...ну а что – вот представь – что б если вдруг лазурными стали травы, а зелёными стали – песни?
Название: Точка равноденствия
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Сенджу Хаширама/Учиха Изуна
Рейтинг: R
Жанр: ангст
Размер: миди
Состояние: закончен
Дисклеймер: герои принадлежат не мне
Предупреждение: слэш, упоминание смерти героя. Написано давно, поэтому АУ по отношению к последним главам манги.
От автора: Мой вариант Тоби=Изуна версии. Вешаю, пока он ещё не окончательно стал АУ.
Summary: Каждый из них меняет друг друга… но ни один не изменит себе до конца.
читать дальше
Мантия будущего Хокаге алого цвета, плащ — белоснежный, расшитый языками пламени.
Мадаре, несомненно, нравится, сочетание этих цветов, напоминающее ему о красно-белом веере, моне его клана. А ещё об огне и ветре, элементах, которыми он владеет.
— Мне интересно, сколько раз он уже мысленно примерил на себя этот наряд? — ворчит Тобирама.
— Ему пойдёт, — отвечает Хаширама добродушно.
— Ты и в самом деле собираешься уступить ему место Хокаге без борьбы?! Разве это не…
— …не ударит по моему самолюбию, ты хочешь сказать? — смеётся Хаширама. — Думаю, если бы я высказал претензии на титул Хокаге, то он, несомненно, достался бы мне. Так что можешь не беспокоиться за моё тщеславие, оно вполне удовлетворено этой мыслью.
— И ты великодушно позволяешь Мадаре удовлетворить своё.
— Именно.
— Ты сильно изменился, Хаширама.
— И я рад этому.
— Я бы тоже, возможно, был рад, если бы не догадывался о причинах столь решительных перемен в мировоззрении, — произносит Тобирама сквозь зубы, явно начиная злиться.
— Перестань, — обрывает его старший брат.
Тобирама уходит, громко хлопнув дверью.
Ссора с братом огорчает Хашираму, но всё-таки не настолько, чтобы безнадёжно испортить его настроение. С утра он был вполне доволен собой и жизнью — и даже вид Мадары, не скрывавшего своего болезненного нетерпения облачиться в вожделенный наряд Хокаге, вызвал у него только улыбку. Да, ему известны недостатки Мадары — жажда власти и непомерное самолюбие — но и достоинства у него тоже есть. Он сильный лидер, он неглуп и, если не пытаться ему противоречить, принимает целесообразные решения. Он будет хорошим Хокаге.
Хаширама выходит из комнаты и идёт по коридорам намеренно медленно, оттягивая желанную встречу. Он тщательно продумывает все слова, которые собирается сказать. О том, что война закончилась, и даже в клане Учиха, известном своей нетерпимостью и желанием продолжать битву до последнего оставшегося в живых, всё больше людей принимает идеи Сенджу. О том, что Мадара, вначале яростно противившийся заключению союза, теперь гораздо реже вспоминает о разногласиях и, кажется, всерьёз увлечён строительством деревни. О том, что сам он, Хаширама, счастлив, как никогда во времена своих побед в кровавых столкновениях с другими кланами, и этим счастьем обязан…
— …тебе.
Хаширама ловит себя на том, что хочет сказать это, глядя своему собеседнику в глаза — однако глаз у того, увы, нет.
— Жалкому слепому калеке? — губы Изуны кривятся в подобии улыбки, и Хаширама накрывает его руку своей.
— Тебе, — повторяет он.
Он казался совсем ребёнком, хотя Хаширама знал, что Изуна ненамного младше своего брата — смертельно бледный, в изодранной одежде, с глазами, завязанными грязной тряпкой.
Именно эта тряпка, покрытая пятнами засохшей крови, и привлекла внимание главы клана Сенджу, когда он обходил поле боя, подсчитывая убитых.
— И как это понимать? — спросил Тобирама, обнаружив в собственном доме раненого Учиху. — Сначала мы от рассвета до заката дерёмся с ними, теряя своих людей, а после сами же и выхаживаем?
— Он слепой, — веско произнёс Хаширама и отвернулся, прекрасно сознавая, что брат имеет право предъявлять ему претензии. — Нельзя же так. Недостойно было бы оставить его умирать — он наверняка оказался в битве случайно. Чем мы отличаемся от Учиха, если будем поступать так?
— А мы чем-то отличаемся? — засмеялся Тобирама.
Слова эти, несмотря на шутливый тон брата, неприятно поразили Хашираму.
— Да, — сказал он более резко, чем собирался, и добавил: — К тому же, он брат главы клана. Мадара наверняка заплатит за него крупный выкуп.
Тобирама не успел ничего ответить — Изуна внезапно зашевелился и, протянув руку, вцепился Хашираме в рукав.
— Не надо, — прохрипел он, когда тот наклонился к нему. — Не говорите моему брату, что я жив. Пожалуйста.
И снова потерял сознание.
Братья Сенджу переглянулись: обоим было известно, что услышать просьбу от любого из Учиха, которые славились своей непомерной гордостью — всё равно, что остаться в живых после встречи с богом смерти. Значит, причина должна была быть более, чем просто значительной.
На следующий день Хаширама отдал приказ своим шпионам и разведчикам выяснить всё, что только возможно, о брате главы клана Учиха.
В ответ ему принесли ошеломляющие известия: Учиха Изуна пожертвовал собой и отдал глаза Мадаре, чтобы тот смог провести какой-то ритуал и защитить клан накануне решающего сражения. Защитить клан!
Хаширама вернулся в комнату, где умирал Учиха, и часа три сидел рядом с его футоном, дожидаясь, когда он придёт в себя.
— Как ты попал в битву? — спросил он, как только Изуна зашевелился. — Это произошло по ошибке?
— Нет, — сказал Изуна, застыв.
Хаширама стиснул его руку и чуть согнулся, как от удара в солнечное сплетение, но причиной этому была не боль, а странное чувство, смесь страха и изумления, неожиданно наполнившее его грудь.
К вечеру он успокоился, однако не мог не поделиться с братом.
— Я чувствую себя так, как будто впервые в жизни открыл глаза, — сказал он, неестественно выпрямившись и напряжённо глядя в окно.
— Это ты к чему? — подозрительно спросил Тобирама.
— К тому, что мы думали об Учиха гораздо хуже, чем они есть на самом деле.
Следующие шесть лет пролетели, как один год. Хаширама выполнил просьбу Изуны и отдал Мадаре под видом его младшего брата изуродованный труп другого Учихи; подлога никто не заметил — или не захотел заметить.
— Ему просто нужно выполнить необходимые формальности. На самом деле он и знать обо мне ничего не хочет, ему проще думать, что я мёртв. Я теперь слаб, я не представляю для него никакой ценности, а для меня это тяжело. Я не хочу быть рядом с ним и чувствовать такое отношение, — объяснил Изуна суть своего странного желания, когда немного поправился.
— А если это отношение изменится? — спросил Хаширама, полюбивший проводить с ним свободное время.
Собственный младший брат воспринял в штыки его новые идеи относительно мирного сосуществования между кланами и союза с Учихами, прочее окружение относилось к перемене политики своего лидера настороженно, и Изуна оказался единственным собеседником, с которым Хаширама мог быть искренним и не встречать в ответ недовольный взгляд или хмурое молчание. Кроме того, будучи рядом с ним, Учиха всегда заметно оживлялся, и хотя это объяснялось просто — беседы с главой клана Сенджу привносили хоть какое-то разнообразие в его унылое, однообразное существование — Хашираме всё равно было приятно.
Он часто ловил себя на том, что мысленно продолжает разговаривать с Учихой и после того, как уходит из его комнаты, и даже на следующий день — во время совещаний, переговоров, редких обедов с семьей. Он рассказывал ему свои идеи, делился планами, приводил доводы, которые потом использовал для того, чтобы склонить на свою сторону главу какого-нибудь очередного клана, и Изуна внимательно слушал, опираясь на его руку во время прогулки в саду. Обычно он молчал и выражал своё одобрение лёгкой улыбкой или пожатием пальцев, но Хашираме и этого было достаточно, чтобы слова Тобирамы «всё это бред», превращавшиеся в разрушительный яд сомнений, переставали иметь значение.
— Какая ирония судьбы, — смеялся Хаширама. — Именно ты, смертельный враг, Учиха, которых я ненавидел, сейчас поддерживаешь меня, когда все остальные, даже мой собственный брат, против.
Переговоры зачастую оказывались гораздо более мучительными, чем любая, самая трудная битва, и Хаширама, возвратившись измотанным и разочарованным, спешил к Учихе, чтобы заново обрести возле него уверенность в своих силах.
— С тобой я как будто дышу полной грудью… — бормотал он, скинув громоздкие доспехи и устроившись рядом с Изуной на постели. Тот, помедлив, клал холодную ладонь ему на лоб, и физическая усталость отступала.
Изуна был сдержан, но не безэмоционален, спокоен, но не равнодушен, мягок, но не податлив. Хашираме казалось, что он должен обладать огромной внутренней силой для того, чтобы жить так, как он жил — практически в полном одиночестве, оторванный от брата и привычного окружения, слепой и беспомощный, и не погружаться в уныние и отчаяние.
Что-то поддерживало его, питало изнутри, и Хаширама часто думал о том, что это может быть — любовь к брату?
Иногда он упоминал Мадару в разговорах и видел, что Изуна мгновенно преображается и начинает слушать очень жадно, хотя намеренно ничего не выспрашивает. В конце концов Хашираму начала одолевать идея, казавшаяся поначалу невероятной — не только заключить союз с кланом Учиха, но и возвратить братьям прежнюю близость.
Он стал искать встреч с Мадарой, разговаривать с ним, пытаться в чём-то убедить, и быстро обнаружил, что, несмотря на его внешнюю непримиримость, и к нему можно найти свой подход.
