...ну а что – вот представь – что б если вдруг лазурными стали травы, а зелёными стали – песни?
Название: Последнее лето
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления.
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, семейная драма, романс, повседневность.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
Примечание: концепция стырена из данного фика, однако это не продолжение, и характеры здесь немного (а в некоторых случаях и много) другие.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.
Часть 1. Главы 1 и 2
Путь от госпиталя до дома был неблизким, и размышления, приходившие за это время в голову, не всегда были весёлыми.
Утром Сакура поссорилась с сыном, днём — в единственный выходной за последние пару недель — её срочно вызвали на работу, вечер, судя по всему, предстояло провести в одиночестве.
Дети наверняка будут ночевать у Узумаки, муж обычно возвращается заполночь, друзья… Что ж, надо быть честной: друзей особо и нет. Настоящим другом был Наруто, но Наруто это Наруто, он Хокаге, и общение с ним в последнее время свелось к получению заданий и представлению отчётов о состоянии раненых. Ну, он же занят, это понятно…
Из-за мыслей о Наруто привычно потянуло в груди от старой, затаённой боли, и Сакура постаралась переключиться на другое.
Может быть, пригласить старых подруг, устроить вечеринку? В конце концов, тридцать пять — это ещё не старость, она имеет право развеяться. В последний раз она куда-то выходила, помнится, с полгода назад: это был день рождения Ино, и они большой компанией весело погуляли в соседнем городе, где никто не знал их как куноичи. С ними пытались познакомиться, по меньшей мере, раз двадцать, и Ино флиртовала напропалую с каким-то молоденьким мальчиком, увязавшимся за ними от самого ресторана.
«Ах, подружка, у него была та-а-акие глаза… Эта была любовь, любовь с первого взгляда. И это была бы самая жаркая ночь в моей жизни, если бы я не была так пьяна и смогла изобрести приличную отговорку, чтобы вернуться домой под утро», — частенько вспоминала Ино потом, и Сакура смеялась в кулак, прекрасно понимая, что на самом деле более верную жену, чем Яманака, ещё поискать.
Сакура улыбнулась и подумала, что это был, без сомнения, отличный вечер.
Вот только хотелось ли ей его повторения?..
Некогда великий клан Учиха располагался в особом районе, и его представители, мрачные и высокомерные, практически не общались с другими жителями деревни, а уж о том, чтобы устраивать весёлые вечеринки, и речи быть не могло. С тех пор прошло много лет, от клана Учиха остался один только Саске и чуть позже его дети, и жили они в самом центре Конохи, однако словно какая-то тень постоянно довлела над ними. Тень исчезнувшего клана и его многолетних традиций.
Сакура не сразу заметила изменения в самой себе, однако в конце концов поняла: она стала поглядывать на других свысока, редко улыбаться, и ей не слишком хочется с кем-то встречаться. Про Саске и говорить было нечего: тот целиком погряз в работе и общался исключительно с Наруто. Ну, не считая подчинённых — но те настолько его боялись, что предположить даже возможность какой-то дружбы было смешно. Дети…
Сакура задумалась.
Поначалу казалось, что они не унаследовали от своего мрачного отца ничего, кроме внешности. Глядя на то, как они играют вчетвером с детьми Наруто, Сакура улыбалась и говорила себе: кто бы мог подумать, что сыновья Учихи Саске вырастут такими общительными? Однако потом она заметила кое-что другое: только с детьми Наруто её дети и играли, ни с кем больше. В то время как у Хаширамы и Тобирамы в друзьях было полдеревни…
И, кажется, это не изменилось.
Сакура чуть вздохнула, подойдя к дому и обнаружив, что свет в окнах не горит, открыла ключом дверь — и внезапно насторожилась: в глубине комнаты темнела чья-то фигура.
Вор?!
Она мгновенно сконцентрировала чакру, ударила по выключателю… и прислонилась к стене, вытерев со лба пот.
— Ты меня напугал.
Младший сын обернулся и посмотрел на неё укоризненно.
— Милый, но ты же никогда не любил сидеть в темноте, вот я и не поняла, что ты дома… — попыталась оправдаться Сакура, чувствуя, что чем-то его обидела.
В самом деле, по возвращении из Академии Изуна вечно устраивал во всём доме иллюминацию, зажигая свет в каждой комнате, в которой появлялся, и забывая его погасить. За это он периодически получал нагоняй от отца, но Саске никогда не бывал с ним слишком строг, обращая всё своё воспитательское рвение на старшего сына, и замечания пролетали мимо черноволосой головы Изуны, как птицы — над изваяниями Хокаге в скале, не задевая их даже крыльями.
А ещё он всегда кричал «с возвращением!», как только она открывала дверь.
— Что-то случилось? — спросила Сакура встревоженно и подошла к дивану, на спинку которого Изуна уселся верхом, скрестив на груди руки. — Ты сегодня какой-то сам не свой.
Тот не ответил, и это тоже было на него не похоже: обычно он или болтал без умолку, или улыбался — совершенно обезоруживающе. А теперь вместо улыбки на его лице было мрачное выражение, сделавшее бы честь самому Саске в лучшие времена его молодости.
— Ты с братом поссорился? — продолжала допытываться Сакура; её беспокойство росло.
Изуна покачал головой и нахмурился. Видно было, что при этом он пытается подражать старшему брату, умевшему сердиться впечатляюще, в духе отца — но при этом на лице его проскользнула растерянность и какое-то почти испуганное выражение, и у Сакуры сердце защемило от нежности.
«Мой мальчик… — подумала она. — Всё-таки, ты совсем не похож на отца с братом».
Она наклонилась, чтобы обнять его, но сын, предугадав её намерение, молниеносно вывернулся и с проворством кошки отскочил к окну — как будто перед ним была не мать, а враг, размахивающий катаной.
Сакура растерялась.
— Изу, — сказала она и сама подивилась тому, как жалобно прозвучал её голос.
Изуна вздрогнул, явно чувствуя себя виноватым.
— Мам… — пробормотал он и поднял голову. В глазах его читалось сожаление, однако губы были упрямо сжаты, так же, как у отца и брата, когда те готовились отстаивать свою правоту наперекор всему миру. — Давай ты больше не будешь… ну… Я уже не маленький.
Не маленький.
Сакура вздохнула.
Ну что ж, когда-то это должно было произойти. Переходный возраст — все через это проходят, кто-то с большими потерями, кто-то с меньшими. Тот же Мадара три года назад перечил всем и каждому и ругался без конца с Хаширамой, и только недавно стал, вроде бы, поспокойнее. А если вспомнить самого Саске в двенадцать лет… радоваться надо, что Изуна всего лишь не хочет больше обниматься с матерью.
Тогда почему же так больно?..
Сакура привыкла к мрачности Саске, к его грубоватым, отстранённым ласкам; к тому, что старший сын чуть ли не с трёхлетнего возраста сердился, когда она пыталась его обнять, и не терпел уменьшительных вариантов своего имени. Но Изуна… улыбчивый, весёлый, ласковый мальчик. Отрада родителей: даже у Саске взгляд теплел при взгляде на младшего сына. Неужели и в нём фамильные черты Учихи возьмут, в конце концов, верх?..
А, может быть, нужно просто переждать этот период. Может быть, всё не так уж и плохо.
Если подумать, Изуна наверняка переживает сейчас из-за грядущих экзаменов в Академии. К тому же он, привыкший всё свободное время проводить с Мадарой и сыновьями Наруто, больше полугода оставался один, пока те трое выполняли миссии в Кумогакуре в рамках дипломатического соглашения со Страной Молний. Изуна, правда, не жаловался и занялся, наконец-то, учёбой — к большому облегчению Сакуры, полагавшей, что если сын закончит Академию последним в классе, то это вряд ли порадует Саске, да и самого Изуну, надо думать, тоже. Теперь же он взялся за дело и добился вполне приемлемых результатов — не лучших, но всё-таки. Вот только, наверное, это далось ему не слишком легко…
— Ну, хорошо, — сказала она преувеличенно весело, давая сыну понять, что не сердится и не расстроена. — Тогда поужинаем? Или ты хочешь дождаться брата?
Ждать Мадару было почти бесполезно: тот любил отстаивать свою независимость и появлялся дома, во сколько хотел — по крайней мере, в те дни, когда точно знал, что у отца много работы и тот задержится в полицейском корпусе допоздна — однако Сакуре хотелось предоставить младшему сыну возможность выбора.
— Поужинаем, — согласился Изуна и забрался с ногами на подоконник.
За последовавшие полчаса он не промолвил ни слова.
Сакура накрывала на стол, периодически поглядывая на сына и пытаясь понять, что он может высматривать в темноте сада. Потом она немного успокоилась. Через распахнутое окно в комнату вливалась вечерняя свежесть; затейливо переплетённые ветви деревьев, посеребрённые лунным светом, отчётливо выделялись на фоне тёмно-синего неба; в саду пели соловьи, где-то вдалеке раздавался звон колокольчиков.
Сакура, поддавшись настроению, погасила свет, зажгла свечи; возможно, подобный романтический ужин ей следовало устроить для мужа, но Саске бы этого явно не оценил. Ну что же, что плохого в том, что она устроит вместо этого романтический ужин для сына? Изуна не хочет, чтобы она его обнимала и целовала, но против свечей-то он вряд ли что-то имеет. Ведь нет же?
Она с беспокойством посмотрела на мальчика.
Тот спрыгнул с подоконника, подошёл к столу и, не выдержав, заулыбался.
— Красиво.
У Сакуры отлегло от сердца: слава богам, эта игра в молчание не продолжилась слишком долго. Она положила сыну порцию риса с овощами, чуть придвинулась к нему — хотела было обнять, но вовремя остановила себя.
— Ма… — И снова: чуть было не ляпнула по привычке «малыш», но вовремя спохватилась, поправилась: — Мадара пусть завидует, что пропустил ужин.
Изуна кивнул как-то рассеянно; взгляд его был прикован к танцующим в темноте огонькам.
— У Наруто-сана в доме много свечей, — сообщил он, поднеся руку к огню. — Только разноцветных, и пламя у них разноцветное. Хината-сан их коллекционирует.
Сакура представила себе романтический ужин со свечами в доме Наруто. Наверняка Хинате не приходится сдерживать себя, чтобы не обнять ненароком мужа и сыновей…
Она подавила вздох.
А, может, и нет. В конце концов, мальчишки есть мальчишки, им не нужны все эти мамины ласки. Вряд ли сыновья Наруто чем-то отличаются в этом плане от сыновей Саске. Вряд ли…
Она закусила губу и приказала себе подумать о чём-то другом. И причём срочно, потому что если продолжать в таком духе, то можно…
— Маленький мой, не балуйся, обожжёшься, — машинально произнесла она, глядя, как Изуна подносит руку к огню, всё ближе и ближе, чтобы отдёрнуть её в самый последний момент.
Тот вскинул голову, и Сакура замерла.
Ну вот, вырвалось.
И всё-таки, неужели он думает, что это просто? Двенадцать лет у неё был ласковый сын, любимый мальчик, который единственный скрашивал атмосферу мрачного дома — а теперь он в один день превратился во взрослого и сурового мужчину?
Ей стало обидно; невыносимо, жгуче обидно. Не на сына — на судьбу.
Изуна опустил голову и тихо сказал:
— Мам, можно мне ещё овощей?
Сакура задержала дыхание; прогнала подступившие слёзы, выдохнула — охватившая её радость была настолько сильной, как бывает только после приступа отчаяния. Лёгкой, безмятежной — такая радость приходит в пятнадцать лет. В тридцать пять она тоже приходит, но длится гораздо меньше; как недолгий глоток свежего воздуха вместо постоянного пребывания на природе.
И всё-таки, хоть что-то в жизни удалось…
Сын.
Хороший. Самый лучший.
Она наложила ему вторую порцию, села рядом, спросила об Академии; он рассказывал — не так охотно, как прежде, но и без недовольства. Потом убрала тарелки, вымыла посуду — Изуна вытирал её полотенцем и расставлял в шкафу — и присела на диван.
— Посмотрим телевизор? — предложила Сакура сыну.
Тот кивнул, устроился рядом.
Она улыбнулась, обняла его, потянула к себе на колени… и замерла.
Понимание ударило её, как ножом.
Когда-то, в двенадцать лет (столько же, сколько Изуне сейчас), она могла несколько минут нести чушь, прежде чем замечала, как раздражён Саске. Теперь хватило и одной секунды.
Ошиблась. Не остановилась вовремя.
Хватила через край.
Тонкие чёрные брови Изуны поползли к переносице, рот искривился.
— Мама, ну я же просил тебя… просил!
Он соскочил с дивана и стремглав бросился по лестнице на второй этаж.
Сакура, оставшись одна, закончила с уборкой: вытерла пыль, полила цветы, выбросила догоревшие свечи, поправила скатерть. Постояла у открытого окна; с улицы тянуло ночной прохладой, ветер трепал лёгкие занавески, однако воздуха почему-то мучительно не хватало. Хотелось плакать, но Сакура знала, что не получится — и только больнее станет в груди от этих слёз, которые она не может пролить.
Десятое, одиннадцатое, двенадцатое…
Двадцатое, двадцать первое, двадцать второе.
Утро Изуны начиналось с того, что, выключив будильник, он сонно шлёпал босыми ногами к календарю, висевшему на стене, и вычеркивал ещё один прошедший день. Можно было делать это по вечерам, однако Изуна заметил, что отложив торжественный ритуал на утро следующего дня, он засыпает гораздо быстрее и с предвкушением чего-то важного.
…Потом он раздвигал шторы и падал обратно в кровать, чтобы полежать несколько минут, жмурясь от яркого солнечного света и слушая пение птиц за окном. В этом неожиданно настигшем его одиночестве была, в общем, своя прелесть — можно было вот так поваляться в кровати, не опасаясь, что брат начнет стаскивать с него одеяло и щекотать, или же спустится вниз украдкой и съест всё самое вкусное.
А ещё Изуна открыл для себя много новых ощущений.
Раньше он был… беззаботным, так говорила бабушка.
А теперь у него появилась цель — закончить Академию не хуже братьев (мысленно он и Хашираму с Тобирамой часто называл братьями); появилось ожидание, напряженное, но и радостное, того дня, когда они вернутся с ворохом новых впечатлений из Страны Молний и снова будут вместе с ним.
Появилось ещё что-то… странное чувство, которое он испытывал, в основном, по утрам, когда лежал вот так в постели, удобно раскинувшись и подставив лицо тёплому солнцу. Ему было и хорошо, и как-то тоскливо одновременно, причём тоскливо безо всякой на это причины. Однажды он подумал, что так бывает солнечным сентябрьским днём, когда вокруг ещё тепло и листья на деревьях зелёные, однако осень слишком чувствуется в прозрачном воздухе, в хрустальной, подмерзающей по утрам воде в лужицах. И, вроде бы, ничего плохого в этой закономерной смене времён года нет, а всё равно грустно. Солнечно-грустно…
Что-то заканчивается. Что-то уходит.
Что-то, чего уже никогда не вернуть.
Изуна мучился этой странной, осенней печалью и в то же время волновался, предчувствуя перемены. Скоро он наконец-то закончит Академию, последний из них четверых, и для него тоже начнётся эта новая жизнь, о которой рассказывали братья, а он слушал, затаив дыхание и отчаянно завидуя.
Опасность! Миссии. Все вместе, вчетвером…
Ему даже дышать становилось трудно, так колотилось сердце, так сдавливало в груди.
Что-то должно было произойти… он знал это точно. Что-то, что перевернёт его жизнь.
Иногда Изуна пытался думать о том, что это может быть — особая миссия? Может, он отличится на ней и его тоже сделают джонином, как Хашираму? Было бы хорошо…
Но в большинстве случаев он просто закрывал глаза и наполовину наслаждался, наполовину страдал от захвативших его ощущений, которые хотелось как-то выразить — но это было совершенно невозможно, потому что он, собственно, не понимал, что с ним происходит.
Иногда Изуне хотелось рассказать об этом брату, но он боялся, что тот над ним посмеётся.
«Мой маленький брат верит в предчувствия? Может, он одержим злыми духами?!» — скажет Мадара, накинет на себя белую простыню и начнёт играть в привидение, заставив брата смеяться до слёз.
Поиграть в привидение тоже хотелось, но в то же время Изуна отчётливо понимал, что это желание какого-то другого рода… совершенно несовместимое с теми новыми ощущениями, которые он открыл в себе за последние месяцы.
Неужели никто из братьев такого не испытывал?
Он вздыхал и накрывался с головой одеялом. Под ним было тепло, даже жарко, темно и уютно — а ещё безопасно. Как в детстве, когда улепетывал с визгом от брата и Хаширамы, и добежав до бочки, оговоренной условиями игры как «нейтральная территория, на которой нельзя продолжать боевые действия», забирался внутрь, подразнив напоследок преследователей. Там он сидел на корточках, выравнивая дыхание, и эти несколько минут отдыха перед тем, как вернуться в игру с новыми силами, были, пожалуй, самыми приятными.
Вот и теперь он прятался под одеялом от нахлынувших на него ощущений с тем, чтобы потом снова вдохнуть их полной грудью — вдохнуть томительного волнения, и пугающей неизвестности, и тихой печали…
Может, всё-таки рассказать брату?
Но, подумав, Изуна приходил к выводу: наверное, не стоит. Что-то подсказывало ему, что неправильно этим делиться, что это принадлежит только ему. Но с другой стороны, у него никогда не было секретов ни от Мадары, ни от Хаширамы с Тобирамой…
В любом случае, они ещё не вернулись.
Лишь бы вернулись скорее…
Двадцать третье.
Проснувшись раньше будильника и торопливо зачеркнув двадцать второе число в календаре, он спустился вниз с замирающим сердцем.
Да, конечно, они должны были вернуться только завтра, но вдруг…
Чуда не произошло.
Изуна повздыхал немного над несбывшимися надеждами, но вскоре снова повеселел.
В конце концов, это был последний день его ожиданий.
Завтра.
Подумать только, он провёл в одиночестве больше семи месяцев… В первый раз в жизни он расставался с Мадарой и братьями Узумаки так надолго. Хаширама, который был старше его почти на четыре года, может, ещё и помнил то время, когда был один, но Изуна не представлял себя отдельно от братьев. Ни одно из его детских воспоминаний не обходилось без них. Они были частью его, единым целым.
Несправедливо было разлучать их так надолго…
Но теперь это, наконец, закончится, и всё будет по-старому. Точнее, по-новому, ведь через неделю выпускные экзамены, и он окажется с ними на одной ступени.
Давно пора — Академия уже изрядно надоела ему.
Изуна поступил в неё в тот год, когда Хаширама как раз сдавал выпускные экзамены; Мадара с Тобирамой, отучившись ещё два семестра, тоже получили звания генинов — и понятно было, что никто из них троих не горел особым желанием обсуждать подробности учебного процесса с Изуной, которому только предстояло пройти всё то, что для них осталось в прошлом.
Поэтому Академия превратилась для младшего Учихи в скучную обязанность, досадное препятствие, мешающее быть вместе с братьями. Он сбегал оттуда при первой возможности и плёлся в самом хвосте по успеваемости. Мадара, который в своё время закончил с отличными отметками, периодически подтрунивал над ним за это, но не всерьёз, и Изуне было всё равно. До тех пор, пока он не понял, что если будет продолжать в том же духе, то его просто не допустят до миссий, и о мечте быть в одной команде с Мадарой и братьями Узумаки придётся забыть.
Команда…
Изуна нахмурился.
Он знал, что после выпускных экзаменов его распределят в одну тройку с двумя однокурсниками, и это ему совсем не нравилось. Наруто-сан всегда говорил, что команда — это вторая семья, да и Хаширама наверняка придерживался того же мнения. Вот только Изуне не хотелось никакой второй семьи, ему вполне хватало брата и Хаширамы с Тобирамой; он привык проводить всё свободное время вместе с ними и совершенно не представлял, как заставить себя любить будущих товарищей по команде с такой же силой.
Как же повезло брату, что он родился в один год с Тобирамой, и они оказались в одной тройке…
Ничего, Хаширама теперь джунин, да к тому же ещё сын Хокаге — он наверняка добьётся, чтобы они ходили на миссии все вместе, вчетвером.
За этими мыслями Изуна чуть было не прошёл мимо Академии, но вовремя спохватился и, поморщившись, зашёл внутрь.
В классе царило оживление: будущие генины обсуждали грядущие экзамены, запугивая друг друга всё более и более ужасающими подробностями. Изуна зевнул; он-то слышал о том, как всё происходит на самом деле, не раз и не два, а целых три, и мог только посмеиваться над страхами однокурсников.
Потом начали обсуждать какую-то вечеринку.
— Ты не пойдёшь, Изуна-кун? — спросила его соседка по парте, худенькая, невзрачная брюнетка в очках.
