – взвыл, наплевав на конспирацию, Ирука.
– Считай их такого цвета, какой тебе больше нравится, – посоветовал, дернув сембоном, Генма. – А я сейчас дойду до одного знакомого медика и попрошу у нее анти-простудного порошка. И не садись, пожалуйста, на этот стул, он еще весь влажный.
Ирука выругался и послушно прислонился к столу.
Он не интересовался, куда именно сходил Генма, но результатом ходки стал стакан шипящей и бурлящей жидкости, ужасно горькой на вкус, извинение Цунаде за то, что ему приходится работать в таком состоянии, и ее же обещание непременно выделить им помощников, когда каникулы кончатся, и Ирука начнет вести уроки.
Выпив лекарство и немного подремав во время перерыва, Ирука уселся на притащенный особым дзёнином из бухгалтерии абсолютно сухой стул и решил последовать совету Генмы же, старательно улыбаясь весь остаток дня, вручая шиноби ярко-зеленые шарфы и игнорируя все вопросы в духе «Ирука-сан, что с вами?». На цвет не пожаловался ни один, и когда, под конец смены, пришел Генма, Ирука оторвался от бумаг, заглянул в ящик и с облегчением сказал:
– Уф, они красные!
– А я тебе что говорил, – с не меньшим облегчением отозвался его вынужденный коллега.
– Но учти, – предупредил его Ирука, – лично я не исключаю вероятности, что это было особо злобное дзюцу с ограниченным сроком действия.
Генма застонал.
– Ирука, если бы не твоя упертость, ты был бы сущим ангелом.
– Спасибо, благодаря твоему же лекарству я еще поживу, – фыркнул чунин.

(продолжение в комментариях)

запись создана: 12.08.2009 в 19:55

@темы: humour, Lavender Prime, general, drama, джен, лист, авторский

---

Нон-кинк

[NarutoFiction]