На союз между кланами Мадара согласился, скрипя зубами и подчиняясь желанию большинства, однако к планам строительства деревни и возможности быть в ней правителем наравне с Хаширамой, он отнёсся куда более благосклонно, и Хаширама всё чаще проводил вечера у Изуны, уверенный, что сможет вскоре вернуть ему брата.
Единственным огорчением был Тобирама.
— В следующий раз оставайся у него на ночь, а? — процедил тот сквозь зубы однажды.
— Ты напоминаешь мне пятилетнего мальчишку, который отчаянно ревнует старшего брата, — чуть улыбнулся Хаширама.
— А ты напоминаешь мне примерного мужа, у которого снесло крышу от первой в его жизни любовницы!
Хаширама изменился в лице.
— У меня никогда не было любовницы, — выдавил он из себя.
— О чём я и говорю!
— На что ты намекаешь?
— По-моему, это очевидно.
Это было вторым открытием, связанным с Изуной.
В следующий раз Хаширама появился в его комнате только через три месяца.
Изуна сидел на футоне с чашкой чая.
— Тебя давно не было, — заметил он спокойным тоном, по которому невозможно было понять, огорчило его столь продолжительное отсутствие Хаширамы или не очень.
Глава клана Сенджу молчал, стоя на пороге.
Первые дни, последовавшие после знаменательного разговора с братом, он не приходил к Изуне, стараясь понять, насколько прав был Тобирама, и сложно ли ему будет расстаться с Учихой. Однако чем дольше Хаширама удерживался от привычных встреч и моментов какой-то, пусть и совершенно невинной, физической близости, тем большие вольности он позволял себе в мыслях. Глава клана Сенджу принадлежал к тем людям, которые способны долгое время не замечать каких-то вещей, однако, когда им, наконец, открывают глаза, не делают попыток закрыть их снова. И когда результат эксперимента стал ему окончательно ясен, он смирился с ним без особой трагедии.
Следующие несколько недель ушли на попытки убедить жену дать ему развод.
Узнай Тобирама о том, что Изуна не только не просил Хашираму об этом, но и вообще ничего не подозревал о каких-то переменах в своих отношениях с главой клана Сенджу, он бы сильно удивился и не понял, что происходит, однако по-другому Хаширама не мог. К тому же, особой любви и близости с женой у него никогда не было: он женился по воле родителей в совсем юном возрасте на незнакомой и безразличной ему девушке. Проводить с семьёй много времени не позволяли заботы главы клана, и через десять лет брака они с супругой знали друг друга не многим лучше, чем при знакомстве — однако она не желала терять свой статус в клане, и дело не решилось до тех пор, пока Хаширама не предложил ей значительные отступные. Всё это время он по-прежнему не приходил к Изуне, однако заставить себя не думать о нём не мог, а желание быть рядом с ним, только возраставшее из-за препятствий, чинимых Хаширамой самому себе, в конце концов превратилось в почти одержимость.
Ему стоило больших усилий сохранить обычное спокойствие, когда он, наконец, увидел Изуну, знакомого незнакомца, после трёхмесячной разлуки.
Он изучал его взглядом: полноватые губы, собранные в хвост растрёпанные волосы, осунувшиеся бледные щёки, тени под изуродованными веками — носить повязку Изуна категорически не хотел — одновременно приближаясь к нему шаг за шагом, и рассказывая последние новости, в том числе, что отношения с Мадарой почти наладились.
— Я очень рад, — сказал Изуна, поднявшись на ноги.
Едва заметные нотки волнения, прозвучавшие в его голосе, вызвали у Хаширамы прилив каких-то новых, сильных чувств, и он, решившись, неловко обнял его. Привыкший к битвам и переговорам, а вовсе не любовным играм, он не умел проявлять нежность, и стиснул его в объятиях слишком крепко — так, что Учиха побледнел.
— Я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной, — прошептал Сенджу, почти касаясь губами его лица.
— Но я же и так рядом, — ответил Изуна напряжённо.
— Да но… Я имел в виду немного другое. — Хаширама поднял руку, с неумелой осторожностью заправил прядь чёрных волос, выбившихся из хвоста Учихи, ему за ухо — и вдруг осёкся. Безошибочное чутьё дипломата подсказало ему, что он допустил промах.
Изуна застыл на месте, как будто окаменев. Он не пытался вырваться, однако, внешне покоряясь, внутренне как будто защищал себя непробиваемым барьером.
С Мадарой было ровно наоборот.
«Никогда», — понял Хаширама.
Никогда Изуна не согласится на подобные отношения, и не только потому, что не испытывает к нему чувств, но и потому, что этого не позволит ему гордость Учихи. И даже если он и покорится, не имея иного выбора, кроме как подчиниться воле главы клана, который теперь во всём решает его судьбу, то возненавидит и его, и себя.
Не этого Хаширама хотел для человека, который изменил его жизнь, и дал ему силы двигаться вперёд в те дни, когда все остальные словно сговорились, чтобы противодействовать ему.
И всё же оторваться от Изуны было сложно — понять, насколько, может только человек, неожиданно обнаруживший, в чём состоит счастье всей его жизни, и тут же вынужденный от него отказаться.
— Извини, — тихо сказал Хаширама и, коснувшись напоследок его щеки, с тяжёлым сердцем отправился прочь.
Он успел дойти до середины коридора, когда лёгкий шорох заставил его обернуться. Изуна стоял позади него, красивый мертвенной красотой призрака. Лунный свет скользил по его бледному лицу, по глазницам, полуприкрытым сморщенными веками, по решительно сжатым губам; лёгкий ветер шевелил пряди непокорных чёрных волос, спускавшихся на лицо.
Никогда ещё он не казался Хашираме таким желанным — и таким недосягаемым.
Изуна сделал к нему шаг, выставив вперёд руку, и сердце у Сенджу заколотилось.
Однако он молчал.
Холодные пальцы слепого, нащупывающего себе дорогу, коснулись его плеча, и Учиха не отдёрнул руку, а, наоборот, положил её ему на грудь, но Хаширама по-прежнему ничего не сказал. Он ждал.
— Останься, — негромко попросил Изуна.
На несколько минут воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом листвы и стуком бамбуковой трубки в саду. Потом Хаширама медленно, всё ещё не до конца веря, поднял руку и развязал ленту, при помощи которой Учиха собирал волосы в хвост.
Распущенные волосы, длиннее, чем у самого Хаширамы, достававшие Изуне почти до середины бедра, делали его ещё больше похожим на призрака, более того, на демона, и Хаширама подумал о том, насколько же обманчива может быть внешность.
— Ты — самое прекрасное, что было в моей жизни, — прошептал он, перебирая угольно-чёрные пряди.
Изуна опустил голову, и этот жест смущения только усилил восторг главы клана Сенджу, граничивший в тот момент с благоговением.
— Всё, что я знал о твоём клане до того, как встретил тебя — это то, что Учиха непомерно горды и неспособны поступиться ни одним из своих принципов, жестоких и беспощадных. Вас называли демонами, пожирающими самих себя, и я считал своим долгом уничтожать вас, как бешеное зверьё, но ты открыл мне глаза на то, что правду нужно искать самому, не обращая внимания на чужие толки. И теперь я знаю её. Ты… — Хаширама запнулся, немного смущённый собственной тирадой, и почувствовал, что в силах сейчас произнести и другие слова. — Ты не обязан делать то, что хочется мне. В наших отношениях ничего не изменится, и я буду только больше уважать тебя за то, что ты сейчас сказал. Я ни разу впредь не намекну на то, что… дал тебе понять сегодня. Ты можешь забыть об этом.
— Останься, — снова сказал Изуна и, зеркально повторяя движения Хаширамы, пропустил сквозь пальцы прядь его каштановых волос. — На ночь. Со мной.
«Брат был прав. Как он тогда сказал? Снесло крышу?» — подумал Хаширама после, лёжа на груди Учихи в блаженной истоме. Непрекращающийся и непривычный для него восторг отобрал у него даже больше сил, чем, собственно, то, чем они занимались, и он никак не мог заставить себя пошевелиться, чтобы избавить Изуну от семидесяти четырёх килограммов веса, придавивших его к футону. Впрочем, Учиха, кажется, не слишком страдал — недаром он был шиноби. Когда-то.
На самом деле всё прошло не слишком гладко — сказалось полное отсутствие у Хаширамы опыта в такого рода вещах. Допустив для себя возможность любовных отношений с Изуной, а позже даже отчаянно возжелав их, он ни разу не подумал о том, чтобы осведомиться о практической стороне вопроса, и в результате у них получилось далеко не сразу и далеко не идеально. Пара неудачных попыток завершилась относительно удачной, однако Изуна кривил губы от боли, да и ощущения Хаширамы были далеки от того, чтобы назвать их безграничным удовольствием. Однако он впервые в жизни испытывал ни с чем не сравнимый экстаз от единения с любимым существом, и это начисто перечеркнуло всё остальное.
Рассуждая логически, Хаширама пришёл бы к выводу, что, не допуская возможности измены пусть даже нелюбимой жене, он пресекал в себе любые чувства по отношению к другим женщинам раньше, чем они успевали перерасти во что-то большее, чем просто симпатия, и, если нужно, ограничивал общение. С Изуной трюк не сработал, поскольку тот был мужчиной и, следовательно, не представлял опасности, а многолетний близкий контакт спровоцировал то, что весь поток сдерживаемых в течение долгих лет эмоций и сексуальной неудовлетворённости обрушился именно на него.
Однако в тот момент Хаширама был меньше всего склонен думать логически и обосновывать свои чувства инстинктами.
Он был совершенно счастлив.
Наутро он сказал Мадаре, что считает его наиболее достойным претендентом на титул Хокаге и собирается сообщить об этом даймё.
— А ты? — спросил глава клана Учиха, не находя от изумления слов.
— А я твой друг, — улыбнулся Сенджу. — И верю, что ты будешь справедливым правителем.
— … и всем этим счастьем я обязан тебе.