Изуна покачал головой.
За все годы учёбы дружеских отношений с однокурсниками у него так и не сложилось. Он к этому и не стремился: у него были лучшие братья на свете, зачем ему кто-то ещё? Единственной, с кем он немного общался, была эта самая девочка, Мидори. В первый день она опоздала на занятия и села на единственное свободное место рядом с Изуной — так и повелось в течение следующих лет. Она помогала ему на контрольных, однако с общением не навязывалась; его это вполне устраивало. Он даже думал, что раз уж придётся какое-то время ходить на миссии не с братьями, то хорошо бы Мидори распределили в его команду.
— И я не пойду… — тихо сказала она. — Тоже не люблю вечеринки.
Изуна не стал говорить ей, что очень даже положительно относится к вечеринкам. Конечно, если рядом брат и оба Узумаки.
Он еле дождался окончания занятий и с облегчением вырвался из душной Академии на свежий воздух. Вокруг всё по-весеннему цвело и пахло, и он с удовольствием прошёлся дорогой, по которой обычно гулял с братьями.
Завтра.
Уже завтра они будут рядом с ним.
Двадцать четвёртое.
Всё пошло наперекосяк, начиная с самого утра.
Изуна проснулся, услышав внизу голоса, и подскочил на кровати, не понимая, что произошло. Потом догадался поглядеть на часы и застонал.
Он забыл о том, что сегодня воскресенье, и не надо идти в Академию — следовательно, будильник не сработал, и он всё проспал. А ведь хотел встретить брата у входа…
Гллоса внизу, меж тем, становились всё громче; Изуна с ужасом понял, что Мадара ругается с матерью.
— Я же не прошу тебя стирать вручную — но мог хотя бы сам до стиральной машины вещи донести! — донёсся до него голос Сакуры уже из коридора.
Затем дверь распахнулась, и Изуна увидел брата.
Тот зашёл в комнату, со всей силы швырнул рюкзак на пол и выругался — такими выражениями, которых его младший брат отродясь не слышал. Потом поднял голову и заметил, наконец, Изуну.
— А, маленький брат. — Мадара поднял руку в приветственном жесте, но вид у него при этом был такой, как будто он только сейчас вспомнил о его существовании вообще, и был крайне удивлён этим открытием.
Тот не успел ответить; вслед за старшим сыном в комнату зашёл Саске.
— Спустись и убери тот бардак, который ты устроил внизу, — приказал он спокойным голосом.
В глазах Мадары мелькнуло что-то нехорошее.
— Здравствуй, отец, — сказал он с вызовом. — Давно не виделись.
Саске не поддался на провокацию.
— Ты слышал, что я тебе сказал?
— Я только что вернулся! — взорвался Мадара. — Почему кто-нибудь другой не может убрать, он, например?!
Он ткнул указательным пальцем в брата, и тот вздрогнул.
«″Он″ — это, что, я?» — запоздало дошло до Изуны, и он опустил голову, ошарашенный происходящим и более всего этим безличным обращением со стороны брата.
— Потому что свалил все грязные вещи на полу в кучу ты, и убирать будешь тоже ты, — пояснил Саске подчёркнуто терпеливым голосом.
— Ну хорошо, я уберу, — сдался Мадара. — Уберу! Потом. Дай мне поспать немного!
— Сейчас, — отрезал Саске безапелляционно.
Мадара сжал кулаки и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Саске посмотрел на младшего сына.
— Спи, — сказал он более мягко. — Рано ещё.
Изуна кивнул, однако не сдвинулся за последующие десять минут ни с места.
Мадара вернулся довольно быстро.
— Встретили, называется, — пробормотал он себе под нос. — Полгода дома не был.
«Семь месяцев, двадцать пять дней», — мысленно поправил его Изуна; вслух он ничего не произнёс.
— Я спать, — сказал брат, не глядя на него, и подошёл к своей кровати. — Устал, как собака, и всё это время мечтал о нормальной постели. Хоть что-то хорошее в этом доме.
Он скинул верхнюю одежду и рухнул в кровать, завернувшись в одеяло так, что наружу торчали только непослушные чёрные пряди. Через пару минут его дыхание выровнялось, и Изуна опустился на подушку, уставившись пустым взглядом в потолок.
Думать о чём-то ему не хотелось.
Спать — тоже.
Однако он честно досчитал до девятьсот девяноста девяти, и только тогда сказал себе, что всё бесполезно и что он точно не заснёт.
…Проснулся он оттого, что с него стащили одеяло и самым бессовестным образом щекотали.
Изуна подскочил и, вырываясь, со всего размаху заехал локтём брату в скулу.
— Эй, полегче, — сказал Мадара, потирая щёку. — Не для того я еле вырвался живым из этого пекла, чтобы погибнуть дома от руки глупого младшего брата.
— Придурок, — проворчал Изуна и обнял его.
…
К полудню всё, казалось, совсем наладилось.
Отоспавшись, Мадара заявил, что голоден, как волк, и был явно приятно удивлён, спустившись вниз и обнаружив на столе обед.
— Я слышала, в Стране Молний очень красиво, — сказала Сакура, придвинув к нему чашку с рисом.
Мадара посмотрел на неё искоса.
Он никогда не рассказывал дома о миссиях и злился, когда его пытались расспрашивать, но на этот раз мать, вроде бы, подняла совершенно невинную тему.
— Красиво, — согласился он нехотя. — Вот только эта деревня, по-моему, специально устроена так, чтобы добравшись до неё, любой враг — или друг — падал с ног от недостатка воздуха. На такой высоте разве что горные козлы могут нормально жить… А у них ещё и каждый дом на отдельной скале расположен, то есть, либо карабкайся по ней тысячу метров, либо поднимайся по круговой лестнице два часа.
Он фыркнул и уставился в свою тарелку, по-видимому, опасаясь, что и так сказал слишком много.
Изуна молчал, зная, что когда они останутся наедине, брат станет разговорчивее.
Он уже давно расправился со своей едой и теперь нетерпеливо ёрзал на месте. Удостоверившись, что утренняя ссора забыта, он всем сердцем желал одного — увидеть поскорее Хашираму и Тобираму, по которым скучал не меньше, чем по брату.
— Мам, — внезапно сказал Мадара и отложил палочки. — А сегодня отец тоже на работе? Я хочу с ним поговорить.
Изуна насторожился.
Все разговоры старшего брата с отцом неизменно кончались одним: отвратительным настроением первого.
— О чём? — спросил он тревожно.
Мадара окинул его долгим взглядом.
— Да так, — неопределённо ответил он. — Кое о каких взрослых вещах.
Изуна закатил глаза.
— На работе, — подтвердила Сакура. — Но ты можешь зайти к нему, если хочешь. Сегодня воскресенье, он наверняка там один, так что проблем не возникнет.
Изуна снова подумал: какая дурацкая система. Чтобы добиться личной встречи с начальником полицейского корпуса, необходимо было первоначально доложить о своих намерениях десятку охранников. Те прекрасно знали, что Изуна и Мадара — дети Саске, однако и их не пропускали без необходимых формальностей.
— Да, — тем не менее, сказал он поспешно. — Давай зайдём.
Мадара посмотрел на него как-то странно.
— Я один зайду.
Это неприятно кольнуло Изуну, но он предпочёл промолчать; в конце концов, главным сейчас было выйти уже на улицу: там они наверняка встретят братьев Узумаки.
«Ты слишком нетерпеливый», — говорила бабушка часто.
Может, и так, но как можно оставаться спокойным, зная, что они здесь, всего лишь за несколько километров? Последние минуты его долгого ожидания давались особенно тяжело; он не знал, куда девать руки и как справиться с тянущим ощущением в груди, подозрительно похожим на боль.
Наконец, они вышли; Изуна буквально слетел со ступенек.
— Ты вырос, — неожиданно сказал Мадара. — Выше стал. Глядишь, и меня догонишь.
Изуна оглянулся.
В любое другое время он бы порадовался этим словам — всё-таки, ему порядком надоело смотреть на них троих снизу вверх — однако сейчас было не до того.
— Пойдём, — он потянул брата за рукав.
— Да куда ты так торопишься? — удивился тот.
Изуна окинул его долгим выразительным взглядом.
Он, что, действительно не понимает?
— Ну ладно, — вздохнул Мадара. — Хотя, конечно, задолбали они меня за эти полгода…
Кажется, понял.
Они прошли через сад, расцветавший весенними красками, через запутанные улочки, пустынные и залитые солнцем, через улицы пошире, оживлённые и наполненные голосами. Обычно Изуна смотрел по сторонам, однако сейчас все картинки и звуки слились для него в единый поток разноцветного шума, сквозь который он слышал только настойчивое биение собственного сердца.
А когда они уже практически подошли к площади, он внезапно испугался.
— Подожди, — сказал он брату, замерев на месте.
— Что?
Изуна посмотрел вперёд. Прямо перед ним тень от высокой башни пересекала раскалённую мостовую, и он почему-то подумал, что перешагнув через неё, точно так же перешагнёт и через какую-то часть своей жизни.
Что-то произойдёт…
Что-то, чего он ждал все эти месяцы, оно уже близко, оно уже готово свершиться, и от этого слишком страшно.
Потому что назад дороги не будет.
Изуна сжал кулаки, отгоняя настойчивое желание обойти тень: это бы выглядело просто смешно. Да и чего он, в самом деле…
— Ну ты идёшь? — поторопил его Мадара.
Он кивнул и шагнул вперёд, однако сделал при этом себе уступку: оторвал взгляд от тени и посмотрел куда-то вверх. На мгновение его обдало холодом; весь окружающий мир с его цветами и звуками куда-то пропал, и осталось только яркое, слепящее глаза солнце в пустынно-голубом небе.
А потом он услышал знакомый голос.
— Йоу, Учиха. Смотрю, ты не можешь прожить без меня и нескольких часов.
Тобирама.
— С удовольствием бы не видел твоей наглой морды парочку лет, — мрачно отозвался Мадара и легко ударил кулаком по его кулаку в знак приветствия.
Они вечно препирались, но Изуна прекрасно знал, что это не всерьёз. Тобираме нравилось подначивать Мадару, Мадаре — Хашираму, а тот, в свою очередь, периодически изводил их обоих надменным видом и высказываниями в стиле «я-лучше-знаю-и-вообще-я-сын-Хокаге-и-старше-вас-всех».
— Так чего же пришёл? — деланно изумился Тобирама.
— Потому что я хороший старший брат, — усмехнулся Мадара. — А кое-кому не терпелось тебя повидать.
Он отодвинулся, подтолкнув вперёд Изуну.
Светлые глаза Тобирамы чуть расширились.
— Ну и вымахал же ты, малыш! Пожалуй, теперь тебя так просто не поднимешь… Впрочем, надо попробовать.
В одну долю секунды он оказался у младшего Учихи за спиной, подхватил его подмышки, и, вздёрнув в воздух, подбросил вверх.
Изуна от неожиданности закричал, однако, сконцентрировав автоматически чакру, приземлился вполне благополучно и в отместку дёрнул Узумаки за светлый вихор.
Тот засмеялся и, наклонившись к нему, сказал негромко:
— Я по тебе скучал.
«Я тоже, — подумал Изуна. — По всем вам».
Вместе они прошли через площадь и свернули на новую улицу, где Тобирама вдруг остановился, картинно понюхав воздух.
— Оооо… — протянул он с мечтательным видом. — Я чувствую. Я чувствую ЭТО!
— Нет, — скривился Мадара.
Но остановить Тобираму было уже невозможно.
— РАМЕН! — заорал он так громко, что прохожие сочли безопасным обойти их за несколько метров. — Клянусь кулоном Хаширамы, я мечтал об этом упоительном, волшебном аромате неделями напролёт! Я засыпал, представляя себе фарфоровую чашку, наполненную бульоном…
— Мы жрали рамен каждый вечер, придурок, — напомнил Мадара.
Тобирама поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, призывая всех к молчанию.
— Да, — согласился он и сделал выразительную паузу. — Но это был кумогакуревский рамен! А я говорю о конохском!
— По-моему, что один, что другой…
— Не спорь со мной! Только истинный Узумаки может распознать вкус настоящего рамена, — заявил Тобирама и, схватив братьев Учиха за руки, энергично потащил обоих в сторону Ичираку.
— Тоже мне, велика честь носить эту фамилию.
— …сказал прославленный наследник великого клана, состоящего из трёх человек. Кстати, в прошлый раз ты проспорил, так что сегодня платишь за меня. А я чертовски голоден…
— Иди к чёрту, Узумаки, у меня денег нет.
Изуна прикрыл глаза и улыбнулся, слушая их перепалку.
Нет, утренний инцидент ничего не значил; всё осталось по-прежнему. Они остались прежними, его братья.
Для того, чтобы почувствовать себя совсем счастливым, не хватало только одного…
Они устроились за столиком в закусочной, поздоровались с хозяином, сделали заказ.
Изуна беспокойно огляделся.
Тобирама вернулся с тремя чашками дымящейся лапши и, всячески изображая нетерпение, достал из одноразовой упаковки палочки.
— Три порции? — спросил Изуна.
Тобирама хлопнул себя по лбу.
— Ах ты ж чёрт! Точно, малыш Изу, ты прав! Я ведь собирался взять себе, как минимум, две. Всё равно платит твой братец…
Он ухмыльнулся, получив в ответ убийственный взгляд шарингана.
Изуна опустил глаза в тарелку, больше не прислушиваясь к их перепалке. Тянущее ощущение в груди вернулось, стало настойчивее, отчаяннее. Он попытался поесть и чуть не подавился, обнаружив, что не может проглотить ни куска. Надо спросить, стучало в голове, надо спросить — но он почему-то молчал.
— Я проспорил тебе только одну порцию рамена, а не целый обед!
— Ты проспорил мне целый обед, а ещё поход сам знаешь куда, Учиха. Не моя вина, что ты так напился, что теперь не можешь об этом вспомнить.
— Заткнись, идиот, здесь мой брат!
— А где Хаши?
Измучивший Изуну вопрос, наконец, сорвался у него с языка, однако облегчения он не почувствовал.
Тобирама и Мадара замолчали, как по команде. Потом переглянулись.
— Он…
— Сдаёт Хокаге отчёт о нашем пребывании в Стране Молний, — закончил Тобирама быстро. — А поскольку к отцу, как всегда, огромная очередь, то брат наверняка застрянет там до вечера. Увы…
Он развёл руками и слишком поспешно отвёл взгляд.
— А он не может сделать этого дома?
— Ну… наш отец требует соблюдения формальностей.
«Это наш отец требует соблюдения формальностей», — подумал Изуна.
Он сгорбился на скамейке и снова опустил взгляд в тарелку с нетронутым раменом.
Тобирама напротив него расправился со второй порцией и заказал себе новую, невзирая на отчаянное сопротивление Мадары, утверждавшего, что платить за неё он не станет.
— Так вот, о чём я говорил, когда ты, Учиха, бессовестно меня перебил? О, эта фарфоровая чашка, наполненная бульоном… Долгими ночами я представлял себе, как мои пальцы скользят по её гладкой поверхности и ласкают изгибы…
— Ты из какого романа эту оду свистнул, поэт? — ядовито спросил Мадара.
— Из той книжки, разумеется, — ухмыльнулся Тобирама.
— Из какой книжки? — спросил Изуна просто затем, чтобы что-то спросить и избавиться от жуткого ощущения, что он находится под водой, куда все фразы долетают с запозданием и как будто произнесённые на чужом языке.
— Сколько раз можно тебе повторять, идиот — не при моём младшем брате! — разозлился Мадара.
Повисло неловкое молчание.
А потом Тобирама сказал самое ужасное, что только было возможно:
— Да он всё равно ничего не понимает.
Изуна разжал под столом пальцы, и палочки упали на пол с тихим, печальным стуком.
Кажется, они почувствовали себя перед ним виноватым, потому что Тобирама тут же вызвался дойти до соседней палатки и купить всем по данго — на этот раз за свой счёт; Изуне он принёс сразу две порции.
— Как самому маленькому, — сообщил он, потрепав его по волосам.
Изуна проглотил эти слова — так же, как проглотил, не чувствуя вкуса, сладкий рисовый шарик через минуту.
Разговор дальше не клеился. Мадара и Тобирама сделали попытку обменяться очередными колкостями, однако смех у обоих получился искусственный, напряжённый.
Изуна жевал данго и смотрел на улицу, где проходили мимо закусочной торопившиеся по своим делам люди. В резиденции у Хокаге-сама — Наруто-сана — стоял аквариум; рыбы в изумрудной воде плавали, поглядывая на посетителей, надо полагать, так же, как Изуна сейчас на прохожих — меланхолично, спокойно. Издалека.
— Ну, я пойду, — сказал он, наконец, и отложил недоеденный данго на тарелку. — На завтра много заданий.
По глазам брата он прочитал, что Мадара не поверил — ещё бы! Когда это Изуна думал о домашних заданиях? — однако кивнул и явно почувствовал облегчение.
Ичираку рамен в выходной день был набит битком, и добираться до выхода пришлось, перешагивая через чужие сумки, брошенные в проходах. Выйдя на воздух, Изуна обошёл закусочную кругом и прислонился к стене, проведя рукой по тёплой деревянной поверхности. Изнутри до него слабо донеслись знакомые голоса, и он понял, что Мадара и Тобирама снова ругаются. И смеются.
«Это неважно, — сказал он себе. — Утром тоже всё было плохо, а потом стало хорошо».
…Правда, ненадолго.
Вздохнув, Изуна медленно пошёл домой тем же путём, которым пришёл сюда — через площадь, затем по широкой улице, затем переулками, поднимаясь в гору, и, наконец, через террасу, любуясь открывшимся видом на деревню. В какой-то момент справа мелькнула знакомая фигура, и он остановился.
Нет, не может быть. Показалось.
Показалось?
Он развернулся и прошёл назад несколько метров.
Сердце колотилось в груди гулко и больно.
Ветер трепал тёмные волосы Узумаки Хаширамы, сидевшего на перилах и с задумчивым видом обозревавшего окрестности Конохи.
Изуна подошёл ближе, стараясь не выдать себя частым дыханием.
— Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли? — спросил Хаширама, демонстративно раскинув руки. Потом повернул голову и искоса посмотрел на Учиху. — А, это ты.
В небе пронзительно закричали чайки.
— Я, — согласился Изуна и помолчал. — Упасть не боишься?
— Упасть? — Узумаки приподнял бровь. — Ты за кого меня принимаешь, Учиха?
«А ты меня? — мысленно спросил тот. — Это же я, я, Изуна, а не Мадара».
Он знал, что Хашираме нравилось бесить его старшего брата высокомерным отношением, однако при этом с самим Изуной он был неизменно приветлив и ласков. Он носил его на руках, он улыбался ему по-особенному, одними глазами — так что никто другой не понимал, что он веселится — и никогда не называл его грубоватым «Учиха».
— Уже разобрался… с отчётами? — спросил Изуна, мучительно подыскивая тему для разговора.
Первый раз в жизни он не знал, о чём заговорить со своим братом. Со старшим из своих братьев — тем, с которым даже многочасовое совместное молчание никогда не было ему в тягость.
— …отчётами?
Последовала пауза.
— Забудь, — сказал, наконец, Изуна, опустив голову. — Неважно.
Хаширама пожал плечами и отвернулся, с интересом разглядывая скалу напротив — как будто видел её первый раз в жизни.
Ветер трепал полы его плаща, расшитого алым узором и потому похожего на плащ Хокаге, которым он пока что не являлся, но которым когда-нибудь, несомненно, должен был стать. Как и тот, прежний, носивший его имя. Как и его отец.
— Через неделю выпускные экзамены, — вырвалось у Изуны почти против воли.
— В самом деле? — спросил Хаширама, не поворачивая к нему головы. — Я и забыл. Ну, плохо. У тебя же всегда было не очень с учёбой.
— Я шестой. С начала, не с конца.
— Вот как, — на этот раз Изуна снова удостоился взгляда равнодушных синих глаз. — С двадцать девятого на шестое, значит. Неплохой результат.
Он произнёс это тем же тоном, каким экзаменаторы обсуждают показатели незнакомых им учеников.
«Хаши, ты переигрываешь», — отчаянно хотелось сказать Изуне.
И, наверное, он бы это сказал, если бы не понимал с безнадёжной уверенностью, что на этот раз Хаширама не играет.
Раньше он бывал высокомерным, и насмешливым, и даже утончённо жестоким, но всё это было, чтобы позлить Мадару и посмешить остальных.
Теперь он был просто безразличным, и это было на самом деле.
Изуна слишком хорошо знал своего брата, чтобы не заблуждаться на этот счёт.
Нет, не брата… Узумаки Хашираму.
Но почему?!