— Жалкому слепому калеке? — губы Изуны кривятся в подобии улыбки, и Хаширама накрывает его руку своей.
— Тебе, — повторяет он.
Изуна сидит на футоне, подобрав под себя колени и положив на них руки, чуть опустив плечи и голову — это его привычная поза, вполне соответствующая положению слуги перед лицом правителя, однако Хаширама прекрасно сознаёт, кто сейчас на самом деле слуга, а кто — правитель.
Впрочем, не то чтобы это очень его расстраивало.
Он с радостью принёс бы сейчас Изуне клятву верности вассала перед лицом всего клана и всех Учиха, а потом потешался над реакцией Мадары, уверенного, что лучше перерезать себе глотку, нежели преклонить колени перед кем бы то ни было. Впрочем, все в его клане такие, поэтому этот союз был так сложен, но Изуна доказал, что молва об Учиха как о неуправляемых и жестоких безумцах — не более, чем обычные приукрашенные сплетни. Или, может быть, он был единственным, кто сумел перешагнуть через жёсткие рамки, налагаемые воспитанием и принципами, внушаемыми с детства? Однако там, где первый — там и многие.
Хаширама растягивается на полу и кладёт голову Изуне на колени.
— Я люблю тебя, — выдыхает он, касаясь губами его пальцев и прядей распущенных, вопреки обычному, волос. — Очень сильно.
Он никогда в жизни не делал признаний в любви и вовсе этого не планировал, не особенно задумываясь о природе своих чувств к Изуне вообще, однако сейчас эти слова вырываются у него почти против воли, почти удивляя его самого, и в то же время не удивляя совершенно.
— Я бы хотел сделать тебе подарок, — говорит Хаширама и снова тянется к его руке, которую Изуна осторожно убрал с колена, видимо, тяготясь тем жаром, с которым Сенджу покрывал его ладонь поцелуями. Хаширама понимает это, как и то, что ответного признания он не дождётся, но ему достаточно и простой симпатии. Он благодарен Изуне за то, что тот позволяет себя любить, позволяет любить себя как женщину — если вспомнить, что он всё-таки Учиха, одно это кажется невероятным — и готов, в свою очередь, тоже забыть о гордости. Впрочем, о какой гордости может идти речь? Он готов буквально выпрашивать у него ласку.
Видел бы это Тобирама, видел бы это Мадара.
— Подарок? Какой? — спрашивает Изуна и, наконец, как будто смилостивившись, кладёт руку Хашираме на лоб.
С этой незначительной ласки всё и начиналось…
— Всё, что угодно. Всё, чего ты захочешь. Глаза… — внезапно произносит Сенджу, осенённый горькой догадкой. — Если бы я мог подарить тебе зрение…
— Это невозможно.
Голос Изуны кажется резким, но Хашираму захватывает идея.
— Может быть, попытаться? — настаивает он. — Сейчас, когда войны закончились, медицина развивается быстрыми темпами, я могу позволить себе лучших врачей…
— Нет!
Хаширама замолкает.
— Ладно. Извини… — произносит он, растерянный его отпором. Впрочем, наверное, это больная тема, зря он её поднял — Изуне тяжело об этом говорить, тяжело позволить себе надежду, тем более, что шансы на успех действительно невелики.
— Я предложил твоему брату быть Хокаге, — говорит Хаширама, чтобы загладить впечатление от своей предыдущей фразы и нарушить воцарившееся тягостное молчание.
Изуна напрягается; Сенджу чувствует, как твердеют его мускулы под тонкой тканью кимоно — тело у него по-прежнему сильное, несмотря на годы бездействия.
— Я бы хотел его увидеть, — выдыхает он после паузы. — То есть, не увидеть, но…
Хаширама поднимает голову.
Вот оно! Наконец-то.
Он много раз начинал разговор о том, что Мадара изменился, что он уже не так непреклонен и одержим силой, как раньше, что он будет рад узнать о том, что его брат жив, однако Изуна никак не реагировал — очевидно, не мог решиться.
— Может быть, ты пригласишь его к нам домой?
— Конечно, — быстро соглашается Хаширама, удивлённый и обрадованный этим «к нам». — Когда ты только захочешь.
— Только я не могу… вот так сразу. Я столько думал о нём все эти годы, всё-таки, он мой брат, самый близкий и самый важный для меня человек. Мы всегда были вместе, но потом… В общем, мне нужно подготовиться. Услышать сначала его голос, привыкнуть к нему заново, если ты понимаешь, о чём я.
— Конечно, — повторяет Хаширама.
Слова «самый близкий и самый важный для меня человек» по отношению к Мадаре уязвляют его гораздо больше, чем он мог от себя ожидать, но, с другой стороны, Изуна, такой сдержанный, такой замкнутый, впервые искренне говорит о своих чувствах — именно с ним, и это многое значит. К тому же, у них с братом должна была быть очень сильная связь, раз он отдал ему своё главное сокровище, свою силу. Бессмысленно претендовать на такое же важное место в его сердце.
Всё, что он может сделать сейчас — это всеми силами способствовать сближению между братьями, как и собирался с самого начала. Чтобы Изуна был счастлив.
— Так что пригласи моего брата к нам, но не говори пока что обо мне. Хорошо?
— Хорошо.
Хаширама почему-то чувствует себя обессиленным — неужели виновата глупая, детская ревность к Мадаре? — однако Учиха гладит его по волосам, и тепло, исходящее от его рук, как и прежде, заставляет позабыть огорчения и усталость.
В эту ночь Изуна особенно ласков с ним.
Всё проходит как нельзя лучше.
Тобирама, почти смирившийся с Мадарой, однако продолжающий недолюбливать всех Учиха в целом, благоразумно удаляется, отставив брата с его гостем наедине.
Мадара в последние дни в хорошем расположении духа, и они с Хаширамой почти не спорят. Разговаривают о политике, об устройстве будущей деревни, о хорошем саке и хорошем чае, о соколиной охоте — увлечении Мадары, о бонсае — увлечении Хаширамы, о даймё страны Огня, который своей фантастической жадностью попортил немало крови обоим, и, сам того не подозревая, объединил их против общего врага.
Мадара, не обнаружив хозяйки дома, интересуется у Хаширамы, не афишировавшего свой развод, куда тот спрятал жену, уж не за эту ли ширму? — не подозревая, что в какой-то степени близок к истине: неподвижно сидящий за экраном Изуна ловит каждое его слово.
Хаширама, сознавая, что сильно рискует, заводит разговор о сильных и слабых, о жертвах войны и о благодарности вместо презрения, которую нужно к ним испытывать, но, к счастью, Учиха не начинает противоречить. Может быть, сказывается саке, которое Хаширама предусмотрительно подливал ему весь вечер, или же он действительно, как и надеется Сенджу, изменился.
Мадара охотно принимает предложение остаться переночевать, и Хаширама, отведя его в другую комнату, возвращается.
Изуна встречает его широкой улыбкой. Вообще, он необычно оживлён и даже проливает на себя кипяток, хотя за несколько лет научился обращаться с чайником и чашками так ловко, как сможет не каждый зрячий.
Он без особых сомнений сбрасывает мокрое кимоно, как будто не понимая, к каким последствиям это может привести — не только потому, что он остаётся обнажённым, но и потому, что Хаширама видит в его поступке знак доверия, и это вызывает у него прилив горячей любви.
Изуна отвечает стонами на первые же, поначалу осторожные прикосновения.
Обычно ему очень сложно доставить удовольствие, как бы Хаширама ни старался, и чем бы себе ни помогал — губами, пальцами, языком. В глубине души Сенджу подозревает, что ему просто нужна в постели женщина, и эта мысль его угнетает — однако сейчас в том, что любовник возбуждён, нет ни малейшего сомнения, и Хаширама теряет голову.
Изуна кончает даже раньше, чем он успевает развязать пояс.
— Сейчас, — говорит он извиняющимся тоном. — Подожди пятнадцать минут.
Хаширама смеётся.
— Тебя так возбуждает присутствие брата в соседней комнате? — Если задуматься, это действительно повод для ревности, однако именно сейчас он не ревнует совершенно — радость от мысли, что Изуне наконец-то хорошо с ним в постели, не оставляет места ничему другому.
— Может быть, я извращенец, — Изуна легко улыбается.
— Кому ты это говоришь? — бормочет Хаширама и наклоняется к его животу, чтобы слизать белые капли.
Изуна вздрагивает, и «пятнадцать минут» заканчиваются гораздо раньше, чем предполагалось.
Он снова громко стонет, однако в разгар жарких ласк внезапно шепчет:
— А если мой брат услышит?
Хаширама с трудом заставляет себя оторваться от его шеи.
— Какая разница? Я не думаю, что он пойдёт проверять, чем и с кем я занимаюсь в своей комнате.
— Ты плохо знаешь Мадару, — возражает Изуна.
— Ну и что же нам делать? — беспомощно спрашивает Хаширама, слишком возбуждённый для того, чтобы пытаться о чём-то думать.
— Наверное, сдерживаться, — предлагает Изуна и, в подтверждение своих слов, закусывает губу, змеёй извиваясь в его объятиях. — Но… мне так не хочется…
Хашираме тоже меньше всего хочется, чтобы он сдерживал стоны — потому что в следующий раз стонов, скорее всего, снова не будет.
— Сейчас, — выдыхает он, поднявшись на ноги и подтянув штаны.
Если Изуну стесняет мысль, что его может услышать брат — хорошо. У главы могущественного клана в запасе достаточно приёмов, позволяющих сделать стены комнаты, в которой спит Мадара, звуконепроницаемыми.
Вернувшись, он застаёт Учиху возле порога, и тот внезапно отпускается перед ним на колени.
— Что… — Сенджу хочет спросить «Что ты делаешь?», однако не успевает.
Распустив завязки на его штанах, Изуна приникает губами к его паху.
У Хаширамы начинает кружиться голова.
…Они занимаются любовью три раза за ночь, и Изуна, обычно холодный и сдержанный, отвечает ему таким жаром, такой страстью, только разгорающейся после очередного оргазма, что Хаширама начинает думать, что ему снится эротический сон.
— Всё… — выдыхает он, откинувшись на подушки и вытирая со лба пот. — Больше не могу. Ты совершенно меня измотал.
— Какая жалость, — Изуна улыбается странной улыбкой. — А я хочу ещё.
Хаширама не может не то что пошевелиться — он даже говорит с трудом, однако тело недвусмысленно реагирует на эти слова, которые он и не надеялся когда-нибудь услышать от Изуны.
— Ты устал… — шепчет Учиха и гладит его по щеке. — Давай тогда я сам.
Он усаживается на него верхом, запрокинув голову, и концы его чёрных волос, кое-где прилипающих к разгорячённому телу, щекочут Хашираме бёдра.
Будь у него глаза, приходит Сенджу в голову, они бы полыхали сейчас ярко-алым огнём шарингана.
— Спи… — бормочет Изуна после, обмякнув в его объятиях. — Скоро утро, надо немного поспать.
Хаширама сонно гладит его по спине.
Он бы действительно отключился, однако в последние месяцы его терзает бессонница, вероятно, вызванная слишком сильными эмоциями, непривычными для его нервной системы. В первое время он мучился, позже — привык довольствоваться несколькими часами тревожного, лёгкого полусна, наступающего ближе к рассвету.
Этим полусном он забывается и сейчас, однако первое же движение Изуны возвращает его в реальность. Тот осторожно высвобождается из его объятий и поднимается на ноги, а Хаширама, слишком уставший, чтобы открыть глаза или спросить, куда он собрался, внезапно чувствует странный холод и тяжесть ненависти, повисшей в воздухе — так бывало прежде, когда он попадал в окружение врагов.
В комнате так тихо, что кажется, что Изуна просто исчез — не слышно ни его дыхания, ни шагов, однако когда Хаширама, забеспокоившись, всё-таки открывает глаза, то обнаруживает его на середине комнаты.
Учиха двигается, как будто не касаясь пола — настолько плавно и аккуратно, что Хаширама никогда бы не поверил, что он слепой, если бы не целовал его веки, ссохшиеся из-за отсутствия глаз, час или два назад.
Наклонившись, Изуна поднимает своё кимоно, набрасывает его на плечи и завязывает пояс, почему-то замешкавшись. Хаширама поддаётся было порыву ему помочь — но мелькнувшая среди облаков луна освещает комнату и пальцы Учихи с зажатым в них длинным и тонким сенбоном, и Сенджу замирает.
Он ещё не успевает толком осознать пронесшееся в его голове страшное, дикое подозрение, однако все его рефлексы автоматически переключаются в режим «опасность», и, поднявшись на ноги, он крадётся вслед за Изуной не менее осторожно, чем сам Учиха передвигается по коридору.
Он видит его неестественно выпрямленную спину, он слышит его тихое, сдерживаемое дыхание, он почти чувствует боль Изуны от невероятного напряжения во всём теле и тошноту, подкатывающую к горлу.
«Ещё есть время, — думает кто-то другой в голове Хаширамы, как будто знающий наперёд всё, что ему откроется в течение ближайших минут. — Ещё не поздно, скажи мне, что всё это неправда».
Время…
Десять секунд, девять, восемь.
Ни птицы в саду, ни шороха листвы, ни скрипа половицы — только удары сердца, ритмично и неумолимо отсчитывающие последние несколько мгновений, отделяющие один период жизни от другого.
Три секунды, две...
Изуна останавливается перед дверями в комнату, в которой спит его брат, и переводит дыхание.
Хаширама следит взглядом за тонкой полоской света, истаивающей скорбно и медленно, как его надежда. Ему кажется, что он проводит много часов в созерцании игры лунных бликов на поверхности пола. Интересно, успеет ли луна снова скрыться за тучами до того, как…
…истечёт последняя секунда?
Одна.
Изуна быстр и ловок, и когда-то он был одним из сильнейших шиноби, однако Хаширама носит это звание и по сей день, к тому же, он зряч, а Учиха не знает о том, что, несмотря на все предосторожности, ему не удалось остаться незамеченным.
Исход стремительного, в полминуты, и бесконечного долгого, в шесть лет жизни, поединка, предсказуем: Хаширама заламывает руки Изуны ему за спину и вырывает из них сенбон.
Он уже почти догадался о том, что его ждёт, однако оказывается всё-таки не готов к тому, что видит, развернув Учиху к себе: звериную, дикую, исступлённую злобу, исказившую красивые черты лица и вкупе с пустыми глазницами превратившую его в уродливую маску демона.
— Нет, — едва дыша, произносит Изуна, и потрясение его, пожалуй, не менее сильно, чем потрясение Хаширамы. — Нет, ты не можешь. Я ждал этого шесть лет.
Хаширама опускает взгляд и долго смотрит себе под ноги.
— Боюсь, другого шанса у тебя не будет,— наконец, произносит он и переламывает сенбон пополам. — По крайней мере, здесь.
Изуна испускает едва слышный стон отчаяния, и Хаширама видит, как дрожат его руки. Если бы в них по-прежнему был сенбон, Учиха бы тотчас всадил его любовнику в горло, глава клана Сенджу не сомневается в этом ни секунды.
Ему грустно, но ещё сильнее чувство опустошения, которое обволакивает его, словно кокон, и ему кажется, что он погребён под километровой толщей песка, под огромными барханами, которые целиком заносят в Стране Ветра деревни и города после многонедельной бури.
Ещё очень сильно хочется спать.
Зато бессонница теперь точно отступит, думает Хаширама. Это бесспорный плюс.
— Зачем ты хотел убить его? Убить своего брата? — всё-таки спрашивает он и понимает, что это бессмысленный вопрос. То, что он должен знать, он уже знает, а остальное не так уж важно.
— Зачем? — повторяет Изуна с ненавистью, и к Хашираме вдруг возвращается надежда. Он не хочет её, этой надежды, потому что в глубине души понимает, что всё кончено, однако она не спрашивает его мнения и торопливо шепчет ему на ухо: может быть, это гендзюцу? Двойник, клон? Изуна вёл себя совершенно не так, как обычно, с того самого момента, как он вернулся в комнату, взять хотя бы его бешеную страсть, и этот голос, полный ярости. Может быть…
— Пойдём, — внезапно произносит Изуна своим привычным спокойным, негромким тоном, и Хаширама понимает, что нет, не может.
Он, как раньше, подаёт ему руку и думает, что можно целых полторы-две минуты, в течение которых они пересекают коридор, притворяться перед собой, что ничего не изменилось. Это настоящая бездна времени… В прошлый раз и десять секунд показались ему вечностью.
Они заходят в комнату и, усадив Изуну на футон, Хаширама долго и тщательно одевается.
— Мне казалось, ты любил его… — наконец, произносит он, глядя в сторону.
— Любил? — переспрашивает Изуна со злой усмешкой, и черты его лица снова искажаются. — Не было и не будет во всём мире ни одного человека, которого я ненавидел бы с такой же силой.
— Ты же отдал ему глаза. Пожертвовал ради него силой.
Изуна поднимает голову и долго смеётся.
— Это он тебе сказал? А что ещё? Что я слепым попросился в битву ради того, чтобы защищать мой драгоценный клан?
Хаширама всё-таки вздрагивает.
— Нет… Это я уже сам придумал.
— Мой драгоценный клан, которому мой горячо любимый брат швырнул меня на растерзание, чтобы не пачкать руки самому,— выдавливает из себя Изуна, — после того как обманом вырвал у меня глаза и заявил всем, что я отдал их ему добровольно. Мои драгоценные родственники, решившие отомстить слепому беспомощному калеке, которому они так завидовали, когда он был сильнее. О, да. Конечно же, я пошёл ради них на верную смерть.
— А ты сказал мне, что оказался в битве не случайно, — внезапно вспоминает Хаширама и стискивает попавшуюся ему под руку фарфоровую чашку.
Изуна любил пить из неё чай…
— Не случайно, — подтверждает Учиха. — А по приказу главы клана, который прекрасно знал, что или он убьёт меня, или я убью его, и очень хотел сделать это чужими руками. Желательно, твоими, потому что с кланом немного не получилось — я всё-таки слишком Учиха, чтобы позволить легко убить себя Учихе. Так что видишь, я честнее, чем он, — Изуна жестоко улыбается. — Я не пытался убить его твоими руками. Но не потому что я так благороден и милосерден, или какие там ещё добродетели ты мне приписывал, а потому что хотел — хочу — сделать это сам. Я ради этого выжил. Ради этого выживал все шесть лет. — Какое-то время Изуна молчит и только тяжело дышит. — И всё-таки, я честнее. Я не говорил тебе, что мы всегда будем вместе, или что ты для меня — самый дорогой человек. Заметь, я вообще ни разу тебя не обманул. А если тебе кажется иначе, то повспоминай и обнаружишь, что всё, абсолютно всё ты тоже придумал для себя сам, не только мою мнимую святость. Особенно мне понравилась версия про мой клан, конечно. «Тобирама, мы думали об Учиха гораздо хуже, чем они есть на самом деле».
Передразнив его голос, Изуна снова смеётся, и Хаширама, вздрогнув, замечает, что давно уже сдавил чашку в ладони до такой степени, что от неё осталось только фарфоровое крошево.
— Разбилась, — произносит он горько и вытирает салфеткой кровь. — Жалко.
— А хочешь, я расскажу тебе, что такое Учиха на самом деле? — спрашивает Изуна, не обращая внимания на его слова. — Ты ведь этого так и не понял. Ты считал, что Учиха — это желание власти, и воинственность, и непомерная гордость, но в действительности Учиха — это ненависть и месть. А ещё стремление к своей цели. Для того, чтобы достичь её, Учиха сделает, что угодно: наступит на глотку пресловутой гордости, вырвет из себя всё живое, будет в течение долгих лет носить маску и прятаться под выдуманной личиной, ляжет под врага в прямом и переносном смысле.