Хаширама неожиданно спрыгнул с перил и очутился прямо напротив него. Высокий — гораздо выше, чем Изуна помнил — сильно загоревший под северным солнцем Страны Молний, и отпустивший волосы почти до пояса, он и внешне казался незнакомцем. Под плащом у него оказалась джоунинская униформа: синие штаны, сумка с оружием, повязанная на бедро, зелёная жилетка.
— Что ж, поздравляю. — Он положил Изуне руку на плечо и улыбнулся холодной, вежливой, отстранённой улыбкой.
— С чем? — спросил Изуна хрипло. — Я же сказал, экзамены через неделю. Не факт, что я их вообще сдам.
— Я в тебя верю.
Эти слова, произнесённые вкупе с равнодушным взглядом куда-то вдаль, сквозь него, казались издевательством. Изуна разрывался между двумя желаниями: уйти, не оглядываясь на этого незнакомого ему человека — или же вцепиться ему в плечи и трясти, допытываясь, что случилось.
В итоге он не сделал ничего.
Сзади раздались шаги, и он обернулся, окинув измученным взглядом светловолосую девушку в коротком тёмном платье, подпоясанном алой лентой. Она показалась ему странно знакомой, но лицо её расплывалось из-за слёз, подступивших к глазам, и Изуна так и не смог вспомнить, где её видел.
— Привет, — сказала блондинка, подойдя к Хашираме.
— Ты долго, — констатировал тот.
— К твоему отцу, как всегда, огромная очередь. Я думала, задержусь там до вечера, — пожаловалась она, и у Изуны закружилась голова от ощущения дежа-вю. — А это кто? Познакомишь?
— Младший брат Мадары.
— О, я так и подумала.
Девушка улыбнулась, и до Изуны запоздало дошло: «Они говорят обо мне». Мысль не вызвала в нём никаких эмоций, как будто была не его собственной, а произнесённой чьим-то чужим голосом в его голове, и он не пошевелился.
Она, тем временем, присела на корточки и подняла на него сияющие глаза.
— Вы очень похожи. Кстати, а ведь мы уже виделись, помнишь? — Изуна смотрел на неё пустым взглядом. — В тот день, когда мы отправлялись в Страну Молний. Ты же приходил провожать своего брата?
И тогда он вспомнил.
…
В тот день он приходил провожать их троих.
Было ветрено и ненастно. Настоящей зимы, со снегом, в Стране Огня не бывает, зима в Конохе — это прохладное лето с желтеющими и облетающими листьями, и однако это всё-таки зима.
Изуна особенно остро чувствовал это в то утро, и даже не потому, что слишком легко оделся и теперь дрожал в своей футболке под пронизывающим ледяным ветром, а потому что зима была во всём — в холодном, далёком солнце, в протяжном скрипе деревьев, в бледных красках цветов, не раскрывавших своих лепестков даже несмотря на давно наступивший рассвет.
Хотя, может быть, Изуна просто слишком тосковал из-за предстоявшего, и ему всё это только мерещилось.
Они с братом пришли к воротам первыми. Мадара держал его за руку, однако мысли его были далеко: в них он уже, наверное, видел себя в Стране Молний. Он с самого начала страстно хотел попасть в состав делегации, отправлявшейся в Кумогакуре, и Хокаге удовлетворил это желание вопреки недовольству Саске.
Частью души Изуна понимал стремление брата на полгода покинуть родной дом, однако всё равно не мог не задавать себе бесконечно вопрос:
«Ну почему? Почему именно они?»
— Не будь эгоистом, — сказала бабушка, когда он однажды не выдержал и произнёс этот вопрос вслух. — У твоего брата сейчас начинается особый период, когда всё становится по-другому. Молодость. Пусть он её запомнит.
Голос у неё был ворчливым, и, в то же время, почти мечтательным.
Изуне не хотелось быть эгоистом, и он старался не ныть при братьях, не показывать своей тоски, своей зависти, когда они в сто двадцать пятый раз обсуждали поездку и приготовления к ней. Они жалели его и старались не говорить об этом с утра до вечера, однако совсем не говорить не могли, как не могли и скрыть взволнованный блеск в глазах и радость предвкушения, сквозившую в каждом слове. Предвкушения, которого Изуна разделить не мог.
У них впереди была смена обстановки, приключения, новые знакомства, у него — скучные занятия в Академии, которых не скрашивало теперь даже ожидание встречи с братьями, и однокурсники, с которыми он не общался.
«Если бы только мне можно было отправиться с ними…»
Но он должен был оставаться в Конохе и готовиться к выпускным экзаменам.
Он слонялся по дому, не зная, куда себя деть, или же сидел в уголке, стараясь не прислушиваться к разговорам, однако заставить себя уйти и поделать что-то своё не мог — слишком привык проводить всё свободное время вместе с братьями, и чем заняться в одиночестве, не представлял вообще.
Как ему провести без них больше семи месяцев, он предпочитал даже не думать.
Под конец Изуна настолько измучился, что уже почти хотел, чтобы они быстрее уехали. Однако в то утро, когда это должно было произойти, он проснулся задолго до будильника и понял, что отдаст, что угодно, лишь бы они остались ещё хоть на пару дней. Он лежал в постели, прикрыв глаза, и слушал, как Мадара осторожно, чтобы не разбудить брата, ходит по комнате и собирает то, что ещё не было собрано.
«Не уходи, — подумал он, какой-то безумной частью души надеясь, что брат услышит его мысли, и прекрасно понимая, что ничего не изменится, даже если он произнесёт эти слова вслух.
Потом был завтрак, который он не смог проглотить, холодный рассвет за окном и поход через спящую деревню к воротам.
Через несколько минут подошли братья Узумаки вместе с остальными чунинами и джонинами, отправлявшимися в Кумогакуре, и Изуна был вынужден отпустить руку брата. Сквозь толпу он увидел, как Тобирама поприветствовал Мадару и, подмигнув ему, развязал рюкзак, показывая что-то, спрятанное на дне.
Митараши Анко прикрикнула на подростков, проявивших слишком бурное оживление, и объявила состав команд.
— Команда номер пятнадцать: Учиха Мадара, Узумаки Тобирама, Сайто Изуми. Хаширама, ты командир.
Сквозь толпу к братьям протиснулась высокая светловолосая девушка, и тотчас же принялась оживлённо болтать с Хаширамой.
Изуна окинул её неприязненным взглядом.
«Это я должен быть на её месте», — пронеслось у него в голове.
То, что имя Изуми по звучанию походило на его собственное, только усугубило ситуацию.
Он подошёл ближе к братьям, однако Хаширама в этот момент поднял руку.
— Через две минуты выходим. Напоминаю правила: никаких отклонений от траектории маршрута, никаких самовольных отлучек…
— Что-то быстро ты в роли командующего освоился, — фыркнул Мадара.
— …никакого алкоголя, — невозмутимо закончил Хаширама, пропустив ехидный комментарий мимо ушей, и выразительно посмотрел на брата.
— Да-да-да, конечно! — заверил тот с самым честным выражением лица, на которое был только способен, и поправил туго набитый рюкзак.
— Есть, командир, — улыбнулась Изуми и, подняв руку, приложила её ко лбу.
Изуна подумал, что ненавидит её.
Он опустил глаза, глядя, как ветер гонит по подмёрзшей земле буро-жёлтые листья, и обхватил себя руками. От холода у него зуб на зуб не попадал, и он серьёзно подозревал, что к вечеру разболеется.
Впрочем, какая разница…
Подняв голову, он обнаружил, что Хаширама смотрит в его сторону, и простился с ним печальным взглядом. Первоначально он хотел подойти к братьям Узумаки, с которыми не успел даже поздороваться, однако теперь, когда рядом с ними была эта новая девушка, он чувствовал, что ему там не место.
— Держи! — крикнул Хаширама и, достав из рюкзака свитер, кинул его Изуне.
Тот поймал его со смешанным чувством благодарности и усугубившейся тоски и отошёл от ворот, пропуская первые четвёрки, двинувшиеся в путь.
Братья прошли мимо него, разговаривая о чём-то своём, и именно тогда на него впервые обрушилось понимание, настолько же невероятное, насколько неотвратимое: с этого момента они сами по себе, он — сам по себе.
Потом он успел об этом забыть, успокоить себя. Взялся за учёбу, решив: закончит с хорошими результатами и будет ходить на миссии вместе с ними. Повесил на стену календарь, зачёркивая оставшиеся до их возвращения дни. Ждал, лелея в голове воспоминания и воображая, что всё будет так же, как прежде.
Но где-то в глубине души ведь знал, знал и чувствовал.
— Но почему?! — закричал он, подняв глаза на Хашираму и не рассчитывая, что тот поймёт, о чём речь. Просто не выдержал. — Почему?..
Изуми посмотрела на него недоумённо, однако Узумаки, кажется, понял. Он подошёл ближе, и на миг Изуна увидел в его взгляде прежнего Хашираму.
— Наверное, потому, что мы все выросли, а ты ещё нет, Изу. — Губы его тронула лёгкая улыбка. — Но в этом же нет ничего плохого.
Изуна отступил от него на шаг и дёрнул головой, не желая понимать и принимать эту невыносимо далекую от него философию.
«Уйди, — подумал он. — Уйди, пожалуйста».
Хаширама кивнул в ответ. Изуми, подхватившая его под локоть, смотрела на младшего Учиху сочувственно.
…А потом они ушли, и он остался один.
Изуна на автомате добрёл до дома, поднялся на второй этаж и опустился на пол, прислонившись головой к аккуратно застеленной кровати. Где-то с полчаса они сидел так, не шевелясь и глядя в потолок, а потом его внезапно охватила жажда деятельности.
«Надо сделать уборку», — подумал он и огляделся.
Оказалось, что убирать в комнате, в общем-то, нечего — всё и так было в порядке. Тогда Изуна деловито вытащил из письменного стола ящик, вывалил всё его содержимое на пол — и так и замер над кучей тетрадей, растеряв весь свой недолгий энтузиазм. Машинально он поднял одну из них, начал её перелистывать.
«21 января.
Хаширама дал мне поносить свой кулон, а Тобирама спрятал его и сказал, что я его потерял.
Очень на него злюсь».
Кажется, ему было лет шесть или семь. Тобирама тогда носился с идеей стать писателем, как некий Эро-сеннин, учитель его отца, и в один прекрасный день подарил ему и Мадаре по дневнику, наказав записывать там каждый вечер впечатления и переживания прошедшего дня.
«Я собираю материал для психологического романа! — заявил он. — Вы обязаны мне помочь!»
Изуна тогда никак не мог понять, что от него требуется, какие переживания?
— Ну, эмоции! — объяснял Тобирама. — Когда ты злишься, или грустишь.
Поэтому когда произошла история с кулоном, Изуна был почти рад и доволен собой: наконец-то он сможет сделать полноценную запись.
…Он пролистал страницы, исписанные старательным детским почерком, и остановился на чистом листе.
«Двадцать четвёртое марта, — подумал он. — Мой мир рухнул, и я не представляю, как жить дальше».
Рука сама собой потянулась к перу, и он аккуратно вывел: «24 марта».
Однако дальше написал другое: «Правило № 1. Сказать маме, чтобы она прекратила относиться ко мне, как к маленькому».
Захлопнув тетрадь, он положил её под подушку и спустился вниз.
Утро выдалось самое что ни на есть весеннее: не жаркое, не холодное; на улице заливались птицы — однако в просторном кабинете Хокаге на половину из окон были опущены шторы. Наруто любил солнце, а Саске — тень, и они долгое время препирались по этому поводу, пока не сошлись на решении: угол, в котором размещался полукруглый стол Хокаге, утопал в солнечном свет, на «половине» Саске царил полумрак.
Утренний разбор документов за много лет превратился в почти ритуал: Наруто подписывал свитки, периодически вздыхая и почёсывая пером затылок, Саске — просматривал отчёты, хмурясь и отпуская уничтожающие замечания.
— Во время доклада Раикаге об итогах миссии проявил непозволительную инициативу и, перебив вышестоящее лицо, выступил с собственными предложениями, — прочитал он вслух и скривился. — Ну кто так делает?
Наруто поднял голову, борясь с желанием сказать: «Ты».
— Ты цепляешься за одну-единственную ошибку, в то время как в целом твой сын проявил себя как инициативный и нестандартно мыслящий шиноби. Лучше бы похвалил его для разнообразия.
— Он и так вообразил о себе чёрт знает что, если судить по этой бумажке.
— Вспомни себя в молодости.
— Кто сказал, что я хочу, чтобы он был похож на меня? — раздражённо бросил Саске.
— Но он уже похож на тебя, — заметил Наруто.
Повисло молчание.
Наконец, Саске досадливо поморщился и, отложив недочитанный отчёт о пребывании команды номер пятнадцать в составе Учихи Мадары, Узумаки Хаширамы, Узумаки Тобирамы и Сайто Изуми в Стране Молний, потянулся к столу, чтобы сгрести с него целую кипу новых документов.
Наруто смотрел на него внимательно ещё пару минут, потом тоже вернулся к своим свиткам.
В дверь постучали.
Саске нахмурился. Он терпеть не мог, когда ему мешали во время работы, к Хокаге же постоянно кто-то наведывался — а тот и рад был выслушать любого, пришедшего по самому незначительному поводу, и отвлечься от возни с бумагами. Давно уже пора было забыть о глупой привычке приходить к Наруто по утрам с документами — тем более что своих у Саске, разве что не ночевавшего в полицейском корпусе, было немного, и дело неизменно заканчивалось одним: наглядевшись на стол, погребённый под стопками документов, и самого Хокаге, едва различимого в просветах между башнями из бумаги, Учиха, вздохнув, брался помогать.
— Да-да, — рассеянно откликнулся Наруто на стук в дверь.
— Хокаге-сама, — появившийся на пороге юноша кинул на Саске быстрый взгляд и склонился в низком поклоне. — Я хотел бы попросить у вас позволения присутствовать на вечернем собрании.
Смешной мальчишка, подумал Саске, такой церемонный и вежливый. Как у Наруто вообще мог родиться подобный сын? Вот второй его отпрыск — типичнейший Узумаки в детстве: непоседливый, легкомысленный, по рамену с ума сходит. А этот… В Хьюга он, что ли, пошёл?
Хаширама и в самом деле был похож на Хьюгу: темноволосый, с аристократическими чертами лица. Вот только бьякуган он, ко всеобщему удивлению, не наследовал, и глаза у него были ярко-синими, как у отца, а не светло-серыми, как у брата и матери.
— Заходите и располагайтесь, Узумаки-сан, — ответил Наруто, улыбнувшись. — Конечно же, вы можете присутствовать на вечернем собрании. Однако я хотел бы напомнить, что эту привилегию вы получили уже год назад, и вовсе необязательно каждый раз спрашивать моего согласия. Конечно, если это только не является для вас лишним поводом навестить своего вечно занятого отца. В таком случае продолжайте, я всегда рад вас видеть.
Лицо у Наруто было серьёзным и чуть ли не торжественным, однако в глазах сверкала озорная насмешка.
Хаширама сделал шаг вперёд, потом назад, потом снова вперёд и, наконец, остановился напротив отца, чуть улыбаясь, однако явно сконфуженный произнесённый перед ним речью.
— Хока… — снова начал он, однако поправился, покосившись на Саске: — Отец…
Это слово явно тяжело далось ему в присутствии постороннего.
У Саске в памяти неожиданно всплыла картина: он сам в семилетнем возрасте, робеющий и краснеющий перед суровым отцом. Но ведь Наруто-то суровым отцом никогда не являлся. Вот если бы этот Хаширама был его, Саске, сыном, тогда бы можно было понять… А вообще, получалось забавно: ребёнок Наруто называет отца на «вы» и стесняется, а собственный старший сын смущением не отличается ни разу и только дерзит и всячески отстаивает свою самостоятельность.
— Узумаки-сан, вы как-то подозрительно долго молчите, я уже начинаю беспокоиться, — сказал Наруто, подписав очередной свиток.
— Я… — Хаширама поднял голову, взгляд его метнулся по комнате и зацепился за отложенный Саске отчёт. — Отец, так вы уже прочитали отчёт из Кумогакуре? Сайто Изуми должна была занести его несколько дней назад…
Мальчишка явно пришёл к отцу за чем-то другим, подумал Саске, вот только рассчитывал поговорить с ним наедине. Ну и что ж, ему-то какая разница?
— Сайто Изуми… — повторил Наруто и добродушно усмехнулся. — Да, я прочитал отчёт, однако меня больше интересуют некоторые другие аспекты пребывания команды номер пятнадцать в Стране Молний. К примеру, я слышал, что вы умудрились обзавестись там личной жизнью, Узумаки-сан.
Сквозь загар на лице мальчишки проступила густая краска.
— Если возможно, я предпочёл бы поговорить об этом дома, отец.
— Я готов исполнить любое ваше желание, Узумаки-сан.
— Тогда… я пойду, отец.
— Конечно, Узумаки-сан. Увидимся на вечернем собрании.
Хаширама ушёл, пылая как маков цвет, и Саске, не выдержав, расхохотался.
— Наруто, и это меня ты обвиняешь в том, что я плохо обращаюсь с Мадарой? Ты буквально размазал своего сына по стенке, да ещё и на глазах у постороннего.
Наруто сложил вместе руки, посмотрел на Саске. Теперь, когда они остались одни, взгляд у него стал задумчивым и озабоченным.
— Да нет, Саске. Его просто нужно тормошить немного, иначе совсем замкнётся в себе. Тобирама неплохо справляется с этой задачей, но… — Наруто почему-то осёкся и не закончил фразу. — К тому же ты — не посторонний.
«Вряд ли мальчишка думает так же», — пронеслось в голове у Саске. Впрочем, опять: ему-то какое дело до мыслей этого Хьюги?
— Поражаюсь, что у такого раздолбая, как ты, выросло подобное воплощение правильности.
Наруто развёл руками.
— Сам удивляюсь, Саске. Я-то думал, мне придётся объяснять ему все эти вещи про дисциплину, правила и так далее — старший сын, всё-таки. Готовился к этому, переживал: ты знаешь, что у меня у самого с дисциплиной не очень. Однако он уже с тринадцати лет сам прекрасно знает, как и что надо, и боюсь, скоро начнёт объяснять это мне. Правда, предварительно испросив сотню соизволений.
— Ты уверен, что он вообще тебе родной? — Саске позволил себе ухмылку. — Волосы тёмные, характер совсем не твой.
— Ну, глаза-то мои, — улыбнулся Наруто.
Впрочем, Саске подозревал, что, даже родись Хаширама с шаринганом, Наруто продолжал бы утверждать, что его отец — он. Экая наивность и вера во всё хорошее в людях.
Мысли Саске переключились на собственных детей: ну, тут уж сомнений быть не могло, спасибо характерной внешности. Да и потом, Сакура — это Сакура, она на измену не способна в принципе.
— Кстати, Саске, — внезапно сказал Наруто. — Ты Сакуру поздравлять собираешься?
Саске вздрогнул. Он что, его мысли услышал?
— Поздравлять? — неохотно откликнулся он. — С чем?
Наруто вздохнул, взял со стола календарь, подошёл к Саске, помахал им у него перед носом и выразительно постучал указательным пальцем по квадратику в красной рамке: двадцать восьмое марта.
— И что? — недоумённо спросил Саске. А потом вспомнил: — А, чёрт…
— Хоть цветы купи, — сказал Наруто и подошёл к окну, неожиданно заинтересовавшись видом, открывавшимся из резиденции.
— Да она его вообще не отмечает, — сказал Саске резко. — Смысл ей напоминать, что ещё на один год постарела? Женщины к этому странно относятся.
Наруто снова посмотрел на него очень внимательно и как-то невыносимо понимающе. В последние годы он вообще стал меньше говорить и больше смотреть, и это было совсем не похоже на него ни в детстве, когда он только болтал и ничего не замечал вокруг, ни в юности, когда стал замечать больше и тут же высказывать мысли на этот счёт. Зато и взгляд его теперь был таким, что никаких слов не требовалось.
Он будто видел насквозь.
Саске ненавидел это ощущение.
— Держи, — сказал Наруто, достав из ящика стола какую-то коробочку и протянув её Учихе.
Тот щелкнул крышкой, уставился недоумённо на камни в серебристой оправе, засверкавшие в лучах солнца сине-зелёными, будто морская вода, огнями.
— Изумруды из Суны, — пояснил Наруто. — Ей к цвету глаз подойдёт.
Саске поднял на него глаза, всё ещё ничего не понимая.
— Ей подарить от тебя, что ли?
Наруто подошёл к нему, положил руку ему на плечо, прямо посмотрел в глаза.
— От себя, Саске.
Саске молчал пару минут, переваривая услышанное. Потом стряхнул с себя его руку, сказал хмуро:
— Нет.