— Так ты просто использовал меня, — подводит Хаширама итог, не отрывая взгляда от осколков чашки.
— Конечно, — фыркает Изуна. — Я и поверить не мог своей удаче, когда выяснилось, что ты настолько глуп. Все кругом говорили, что ты хорошо разбираешься в людях, и я был уверен, что ты раскусишь меня сразу же. Даже твой брат что-то подозревал. Однако оказалось, что достаточно пару раз улыбнуться и кивнуть твоим идеям в нужный момент, и ты уже готов считать меня лучшим человеком на земле. А соглашаться с тобой было легко, особенно если учитывать, что я действительно хотел союза между нашими кланами. Другого способа подобраться к Мадаре ближе у меня не было.
— Значит, ты продумал всё это с самого начала?
— А чем ещё мне было заниматься на досуге? — Изуна пожимает плечами. — У меня оказалось неожиданно много свободного времени, но я потратил его с пользой. Год ушёл на то, чтобы приручить тебя. Ещё два — чтобы запомнить расположение мебели и предметов и научиться передвигаться по дому легко и бесшумно. Брат бы, конечно, всё равно услышал, у него очень тонкий слух, но тут уж ты сам мне помог. Впрочем, я сейчас не об этом. Последние три года ушли на то, чтобы в совершенстве отработать прыжок через комнату для гостей. Так что если бы ты не остановил меня в коридоре, то через секунду Мадара был бы мёртв. В худшем варианте. А в лучшем я прежде… — голос у Учихи внезапно меняется и начинает звучать хищно и сладострастно, так что у Хаширамы снова кружится голова, как тогда, ночью, когда Изуна исполнял одно его тайное желание за другим, — …прежде вырвал бы у него мои глаза. Я мечтал, что он будет ещё жив, когда я это сделаю.
Изуна поднимается на ноги и проходит несколько метров по комнате.
— Вот только ты всё испортил. Одним движением перечеркнул шесть лет моей жизни. Почему ты не спал? — голос его неожиданно становится, скорее, усталым, чем злым, да и сам он, верно, очень устал — движения его кажутся тяжёлыми и неуклюжими, и теперь уже с первого взгляда очевидно, что он слепой.
Запнувшись о низкий столик, он спотыкается и падает — Хаширама едва успевает подхватить его по старой привычке.
Вдыхая ещё раз знакомый запах чёрных волос, он вспоминает о том, как это больно — когда умирает кто-то из близких, чьей смерти ты совершенно не ждал. Впрочем, война приучила его и к этому, но как быть тогда, когда умирает тот, кто на самом деле остаётся жив?
Обхватив Изуну за пояс, он подводит его обратно к футону и осторожно усаживает на него.
— Не думай, что я откажусь от моей цели, — тихо произносит Учиха. — Тебе проще убить меня. Потому что пока я жив, я буду жить моей ненавистью. Она даёт гораздо больше сил, чем что угодно… чем любовь. Ты сам в этом скоро удостоверишься. Потому что ты ведь теперь ненавидишь меня?
Он усмехается и чуть задерживает пальцы в ладони Хаширамы, по которой по-прежнему течёт кровь.
— Ты убьёшь меня? — спрашивает он и запрокидывает голову, как будто желая заглянуть ему в глаза.
Хаширама отрицательно качает головой, забыв о том, что Изуна его не видит.
Впрочем, тот, кажется, понимает.
— Тогда я рано или поздно добьюсь своего, — произносит он жёстко.
— Боюсь, теперь это будет непросто.
Вздохнув, Сенджу поправляет одежду и медленно подходит к дверям.
На пороге он останавливается.
— И всё-таки я благодарен тебе. Ты в третий раз открываешь мне глаза.
Изуна молчит, и Хаширама раздвигает сёдзи.
— Вероятно, мы теперь нескоро увидимся.
— Вероятно, мы никогда не увидимся! — отвечает Изуна резко и вцепляется в ножку опрокинутого столика. — Хотя бы потому, что я не могу видеть.
— Прощай.
Вернувшись домой наутро, Тобирама сразу понимает, что случилось что-то плохое.
— Почему у тебя такой вид? — настороженно спрашивает он у Хаширамы.
Тот приподнимает брови.
— Какой?
— Как будто ты постарел лет на десять.
— У тебя всегда получались хорошие комплименты, Тобирама.
Старший брат смеётся, но от этого становится только хуже: не то, чтобы у него получается ненатурально, но они как будто отдельно друг от друга — Хаширама с постаревшим, осунувшимся лицом и его смех.
Он уходит из дома, не прощаясь с Изуной, и Тобирама понимает: поссорились.
С одной стороны, он только рад: если удастся избавиться от Учихи, к которому он всегда питал непонятную неприязнь, даже большую, чем к Мадаре, он будет отмечать это событие месяц подряд. Однако с другой… чёрт его знает, Хаширама сильно привязан к этому калеке.
Тобирама часто не понимает брата.
Вроде бы, он такой правильный — взять хотя бы этот никому не нужный развод. Учиха ведь всё равно не женщина, Хаширама не сможет жениться на нём, так зачем? Его жена закрыла бы на всё глаза, а Учиха не в том положении, чтобы ставить условия, даже если он вдруг и ревнует, что, впрочем, плохо согласуется с его бесстрастным видом. Но нет, старший брат крепко вбил себе в голову идею о недопустимости измен и продолжает её держаться.
Однако в то же время сама его противоестественная связь с Учихой — вне всяких правил, но Хаширама, похоже, ни секунды не переживал по этому поводу.
То, что происходит дальше, озадачивает, если не сказать пугает, Тобираму ещё больше.
Накануне дня, когда Мадара и Хаширама должны были отправиться к даймё, старший брат вызывает его к себе.
Наряд Хокаге алеет, разложенный на кресле, и Тобирама останавливается, чтобы полюбоваться им.
— Может, всё-таки передумаешь отдавать эту красоту Мадаре? — вздыхает он.
— Ты прав, — неожиданно соглашается Хаширама. — Я решил, что на мне эта мантия будет смотреться лучше.
Тобирама на мгновение замирает.
— Ну наконец-то! Давно пора! — смеётся он, решив, что брат шутит.
Однако следующие слова Хаширамы меньше всего похожи на шутку.
— Завтра ты отправишься к даймё вместо меня. Скажешь Мадаре, что я плохо себя чувствую и появлюсь уже непосредственно на приёме. Делай, что хочешь, но мне нужно, чтобы он безоговорочно в это поверил. Впрочем, у тебя получится, я знаю. — Хаширама чуть улыбается и ненадолго становится прежним, однако иллюзия эта быстро развеивается. — Перед лицом глав всех кланов ты объявишь даймё, что я хочу занять место Хокаге и надеюсь, что он простит мне, что я не высказываю эту просьбу лично. Он простит. Его хорошее ко мне отношение куплено немаленькой суммой.
— Но… — бормочет Тобирама растерянно. — Ты же собирался сказать, что считаешь Мадару наиболее достойным претендентом на этот титул.
— Я передумал. Я больше не доверяю Учихам.
«Всё этот! — думает Тобирама с неожиданной злостью. — Всё он! Что между ними произошло?»
— В чём дело? — спрашивает Хаширама, и в голосе его проскальзывают печаль и усталость. — Разве ты не этого от меня хотел?
— Да, но… Ну хорошо. А почему ты не хочешь отправиться к даймё сам?
Хаширама сцепляет руки и выпрямляется в кресле.
— Потому что, вернувшись, Мадара тотчас же побежит рассказывать своему клану, какой я предатель, обманщик и лицемерный ублюдок, и мне необходимо его отсутствие и эти несколько дней, чтобы внушить его родичам другую точку зрения.
— А мне казалось, ты не замечал, какой он. Мадара, — говорит Тобирама, помолчав.
— Я многого не замечаю. Но чаще всего потому, что не хочу смотреть.
Хаширама закрывает глаза и долго сидит, прислонившись к стене.
В тот день, когда по всей деревне идут празднества в честь новоизбранного Первого Хокаге, Тобирама впервые заходит в комнату Учихи.
Он молча переступает через порог, и Изуна, стоящий возле раскрытых сёдзи в сад, молниеносно поворачивается.
— Ты кого-то ждал? — интересуется младший Сенджу издевательски.
Теперь, когда его брат, не появлявшийся здесь больше четырёх месяцев, похоже, окончательно забыл о существовании Учихи, можно, наконец, не скрывать своей неприязни.
— Нет, — отвечает Изуна ровно.
Он одет в тёмное кимоно и очень аккуратно причёсан: даже вечно растрёпанные волосы не выбиваются из хвоста, хотя казалось, что это невозможно. Очевидно, теперь ему совсем нечем заняться, кроме как заботиться о своей внешности.
Какое-то время они с Тобирамой просто стоят друг напротив друга.
Изуна прерывает молчание первым, и это лишний раз свидетельствует о том, что он совсем извёлся от одиночества, раз уж готов разговаривать с младшим Сенджу, к которому явно испытывает ответную антипатию.
— На улице так шумно, — произносит он негромко. — Что произошло?
Голос у него такой же безжизненный, каким бы был сейчас, наверное, и взгляд.
Тобираме не жаль его.
Во-первых, потому что ему вообще не свойственно испытывать жалость. Во-вторых, потому что это Учиха. И в третьих, потому что из-за него брат стал таким.
— Чествуют Первого Хокаге, — отвечает Тобирама с насмешливой улыбкой.
Губы Изуны дёргаются.
— Так он всё-таки стал Хокаге. — Он делает по комнате несколько шагов. — Значит, его желание исполнилось. Он с детства мечтал о власти.
Тобирама презрительно фыркает.
— Мечтал о власти? Сразу видно, что ты никогда не понимал Хашираму.
Изуна останавливается.
— Хашираму? — произносит он после паузы, и видно, что это имя даётся ему с трудом.
— Ты ведь скучаешь по нему, не правда ли? — спрашивает Тобирама с ядовитым удовлетворением в голосе. Безразличный вид Учихи всегда его раздражал: если бы это Изуна бегал за Хаширамой, а не наоборот, он бы, возможно, не так злился. Но теперь справедливость, наконец-то, восторжествовала. Для полного счастья недостаёт только, чтобы Учиха окончательно получил по заслугам.
…И чтобы брат всё-таки стал прежним.
— Скучаю? — переспрашивает Изуна и высокомерно улыбается. — О, нет. Сомневаюсь, что кто-то стал бы скучать по человеку, которого ненавидит. А таких людей в моей жизни два, и один из них — твой брат. Можешь так ему и передать.
У Тобирамы чуть не отваливается челюсть от такой наглости.
И это после всего, что Хаширама для него сделал?!
— Я смотрю, ты, наконец, решил показать свою истинную сущность, — произносит он, задыхаясь от ярости. — Лживая неблагодарная тварь. Убирайся из этого дома сию же секунду.
— Мне некуда идти, — возражает Учиха, скрестив на груди руки.
— Отправляйся к своему брату! Или прямиком в ад, мне всё равно!
— И не подумаю. До тех пор, пока Хаширама сам меня не прогонит, я останусь. А он этого не сделает.
На лице Учихи снова появляется лёгкая улыбка, свидетельствующая о его торжестве, и Тобираме хочется расквасить его о стенку.
Впрочем, не в первый раз.
— Посмотрим, — рычит он. — Моему брату давно на тебя наплевать.
Тобирама искренне надеется, что это так, и что примирения не произойдёт.
Его надежда исполняется.
Проходит год, в течение которого Хаширама ни разу не появляется у Изуны. Он занят политикой, он весь в делах, он неожиданно вспоминает о том, что у него есть дети, и проводит много времени с ними.
Когда Тобирама осторожно интересуется дальнейшей участью Учихи и намекает на то, что пора бы освободить дом от задержавшихся гостей, Хаширама пожимает плечами.
— Мне жаль выкидывать слепого на улицу. Пусть остаётся, куда он пойдёт? Главное — чтобы он не попадался мне на глаза. Если бы ты мог как-нибудь это устроить, я был бы очень благодарен.
Тобирама и рад бы помочь, однако особых усилий от него не требуется — Изуна никогда не выходит из своей комнаты.
Только однажды младший Сенджу встречает его в коридоре возле спальни главы клана.
— Что тебе здесь понадобилось? — выдавливает он, оттащив его за шиворот от дверей.
Ему бы хотелось, чтобы Учиха начал умолять его устроить ему встречу с Хаширамой, однако тот только криво усмехается.
— Как это что? Пришёл убить человека, которого я ненавижу.
В руках у него нет никакого оружия, и чакра спокойна, так что поверить в его слова сложно, но Тобирама не отказывает себе в удовольствии наконец-то приложить его об стену.
— Ублюдок, — шипит он, глядя на то, как Учиха беспомощно шарит руками вокруг себя, пытаясь встать. — И не надейся, не разжалобишь. Попробуй ещё только раз переступить порог своей комнаты, и вдобавок к глазам я вырву тебе ещё и волосы, и зубы, и все остальные части тела.
— Уже пытались, — улыбается Изуна. — Не получилось.
Поднявшись, наконец, на ноги, он опирается о стену и медленно бредёт к себе.
Слова Хаширамы сбываются, и Мадара, получив свою порцию унижения на приёме у даймё и ещё большую — когда собственный клан отказывается его слушать и разорвать союз с вероломными Сенджу, кипит ненавистью к Первому Хокаге.
— Ты отобрал у него мечту, которую сам же сначала посулил исполнить, так что ничего удивительного. Но всё-таки будь осторожен, — предупреждает Тобирама брата.
Однако тот не слушает его и весь год продолжает балансировать на опасной грани, словно не замечая растущего бешенства Мадары.
Иногда кажется, что он специально провоцирует его: вмешивается в дела клана Учиха, не щадит тщеславия и репутации Мадары, предавая огласке все его сомнительные делишки, и не уступает ему ни малейшего пустяка, хотя раньше предпочитал соглашаться по каким-то не очень важным вопросам, даже если на самом деле был против.
— Посмотрите, как он изменился. Куда делись его хвалёные великодушие, благородство и честность, стоило ему только дорваться до вожделенной мантии! — буквально кричит Мадара на каждом углу, превращая себя в посмешище, однако не в силах ни успокоить ярость оскорблённого самолюбия, ни найти какой-то другой способ отомстить. — Он называл меня своим другом, он прочил мне быть Хокаге — и всё для того, чтобы усыпить мою бдительность, и подло, вероломно захватить власть в свои руки!
Всё тщетно.
Большого впечатления его слова не производят. Может быть, потому, что всем прекрасно известно, что «подло захватывать власть» Хашираме никогда не требовались — она и без того принадлежала ему по праву сильнейшего, чего не скажешь о самом Мадаре, который всегда был вторым после него.
Мадара знает это и сам, но когда дело касается его самолюбия, больного места, ему отказывают и ум, и рассудительность, и он совершает глупейшие вещи.
Раньше Хаширама старался избегать подобных ситуаций, однако теперь он создаёт их сам, и, если задуматься, выглядит это действительно так, как будто он пытается лишить бывшего друга последнего авторитета.
Впрочем, те, кто замечают, готовы ему это простить: деревня под его началом растёт и крепнет, о войнах остаются только воспоминания, и даже Учихи как будто не имеют ничего против, несмотря на заверения своего лидера, что Хокаге только и ждёт момента, чтобы предать их и использовать в своих подлых целях.
После очередной ссоры Мадара, вспылив, заявляет, что уходит из Конохи.
— А тебе я ещё отомщу, Хаширама, — заявляет он напоследок, опасно сузив глаза.
— Буду ждать, — спокойно соглашается Первый Хокаге.
Когда разведчики сообщают, что Мадара покинул пределы деревни, Тобирама вздыхает с облегчением. Одним Учихой меньше — уже хорошо; жаль только, что его братец не с ним.
Но всё же…
— Он пообещал отомстить, — напоминает Тобирама брату. — Учихи — мстительные создания.
— Я это хорошо знаю, — кивает Хаширама. — Не беспокойся. Всё будет именно так, как и должно быть.
Кажется, что он совершенно не сомневается в себе, и его уверенность передаётся и Тобираме.
…тем страшнее ему увидеть лицо брата, когда к ним в дом посреди ночи врываются разведчики со срочным донесением: Учиха Мадара собирается напасть на деревню с Девятихвостым Лисом.
По лицу Хаширамы текут капли пота, а в глазах застыл откровенный ужас.
— Ты разве этого не ждал?! — кричит Тобирама, насмерть перепуганный реакцией брата — никогда ещё тот не показывал при нём своего страха, тем более, такого сильного и чуть ли не потустороннего — как будто он видит перед собой ожившего покойника.
— Ждал, — говорит Хаширама и, глубоко вдохнув, закрывает глаза. — Но…
— Ты боишься его?
— Не в этом дело.
— Тогда в чём?!
— Не спрашивай.
Сенджу поднимается с постели и быстро надевает доспехи.
— Позволь мне пойти с тобой, — настаивает Тобирама. — Он опасен!
— Нет, — твёрдо отказывает ему брат. — Я справлюсь и с ним, и с Кьюби, не сомневайся. Поверь, это то, что я должен сделать, не прибегая к чьей-либо помощи.
— Если он убьёт тебя…
— Не убьёт.
Хаширама открывает двери и внезапно замирает, увидев перед собой Изуну.
— Я слышал… — начинает тот дрожащим голосом, однако Сенджу не даёт ему договорить и, оттолкнув так грубо, что Учиха едва удерживается на ногах, уходит из дома быстрым шагом.
Тобирама проглатывает стоящий в горле ком.
— Так я и знал, — шепчет Изуна, сгорбившись. — Кто бы сомневался.
Младший Сенджу, наконец, поворачивает к нему голову.
— А. Это ты, — произносит он отрывисто. — Ну, теперь ты убедился? Не знаю уж, что такого ты сделал, но мой брат тебя презирает, а про меня и говорить нечего. Может, всё-таки уберёшься из нашего дома? Ты же Учиха, а вы, вроде, гордые и не терпите такого отношения.
— Не волнуйся, мне не привыкать, — смеётся Изуна. — А отсюда я по-прежнему не уйду, сколько бы ты ни пытался меня выжить, ревнивый маленький братец.
— Лучше заткнись, лживый маленький братец, — шипит Тобирама, прижав его к стене. — И молись о том, чтобы Мадаре и пальцем не удалось коснуться моего брата, потому что в противном случае я отыграюсь на тебе так, что ты не раз пожалеешь о том, что Хаширама выходил тебя семь лет назад. Всё это из-за тебя! — срывается он. — Всё по твоей вине!
Изуна морщится и отворачивает лицо, как будто пытаясь отмахнуться от назойливого насекомого, и это окончательно распаляет Тобираму.
Схватив Учиху за шиворот, он тащит его в его комнату и со всей силы толкает на пол.
— Я же тебе ясно сказал, чтобы ты не смел выходить за порог!
— Ну хорошо, хорошо, — внезапно произносит Изуна и, доковыляв до футона, укладывается на него с безразличным видом. — Ты победил. Я уйду. Он вернётся, и я уйду.
— Да неужели? — удивляется Тобирама, чувствуя какой-то подвох: пять минут назад Учиха заявлял, что не позволит себя выгнать, а теперь вдруг решил сдаться? — Что ты задумал, подлюга?
— Ничего, — пожимает плечами Изуна. — Мне скучно здесь. Раньше меня развлекал Хаширама, но теперь мы ненавидим друг друга. Это неинтересно.
— Ах, тебе ещё и интересно должно быть!