Во взгляде Наруто заплясали тёмные огни, как когда-то, когда ещё был Кьюби. Саске передёрнуло от этого воспоминания и — он никогда бы не признался себе в этом — от нехорошего ощущения, подозрительно напоминающего страх.
— Сделай, как я говорю, Учиха, — сказал Хокаге спокойно. А потом отвернулся и добавил более мягко: — Ради Сакуры-чан, Саске. Ради того, что у нас троих когда-то было. Прошу тебя.
Саске прикрыл глаза и сунул коробочку в карман форменных штанов.
— Чтоб тебе провалиться, Проповедник-сама.
Наруто повернулся к нему; взгляд у него снова посветлел.
— Спасибо, Саске-тэме, — сказал он, улыбаясь широко, как в детстве. — И передай ей мои поздравления.
— Ты не зайдёшь?
Наруто покачал головой, кивнул в сторону заваленного документами стола. Голос у него был печальный:
— Ну ты же видишь, Саске. Вечером собрание ещё это… — Он помолчал и усмехнулся: — К тому же, мне нужно поговорить с сыном. А я как-то… не того… не очень готов, в общем, к этому разговору. Так что надо готовиться.
Он почесал соломенную шевелюру.
Саске вопросительно приподнял бровь.
— Ему семнадцать, Саске, — пояснил Наруто, разведя руками. — И у него неожиданно появилась личная жизнь. Я, конечно, понимаю, что он наверняка сам всё знает, но отцовский долг велит мне побеседовать с ним на некоторые щекотливые темы. Хотя бы для галочки, чтобы не считать себя совсем уж дерьмовым родителем. Ты-то со своими не разговаривал?
Саске хмыкнул.
— У старшего нет никого. К тому же, ему пятнадцать; я в этом возрасте ещё ничем таким не интересовался — а ты утверждаешь, что он похож на меня. Что до младшего… ну, этот совсем ребёнок, лет пять в запасе точно есть.
— Ну смотри, — Наруто засмеялся. — Не прогляди. Дети растут быстро.
Продолжение в комментариях
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Саске, Сакура, Наруто, Хината и их дети, переживающие кризис взросления.
Рейтинг: PG
Жанр: ангст, семейная драма, романс, повседневность.
Состояние: в процессе.
Дисклеймер: старшее поколение принадлежит Кишимото.
Предупреждение: гет и слэш (в дальнейшем), ОМП и ОЖП, возможный ООС.
Примечание: концепция стырена из данного фика, однако это не продолжение, и характеры здесь немного (а в некоторых случаях и много) другие.
От автора:
Детей Саске и Наруто зовут Изуна, Мадара, Хаширама и Тобирама соответственно. Да, это дань прихоти автора, который никак не может расстаться с полюбившимися ему Основателями, но не хочет писать АУшку или смириться с возможными расхождениями с каноном.
Часть 1. Главы 1 и 2
1.
Путь от госпиталя до дома был неблизким, и размышления, приходившие за это время в голову, не всегда были весёлыми.
Утром Сакура поссорилась с сыном, днём — в единственный выходной за последние пару недель — её срочно вызвали на работу, вечер, судя по всему, предстояло провести в одиночестве.
Дети наверняка будут ночевать у Узумаки, муж обычно возвращается заполночь, друзья… Что ж, надо быть честной: друзей особо и нет. Настоящим другом был Наруто, но Наруто это Наруто, он Хокаге, и общение с ним в последнее время свелось к получению заданий и представлению отчётов о состоянии раненых. Ну, он же занят, это понятно…
Из-за мыслей о Наруто привычно потянуло в груди от старой, затаённой боли, и Сакура постаралась переключиться на другое.
Может быть, пригласить старых подруг, устроить вечеринку? В конце концов, тридцать пять — это ещё не старость, она имеет право развеяться. В последний раз она куда-то выходила, помнится, с полгода назад: это был день рождения Ино, и они большой компанией весело погуляли в соседнем городе, где никто не знал их как куноичи. С ними пытались познакомиться, по меньшей мере, раз двадцать, и Ино флиртовала напропалую с каким-то молоденьким мальчиком, увязавшимся за ними от самого ресторана.
«Ах, подружка, у него была та-а-акие глаза… Эта была любовь, любовь с первого взгляда. И это была бы самая жаркая ночь в моей жизни, если бы я не была так пьяна и смогла изобрести приличную отговорку, чтобы вернуться домой под утро», — частенько вспоминала Ино потом, и Сакура смеялась в кулак, прекрасно понимая, что на самом деле более верную жену, чем Яманака, ещё поискать.
Сакура улыбнулась и подумала, что это был, без сомнения, отличный вечер.
Вот только хотелось ли ей его повторения?..
Некогда великий клан Учиха располагался в особом районе, и его представители, мрачные и высокомерные, практически не общались с другими жителями деревни, а уж о том, чтобы устраивать весёлые вечеринки, и речи быть не могло. С тех пор прошло много лет, от клана Учиха остался один только Саске и чуть позже его дети, и жили они в самом центре Конохи, однако словно какая-то тень постоянно довлела над ними. Тень исчезнувшего клана и его многолетних традиций.
Сакура не сразу заметила изменения в самой себе, однако в конце концов поняла: она стала поглядывать на других свысока, редко улыбаться, и ей не слишком хочется с кем-то встречаться. Про Саске и говорить было нечего: тот целиком погряз в работе и общался исключительно с Наруто. Ну, не считая подчинённых — но те настолько его боялись, что предположить даже возможность какой-то дружбы было смешно. Дети…
Сакура задумалась.
Поначалу казалось, что они не унаследовали от своего мрачного отца ничего, кроме внешности. Глядя на то, как они играют вчетвером с детьми Наруто, Сакура улыбалась и говорила себе: кто бы мог подумать, что сыновья Учихи Саске вырастут такими общительными? Однако потом она заметила кое-что другое: только с детьми Наруто её дети и играли, ни с кем больше. В то время как у Хаширамы и Тобирамы в друзьях было полдеревни…
И, кажется, это не изменилось.
Сакура чуть вздохнула, подойдя к дому и обнаружив, что свет в окнах не горит, открыла ключом дверь — и внезапно насторожилась: в глубине комнаты темнела чья-то фигура.
Вор?!
Она мгновенно сконцентрировала чакру, ударила по выключателю… и прислонилась к стене, вытерев со лба пот.
— Ты меня напугал.
Младший сын обернулся и посмотрел на неё укоризненно.
— Милый, но ты же никогда не любил сидеть в темноте, вот я и не поняла, что ты дома… — попыталась оправдаться Сакура, чувствуя, что чем-то его обидела.
В самом деле, по возвращении из Академии Изуна вечно устраивал во всём доме иллюминацию, зажигая свет в каждой комнате, в которой появлялся, и забывая его погасить. За это он периодически получал нагоняй от отца, но Саске никогда не бывал с ним слишком строг, обращая всё своё воспитательское рвение на старшего сына, и замечания пролетали мимо черноволосой головы Изуны, как птицы — над изваяниями Хокаге в скале, не задевая их даже крыльями.
А ещё он всегда кричал «с возвращением!», как только она открывала дверь.
— Что-то случилось? — спросила Сакура встревоженно и подошла к дивану, на спинку которого Изуна уселся верхом, скрестив на груди руки. — Ты сегодня какой-то сам не свой.
Тот не ответил, и это тоже было на него не похоже: обычно он или болтал без умолку, или улыбался — совершенно обезоруживающе. А теперь вместо улыбки на его лице было мрачное выражение, сделавшее бы честь самому Саске в лучшие времена его молодости.
— Ты с братом поссорился? — продолжала допытываться Сакура; её беспокойство росло.
Изуна покачал головой и нахмурился. Видно было, что при этом он пытается подражать старшему брату, умевшему сердиться впечатляюще, в духе отца — но при этом на лице его проскользнула растерянность и какое-то почти испуганное выражение, и у Сакуры сердце защемило от нежности.
«Мой мальчик… — подумала она. — Всё-таки, ты совсем не похож на отца с братом».
Она наклонилась, чтобы обнять его, но сын, предугадав её намерение, молниеносно вывернулся и с проворством кошки отскочил к окну — как будто перед ним была не мать, а враг, размахивающий катаной.
Сакура растерялась.
— Изу, — сказала она и сама подивилась тому, как жалобно прозвучал её голос.
Изуна вздрогнул, явно чувствуя себя виноватым.
— Мам… — пробормотал он и поднял голову. В глазах его читалось сожаление, однако губы были упрямо сжаты, так же, как у отца и брата, когда те готовились отстаивать свою правоту наперекор всему миру. — Давай ты больше не будешь… ну… Я уже не маленький.
Не маленький.
Сакура вздохнула.
Ну что ж, когда-то это должно было произойти. Переходный возраст — все через это проходят, кто-то с большими потерями, кто-то с меньшими. Тот же Мадара три года назад перечил всем и каждому и ругался без конца с Хаширамой, и только недавно стал, вроде бы, поспокойнее. А если вспомнить самого Саске в двенадцать лет… радоваться надо, что Изуна всего лишь не хочет больше обниматься с матерью.
Тогда почему же так больно?..
Сакура привыкла к мрачности Саске, к его грубоватым, отстранённым ласкам; к тому, что старший сын чуть ли не с трёхлетнего возраста сердился, когда она пыталась его обнять, и не терпел уменьшительных вариантов своего имени. Но Изуна… улыбчивый, весёлый, ласковый мальчик. Отрада родителей: даже у Саске взгляд теплел при взгляде на младшего сына. Неужели и в нём фамильные черты Учихи возьмут, в конце концов, верх?..
А, может быть, нужно просто переждать этот период. Может быть, всё не так уж и плохо.
Если подумать, Изуна наверняка переживает сейчас из-за грядущих экзаменов в Академии. К тому же он, привыкший всё свободное время проводить с Мадарой и сыновьями Наруто, больше полугода оставался один, пока те трое выполняли миссии в Кумогакуре в рамках дипломатического соглашения со Страной Молний. Изуна, правда, не жаловался и занялся, наконец-то, учёбой — к большому облегчению Сакуры, полагавшей, что если сын закончит Академию последним в классе, то это вряд ли порадует Саске, да и самого Изуну, надо думать, тоже. Теперь же он взялся за дело и добился вполне приемлемых результатов — не лучших, но всё-таки. Вот только, наверное, это далось ему не слишком легко…
— Ну, хорошо, — сказала она преувеличенно весело, давая сыну понять, что не сердится и не расстроена. — Тогда поужинаем? Или ты хочешь дождаться брата?
Ждать Мадару было почти бесполезно: тот любил отстаивать свою независимость и появлялся дома, во сколько хотел — по крайней мере, в те дни, когда точно знал, что у отца много работы и тот задержится в полицейском корпусе допоздна — однако Сакуре хотелось предоставить младшему сыну возможность выбора.
— Поужинаем, — согласился Изуна и забрался с ногами на подоконник.
За последовавшие полчаса он не промолвил ни слова.
Сакура накрывала на стол, периодически поглядывая на сына и пытаясь понять, что он может высматривать в темноте сада. Потом она немного успокоилась. Через распахнутое окно в комнату вливалась вечерняя свежесть; затейливо переплетённые ветви деревьев, посеребрённые лунным светом, отчётливо выделялись на фоне тёмно-синего неба; в саду пели соловьи, где-то вдалеке раздавался звон колокольчиков.
Сакура, поддавшись настроению, погасила свет, зажгла свечи; возможно, подобный романтический ужин ей следовало устроить для мужа, но Саске бы этого явно не оценил. Ну что же, что плохого в том, что она устроит вместо этого романтический ужин для сына? Изуна не хочет, чтобы она его обнимала и целовала, но против свечей-то он вряд ли что-то имеет. Ведь нет же?
Она с беспокойством посмотрела на мальчика.
Тот спрыгнул с подоконника, подошёл к столу и, не выдержав, заулыбался.
— Красиво.
У Сакуры отлегло от сердца: слава богам, эта игра в молчание не продолжилась слишком долго. Она положила сыну порцию риса с овощами, чуть придвинулась к нему — хотела было обнять, но вовремя остановила себя.
— Ма… — И снова: чуть было не ляпнула по привычке «малыш», но вовремя спохватилась, поправилась: — Мадара пусть завидует, что пропустил ужин.
Изуна кивнул как-то рассеянно; взгляд его был прикован к танцующим в темноте огонькам.
— У Наруто-сана в доме много свечей, — сообщил он, поднеся руку к огню. — Только разноцветных, и пламя у них разноцветное. Хината-сан их коллекционирует.
Сакура представила себе романтический ужин со свечами в доме Наруто. Наверняка Хинате не приходится сдерживать себя, чтобы не обнять ненароком мужа и сыновей…
Она подавила вздох.
А, может, и нет. В конце концов, мальчишки есть мальчишки, им не нужны все эти мамины ласки. Вряд ли сыновья Наруто чем-то отличаются в этом плане от сыновей Саске. Вряд ли…
Она закусила губу и приказала себе подумать о чём-то другом. И причём срочно, потому что если продолжать в таком духе, то можно…
— Маленький мой, не балуйся, обожжёшься, — машинально произнесла она, глядя, как Изуна подносит руку к огню, всё ближе и ближе, чтобы отдёрнуть её в самый последний момент.
Тот вскинул голову, и Сакура замерла.
Ну вот, вырвалось.
И всё-таки, неужели он думает, что это просто? Двенадцать лет у неё был ласковый сын, любимый мальчик, который единственный скрашивал атмосферу мрачного дома — а теперь он в один день превратился во взрослого и сурового мужчину?
Ей стало обидно; невыносимо, жгуче обидно. Не на сына — на судьбу.
Изуна опустил голову и тихо сказал:
— Мам, можно мне ещё овощей?
Сакура задержала дыхание; прогнала подступившие слёзы, выдохнула — охватившая её радость была настолько сильной, как бывает только после приступа отчаяния. Лёгкой, безмятежной — такая радость приходит в пятнадцать лет. В тридцать пять она тоже приходит, но длится гораздо меньше; как недолгий глоток свежего воздуха вместо постоянного пребывания на природе.
И всё-таки, хоть что-то в жизни удалось…
Сын.
Хороший. Самый лучший.
Она наложила ему вторую порцию, села рядом, спросила об Академии; он рассказывал — не так охотно, как прежде, но и без недовольства. Потом убрала тарелки, вымыла посуду — Изуна вытирал её полотенцем и расставлял в шкафу — и присела на диван.
— Посмотрим телевизор? — предложила Сакура сыну.
Тот кивнул, устроился рядом.
Она улыбнулась, обняла его, потянула к себе на колени… и замерла.
Понимание ударило её, как ножом.
Когда-то, в двенадцать лет (столько же, сколько Изуне сейчас), она могла несколько минут нести чушь, прежде чем замечала, как раздражён Саске. Теперь хватило и одной секунды.
Ошиблась. Не остановилась вовремя.
Хватила через край.
Тонкие чёрные брови Изуны поползли к переносице, рот искривился.
— Мама, ну я же просил тебя… просил!
Он соскочил с дивана и стремглав бросился по лестнице на второй этаж.
Сакура, оставшись одна, закончила с уборкой: вытерла пыль, полила цветы, выбросила догоревшие свечи, поправила скатерть. Постояла у открытого окна; с улицы тянуло ночной прохладой, ветер трепал лёгкие занавески, однако воздуха почему-то мучительно не хватало. Хотелось плакать, но Сакура знала, что не получится — и только больнее станет в груди от этих слёз, которые она не может пролить.
***
Десятое, одиннадцатое, двенадцатое…
Двадцатое, двадцать первое, двадцать второе.
Утро Изуны начиналось с того, что, выключив будильник, он сонно шлёпал босыми ногами к календарю, висевшему на стене, и вычеркивал ещё один прошедший день. Можно было делать это по вечерам, однако Изуна заметил, что отложив торжественный ритуал на утро следующего дня, он засыпает гораздо быстрее и с предвкушением чего-то важного.
…Потом он раздвигал шторы и падал обратно в кровать, чтобы полежать несколько минут, жмурясь от яркого солнечного света и слушая пение птиц за окном. В этом неожиданно настигшем его одиночестве была, в общем, своя прелесть — можно было вот так поваляться в кровати, не опасаясь, что брат начнет стаскивать с него одеяло и щекотать, или же спустится вниз украдкой и съест всё самое вкусное.
А ещё Изуна открыл для себя много новых ощущений.
Раньше он был… беззаботным, так говорила бабушка.
А теперь у него появилась цель — закончить Академию не хуже братьев (мысленно он и Хашираму с Тобирамой часто называл братьями); появилось ожидание, напряженное, но и радостное, того дня, когда они вернутся с ворохом новых впечатлений из Страны Молний и снова будут вместе с ним.
Появилось ещё что-то… странное чувство, которое он испытывал, в основном, по утрам, когда лежал вот так в постели, удобно раскинувшись и подставив лицо тёплому солнцу. Ему было и хорошо, и как-то тоскливо одновременно, причём тоскливо безо всякой на это причины. Однажды он подумал, что так бывает солнечным сентябрьским днём, когда вокруг ещё тепло и листья на деревьях зелёные, однако осень слишком чувствуется в прозрачном воздухе, в хрустальной, подмерзающей по утрам воде в лужицах. И, вроде бы, ничего плохого в этой закономерной смене времён года нет, а всё равно грустно. Солнечно-грустно…
Что-то заканчивается. Что-то уходит.
Что-то, чего уже никогда не вернуть.
Изуна мучился этой странной, осенней печалью и в то же время волновался, предчувствуя перемены. Скоро он наконец-то закончит Академию, последний из них четверых, и для него тоже начнётся эта новая жизнь, о которой рассказывали братья, а он слушал, затаив дыхание и отчаянно завидуя.
Опасность! Миссии. Все вместе, вчетвером…
Ему даже дышать становилось трудно, так колотилось сердце, так сдавливало в груди.
Что-то должно было произойти… он знал это точно. Что-то, что перевернёт его жизнь.
Иногда Изуна пытался думать о том, что это может быть — особая миссия? Может, он отличится на ней и его тоже сделают джонином, как Хашираму? Было бы хорошо…
Но в большинстве случаев он просто закрывал глаза и наполовину наслаждался, наполовину страдал от захвативших его ощущений, которые хотелось как-то выразить — но это было совершенно невозможно, потому что он, собственно, не понимал, что с ним происходит.
Иногда Изуне хотелось рассказать об этом брату, но он боялся, что тот над ним посмеётся.
«Мой маленький брат верит в предчувствия? Может, он одержим злыми духами?!» — скажет Мадара, накинет на себя белую простыню и начнёт играть в привидение, заставив брата смеяться до слёз.
Поиграть в привидение тоже хотелось, но в то же время Изуна отчётливо понимал, что это желание какого-то другого рода… совершенно несовместимое с теми новыми ощущениями, которые он открыл в себе за последние месяцы.
Неужели никто из братьев такого не испытывал?
Он вздыхал и накрывался с головой одеялом. Под ним было тепло, даже жарко, темно и уютно — а ещё безопасно. Как в детстве, когда улепетывал с визгом от брата и Хаширамы, и добежав до бочки, оговоренной условиями игры как «нейтральная территория, на которой нельзя продолжать боевые действия», забирался внутрь, подразнив напоследок преследователей. Там он сидел на корточках, выравнивая дыхание, и эти несколько минут отдыха перед тем, как вернуться в игру с новыми силами, были, пожалуй, самыми приятными.
Вот и теперь он прятался под одеялом от нахлынувших на него ощущений с тем, чтобы потом снова вдохнуть их полной грудью — вдохнуть томительного волнения, и пугающей неизвестности, и тихой печали…
Может, всё-таки рассказать брату?
Но, подумав, Изуна приходил к выводу: наверное, не стоит. Что-то подсказывало ему, что неправильно этим делиться, что это принадлежит только ему. Но с другой стороны, у него никогда не было секретов ни от Мадары, ни от Хаширамы с Тобирамой…
В любом случае, они ещё не вернулись.
Лишь бы вернулись скорее…
Двадцать третье.
Проснувшись раньше будильника и торопливо зачеркнув двадцать второе число в календаре, он спустился вниз с замирающим сердцем.
Да, конечно, они должны были вернуться только завтра, но вдруг…
Чуда не произошло.
Изуна повздыхал немного над несбывшимися надеждами, но вскоре снова повеселел.
В конце концов, это был последний день его ожиданий.
Завтра.
Подумать только, он провёл в одиночестве больше семи месяцев… В первый раз в жизни он расставался с Мадарой и братьями Узумаки так надолго. Хаширама, который был старше его почти на четыре года, может, ещё и помнил то время, когда был один, но Изуна не представлял себя отдельно от братьев. Ни одно из его детских воспоминаний не обходилось без них. Они были частью его, единым целым.
Несправедливо было разлучать их так надолго…
Но теперь это, наконец, закончится, и всё будет по-старому. Точнее, по-новому, ведь через неделю выпускные экзамены, и он окажется с ними на одной ступени.
Давно пора — Академия уже изрядно надоела ему.
Изуна поступил в неё в тот год, когда Хаширама как раз сдавал выпускные экзамены; Мадара с Тобирамой, отучившись ещё два семестра, тоже получили звания генинов — и понятно было, что никто из них троих не горел особым желанием обсуждать подробности учебного процесса с Изуной, которому только предстояло пройти всё то, что для них осталось в прошлом.
Поэтому Академия превратилась для младшего Учихи в скучную обязанность, досадное препятствие, мешающее быть вместе с братьями. Он сбегал оттуда при первой возможности и плёлся в самом хвосте по успеваемости. Мадара, который в своё время закончил с отличными отметками, периодически подтрунивал над ним за это, но не всерьёз, и Изуне было всё равно. До тех пор, пока он не понял, что если будет продолжать в том же духе, то его просто не допустят до миссий, и о мечте быть в одной команде с Мадарой и братьями Узумаки придётся забыть.
Команда…
Изуна нахмурился.
Он знал, что после выпускных экзаменов его распределят в одну тройку с двумя однокурсниками, и это ему совсем не нравилось. Наруто-сан всегда говорил, что команда — это вторая семья, да и Хаширама наверняка придерживался того же мнения. Вот только Изуне не хотелось никакой второй семьи, ему вполне хватало брата и Хаширамы с Тобирамой; он привык проводить всё свободное время вместе с ними и совершенно не представлял, как заставить себя любить будущих товарищей по команде с такой же силой.
Как же повезло брату, что он родился в один год с Тобирамой, и они оказались в одной тройке…
Ничего, Хаширама теперь джунин, да к тому же ещё сын Хокаге — он наверняка добьётся, чтобы они ходили на миссии все вместе, вчетвером.
За этими мыслями Изуна чуть было не прошёл мимо Академии, но вовремя спохватился и, поморщившись, зашёл внутрь.
В классе царило оживление: будущие генины обсуждали грядущие экзамены, запугивая друг друга всё более и более ужасающими подробностями. Изуна зевнул; он-то слышал о том, как всё происходит на самом деле, не раз и не два, а целых три, и мог только посмеиваться над страхами однокурсников.
Потом начали обсуждать какую-то вечеринку.
— Ты не пойдёшь, Изуна-кун? — спросила его соседка по парте, худенькая, невзрачная брюнетка в очках.
Изуна покачал головой.
За все годы учёбы дружеских отношений с однокурсниками у него так и не сложилось. Он к этому и не стремился: у него были лучшие братья на свете, зачем ему кто-то ещё? Единственной, с кем он немного общался, была эта самая девочка, Мидори. В первый день она опоздала на занятия и села на единственное свободное место рядом с Изуной — так и повелось в течение следующих лет. Она помогала ему на контрольных, однако с общением не навязывалась; его это вполне устраивало. Он даже думал, что раз уж придётся какое-то время ходить на миссии не с братьями, то хорошо бы Мидори распределили в его команду.
— И я не пойду… — тихо сказала она. — Тоже не люблю вечеринки.
Изуна не стал говорить ей, что очень даже положительно относится к вечеринкам. Конечно, если рядом брат и оба Узумаки.
Он еле дождался окончания занятий и с облегчением вырвался из душной Академии на свежий воздух. Вокруг всё по-весеннему цвело и пахло, и он с удовольствием прошёлся дорогой, по которой обычно гулял с братьями.
Завтра.
Уже завтра они будут рядом с ним.
Двадцать четвёртое.
Всё пошло наперекосяк, начиная с самого утра.
Изуна проснулся, услышав внизу голоса, и подскочил на кровати, не понимая, что произошло. Потом догадался поглядеть на часы и застонал.
Он забыл о том, что сегодня воскресенье, и не надо идти в Академию — следовательно, будильник не сработал, и он всё проспал. А ведь хотел встретить брата у входа…
Гллоса внизу, меж тем, становились всё громче; Изуна с ужасом понял, что Мадара ругается с матерью.
— Я же не прошу тебя стирать вручную — но мог хотя бы сам до стиральной машины вещи донести! — донёсся до него голос Сакуры уже из коридора.
Затем дверь распахнулась, и Изуна увидел брата.
Тот зашёл в комнату, со всей силы швырнул рюкзак на пол и выругался — такими выражениями, которых его младший брат отродясь не слышал. Потом поднял голову и заметил, наконец, Изуну.
— А, маленький брат. — Мадара поднял руку в приветственном жесте, но вид у него при этом был такой, как будто он только сейчас вспомнил о его существовании вообще, и был крайне удивлён этим открытием.
Тот не успел ответить; вслед за старшим сыном в комнату зашёл Саске.
— Спустись и убери тот бардак, который ты устроил внизу, — приказал он спокойным голосом.
В глазах Мадары мелькнуло что-то нехорошее.
— Здравствуй, отец, — сказал он с вызовом. — Давно не виделись.
Саске не поддался на провокацию.
— Ты слышал, что я тебе сказал?
— Я только что вернулся! — взорвался Мадара. — Почему кто-нибудь другой не может убрать, он, например?!
Он ткнул указательным пальцем в брата, и тот вздрогнул.
«″Он″ — это, что, я?» — запоздало дошло до Изуны, и он опустил голову, ошарашенный происходящим и более всего этим безличным обращением со стороны брата.
— Потому что свалил все грязные вещи на полу в кучу ты, и убирать будешь тоже ты, — пояснил Саске подчёркнуто терпеливым голосом.
— Ну хорошо, я уберу, — сдался Мадара. — Уберу! Потом. Дай мне поспать немного!
— Сейчас, — отрезал Саске безапелляционно.
Мадара сжал кулаки и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Саске посмотрел на младшего сына.
— Спи, — сказал он более мягко. — Рано ещё.
Изуна кивнул, однако не сдвинулся за последующие десять минут ни с места.
Мадара вернулся довольно быстро.
— Встретили, называется, — пробормотал он себе под нос. — Полгода дома не был.
«Семь месяцев, двадцать пять дней», — мысленно поправил его Изуна; вслух он ничего не произнёс.
— Я спать, — сказал брат, не глядя на него, и подошёл к своей кровати. — Устал, как собака, и всё это время мечтал о нормальной постели. Хоть что-то хорошее в этом доме.
Он скинул верхнюю одежду и рухнул в кровать, завернувшись в одеяло так, что наружу торчали только непослушные чёрные пряди. Через пару минут его дыхание выровнялось, и Изуна опустился на подушку, уставившись пустым взглядом в потолок.
Думать о чём-то ему не хотелось.
Спать — тоже.
Однако он честно досчитал до девятьсот девяноста девяти, и только тогда сказал себе, что всё бесполезно и что он точно не заснёт.
…Проснулся он оттого, что с него стащили одеяло и самым бессовестным образом щекотали.
Изуна подскочил и, вырываясь, со всего размаху заехал локтём брату в скулу.
— Эй, полегче, — сказал Мадара, потирая щёку. — Не для того я еле вырвался живым из этого пекла, чтобы погибнуть дома от руки глупого младшего брата.
— Придурок, — проворчал Изуна и обнял его.
…
К полудню всё, казалось, совсем наладилось.
Отоспавшись, Мадара заявил, что голоден, как волк, и был явно приятно удивлён, спустившись вниз и обнаружив на столе обед.
— Я слышала, в Стране Молний очень красиво, — сказала Сакура, придвинув к нему чашку с рисом.
Мадара посмотрел на неё искоса.
Он никогда не рассказывал дома о миссиях и злился, когда его пытались расспрашивать, но на этот раз мать, вроде бы, подняла совершенно невинную тему.
— Красиво, — согласился он нехотя. — Вот только эта деревня, по-моему, специально устроена так, чтобы добравшись до неё, любой враг — или друг — падал с ног от недостатка воздуха. На такой высоте разве что горные козлы могут нормально жить… А у них ещё и каждый дом на отдельной скале расположен, то есть, либо карабкайся по ней тысячу метров, либо поднимайся по круговой лестнице два часа.
Он фыркнул и уставился в свою тарелку, по-видимому, опасаясь, что и так сказал слишком много.
Изуна молчал, зная, что когда они останутся наедине, брат станет разговорчивее.
Он уже давно расправился со своей едой и теперь нетерпеливо ёрзал на месте. Удостоверившись, что утренняя ссора забыта, он всем сердцем желал одного — увидеть поскорее Хашираму и Тобираму, по которым скучал не меньше, чем по брату.
— Мам, — внезапно сказал Мадара и отложил палочки. — А сегодня отец тоже на работе? Я хочу с ним поговорить.
Изуна насторожился.
Все разговоры старшего брата с отцом неизменно кончались одним: отвратительным настроением первого.
— О чём? — спросил он тревожно.
Мадара окинул его долгим взглядом.
— Да так, — неопределённо ответил он. — Кое о каких взрослых вещах.
Изуна закатил глаза.
— На работе, — подтвердила Сакура. — Но ты можешь зайти к нему, если хочешь. Сегодня воскресенье, он наверняка там один, так что проблем не возникнет.
Изуна снова подумал: какая дурацкая система. Чтобы добиться личной встречи с начальником полицейского корпуса, необходимо было первоначально доложить о своих намерениях десятку охранников. Те прекрасно знали, что Изуна и Мадара — дети Саске, однако и их не пропускали без необходимых формальностей.
— Да, — тем не менее, сказал он поспешно. — Давай зайдём.
Мадара посмотрел на него как-то странно.
— Я один зайду.
Это неприятно кольнуло Изуну, но он предпочёл промолчать; в конце концов, главным сейчас было выйти уже на улицу: там они наверняка встретят братьев Узумаки.
«Ты слишком нетерпеливый», — говорила бабушка часто.
Может, и так, но как можно оставаться спокойным, зная, что они здесь, всего лишь за несколько километров? Последние минуты его долгого ожидания давались особенно тяжело; он не знал, куда девать руки и как справиться с тянущим ощущением в груди, подозрительно похожим на боль.
Наконец, они вышли; Изуна буквально слетел со ступенек.
— Ты вырос, — неожиданно сказал Мадара. — Выше стал. Глядишь, и меня догонишь.
Изуна оглянулся.
В любое другое время он бы порадовался этим словам — всё-таки, ему порядком надоело смотреть на них троих снизу вверх — однако сейчас было не до того.
— Пойдём, — он потянул брата за рукав.
— Да куда ты так торопишься? — удивился тот.
Изуна окинул его долгим выразительным взглядом.
Он, что, действительно не понимает?
— Ну ладно, — вздохнул Мадара. — Хотя, конечно, задолбали они меня за эти полгода…
Кажется, понял.
Они прошли через сад, расцветавший весенними красками, через запутанные улочки, пустынные и залитые солнцем, через улицы пошире, оживлённые и наполненные голосами. Обычно Изуна смотрел по сторонам, однако сейчас все картинки и звуки слились для него в единый поток разноцветного шума, сквозь который он слышал только настойчивое биение собственного сердца.
А когда они уже практически подошли к площади, он внезапно испугался.
— Подожди, — сказал он брату, замерев на месте.
— Что?
Изуна посмотрел вперёд. Прямо перед ним тень от высокой башни пересекала раскалённую мостовую, и он почему-то подумал, что перешагнув через неё, точно так же перешагнёт и через какую-то часть своей жизни.
Что-то произойдёт…
Что-то, чего он ждал все эти месяцы, оно уже близко, оно уже готово свершиться, и от этого слишком страшно.
Потому что назад дороги не будет.
Изуна сжал кулаки, отгоняя настойчивое желание обойти тень: это бы выглядело просто смешно. Да и чего он, в самом деле…
— Ну ты идёшь? — поторопил его Мадара.
Он кивнул и шагнул вперёд, однако сделал при этом себе уступку: оторвал взгляд от тени и посмотрел куда-то вверх. На мгновение его обдало холодом; весь окружающий мир с его цветами и звуками куда-то пропал, и осталось только яркое, слепящее глаза солнце в пустынно-голубом небе.
А потом он услышал знакомый голос.
— Йоу, Учиха. Смотрю, ты не можешь прожить без меня и нескольких часов.
Тобирама.
— С удовольствием бы не видел твоей наглой морды парочку лет, — мрачно отозвался Мадара и легко ударил кулаком по его кулаку в знак приветствия.
Они вечно препирались, но Изуна прекрасно знал, что это не всерьёз. Тобираме нравилось подначивать Мадару, Мадаре — Хашираму, а тот, в свою очередь, периодически изводил их обоих надменным видом и высказываниями в стиле «я-лучше-знаю-и-вообще-я-сын-Хокаге-и-старше-вас-всех».
— Так чего же пришёл? — деланно изумился Тобирама.
— Потому что я хороший старший брат, — усмехнулся Мадара. — А кое-кому не терпелось тебя повидать.
Он отодвинулся, подтолкнув вперёд Изуну.
Светлые глаза Тобирамы чуть расширились.
— Ну и вымахал же ты, малыш! Пожалуй, теперь тебя так просто не поднимешь… Впрочем, надо попробовать.
В одну долю секунды он оказался у младшего Учихи за спиной, подхватил его подмышки, и, вздёрнув в воздух, подбросил вверх.
Изуна от неожиданности закричал, однако, сконцентрировав автоматически чакру, приземлился вполне благополучно и в отместку дёрнул Узумаки за светлый вихор.
Тот засмеялся и, наклонившись к нему, сказал негромко:
— Я по тебе скучал.
«Я тоже, — подумал Изуна. — По всем вам».
Вместе они прошли через площадь и свернули на новую улицу, где Тобирама вдруг остановился, картинно понюхав воздух.
— Оооо… — протянул он с мечтательным видом. — Я чувствую. Я чувствую ЭТО!
— Нет, — скривился Мадара.
Но остановить Тобираму было уже невозможно.
— РАМЕН! — заорал он так громко, что прохожие сочли безопасным обойти их за несколько метров. — Клянусь кулоном Хаширамы, я мечтал об этом упоительном, волшебном аромате неделями напролёт! Я засыпал, представляя себе фарфоровую чашку, наполненную бульоном…
— Мы жрали рамен каждый вечер, придурок, — напомнил Мадара.
Тобирама поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, призывая всех к молчанию.
— Да, — согласился он и сделал выразительную паузу. — Но это был кумогакуревский рамен! А я говорю о конохском!
— По-моему, что один, что другой…
— Не спорь со мной! Только истинный Узумаки может распознать вкус настоящего рамена, — заявил Тобирама и, схватив братьев Учиха за руки, энергично потащил обоих в сторону Ичираку.
— Тоже мне, велика честь носить эту фамилию.
— …сказал прославленный наследник великого клана, состоящего из трёх человек. Кстати, в прошлый раз ты проспорил, так что сегодня платишь за меня. А я чертовски голоден…
— Иди к чёрту, Узумаки, у меня денег нет.
Изуна прикрыл глаза и улыбнулся, слушая их перепалку.
Нет, утренний инцидент ничего не значил; всё осталось по-прежнему. Они остались прежними, его братья.
Для того, чтобы почувствовать себя совсем счастливым, не хватало только одного…
Они устроились за столиком в закусочной, поздоровались с хозяином, сделали заказ.
Изуна беспокойно огляделся.
Тобирама вернулся с тремя чашками дымящейся лапши и, всячески изображая нетерпение, достал из одноразовой упаковки палочки.
— Три порции? — спросил Изуна.
Тобирама хлопнул себя по лбу.
— Ах ты ж чёрт! Точно, малыш Изу, ты прав! Я ведь собирался взять себе, как минимум, две. Всё равно платит твой братец…
Он ухмыльнулся, получив в ответ убийственный взгляд шарингана.
Изуна опустил глаза в тарелку, больше не прислушиваясь к их перепалке. Тянущее ощущение в груди вернулось, стало настойчивее, отчаяннее. Он попытался поесть и чуть не подавился, обнаружив, что не может проглотить ни куска. Надо спросить, стучало в голове, надо спросить — но он почему-то молчал.
— Я проспорил тебе только одну порцию рамена, а не целый обед!
— Ты проспорил мне целый обед, а ещё поход сам знаешь куда, Учиха. Не моя вина, что ты так напился, что теперь не можешь об этом вспомнить.
— Заткнись, идиот, здесь мой брат!
— А где Хаши?
Измучивший Изуну вопрос, наконец, сорвался у него с языка, однако облегчения он не почувствовал.
Тобирама и Мадара замолчали, как по команде. Потом переглянулись.
— Он…
— Сдаёт Хокаге отчёт о нашем пребывании в Стране Молний, — закончил Тобирама быстро. — А поскольку к отцу, как всегда, огромная очередь, то брат наверняка застрянет там до вечера. Увы…
Он развёл руками и слишком поспешно отвёл взгляд.
— А он не может сделать этого дома?
— Ну… наш отец требует соблюдения формальностей.
«Это наш отец требует соблюдения формальностей», — подумал Изуна.
Он сгорбился на скамейке и снова опустил взгляд в тарелку с нетронутым раменом.
Тобирама напротив него расправился со второй порцией и заказал себе новую, невзирая на отчаянное сопротивление Мадары, утверждавшего, что платить за неё он не станет.
— Так вот, о чём я говорил, когда ты, Учиха, бессовестно меня перебил? О, эта фарфоровая чашка, наполненная бульоном… Долгими ночами я представлял себе, как мои пальцы скользят по её гладкой поверхности и ласкают изгибы…
— Ты из какого романа эту оду свистнул, поэт? — ядовито спросил Мадара.
— Из той книжки, разумеется, — ухмыльнулся Тобирама.
— Из какой книжки? — спросил Изуна просто затем, чтобы что-то спросить и избавиться от жуткого ощущения, что он находится под водой, куда все фразы долетают с запозданием и как будто произнесённые на чужом языке.
— Сколько раз можно тебе повторять, идиот — не при моём младшем брате! — разозлился Мадара.
Повисло неловкое молчание.
А потом Тобирама сказал самое ужасное, что только было возможно:
— Да он всё равно ничего не понимает.
Изуна разжал под столом пальцы, и палочки упали на пол с тихим, печальным стуком.
Кажется, они почувствовали себя перед ним виноватым, потому что Тобирама тут же вызвался дойти до соседней палатки и купить всем по данго — на этот раз за свой счёт; Изуне он принёс сразу две порции.
— Как самому маленькому, — сообщил он, потрепав его по волосам.
Изуна проглотил эти слова — так же, как проглотил, не чувствуя вкуса, сладкий рисовый шарик через минуту.
Разговор дальше не клеился. Мадара и Тобирама сделали попытку обменяться очередными колкостями, однако смех у обоих получился искусственный, напряжённый.
Изуна жевал данго и смотрел на улицу, где проходили мимо закусочной торопившиеся по своим делам люди. В резиденции у Хокаге-сама — Наруто-сана — стоял аквариум; рыбы в изумрудной воде плавали, поглядывая на посетителей, надо полагать, так же, как Изуна сейчас на прохожих — меланхолично, спокойно. Издалека.
— Ну, я пойду, — сказал он, наконец, и отложил недоеденный данго на тарелку. — На завтра много заданий.
По глазам брата он прочитал, что Мадара не поверил — ещё бы! Когда это Изуна думал о домашних заданиях? — однако кивнул и явно почувствовал облегчение.
Ичираку рамен в выходной день был набит битком, и добираться до выхода пришлось, перешагивая через чужие сумки, брошенные в проходах. Выйдя на воздух, Изуна обошёл закусочную кругом и прислонился к стене, проведя рукой по тёплой деревянной поверхности. Изнутри до него слабо донеслись знакомые голоса, и он понял, что Мадара и Тобирама снова ругаются. И смеются.
«Это неважно, — сказал он себе. — Утром тоже всё было плохо, а потом стало хорошо».
…Правда, ненадолго.
Вздохнув, Изуна медленно пошёл домой тем же путём, которым пришёл сюда — через площадь, затем по широкой улице, затем переулками, поднимаясь в гору, и, наконец, через террасу, любуясь открывшимся видом на деревню. В какой-то момент справа мелькнула знакомая фигура, и он остановился.
Нет, не может быть. Показалось.
Показалось?
Он развернулся и прошёл назад несколько метров.
Сердце колотилось в груди гулко и больно.
Ветер трепал тёмные волосы Узумаки Хаширамы, сидевшего на перилах и с задумчивым видом обозревавшего окрестности Конохи.
Изуна подошёл ближе, стараясь не выдать себя частым дыханием.
— Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли? — спросил Хаширама, демонстративно раскинув руки. Потом повернул голову и искоса посмотрел на Учиху. — А, это ты.
В небе пронзительно закричали чайки.