Тобирама не уходит из его комнаты, не зная, какой придумать для этого предлог — потому что на самом деле ему просто слишком страшно оставаться сейчас одному. Впрочем, Учиха ни о чём его и не спрашивает — он лежит на своём футоне, как будто мёртвый: не переворачивается, не поправляет подушку, и не шевелится ни разу за последующие часы.
А, может, он так спит.
Тобирама обращает на него мало внимания — мысли его заняты другим.
«Надо было мне пойти с Хаширамой. Что бы он ни говорил», — клянёт он себя раз за разом, и смотрит в тоскливом отчаянии в сад.
Ночные сумерки сменяются рассветом, утренняя заря — ярким полуденным светом; небо сереет, потом алеет, потом становится ярко-голубым.
Тобираме хочется, чтобы ветер нагнал тучи, чтобы пошёл дождь — какое-то разнообразие, однако день, как назло, ясный и солнечный. На улице кричат дети и переговариваются женщины, и никто из них не имеет ни малейшего представления о том, какая над деревней нависла угроза.
В том, что Хаширама сумеет её отвести, пусть даже ценой собственной жизни, Тобирама нисколько не сомневается.
Весь вопрос именно в цене.
Совершив свой круг, солнце медленно движется к горизонту, и всё повторяется в обратном порядке: ярко-голубое небо темнеет, потом алеет, потом на нём зажигаются первые звёзды
Учиха по-прежнему не шевелится.
Тобирама, исходивший по комнате, по меньше мере, километров двадцать, устало садится возле раскрытых сёдзи в сад и неподвижным взглядом смотрит на комья чёрной земли, разбросанные по дорожке из гравия.
«Откуда они здесь взялись вообще?» — думает он без особого интереса.
…Когда в коридоре раздаются шаги, они с Учихой одновременно вскидывают головы.
— Даже не вздумай, — шипит Тобирама, схватив Изуну за рукав. — Ты нужен ему сейчас меньше всего на свете!
Однако Хаширама опровергает его слова, открывая двери и останавливаясь на пороге комнаты.
Младший брат смотрит на него и не знает, что ему делать — то ли шутить, что он постарел ещё на десять лет и теперь годится ему в отцы, то ли плакать.
— Ты… в порядке? — вымученно спрашивает Тобирама.
По крайней мере, брат жив.
Если теперь это так называется…
Хаширама делает по комнате несколько шагов, очень медленных.
— Ты однажды сказал, что Учиха — это ненависть и месть, — говорит он, ни на кого не глядя. — Так вот Сенджу — это умение держать своё слово. А я… — голос его внезапно меняется и становится каким-то невероятно усталым и безжизненным. — А я обещал тебе подарок.
Он отстёгивает от пояса мешок и достаёт из него колбу, наполненную жидкостью омерзительного розовато-красного цвета. Внутри неё что-то плавает.
Тобирама прищуривается, чтобы понять, что это такое, и внезапно, отшатнувшись, прижимает руку ко рту.
Он повидал многое, но…
Изуна поднимается и, не дыша, берёт колбу в руки.
— Мои глаза, — произносит он, каким-то чудом догадавшись.
Хаширама кивает, уставившись окаменевшим взглядом в пол.
— Ты можешь быть счастлив. Он мёртв.
У Изуны дрожат губы, и какое-то время он не может ничего из себя выдавить.
— Я… хотел сделать это своими руками, — наконец, говорит он.
— А я не хотел, чтобы ты сделал это своими руками, — возражает Хаширама, осторожно снимает доспехи и, пройдя ещё несколько шагов, ложится на футон, который тут же покрывается багровыми пятнами.
Тобирама только сейчас замечает длинный кровавый след, который тянется по полу за старшим братом.
Изуна прижимает к груди свою банку и опускается на колени возле футона.
— Лучше бы ты забрал мои глаза, — шепчет Хаширама. — Всё равно я не хочу их больше открывать.
— Чего ты ждёшь?.. — спрашивает Изуна не своим голосом, и Тобирама понимает, что тот обращается к нему. — Позови врачей.
Тобирама хочет сказать, чтобы Учиха не смел ему приказывать и убирался из их дома, как обещал, но потом до него доходит, что сейчас не время, и он стремглав выбегает из комнаты, стиснув кулаки и с трудом сдерживая слёзы.
Первый Хокаге не приходит в сознание десять дней, и по деревне начинают ползти слухи о его скорой кончине.
Всё это время Изуна сидит возле его футона, неподвижный, как каменная статуя.
Тобирама не решается выгнать его — если это поможет спасти брата, то он готов привести сюда всю толпу Учих, включая новорожденных младенцев. Однако он наблюдает за Изуной с порога, помня его слова: «Пришёл убить человека, которого я ненавижу».
Теперь, когда он получил назад своё самое страшное оружие, это будет не так уж и сложно.
Тобирама не хочет встречаться с Учихой взглядом; его тошнит от его опухших, то ли от бессонницы, то ли из-за вновь обретённых глаз век, а ещё больше - от вопроса, каким образом эти глаза могли вновь прижиться в глазницах. Впрочем, это же Учихи, обладающими какими-то жуткими, нечеловеческими техниками…
Зачем Хаширама полюбил демона?
На одиннадцатый день Хокаге открывает глаза, однако смотрит вокруг себя безучастно и, похоже, никого не узнаёт.
Тобирама, стараясь не давать воли отчаянной надежде, приносит ему поесть, однако Изуна забирает поднос у него из рук.
— Я сам его покормлю, — заявляет он тоном, не допускающим возражений, и Тобирама дивится происшедшей с ним перемене: куда подевался жалкий, беспомощный и тихий калека? Теперь это самоуверенный и высокомерный ублюдок; очевидно, таким Учиха и был с самого начала, до того, как ослеп.
Младший Сенджу с удовольствием свернул бы ему за этот властный тон шею, но его несколько успокаивает то, что, по крайней мере, с Хаширамой Изуна так разговаривать не пытается.
Продолжение в комментариях
Автор: Mokushiroku
Бета: Essy Ergana
Персонажи (Пейринг): Сенджу Хаширама/Учиха Изуна
Рейтинг: R
Жанр: ангст
Размер: миди
Состояние: закончен
Дисклеймер: герои принадлежат не мне
Предупреждение: слэш, упоминание смерти героя. Написано давно, поэтому АУ по отношению к последним главам манги.
От автора: Мой вариант Тоби=Изуна версии. Вешаю, пока он ещё не окончательно стал АУ.
Summary: Каждый из них меняет друг друга… но ни один не изменит себе до конца.
читать дальше
1.
Мантия будущего Хокаге алого цвета, плащ — белоснежный, расшитый языками пламени.
Мадаре, несомненно, нравится, сочетание этих цветов, напоминающее ему о красно-белом веере, моне его клана. А ещё об огне и ветре, элементах, которыми он владеет.
— Мне интересно, сколько раз он уже мысленно примерил на себя этот наряд? — ворчит Тобирама.
— Ему пойдёт, — отвечает Хаширама добродушно.
— Ты и в самом деле собираешься уступить ему место Хокаге без борьбы?! Разве это не…
— …не ударит по моему самолюбию, ты хочешь сказать? — смеётся Хаширама. — Думаю, если бы я высказал претензии на титул Хокаге, то он, несомненно, достался бы мне. Так что можешь не беспокоиться за моё тщеславие, оно вполне удовлетворено этой мыслью.
— И ты великодушно позволяешь Мадаре удовлетворить своё.
— Именно.
— Ты сильно изменился, Хаширама.
— И я рад этому.
— Я бы тоже, возможно, был рад, если бы не догадывался о причинах столь решительных перемен в мировоззрении, — произносит Тобирама сквозь зубы, явно начиная злиться.
— Перестань, — обрывает его старший брат.
Тобирама уходит, громко хлопнув дверью.
Ссора с братом огорчает Хашираму, но всё-таки не настолько, чтобы безнадёжно испортить его настроение. С утра он был вполне доволен собой и жизнью — и даже вид Мадары, не скрывавшего своего болезненного нетерпения облачиться в вожделенный наряд Хокаге, вызвал у него только улыбку. Да, ему известны недостатки Мадары — жажда власти и непомерное самолюбие — но и достоинства у него тоже есть. Он сильный лидер, он неглуп и, если не пытаться ему противоречить, принимает целесообразные решения. Он будет хорошим Хокаге.
Хаширама выходит из комнаты и идёт по коридорам намеренно медленно, оттягивая желанную встречу. Он тщательно продумывает все слова, которые собирается сказать. О том, что война закончилась, и даже в клане Учиха, известном своей нетерпимостью и желанием продолжать битву до последнего оставшегося в живых, всё больше людей принимает идеи Сенджу. О том, что Мадара, вначале яростно противившийся заключению союза, теперь гораздо реже вспоминает о разногласиях и, кажется, всерьёз увлечён строительством деревни. О том, что сам он, Хаширама, счастлив, как никогда во времена своих побед в кровавых столкновениях с другими кланами, и этим счастьем обязан…
— …тебе.
Хаширама ловит себя на том, что хочет сказать это, глядя своему собеседнику в глаза — однако глаз у того, увы, нет.
— Жалкому слепому калеке? — губы Изуны кривятся в подобии улыбки, и Хаширама накрывает его руку своей.
— Тебе, — повторяет он.
***
Он казался совсем ребёнком, хотя Хаширама знал, что Изуна ненамного младше своего брата — смертельно бледный, в изодранной одежде, с глазами, завязанными грязной тряпкой.
Именно эта тряпка, покрытая пятнами засохшей крови, и привлекла внимание главы клана Сенджу, когда он обходил поле боя, подсчитывая убитых.
— И как это понимать? — спросил Тобирама, обнаружив в собственном доме раненого Учиху. — Сначала мы от рассвета до заката дерёмся с ними, теряя своих людей, а после сами же и выхаживаем?