— Я, — согласился Изуна и помолчал. — Упасть не боишься?
— Упасть? — Узумаки приподнял бровь. — Ты за кого меня принимаешь, Учиха?
«А ты меня? — мысленно спросил тот. — Это же я, я, Изуна, а не Мадара».
Он знал, что Хашираме нравилось бесить его старшего брата высокомерным отношением, однако при этом с самим Изуной он был неизменно приветлив и ласков. Он носил его на руках, он улыбался ему по-особенному, одними глазами — так что никто другой не понимал, что он веселится — и никогда не называл его грубоватым «Учиха».
— Уже разобрался… с отчётами? — спросил Изуна, мучительно подыскивая тему для разговора.
Первый раз в жизни он не знал, о чём заговорить со своим братом. Со старшим из своих братьев — тем, с которым даже многочасовое совместное молчание никогда не было ему в тягость.
— …отчётами?
Последовала пауза.
— Забудь, — сказал, наконец, Изуна, опустив голову. — Неважно.
Хаширама пожал плечами и отвернулся, с интересом разглядывая скалу напротив — как будто видел её первый раз в жизни.
Ветер трепал полы его плаща, расшитого алым узором и потому похожего на плащ Хокаге, которым он пока что не являлся, но которым когда-нибудь, несомненно, должен был стать. Как и тот, прежний, носивший его имя. Как и его отец.
— Через неделю выпускные экзамены, — вырвалось у Изуны почти против воли.
— В самом деле? — спросил Хаширама, не поворачивая к нему головы. — Я и забыл. Ну, плохо. У тебя же всегда было не очень с учёбой.
— Я шестой. С начала, не с конца.
— Вот как, — на этот раз Изуна снова удостоился взгляда равнодушных синих глаз. — С двадцать девятого на шестое, значит. Неплохой результат.
Он произнёс это тем же тоном, каким экзаменаторы обсуждают показатели незнакомых им учеников.
«Хаши, ты переигрываешь», — отчаянно хотелось сказать Изуне.
И, наверное, он бы это сказал, если бы не понимал с безнадёжной уверенностью, что на этот раз Хаширама не играет.
Раньше он бывал высокомерным, и насмешливым, и даже утончённо жестоким, но всё это было, чтобы позлить Мадару и посмешить остальных.
Теперь он был просто безразличным, и это было на самом деле.
Изуна слишком хорошо знал своего брата, чтобы не заблуждаться на этот счёт.
Нет, не брата… Узумаки Хашираму.
Но почему?!
Хаширама неожиданно спрыгнул с перил и очутился прямо напротив него. Высокий — гораздо выше, чем Изуна помнил — сильно загоревший под северным солнцем Страны Молний, и отпустивший волосы почти до пояса, он и внешне казался незнакомцем. Под плащом у него оказалась джоунинская униформа: синие штаны, сумка с оружием, повязанная на бедро, зелёная жилетка.
— Что ж, поздравляю. — Он положил Изуне руку на плечо и улыбнулся холодной, вежливой, отстранённой улыбкой.
— С чем? — спросил Изуна хрипло. — Я же сказал, экзамены через неделю. Не факт, что я их вообще сдам.
— Я в тебя верю.
Эти слова, произнесённые вкупе с равнодушным взглядом куда-то вдаль, сквозь него, казались издевательством. Изуна разрывался между двумя желаниями: уйти, не оглядываясь на этого незнакомого ему человека — или же вцепиться ему в плечи и трясти, допытываясь, что случилось.
В итоге он не сделал ничего.
Сзади раздались шаги, и он обернулся, окинув измученным взглядом светловолосую девушку в коротком тёмном платье, подпоясанном алой лентой. Она показалась ему странно знакомой, но лицо её расплывалось из-за слёз, подступивших к глазам, и Изуна так и не смог вспомнить, где её видел.
— Привет, — сказала блондинка, подойдя к Хашираме.
— Ты долго, — констатировал тот.
— К твоему отцу, как всегда, огромная очередь. Я думала, задержусь там до вечера, — пожаловалась она, и у Изуны закружилась голова от ощущения дежа-вю. — А это кто? Познакомишь?
— Младший брат Мадары.
— О, я так и подумала.
Девушка улыбнулась, и до Изуны запоздало дошло: «Они говорят обо мне». Мысль не вызвала в нём никаких эмоций, как будто была не его собственной, а произнесённой чьим-то чужим голосом в его голове, и он не пошевелился.
Она, тем временем, присела на корточки и подняла на него сияющие глаза.
— Вы очень похожи. Кстати, а ведь мы уже виделись, помнишь? — Изуна смотрел на неё пустым взглядом. — В тот день, когда мы отправлялись в Страну Молний. Ты же приходил провожать своего брата?
И тогда он вспомнил.
…
В тот день он приходил провожать их троих.
Было ветрено и ненастно. Настоящей зимы, со снегом, в Стране Огня не бывает, зима в Конохе — это прохладное лето с желтеющими и облетающими листьями, и однако это всё-таки зима.
Изуна особенно остро чувствовал это в то утро, и даже не потому, что слишком легко оделся и теперь дрожал в своей футболке под пронизывающим ледяным ветром, а потому что зима была во всём — в холодном, далёком солнце, в протяжном скрипе деревьев, в бледных красках цветов, не раскрывавших своих лепестков даже несмотря на давно наступивший рассвет.
Хотя, может быть, Изуна просто слишком тосковал из-за предстоявшего, и ему всё это только мерещилось.
Они с братом пришли к воротам первыми. Мадара держал его за руку, однако мысли его были далеко: в них он уже, наверное, видел себя в Стране Молний. Он с самого начала страстно хотел попасть в состав делегации, отправлявшейся в Кумогакуре, и Хокаге удовлетворил это желание вопреки недовольству Саске.
Частью души Изуна понимал стремление брата на полгода покинуть родной дом, однако всё равно не мог не задавать себе бесконечно вопрос:
«Ну почему? Почему именно они?»
— Не будь эгоистом, — сказала бабушка, когда он однажды не выдержал и произнёс этот вопрос вслух. — У твоего брата сейчас начинается особый период, когда всё становится по-другому. Молодость. Пусть он её запомнит.
Голос у неё был ворчливым, и, в то же время, почти мечтательным.
Изуне не хотелось быть эгоистом, и он старался не ныть при братьях, не показывать своей тоски, своей зависти, когда они в сто двадцать пятый раз обсуждали поездку и приготовления к ней. Они жалели его и старались не говорить об этом с утра до вечера, однако совсем не говорить не могли, как не могли и скрыть взволнованный блеск в глазах и радость предвкушения, сквозившую в каждом слове. Предвкушения, которого Изуна разделить не мог.
У них впереди была смена обстановки, приключения, новые знакомства, у него — скучные занятия в Академии, которых не скрашивало теперь даже ожидание встречи с братьями, и однокурсники, с которыми он не общался.
«Если бы только мне можно было отправиться с ними…»
Но он должен был оставаться в Конохе и готовиться к выпускным экзаменам.
Он слонялся по дому, не зная, куда себя деть, или же сидел в уголке, стараясь не прислушиваться к разговорам, однако заставить себя уйти и поделать что-то своё не мог — слишком привык проводить всё свободное время вместе с братьями, и чем заняться в одиночестве, не представлял вообще.
Как ему провести без них больше семи месяцев, он предпочитал даже не думать.
Под конец Изуна настолько измучился, что уже почти хотел, чтобы они быстрее уехали. Однако в то утро, когда это должно было произойти, он проснулся задолго до будильника и понял, что отдаст, что угодно, лишь бы они остались ещё хоть на пару дней. Он лежал в постели, прикрыв глаза, и слушал, как Мадара осторожно, чтобы не разбудить брата, ходит по комнате и собирает то, что ещё не было собрано.
«Не уходи, — подумал он, какой-то безумной частью души надеясь, что брат услышит его мысли, и прекрасно понимая, что ничего не изменится, даже если он произнесёт эти слова вслух.
Потом был завтрак, который он не смог проглотить, холодный рассвет за окном и поход через спящую деревню к воротам.
Через несколько минут подошли братья Узумаки вместе с остальными чунинами и джонинами, отправлявшимися в Кумогакуре, и Изуна был вынужден отпустить руку брата. Сквозь толпу он увидел, как Тобирама поприветствовал Мадару и, подмигнув ему, развязал рюкзак, показывая что-то, спрятанное на дне.
Митараши Анко прикрикнула на подростков, проявивших слишком бурное оживление, и объявила состав команд.
— Команда номер пятнадцать: Учиха Мадара, Узумаки Тобирама, Сайто Изуми. Хаширама, ты командир.
Сквозь толпу к братьям протиснулась высокая светловолосая девушка, и тотчас же принялась оживлённо болтать с Хаширамой.
Изуна окинул её неприязненным взглядом.
«Это я должен быть на её месте», — пронеслось у него в голове.
То, что имя Изуми по звучанию походило на его собственное, только усугубило ситуацию.
Он подошёл ближе к братьям, однако Хаширама в этот момент поднял руку.
— Через две минуты выходим. Напоминаю правила: никаких отклонений от траектории маршрута, никаких самовольных отлучек…
— Что-то быстро ты в роли командующего освоился, — фыркнул Мадара.
— …никакого алкоголя, — невозмутимо закончил Хаширама, пропустив ехидный комментарий мимо ушей, и выразительно посмотрел на брата.
— Да-да-да, конечно! — заверил тот с самым честным выражением лица, на которое был только способен, и поправил туго набитый рюкзак.
— Есть, командир, — улыбнулась Изуми и, подняв руку, приложила её ко лбу.
Изуна подумал, что ненавидит её.
Он опустил глаза, глядя, как ветер гонит по подмёрзшей земле буро-жёлтые листья, и обхватил себя руками. От холода у него зуб на зуб не попадал, и он серьёзно подозревал, что к вечеру разболеется.
Впрочем, какая разница…
Подняв голову, он обнаружил, что Хаширама смотрит в его сторону, и простился с ним печальным взглядом. Первоначально он хотел подойти к братьям Узумаки, с которыми не успел даже поздороваться, однако теперь, когда рядом с ними была эта новая девушка, он чувствовал, что ему там не место.
— Держи! — крикнул Хаширама и, достав из рюкзака свитер, кинул его Изуне.
Тот поймал его со смешанным чувством благодарности и усугубившейся тоски и отошёл от ворот, пропуская первые четвёрки, двинувшиеся в путь.
Братья прошли мимо него, разговаривая о чём-то своём, и именно тогда на него впервые обрушилось понимание, настолько же невероятное, насколько неотвратимое: с этого момента они сами по себе, он — сам по себе.
Потом он успел об этом забыть, успокоить себя. Взялся за учёбу, решив: закончит с хорошими результатами и будет ходить на миссии вместе с ними. Повесил на стену календарь, зачёркивая оставшиеся до их возвращения дни. Ждал, лелея в голове воспоминания и воображая, что всё будет так же, как прежде.
Но где-то в глубине души ведь знал, знал и чувствовал.
— Но почему?! — закричал он, подняв глаза на Хашираму и не рассчитывая, что тот поймёт, о чём речь. Просто не выдержал. — Почему?..
Изуми посмотрела на него недоумённо, однако Узумаки, кажется, понял. Он подошёл ближе, и на миг Изуна увидел в его взгляде прежнего Хашираму.
— Наверное, потому, что мы все выросли, а ты ещё нет, Изу. — Губы его тронула лёгкая улыбка. — Но в этом же нет ничего плохого.
Изуна отступил от него на шаг и дёрнул головой, не желая понимать и принимать эту невыносимо далекую от него философию.
«Уйди, — подумал он. — Уйди, пожалуйста».
Хаширама кивнул в ответ. Изуми, подхватившая его под локоть, смотрела на младшего Учиху сочувственно.
…А потом они ушли, и он остался один.
Изуна на автомате добрёл до дома, поднялся на второй этаж и опустился на пол, прислонившись головой к аккуратно застеленной кровати. Где-то с полчаса они сидел так, не шевелясь и глядя в потолок, а потом его внезапно охватила жажда деятельности.
«Надо сделать уборку», — подумал он и огляделся.
Оказалось, что убирать в комнате, в общем-то, нечего — всё и так было в порядке. Тогда Изуна деловито вытащил из письменного стола ящик, вывалил всё его содержимое на пол — и так и замер над кучей тетрадей, растеряв весь свой недолгий энтузиазм. Машинально он поднял одну из них, начал её перелистывать.
«21 января.
Хаширама дал мне поносить свой кулон, а Тобирама спрятал его и сказал, что я его потерял.
Очень на него злюсь».
Кажется, ему было лет шесть или семь. Тобирама тогда носился с идеей стать писателем, как некий Эро-сеннин, учитель его отца, и в один прекрасный день подарил ему и Мадаре по дневнику, наказав записывать там каждый вечер впечатления и переживания прошедшего дня.
«Я собираю материал для психологического романа! — заявил он. — Вы обязаны мне помочь!»
Изуна тогда никак не мог понять, что от него требуется, какие переживания?
— Ну, эмоции! — объяснял Тобирама. — Когда ты злишься, или грустишь.
Поэтому когда произошла история с кулоном, Изуна был почти рад и доволен собой: наконец-то он сможет сделать полноценную запись.
…Он пролистал страницы, исписанные старательным детским почерком, и остановился на чистом листе.
«Двадцать четвёртое марта, — подумал он. — Мой мир рухнул, и я не представляю, как жить дальше».
Рука сама собой потянулась к перу, и он аккуратно вывел: «24 марта».
Однако дальше написал другое: «Правило № 1. Сказать маме, чтобы она прекратила относиться ко мне, как к маленькому».
Захлопнув тетрадь, он положил её под подушку и спустился вниз.
2.
Утро выдалось самое что ни на есть весеннее: не жаркое, не холодное; на улице заливались птицы — однако в просторном кабинете Хокаге на половину из окон были опущены шторы. Наруто любил солнце, а Саске — тень, и они долгое время препирались по этому поводу, пока не сошлись на решении: угол, в котором размещался полукруглый стол Хокаге, утопал в солнечном свет, на «половине» Саске царил полумрак.
Утренний разбор документов за много лет превратился в почти ритуал: Наруто подписывал свитки, периодически вздыхая и почёсывая пером затылок, Саске — просматривал отчёты, хмурясь и отпуская уничтожающие замечания.
— Во время доклада Раикаге об итогах миссии проявил непозволительную инициативу и, перебив вышестоящее лицо, выступил с собственными предложениями, — прочитал он вслух и скривился. — Ну кто так делает?
Наруто поднял голову, борясь с желанием сказать: «Ты».
— Ты цепляешься за одну-единственную ошибку, в то время как в целом твой сын проявил себя как инициативный и нестандартно мыслящий шиноби. Лучше бы похвалил его для разнообразия.
— Он и так вообразил о себе чёрт знает что, если судить по этой бумажке.
— Вспомни себя в молодости.
— Кто сказал, что я хочу, чтобы он был похож на меня? — раздражённо бросил Саске.
— Но он уже похож на тебя, — заметил Наруто.
Повисло молчание.
Наконец, Саске досадливо поморщился и, отложив недочитанный отчёт о пребывании команды номер пятнадцать в составе Учихи Мадары, Узумаки Хаширамы, Узумаки Тобирамы и Сайто Изуми в Стране Молний, потянулся к столу, чтобы сгрести с него целую кипу новых документов.
Наруто смотрел на него внимательно ещё пару минут, потом тоже вернулся к своим свиткам.
В дверь постучали.
Саске нахмурился. Он терпеть не мог, когда ему мешали во время работы, к Хокаге же постоянно кто-то наведывался — а тот и рад был выслушать любого, пришедшего по самому незначительному поводу, и отвлечься от возни с бумагами. Давно уже пора было забыть о глупой привычке приходить к Наруто по утрам с документами — тем более что своих у Саске, разве что не ночевавшего в полицейском корпусе, было немного, и дело неизменно заканчивалось одним: наглядевшись на стол, погребённый под стопками документов, и самого Хокаге, едва различимого в просветах между башнями из бумаги, Учиха, вздохнув, брался помогать.
— Да-да, — рассеянно откликнулся Наруто на стук в дверь.
— Хокаге-сама, — появившийся на пороге юноша кинул на Саске быстрый взгляд и склонился в низком поклоне. — Я хотел бы попросить у вас позволения присутствовать на вечернем собрании.
Смешной мальчишка, подумал Саске, такой церемонный и вежливый. Как у Наруто вообще мог родиться подобный сын? Вот второй его отпрыск — типичнейший Узумаки в детстве: непоседливый, легкомысленный, по рамену с ума сходит. А этот… В Хьюга он, что ли, пошёл?
Хаширама и в самом деле был похож на Хьюгу: темноволосый, с аристократическими чертами лица. Вот только бьякуган он, ко всеобщему удивлению, не наследовал, и глаза у него были ярко-синими, как у отца, а не светло-серыми, как у брата и матери.
— Заходите и располагайтесь, Узумаки-сан, — ответил Наруто, улыбнувшись. — Конечно же, вы можете присутствовать на вечернем собрании. Однако я хотел бы напомнить, что эту привилегию вы получили уже год назад, и вовсе необязательно каждый раз спрашивать моего согласия. Конечно, если это только не является для вас лишним поводом навестить своего вечно занятого отца. В таком случае продолжайте, я всегда рад вас видеть.
Лицо у Наруто было серьёзным и чуть ли не торжественным, однако в глазах сверкала озорная насмешка.
Хаширама сделал шаг вперёд, потом назад, потом снова вперёд и, наконец, остановился напротив отца, чуть улыбаясь, однако явно сконфуженный произнесённый перед ним речью.
— Хока… — снова начал он, однако поправился, покосившись на Саске: — Отец…
Это слово явно тяжело далось ему в присутствии постороннего.
У Саске в памяти неожиданно всплыла картина: он сам в семилетнем возрасте, робеющий и краснеющий перед суровым отцом. Но ведь Наруто-то суровым отцом никогда не являлся. Вот если бы этот Хаширама был его, Саске, сыном, тогда бы можно было понять… А вообще, получалось забавно: ребёнок Наруто называет отца на «вы» и стесняется, а собственный старший сын смущением не отличается ни разу и только дерзит и всячески отстаивает свою самостоятельность.
— Узумаки-сан, вы как-то подозрительно долго молчите, я уже начинаю беспокоиться, — сказал Наруто, подписав очередной свиток.
— Я… — Хаширама поднял голову, взгляд его метнулся по комнате и зацепился за отложенный Саске отчёт. — Отец, так вы уже прочитали отчёт из Кумогакуре? Сайто Изуми должна была занести его несколько дней назад…
Мальчишка явно пришёл к отцу за чем-то другим, подумал Саске, вот только рассчитывал поговорить с ним наедине. Ну и что ж, ему-то какая разница?
— Сайто Изуми… — повторил Наруто и добродушно усмехнулся. — Да, я прочитал отчёт, однако меня больше интересуют некоторые другие аспекты пребывания команды номер пятнадцать в Стране Молний. К примеру, я слышал, что вы умудрились обзавестись там личной жизнью, Узумаки-сан.
Сквозь загар на лице мальчишки проступила густая краска.
— Если возможно, я предпочёл бы поговорить об этом дома, отец.
— Я готов исполнить любое ваше желание, Узумаки-сан.
— Тогда… я пойду, отец.
— Конечно, Узумаки-сан. Увидимся на вечернем собрании.
Хаширама ушёл, пылая как маков цвет, и Саске, не выдержав, расхохотался.
— Наруто, и это меня ты обвиняешь в том, что я плохо обращаюсь с Мадарой? Ты буквально размазал своего сына по стенке, да ещё и на глазах у постороннего.
Наруто сложил вместе руки, посмотрел на Саске. Теперь, когда они остались одни, взгляд у него стал задумчивым и озабоченным.
— Да нет, Саске. Его просто нужно тормошить немного, иначе совсем замкнётся в себе. Тобирама неплохо справляется с этой задачей, но… — Наруто почему-то осёкся и не закончил фразу. — К тому же ты — не посторонний.
«Вряд ли мальчишка думает так же», — пронеслось в голове у Саске. Впрочем, опять: ему-то какое дело до мыслей этого Хьюги?
— Поражаюсь, что у такого раздолбая, как ты, выросло подобное воплощение правильности.
Наруто развёл руками.
— Сам удивляюсь, Саске. Я-то думал, мне придётся объяснять ему все эти вещи про дисциплину, правила и так далее — старший сын, всё-таки. Готовился к этому, переживал: ты знаешь, что у меня у самого с дисциплиной не очень. Однако он уже с тринадцати лет сам прекрасно знает, как и что надо, и боюсь, скоро начнёт объяснять это мне. Правда, предварительно испросив сотню соизволений.
— Ты уверен, что он вообще тебе родной? — Саске позволил себе ухмылку. — Волосы тёмные, характер совсем не твой.
— Ну, глаза-то мои, — улыбнулся Наруто.
Впрочем, Саске подозревал, что, даже родись Хаширама с шаринганом, Наруто продолжал бы утверждать, что его отец — он. Экая наивность и вера во всё хорошее в людях.
Мысли Саске переключились на собственных детей: ну, тут уж сомнений быть не могло, спасибо характерной внешности. Да и потом, Сакура — это Сакура, она на измену не способна в принципе.
— Кстати, Саске, — внезапно сказал Наруто. — Ты Сакуру поздравлять собираешься?
Саске вздрогнул. Он что, его мысли услышал?
— Поздравлять? — неохотно откликнулся он. — С чем?
Наруто вздохнул, взял со стола календарь, подошёл к Саске, помахал им у него перед носом и выразительно постучал указательным пальцем по квадратику в красной рамке: двадцать восьмое марта.
— И что? — недоумённо спросил Саске. А потом вспомнил: — А, чёрт…
— Хоть цветы купи, — сказал Наруто и подошёл к окну, неожиданно заинтересовавшись видом, открывавшимся из резиденции.
— Да она его вообще не отмечает, — сказал Саске резко. — Смысл ей напоминать, что ещё на один год постарела? Женщины к этому странно относятся.
Наруто снова посмотрел на него очень внимательно и как-то невыносимо понимающе. В последние годы он вообще стал меньше говорить и больше смотреть, и это было совсем не похоже на него ни в детстве, когда он только болтал и ничего не замечал вокруг, ни в юности, когда стал замечать больше и тут же высказывать мысли на этот счёт. Зато и взгляд его теперь был таким, что никаких слов не требовалось.
Он будто видел насквозь.
Саске ненавидел это ощущение.
— Держи, — сказал Наруто, достав из ящика стола какую-то коробочку и протянув её Учихе.
Тот щелкнул крышкой, уставился недоумённо на камни в серебристой оправе, засверкавшие в лучах солнца сине-зелёными, будто морская вода, огнями.
— Изумруды из Суны, — пояснил Наруто. — Ей к цвету глаз подойдёт.
Саске поднял на него глаза, всё ещё ничего не понимая.
— Ей подарить от тебя, что ли?
Наруто подошёл к нему, положил руку ему на плечо, прямо посмотрел в глаза.
— От себя, Саске.
Саске молчал пару минут, переваривая услышанное. Потом стряхнул с себя его руку, сказал хмуро:
— Нет.
Во взгляде Наруто заплясали тёмные огни, как когда-то, когда ещё был Кьюби. Саске передёрнуло от этого воспоминания и — он никогда бы не признался себе в этом — от нехорошего ощущения, подозрительно напоминающего страх.
— Сделай, как я говорю, Учиха, — сказал Хокаге спокойно. А потом отвернулся и добавил более мягко: — Ради Сакуры-чан, Саске. Ради того, что у нас троих когда-то было. Прошу тебя.
Саске прикрыл глаза и сунул коробочку в карман форменных штанов.
— Чтоб тебе провалиться, Проповедник-сама.
Наруто повернулся к нему; взгляд у него снова посветлел.
— Спасибо, Саске-тэме, — сказал он, улыбаясь широко, как в детстве. — И передай ей мои поздравления.
— Ты не зайдёшь?
Наруто покачал головой, кивнул в сторону заваленного документами стола. Голос у него был печальный:
— Ну ты же видишь, Саске. Вечером собрание ещё это… — Он помолчал и усмехнулся: — К тому же, мне нужно поговорить с сыном. А я как-то… не того… не очень готов, в общем, к этому разговору. Так что надо готовиться.
Он почесал соломенную шевелюру.
Саске вопросительно приподнял бровь.
— Ему семнадцать, Саске, — пояснил Наруто, разведя руками. — И у него неожиданно появилась личная жизнь. Я, конечно, понимаю, что он наверняка сам всё знает, но отцовский долг велит мне побеседовать с ним на некоторые щекотливые темы. Хотя бы для галочки, чтобы не считать себя совсем уж дерьмовым родителем. Ты-то со своими не разговаривал?
Саске хмыкнул.
— У старшего нет никого. К тому же, ему пятнадцать; я в этом возрасте ещё ничем таким не интересовался — а ты утверждаешь, что он похож на меня. Что до младшего… ну, этот совсем ребёнок, лет пять в запасе точно есть.
— Ну смотри, — Наруто засмеялся. — Не прогляди. Дети растут быстро.
Продолжение в комментариях
@темы: angst, Mokushiroku, drama, гет, слеш, romance, лист, авторский, редкие пейринги
-
-
24.08.2009 в 12:45Саске чертыхнулся.
Зря он согласился на этот бред. Изумруды из Суны, надо же.
Взгляд его упал на яркую вывеску слева: «Цветочный магазин Яманака». Он никогда в жизни не дарил Сакуре цветов, да и любой другой женщине тоже, но приходить к жене с подарком от Наруто, выданным за свой собственный, и только, было противно.
Он пересилил себя, зашёл внутрь.
Ино, отчитывавшая за что-то молоденькую продавщицу, широко раскрыла накрашенные глаза.
— Надо думать, ты пришёл искать шпионов, притаившихся где-то под прилавком? — насмешливо поинтересовалась она. — Потому что иной причины, побудившей тебя сюда заглянуть, я найти не могу.
Саске мысленно проклял себя за то, что не удосужился поискать другой цветочный магазин, однако отступать было поздно. Он положил на кассу крупную купюру, сказал мрачно:
— На все.
Ино хмыкнула.
— Розы? Хризантемы? Лилии?
— Что угодно, — ответил Саске холодно. — Кажется, это твоя работа — составлять букеты, вот и делай её хорошо.
Чрез пятнадцать минут он подходил к дому с охапкой алых роз, перевязанных подарочной лентой. Более глупо он не ощущал себя с семилетнего возраста, однако выкинуть букет на глазах у всей улицы в мусорный бак представлялось ему не лучшим решением — поэтому оставалось только надеяться, что Сакура ещё на работе. Он понятия не имел, в котором часу она возвращается, поскольку сам обычно приходил в двенадцать, не раньше, однако судя по тому, что иногда рассказывал Наруто, жена засиживалась в госпитале допоздна.
Однако не в этот раз.
— Саске, я и не думала, что ты придёшь так рано, — удивлённо крикнула она из соседней комнаты, услышав звук раздвигающихся дверей и его шаги по коридору. — Меня вот отпустили пораньше, вернее сказать, выгнали…
Она вышла из комнаты, вытирая мокрые руки о передник, и в этот момент чем-то напомнила Саске его собственную мать, чьё лицо уже давно позабылось, потерялось где-то в размытых детских воспоминания.
— Ой, — растерянно сказала Сакура, уставившись на розы в его руках. А потом спросила, робко и почти испуганно: — А это… кому?
Саске разрывался между двумя чувствами: раздражением — она и правда такая дура или прикидывается? — и чем-то, похожим на сожаление.
— Мадаре, разумеется, — фыркнул он. — Он же у нас так любит цветы.
Она улыбнулась… сначала неуверенно, потом всё смелее, и под конец расхохоталась чуть ли не до слёз. Саске сунул букет ей в руки и почувствовал облегчение.
Сакура была явно смущена не меньше его — она сразу же начала суетиться, хлопотать, подрезать розы, избегая смотреть на мужа.
— Ваза… Где же эта ваза? — бормотала она, заглядывая на полки и приподнимая салфетки, хотя уж под ними-то вазы не могло обнаружиться точно.
Из комнаты вышел младший сын, прислонился к стене, посмотрел каким-то пустым, остановившимся взглядом.
— Милый, ты не знаешь, где ваза, которую нам бабушка на Новый Год подарила, фиолетовая такая? — обратилась к нему мать.
Изуна ответил не сразу. Задержал взгляд на букете, осторожно уложенном на стол; губы его чуть шевельнулись, однако слов не последовало.
— На втором этаже, — наконец, произнёс он таким тоном, как будто только что вспомнил, что собирался сказать пять минут назад. — В твоей комнате. Я принесу.
Он сделал шаг и замер, наклонившись, словно споткнулся обо что-то невидимое. Постоял в этой позе секунд десять, потом снова двинулся вперёд, вверх по лестнице, крепко вцепившись в перила.
Саске посмотрел ему вслед.
— Что с ним такое?
— Ох, не знаю… — Сакура вздохнула, покачала головой. — Сама себе места не нахожу. Спрашивать боюсь. Может, экзамены… Ладно, пойду посмотрю, что там с рисом — переварился уже, наверное.
— Стой. — Саске достал из кармана коробочку, отдал ей.
Сакура открыла крышку, вздрогнула, подняла на него расширившиеся, неверящие, прозрачно-зелёные, как после слёз, глаза.
— С-саске… — Взгляд у неё был совсем как в детстве, в двенадцать лет — взгляд испуганной, восхищённой, влюблённой девочки. Когда-то она такой была. Когда-то они все были другими. — Но… я…
— Если ты хочешь спросить, кому это, то да, тоже Мадаре.
Она улыбнулась, покачала головой, как будто всё ещё не смела поверить, шагнула назад. Потом вдруг развернулась, быстро подошла к нему, коснулась губами его щеки.
— Спасибо. Я… я правда…
— Не надо, — резко сказал Саске и отвернулся. Чувствовал он себя гораздо отвратительнее, чем можно было представить.
За много лет Сакура научилась понимать его, подстраиваться, поэтому быстро переменила тему:
— Что-то Изуна долго.
— Пойду посмотрю, чего он там.
Он поднялся по лестнице, раскрыл дверь.
…и замер, поражённый.
Изуна прижимал к глазам руку, и по лицу его, по щекам, по шее, с пальцев текла густо-алая кровь. Рядом стоял Мадара.
Сцены, показанные однажды шаринганом брата, воскресли, ожили, заплясали перед глазами. Пронеслось яркой вспышкой: тёмная комната, разобранная постель, основатель клана Учиха, тянущий руки к лицу дрожащего брата, жуткий багровый отсвет Вечного Мангекьо.
В голове застучало. Вспыхнуло и разлилось в груди единственное чувство, которое он знал в своей жизни по-настоящему: ненависть.
Саске метнулся вперёд, сбил с ног старшего сына, схватил его за волосы.
— Ты, ублюдок!
Тот так изумился, что даже вырваться не попытался.
— Но… но за что?! — голос его дрожал от глубокой обиды. — Это же он разбил вазу, не я!..
Вазу?
Саске глубоко вдохнул и разжал пальцы, выпуская короткие непослушные пряди. Обернулся: Изуна смотрел на него, широко раскрыв большие чёрные глаза; крови из раны на его щеке натекло столько, что пропитался уже весь ворот футболки.
На крики прибежала Сакура, остановилась на пороге.
— Что случилось?!
Изуна переводил взгляд с неё на отца, а потом на брата.
— Я полез за вазой, и оказалось, что Тобирама… — он запнулся, затем продолжил: — …когда-то, сто лет назад, мы тут играли в войну, и он спрятал на верхней полке свиток. Я нашёл его, и он взорвался… А ваза разбилась.
Сакура перевела дыхание. Потом посмотрела на Мадару и Саске, заметила ошарашенный, злой взгляд старшего сына, поняла, что произошло что-то нехорошее.
— Так. К чёрту вазу. Мадара, подай мне, пожалуйста, аптечку, — скомандовала она. — Изу, иди сюда. А осколки я сама потом уберу.
Изуна сделал несколько неуверенных шагов вперёд.
«Так слепые ходят», — пронеслось в голове у Саске, и он похолодел.
— Что с твоими глазами?
Сын вздрогнул, обернулся, посмотрел удивлённо.
— Ну… я не очень хорошо вижу, — признался он. — Свиток у меня прямо перед глазами взорвался.
Вид у него был испуганный, однако ощущение, что он двигается как под водой, по крайней мере, пропало.
Сакура тем временем собрала в ладони зеленоватую чакру, провела ею по щеке сына, останавливая кровь, приподняла его веко, вгляделась в зрачок.
— Жить будешь, — пообещала она. — И видеть тоже. Шрам, правда, может остаться… А глазам нужно дать отдых — поспать или хотя бы просто полежать в темноте.
— Пусть идёт ко мне, — сказал Саске. — Там шторы.
Сакура вздрогнула, заметив выражение, появившееся на лице Мадары при этих словах; вспомнила, как несколько лет тому назад отец устроил старшему сыну жуткую выволочку за то, что тот без спроса зашёл к нему в комнату и что-то там переставил, и строго-настрого запретил даже близко к ней подходить. Может быть, не надо…
Однако было уже поздно: Изуна, кивнув, вышел в коридор.
— Футболку новую возьми, — крикнула она ему вдогонку. — А эту в стирку кинь.
Мадара прошёл мимо неё, стиснув зубы и сжав кулаки.
— Что у вас с ним такое? — спросила Сакура устало, когда они с Саске остались одни.
— Ничего.
— Да ладно, Саске, я же видела, как он на тебя смотрел. И в воскресенье вы поругались…
— В воскресенье? — переспросил Саске нехорошим тоном. — Это когда я его бардак внизу убрать заставил? Знаешь что, Сакура, лично мне было глубоко безразлично, кто из вас это сделает — он или ты. Я, кажется, твои интересы отстаивал; ты вообще сама это начала.
— Да я ж не думала, что ты на самом деле его убирать заставишь…
Глаза Саске опасно сузились.
— Ах вот как? Отлично, тогда в следующий раз решай свои проблемы с ним сама, хватит с меня этого! — Он сделал шаг к двери, однако перед тем, как выйти, остановился и раздражённо бросил напоследок: — Вечно ты всем недовольна.
У Сакуры аж в глазах потемнело от обиды.
«Я недовольна?! — хотелось закричать ей. — Да я только и делаю, что под тебя подстраиваюсь и играю роль счастливой жены; единственный, кто всегда и всем недоволен, причём с самого детства — это ты!»
Она отвернулась, сжав кулаки и подумав, что ещё одно слово с его стороны — и она не выдержит, взорвётся. И так уже нервы на пределе из-за младшего сына, который все последние дни бродит по дому, словно тень, так что страшно на работу уходить и оставлять его одного — вдруг натворит каких-то глупостей…
Взгляд её упал на осколки вазы, рассыпанные по полу — ну вот, теперь цветы даже поставить некуда.
Цветы…
И ожерелье.
Сакура вздохнула. Никогда ещё она не видела настолько красивых камней — тёмно-зелёных, как морская вода на большой глубине, и в то же время прозрачных; солнечные лучи дробились в их гранях, рассыпаясь снопами сине-зелёных искр всех возможных оттенков.
«Ладно, — подумала она. — Я не права. Он тоже старается — раньше не помнил даже, когда у меня день рождения, а теперь такие чудеса».
-
-
24.08.2009 в 12:45Саске, выйдя из комнаты, не стал спускаться вниз — отправился прямо к себе: хватило с него на сегодня общения с домочадцами; лучше бы, как обычно, оставался на работе до ночи.
Зайдя внутрь, он с силой захлопнул дверь, и тут только вспомнил, что послал младшего сына к себе: тот лежал на постели с тёмной повязкой на глазах и повернул голову на звук.
Ну и что теперь, отправлять его обратно?
Саске сел на кровать рядом с сыном, потёр раздражённо лоб. Изуна молчал — ну ладно, по крайней мере, он умеет молчать, когда следует, это уже ценное качество.
Несколько минут он сидел, не шевелясь; где-то на стене, едва различимые из-за царившего в комнате полумрака, мерно отсчитывали очередную секунду часы.
Раздражение начало мало-помалу отпускать Саске; он повернул голову, посмотрел на младшего сына. Тот лежал на спине, бледный и тихий; рана под правом глазом снова начала кровоточить. Саске вытащил бинты из сумки, которую так и не успел, вернувшись с работы, отцепить от пояса, и вытер ему кровь. Рука задела чёрные волосы, рассыпавшиеся по подушке, и он подумал: мягкие. Не то что у старшего сына, чьи непокорные вихры прямо-таки напрашивались на то, чтобы за них оттаскать — что, считай, сегодня и произошло. У младшего же волосы были, как у Итачи, только короче.
— На подушку, по-моему, накапало, — сказал Изуна, прикладывая к щеке бинт.
— Мать отстирает.
Рукой Саске по-прежнему касался его волос.
Вспомнилось: рождение старшего сына прошло практически мимо него. У Наруто уже был тогда Хаширама, и Сакура возилась с малышом при встречах, держала его на руках, улыбалась, лепетала что-то материнское. Потом ходила беспокойно по дому, прятала слёзы, не спала по полночи, задерживая дыхание и глядя в потолок.
Когда Наруто сообщил, что у него будет второй ребёнок, Сакура не выдержала.
— Саске… может быть, мы… тоже…
Он подумал: всё равно же хотел возрождать клан. Так почему нет?
Сакура забеременела почти сразу и какое-то время летала, словно на крыльях. Покупала детские вещички, заставила дом цветами, бросила миссии и даже в госпитале появлялась через раз. Общалась с Хинатой, хотя изначально отношения у них были как-то не очень — впрочем, тут Саске её понимал: о чём вообще можно разговаривать с этой Хьюга? Он и её присутствия-то в комнате обычно не замечал. Поразительно, что Наруто выбрал себе такую жену. Разве что в постели она львица, но Саске обычно пробивало на смех, когда он пытался себе это представить.
Дети родились с перерывом в два месяца: в июне — у Хинаты, в августе — у Сакуры.
— Блондин! Блондин, как я, — гордо говорил Наруто, пеленая младшего сына — поразительно, но при всей его неуклюжести у него это получалось довольно ловко. — Глаза, правда, не мои, но мои зато у старшего.
Первенец Саске был стопроцентно в отца, однако Учиха не испытывал, глядя на него, никаких чувств: ни гордости, ни нежности, или что там ещё полагается испытывать по отношению к собственным детям?
Он брал ребёнка на руки в угоду Сакуре, однако тот словно чувствовал его недовольство: заливался благим матом, краснел, хрипел, так что пришлось в конце концов отказаться от этой затеи — к большому облегчению Саске.
Впрочем, сыну не нравилось и на руках у матери. Уже в два года он бегал от неё, вырывался из объятий, плевался кашей в ответ на ласковое «Мадара-чан». Сакура какое-то время продолжала попытки завоевать его привязанность, потом стала всё чаще задерживаться на работе, оставляя ребёнка с бабушкой.
А потом она снова забеременела.
На этот раз радости не было и в помине: Сакура плакала, когда узнала, и, кажется, задумывалась над возможностью прервать беременность. Саске не разубеждал её и не настаивал, полагая, что это решение должна принимать женщина. К тому же, понимал: не сможет и не полюбит. А есть ли смысл плодить нелюбимых детей? Однако потом что-то произошло, Сакура передумала и поставила его перед фактом: будет второй ребёнок.
Он подумал: пусть девочка — не нужно снова этих глупых маленьких братьев. Сакура сказала: наверняка будет девочка, я так чувствую. Наруто смеялся: девочка родится, сколько можно — мальчишки да мальчишки, у самого уже двое.
Они были так уверены, что даже не стали узнавать пол ребёнка заранее.
Первую беременность Сакура переносила тяжело, со второй всё обошлось: она до последнего ходила на работу и даже как-то расцвела, хотя никаких детских вещичек, мягких игрушек и умилений на картинки с младенцами, как со старшим ребёнком, не было.
Она родила в июле. Саске, что удивительно, запомнил число: семнадцатое, запомнил и день — солнечный, жаркий. В воздухе пахло цветами, скошенным сеном и почему-то морской водой; хотелось лежать на траве и ничего не делать, как в далёком детстве, когда ещё были семья и брат, и не было ни Академии, ни миссий, ни ненависти. Под вечер деревню накрыла туча, огромная, чёрно-фиолетовая, с багряными отсветами заходящего солнца в рваных краях — Саске еле успел вернуться до грозы. В тот момент, когда он заходил в дом, с утомлённого, измученного предгрозовым ожиданием неба сорвались первые капли дождя и застучали негромко по крыше.
Внутри было так тихо, что Саске подумал: Сакура наверняка в больнице — она говорила ему, что срок подошёл ещё на прошлой неделе.
Однако потом по лестнице спустилась её мать и сказала, торжественно и спокойно:
— Всё.
Выяснилось, что Сакура не захотела идти в больницу, осталась дома, когда начались схватки. Это было опасно, однако она настояла на своём и, получается, не ошиблась: роды прошли на удивление легко.
— Где она? — спросил Саске.
— Сакура? Спит наверху.
— Дочка. — Он успел настолько увериться, что будет девочка, что даже не предположил другого варианта.
— Сын у тебя родился. Младший.
Позже он поднялся наверх и остановился, не зная, что делать дальше. Мать Сакуры хлопотала внизу, сама Сакура спала, девушки-медики, принимавшие у неё роды, ушли — казалось, что он остался один во всём доме. Саске — и стук капель дождя по крыше.
Когда-то это уже было, подумал он и почувствовал глухую тоску.
Заглянул в спальню: лицо у Сакуры было усталое, но умиротворённое. Он не стал её будить, пошёл к себе. Внутри, как всегда, были опущены шторы; он присел на пол, опустив голову на скрещённые руки. Потом поднялся, походил по комнате — и только тогда заметил люльку у кровати.
Он застыл.
Кому бы ни пришла в голову эта идея, она была идиотской. Однако настроение вечера, а, может, и погода за окном подействовали на Саске странным образом — он даже не мог как следует разозлиться.
Поражало вот что: ребёнок не плакал. С того момента, как Саске зашёл в дом, прошло уже больше часа, а он до сих пор не слышал детского крика. Мадара, помнится, все первые сутки орал, как будто его резали, а этот…
Спал он, что ли?
Саске подошёл к кровати, посмотрел на ребёнка сверху вниз; тот ответил ему внимательным взглядом больших тёмных глаз.
«Нет, не может быть», — подумал Саске.
Он знал, что новорожденные реагируют только на свет, даже лиц не различают, какой уж тут внимательный взгляд?
На мгновение в голове промелькнула безумная мысль: Итачи тоже был таким, когда родился.
Поколебавшись, Саске щелкнул выключателем, а потом наклонился и взял сына на руки. Электрический свет развеял иллюзию: ребёнок был просто ребёнком, однако он действительно не спал и выглядел серьёзным, как маленький старичок.
Забавный, подумал Саске, и дотронулся до сморщенной ручки — когда он провёл по ладони малыша, тот крепко обхватил его палец.
Дождь на улице закончился, тучи разошлись, в просвете между шторами виднелась полоска фиолетово-синего июльского неба, усыпанного огромными, будто умытыми дождём звёздами.
— Она проснулась, — сказала мать Сакуры, заглянув в дверь.
Саске вздрогнул, почувствовав себя так, будто его застали на месте преступления.
Он хотел было поинтересоваться, кто додумался оставить младенца в его комнате, однако тот зашевелился беспокойно у него на руках, и он отвлёкся, промолчал.
— В остальных комнатах слишком холодно, а у тебя вечно закрыты окна, — ворчливо сказала тёща. — Поэтому я принесла ребёнка сюда. Плохо будет, если простудится.
«Не простудится, — внезапно пришло в голову Саске. — Это же мой сын».
— Да отнеси ты ей малыша, наконец, — улыбнулась тёща, и он, растеряв свою обычную решимость, последовал за ней.
Однако Сакура оказалась слишком слаба и попросила его подержать ребёнка до тех пор, пока тот не проголодается. Они сидели друг напротив друга: Саске в кресле с ребёнком на руках, Сакура — среди подушек, бледная и счастливая, и это было совершенно непохоже на тот день, когда родился Мадара, и вокруг сновали медсёстры, а потом и коллеги Сакуры, пришедшие поздравить её всем отделением.
— Это мальчик, — сообщил Саске внезапно, подумав, что, может быть, ей не сказали.
Сакура рассмеялась.
— Я знаю.
— Ты не расстроена?
Она покачала головой, посмотрела на них с ребёнком
— Я думала, что не хочу второго мальчика. Но… вот он есть, и я знаю, что мои предыдущие чувства и мысли не имеют никакого значения. Всё оказалось совсем по-другому… и это прекрасно. Понимаешь?
Не смогу и не полюблю, вспомнилось Саске.
— Понимаю, — сказал он. — А есть он вообще когда-нибудь захочет?
Ему казалось, что младенцы должны орать беспрерывно, требуя грудь, и Мадара в своё время не торопился опровергнуть это мнение.
— Не буди лиха, пока оно тихо, — засмеялась Сакура.
Он посмотрел на ребёнка и обнаружил, что тот действительно заснул.
-
-
24.08.2009 в 12:46А потом он, вздохнув, перевернулся в кровати и положил голову отцу на колени.
Саске вздрогнул; он терпеть не мог, когда к нему лишний раз прикасались, в том числе жена и дети — однако младший сын обычно и не пытался. Он вспомнил, каким заторможенным и отстранённым тот был внизу, вспомнил слова Сакуры.
— Что у тебя с экзаменами?
Изуна пожал плечами.
— Сдам.
Нет, не то.
А что тогда? Что за проблемы у него могут быть в двенадцать лет?
Он вспомнил себя в этом возрасте: дни, наполненные чёрной, жгучей ненавистью; бесконечные тренировки в погоне за большей силой; редкие вкрапления минут, проведённых с друзьями, как проблеск солнца между тучами — но солнца холодного и далёкого. Нет, у его сына совсем другая судьба и совсем другие проблемы. И это, в общем, хорошо.
Машинально Саске снова провёл рукой по волосам мальчика, и тот повернул голову, посмотрел на него с молчаливой просьбой в глазах.
— Отец… — начал Изуна осторожно и сделал долгую паузу. Саске молчал. — А вы… с Наруто-саном никогда не ссорились?
Вот оно.
Он с Узумаки, что ли, поругался? И с которым из?
Почему-то сразу подумалось: со старшим.
«К примеру, я слышал, что вы умудрились обзавестись там личной жизнью, Узумаки-сан».
Может, он ревнует его к девчонке?
Саске вспомнил, как сам в детстве ревновал Итачи к Шисуи. А потом Итачи к отцу. И отца к Итачи.
Что касается вопроса, то лучше, конечно, сказать, что нет. Во избежание дальнейших разговоров на эту тему. Но…
Саске почему-то подумал об ожерелье, подаренном Сакуре.
Ещё одна ложь?
— Ссорились, — наконец, сказал он. — И даже сильно. На несколько лет.
Изуна приподнял голову, жадно вгляделся в его лицо.
— …Почему?
«Потому что мой брат убил всю нашу семью, и я был готов спуститься в ад, чтобы ему отомстить. А Наруто, так получилось, был против».
Нет, этого ему знать не нужно.
Саске прислонился к стене, заложил руку за голову — вторая лежала на плече сына — и посмотрел в потолок.
— Потому что у нас были разные цели в жизни. Скажем так.
— А потом цель снова стала одна и та же?
Саске усмехнулся.
— После достижения определённого возраста у большинства людей цели в жизни становятся похожими.
Сам от себя не ожидал, что это скажет.
— То есть, надо просто ждать?
— Смотря что для тебя важнее — твоя цель или твоя дружба.
— Но у меня нет никакой цели.
— Тогда в чём проблема?
— Я… не знаю. — Изуна опустил голову, посмотрел в сторону, обдумывая услышанное. Вид у него при этом был забавный: сдвинутые брови и сосредоточенный взгляд не слишком сочетались с нежными, ещё полудетскими чертами лица. Саске помнил его совершенно другим: весёлым, беззаботным, болтливым. Когда он успел так сильно измениться?
— Я подумаю об этом, — наконец, пообещал младший сын решительным голосом.
И это тоже выглядело забавно.
— По-моему, тебе пора к себе.
Изуна чуть вздохнул и попытался встать, однако Саске не позволил ему этого сделать — подхватил и поднял на руки, как маленького. Чёрные глаза чуть расширились, однако в целом сын, похоже, не возражал. Он был тёплым и тяжёлым, и Саске подумал: а Итачи то же самое ощущал, когда носил меня на руках?
Он толкнул дверь и вышел в коридор.
— Отец… А почему вы назвали меня этим именем? — внезапно спросил Изуна, обхватив его руками за шею.
«Потому что я слишком боялся, что назову тебя Итачи».
Впрочем, на этот раз во взгляде младшего сына светилось чистое любопытство; вряд ли это могло быть вопросом жизни и смерти.
— Имя как имя. Тебе не нравится, что ли?
— Да нет, — Изуна засмеялся. — Просто Хашираму и Тобираму назвали в честь Шодая и Нидайме. Я подумал, что, может, был какой-то Изуна тоже. Говорят, с именем передаётся и судьба.
— Бред говорят.
— Ну, в общем, да…
— Всё, иди теперь сам.
Саске опустил сына на пол перед дверью в его комнату, и тот напоследок ему улыбнулся.
«Судьба… Когда-то я думал, что моя судьба — убить Итачи».
Но это было не так.
Усмехнувшись, он развернулся. Снизу на лестнице стоял старший сын и смотрел на отца как-то странно; Саске окинул его холодным взглядом и пошёл дальше.
Судя по всему, эта кошка была для старика единственным близким существом на всём белом свете, и он так по ней убивался, что Мадара невольно подумал: «Если бы я был у отца единственным, он бы тоже меня любил?»
Он вздохнул, пытаясь отделаться от навязчивых воспоминаний: отец послал Изуну к себе в комнату, отец отнёс Изуну обратно на руках.
Отец! На руках!
Да скажи кто-то такое пару дней назад, Мадара рассмеялся бы ему в лицо.
Раньше он думал, что Саске считает его слишком маленьким, поэтому не воспринимает всерьёз, и выбивался из сил: отличные отметки, тридцать пять миссий класса «А»…
Однако младшему брату двенадцать, он ещё не закончил Академию и учился всегда посредственно, а отец любит Изуну, а его, Мадару — нет.
Он даже по поводу отчёта из Страны Молний ничего не сказал…
Нет, лучше вообще об этом не думать, иначе препаршивое настроение на весь день обеспечено.
Мадара посмотрел на утопающую в прохладном солнечном свете поляну; на прыгающих по веткам сосны белок; на покрытые облупившейся красной краской деревянные стены храма.
Потом подул на занавесившую лицо чёлку, поглядел на солнце, прикрыв один глаз — и в очередной раз поймал себя на том, что гримасничает: не иначе как влияние придурка Тобирамы.
Впрочем, лучше уж Тобирама, чем Хаширама. После возвращения из Страны Молний их оставили работать в том же составе, и Узумаки-старший окончательно вообразил себя Хокаге, даймё, или кем он там себя представляет. На этот раз он, словно издеваясь, послал его выполнять задание уровня «D»: у смотрителя какого-то захудалого храма пропала любимая кошка.
— Узумаки, ты сдурел?! — возмутился Мадара. — Это же миссия для моего младшего брата!
— Главное правило шиноби, Учиха? — спросил тот в ответ, приподняв бровь.
Мадара закатил глаза.
— Шиноби никогда не показывают своих эмоций.
— Ну, и это тоже. Но вообще-то я имел в виду, что приказы командира не обсуждаются.
Учиха фыркнул.
Нет, Хаширама, конечно, всегда строил из себя не пойми что, но раньше всё-таки больше для смеха — кривлялся и сам понимал, что кривляется — поэтому Мадара ему и прощал. А теперь он, кажется, и впрямь возомнил себя самым умным. Это всё девчонка, которая поддакивает ему на каждом слове…
Чёрт бы её побрал.
— Хаши, я тоже блондин, давай лучше я буду твоей девушкой! — возопил Тобирама тогда, в Стране Молний, когда до них обоих дошло, что происходит.
Мадара мрачно подумал, что так и впрямь было бы лучше, однако Хаширама энтузиазма по поводу идеи отчего-то не продемонстрировал и продолжал проводить всё свободное время с напарницей.
— Предатель! Изменник! — всю последующую неделю Тобирама картинно заламывал руки, расхаживая по комнате. Раньше они всегда просили в гостиницах один номер на троих, но в Кумогакуре Хаширама с девчонкой неизменно брали отдельный. — Учиха, мы должны ему отомстить!
— Как? — хмуро поинтересовался Мадара однажды, доставая из холодильника холодное пиво и стараясь не прислушиваться к звукам, доносившимся из-за стенки.
— Не знаю ещё! — Узумаки-младший заходил по комнате быстрее, то и дело запуская руку в светлые растрёпанные волосы: верный признак того, что мозги у него заработали в полную силу. Если, конечно, в случае этого идиота вообще можно говорить о каких-то мозгах. — Слушай, Учиха! Я придумал. Предложу этой Изуми провести со мной ночь, и когда она, разумеется, согласится, расскажу обо всём Хашираме!
— Разумеется, согласится, — передразнил его Мадара. — Девственник несчастный.
— От девственника слышу! — возмутился Тобирама. — Ну соблазняй её сам, раз такой умный.
Мадара уселся на диван, открыл банку с пивом.
— Меня не привлекают блондинки.
— А блондины? — Тобирама неожиданно нарисовался рядом и, томно вздохнув, плюхнулся к нему на колени.
Учиха чуть не поперхнулся пивом.
— Да иди-ка ты, — ласково предложил он и спихнул Узумаки с коленей — так, что тот отлетел практически к противоположной стенке.
— Учиха, ты разбиваешь мне сердце! — зарыдал Тобирама, потирая ушибленный бок. — Сначала брат отверг, теперь вот ты… Никто не может разглядеть во мне настоящей женщины, ах, как это ужасно!..
— Какой ещё женщины, придурок? — спросил Мадара и тут же понял, что зря это сделал.
— Что значит «какой»?! Секси-но-дзюцу!
Комнату заволокло белыми облаками (и без того дышать было нечем, подумал Учиха). «Прекрасная золотоволосая дева является потрясённому воину подобно тому, как солнце показывается среди туч, услаждая взор своим божественным сиянием» — вот как называл это дзюцу Тобирама, и, надо признать, в глазах у Мадары и в самом деле зарябило от обилия золотого цвета.
— Ты же не поднимешь руку на девушку? А не то смотри, могу повредить тебе ненароком какие-нибудь внутренние органы… или не только внутренние, — невинно пообещала блондинка, сверкая бьякуганом в обоих глазах.
Мадара отступил, но было уже поздно.
— Учиха, а может мы на собственном опыте проверим, что же такого Хаширама находит в блондинках? — жарко зашептала красотка, повиснув у него на шее.
Он попытался вырваться из объятий недевичей силы, но она вцепилась в него только крепче; он со всей силы толкнул её, она не устояла на ногах, однако и его потянула за собой; вместе они рухнули на пол. Падение сопровождалось ужасающим грохотом: Тобирама задел локтём небольшой столик, стоявший возле дивана, тот опрокинулся, и стоявшие на нём вазы, стаканы, чашки, тарелки — всё полетело вниз.
Дверь резко распахнулась, и на пороге появился Хаширама в одних штанах.
— Что…
Он замер, уставившись на открывшуюся его взгляду картину: брат в обличие голой красотки раскинулся на полу; сверху на нём лежал Учиха, покрасневший и тяжело дышащий.
Глаза у старшего Узумаки сделались, как два больших голубых блюдца.
— Он пытался меня изнасиловать! — завопил Тобирама, по счастью тут же принявший свой обычный облик. — Но я знал, что ты придёшь спасти меня, о, мой герой! Отомсти же за поруганную честь своей сестры… то есть брата!..
-
-
24.08.2009 в 12:46— Кто тут кого пытался изнасиловать — это большой вопрос.
— То есть ты признаешь, что тебя может изнасиловать женщина, Учиха?! — с восторгом спросил Тобирама.
Хаширама смотрел на них каким-то странным взглядом.
А потом устало сказал:
— Идиоты.
И вышел вон.
— Я-то тут причём? — пробормотал Мадара, не понимая, отчего ему вдруг стало так тошно. Хаширама и раньше обзывал их идиотами, да и они его тоже, но… всё это было игрой. А теперь он, похоже, говорил совершенно серьёзно.
По-видимому, Тобирама тоже это заметил, потому что сказал сердито:
— Сдаётся мне, старший братец возомнил себя слишком взрослым. А это всё она, она, я точно тебе говорю!
На сей раз Мадара с ним согласился.
— Да, — сказал он, нахмурившись. — В кои-то веки ты прав, Узумаки. С этим надо что-то делать.
И ладно бы Хаширама с ней только трахался — это ещё можно было пережить. Но он ведь и на миссиях стал распределять задания так, что всё самое серьёзное и ответственное делилось между ним и девчонкой, а им с Тобирамой оставалась какая-то чушь, достойная разве что малышей, только закончивших Академию.
…Вот как, например, это задание найти кошку. Нет, Хаширама точно над ним издевается.
Ладно, надо отделаться быстрей от этого идиотской миссии, а с Узумаки… с Узумаки он ещё поговорит. Сколько можно это терпеть, в самом деле?
Мадара не удержался от соблазна продемонстрировать смотрителю свою технику теневого клонирования — когда-то, когда Хаширама ещё не был таким высокомерным ублюдком, именно он научил его ей. Учихе нравилось, какими округлившимися глазами простые люди смотрели на дзюцу, используемые шиноби, однако старик особого интереса к зрелищу не проявил и через какое-то время скрылся в храме. Мадара плюнул с досады — и стоило только тратить чакру? Старик наверняка вообще полуслепой.
Оставив клонов прочёсывать кусты на предмет пропавшей кошки, он обошёл храм, уселся на траву и достал из кармана сигареты — ну хоть покурить спокойно, пока есть возможность. Рядом с домом, да и вообще в Конохе, нельзя — может узнать отец, и ему это наверняка не понравится. Хотя сам-то курит, Мадара видел.
Впрочем, ему наверное вообще всё равно…
Он затянулся и поглядел на чёрную кошку, выбравшуюся из углубления под фундаментом и уставившуюся на него будто бы с осуждением.
— Ну что ты смотришь? — спросил Учиха, наклонившись и глядя прямо в мерцающие жёлтые глаза. — Мне тоже хочется быстрее свалить отсюда, не думай. Но я не могу, пока не найду эту чёртову…
И тут до него дошло.
— Эй! — заорал он, рванувшись за кошкой, однако та успела проскользнуть обратно под храм, и он просунул внутрь руку, пытаясь поймать её за хвост. — А ну иди сюда, животное!
Он пошарил рукой ещё и внезапно наткнулся на что-то шуршащее.
«Это ещё что такое? — подумал Мадара, вытаскивая на свет целую кипу пожелтевших от времени листков, вложенных в клеёнчатую обложку. — Любовные письма смотрителя? Тобирама бы пришёл в восторг».
Он скользнул глазами по бумаге.
«И тогда я подумал: видит ли кто-нибудь из окружающих мои истинные возможности? Замечает ли, какой силой я наделён? Нет».
Мадара замер и отложил листок. Потом вытащил наугад другой.
«Позволить этой силе погибнуть вместе со мной, отказаться от сокровища, оставленного в наследство великим кланом, казалось мне предательством по отношению к самому себе. Много ли значило предательство по отношению к глупому младшему брату в сравнении с этим?»
По спине Мадары пробежал отчётливый холодок.
«Дневник это, что ли?», — подумал он, и хотел было положить его на место, однако в этот момент из дыры в фундаменте снова показалась кошка, и Учиха, поспешно сунув листки в рюкзак, бросился вслед за ней.
-
-
24.08.2009 в 19:43Восхитительно красочно прописанные образы юных шиноби - каждый по-своему хорош. Читаешь и понимаешь, что другими они просто не могут быть.
Понравились родители - Хокаге, отчитывающий сына, Саске, боящийся параллелей с Итачи, Сакура, поддерживающая семейный очаг. Никакого ООСа, что не может не радовать.
+отличная сцена в гостинице с Тобирамой и Мадарой - повеселила и разрядила обстановку. Ибо я читала, пребывая в напряжении от каждого поворота событий.
Спасибо, Mokushiroku.
-
-
24.08.2009 в 20:02Спасибо большое!
Для меня все эти сцены — Хокаге, отчитывающий сына, Тобирама и Мадара в гостинице, упоминания Итачи — многое значат, даже если они и не несут в себе основной сюжетной нагрузки, и я очень рада, что они вам понравились))
-
-
25.08.2009 в 08:13Текст очень сильный, за героев безумно переживаешь, страшно за них дико. Очень живые, близкие. Плюс парочка моих личных кинков - как Наруто-Хокаге, детки Саске с Наруто, да и имена родные весьма приятны))) Дети просто чудесные.
Очень хочется, чтобы они разобрались со всем до того, как это станет слишком поздно. *бегает по потолку*
Спасибо за прекрасную историю
-
-
25.08.2009 в 10:44Спасибо за лестный отзыв!
Кинки эти и мои тоже (особенно про имена
-
-
25.08.2009 в 10:59Отзыв еще отцензуренный
Кинки эти и мои тоже (особенно про имена
-
-
25.08.2009 в 14:53а какие у Вас еще кинки в тексте есть?
Тобирама, вешающийся на МадаруПервая любовь))) Большая и безнадёжная))
Если подумать, наверное, ещё что-то есть, но это, пожалуй, основное))
-
-
20.09.2009 в 02:49спасибо!!! Это и в самом деле достойно Библиотеки Цунаде
-
-
20.09.2009 в 07:56Рада, что вам понравилось)