— Он слепой, — веско произнёс Хаширама и отвернулся, прекрасно сознавая, что брат имеет право предъявлять ему претензии. — Нельзя же так. Недостойно было бы оставить его умирать — он наверняка оказался в битве случайно. Чем мы отличаемся от Учиха, если будем поступать так?
— А мы чем-то отличаемся? — засмеялся Тобирама.
Слова эти, несмотря на шутливый тон брата, неприятно поразили Хашираму.
— Да, — сказал он более резко, чем собирался, и добавил: — К тому же, он брат главы клана. Мадара наверняка заплатит за него крупный выкуп.
Тобирама не успел ничего ответить — Изуна внезапно зашевелился и, протянув руку, вцепился Хашираме в рукав.
— Не надо, — прохрипел он, когда тот наклонился к нему. — Не говорите моему брату, что я жив. Пожалуйста.
И снова потерял сознание.
Братья Сенджу переглянулись: обоим было известно, что услышать просьбу от любого из Учиха, которые славились своей непомерной гордостью — всё равно, что остаться в живых после встречи с богом смерти. Значит, причина должна была быть более, чем просто значительной.
На следующий день Хаширама отдал приказ своим шпионам и разведчикам выяснить всё, что только возможно, о брате главы клана Учиха.
В ответ ему принесли ошеломляющие известия: Учиха Изуна пожертвовал собой и отдал глаза Мадаре, чтобы тот смог провести какой-то ритуал и защитить клан накануне решающего сражения. Защитить клан!
Хаширама вернулся в комнату, где умирал Учиха, и часа три сидел рядом с его футоном, дожидаясь, когда он придёт в себя.
— Как ты попал в битву? — спросил он, как только Изуна зашевелился. — Это произошло по ошибке?
— Нет, — сказал Изуна, застыв.
Хаширама стиснул его руку и чуть согнулся, как от удара в солнечное сплетение, но причиной этому была не боль, а странное чувство, смесь страха и изумления, неожиданно наполнившее его грудь.
К вечеру он успокоился, однако не мог не поделиться с братом.
— Я чувствую себя так, как будто впервые в жизни открыл глаза, — сказал он, неестественно выпрямившись и напряжённо глядя в окно.
— Это ты к чему? — подозрительно спросил Тобирама.
— К тому, что мы думали об Учиха гораздо хуже, чем они есть на самом деле.
Следующие шесть лет пролетели, как один год. Хаширама выполнил просьбу Изуны и отдал Мадаре под видом его младшего брата изуродованный труп другого Учихи; подлога никто не заметил — или не захотел заметить.
— Ему просто нужно выполнить необходимые формальности. На самом деле он и знать обо мне ничего не хочет, ему проще думать, что я мёртв. Я теперь слаб, я не представляю для него никакой ценности, а для меня это тяжело. Я не хочу быть рядом с ним и чувствовать такое отношение, — объяснил Изуна суть своего странного желания, когда немного поправился.
— А если это отношение изменится? — спросил Хаширама, полюбивший проводить с ним свободное время.
Собственный младший брат воспринял в штыки его новые идеи относительно мирного сосуществования между кланами и союза с Учихами, прочее окружение относилось к перемене политики своего лидера настороженно, и Изуна оказался единственным собеседником, с которым Хаширама мог быть искренним и не встречать в ответ недовольный взгляд или хмурое молчание. Кроме того, будучи рядом с ним, Учиха всегда заметно оживлялся, и хотя это объяснялось просто — беседы с главой клана Сенджу привносили хоть какое-то разнообразие в его унылое, однообразное существование — Хашираме всё равно было приятно.
Он часто ловил себя на том, что мысленно продолжает разговаривать с Учихой и после того, как уходит из его комнаты, и даже на следующий день — во время совещаний, переговоров, редких обедов с семьей. Он рассказывал ему свои идеи, делился планами, приводил доводы, которые потом использовал для того, чтобы склонить на свою сторону главу какого-нибудь очередного клана, и Изуна внимательно слушал, опираясь на его руку во время прогулки в саду. Обычно он молчал и выражал своё одобрение лёгкой улыбкой или пожатием пальцев, но Хашираме и этого было достаточно, чтобы слова Тобирамы «всё это бред», превращавшиеся в разрушительный яд сомнений, переставали иметь значение.
— Какая ирония судьбы, — смеялся Хаширама. — Именно ты, смертельный враг, Учиха, которых я ненавидел, сейчас поддерживаешь меня, когда все остальные, даже мой собственный брат, против.
Переговоры зачастую оказывались гораздо более мучительными, чем любая, самая трудная битва, и Хаширама, возвратившись измотанным и разочарованным, спешил к Учихе, чтобы заново обрести возле него уверенность в своих силах.
— С тобой я как будто дышу полной грудью… — бормотал он, скинув громоздкие доспехи и устроившись рядом с Изуной на постели. Тот, помедлив, клал холодную ладонь ему на лоб, и физическая усталость отступала.
Изуна был сдержан, но не безэмоционален, спокоен, но не равнодушен, мягок, но не податлив. Хашираме казалось, что он должен обладать огромной внутренней силой для того, чтобы жить так, как он жил — практически в полном одиночестве, оторванный от брата и привычного окружения, слепой и беспомощный, и не погружаться в уныние и отчаяние.
Что-то поддерживало его, питало изнутри, и Хаширама часто думал о том, что это может быть — любовь к брату?
Иногда он упоминал Мадару в разговорах и видел, что Изуна мгновенно преображается и начинает слушать очень жадно, хотя намеренно ничего не выспрашивает. В конце концов Хашираму начала одолевать идея, казавшаяся поначалу невероятной — не только заключить союз с кланом Учиха, но и возвратить братьям прежнюю близость.
Он стал искать встреч с Мадарой, разговаривать с ним, пытаться в чём-то убедить, и быстро обнаружил, что, несмотря на его внешнюю непримиримость, и к нему можно найти свой подход.
На союз между кланами Мадара согласился, скрипя зубами и подчиняясь желанию большинства, однако к планам строительства деревни и возможности быть в ней правителем наравне с Хаширамой, он отнёсся куда более благосклонно, и Хаширама всё чаще проводил вечера у Изуны, уверенный, что сможет вскоре вернуть ему брата.
Единственным огорчением был Тобирама.
— В следующий раз оставайся у него на ночь, а? — процедил тот сквозь зубы однажды.
— Ты напоминаешь мне пятилетнего мальчишку, который отчаянно ревнует старшего брата, — чуть улыбнулся Хаширама.
— А ты напоминаешь мне примерного мужа, у которого снесло крышу от первой в его жизни любовницы!
Хаширама изменился в лице.
— У меня никогда не было любовницы, — выдавил он из себя.
— О чём я и говорю!
— На что ты намекаешь?
— По-моему, это очевидно.
Это было вторым открытием, связанным с Изуной.
В следующий раз Хаширама появился в его комнате только через три месяца.
Изуна сидел на футоне с чашкой чая.
— Тебя давно не было, — заметил он спокойным тоном, по которому невозможно было понять, огорчило его столь продолжительное отсутствие Хаширамы или не очень.
Глава клана Сенджу молчал, стоя на пороге.
Первые дни, последовавшие после знаменательного разговора с братом, он не приходил к Изуне, стараясь понять, насколько прав был Тобирама, и сложно ли ему будет расстаться с Учихой. Однако чем дольше Хаширама удерживался от привычных встреч и моментов какой-то, пусть и совершенно невинной, физической близости, тем большие вольности он позволял себе в мыслях. Глава клана Сенджу принадлежал к тем людям, которые способны долгое время не замечать каких-то вещей, однако, когда им, наконец, открывают глаза, не делают попыток закрыть их снова. И когда результат эксперимента стал ему окончательно ясен, он смирился с ним без особой трагедии.
Следующие несколько недель ушли на попытки убедить жену дать ему развод.
Узнай Тобирама о том, что Изуна не только не просил Хашираму об этом, но и вообще ничего не подозревал о каких-то переменах в своих отношениях с главой клана Сенджу, он бы сильно удивился и не понял, что происходит, однако по-другому Хаширама не мог. К тому же, особой любви и близости с женой у него никогда не было: он женился по воле родителей в совсем юном возрасте на незнакомой и безразличной ему девушке. Проводить с семьёй много времени не позволяли заботы главы клана, и через десять лет брака они с супругой знали друг друга не многим лучше, чем при знакомстве — однако она не желала терять свой статус в клане, и дело не решилось до тех пор, пока Хаширама не предложил ей значительные отступные. Всё это время он по-прежнему не приходил к Изуне, однако заставить себя не думать о нём не мог, а желание быть рядом с ним, только возраставшее из-за препятствий, чинимых Хаширамой самому себе, в конце концов превратилось в почти одержимость.
Ему стоило больших усилий сохранить обычное спокойствие, когда он, наконец, увидел Изуну, знакомого незнакомца, после трёхмесячной разлуки.
Он изучал его взглядом: полноватые губы, собранные в хвост растрёпанные волосы, осунувшиеся бледные щёки, тени под изуродованными веками — носить повязку Изуна категорически не хотел — одновременно приближаясь к нему шаг за шагом, и рассказывая последние новости, в том числе, что отношения с Мадарой почти наладились.
— Я очень рад, — сказал Изуна, поднявшись на ноги.
Едва заметные нотки волнения, прозвучавшие в его голосе, вызвали у Хаширамы прилив каких-то новых, сильных чувств, и он, решившись, неловко обнял его. Привыкший к битвам и переговорам, а вовсе не любовным играм, он не умел проявлять нежность, и стиснул его в объятиях слишком крепко — так, что Учиха побледнел.
— Я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной, — прошептал Сенджу, почти касаясь губами его лица.
— Но я же и так рядом, — ответил Изуна напряжённо.
— Да но… Я имел в виду немного другое. — Хаширама поднял руку, с неумелой осторожностью заправил прядь чёрных волос, выбившихся из хвоста Учихи, ему за ухо — и вдруг осёкся. Безошибочное чутьё дипломата подсказало ему, что он допустил промах.
Изуна застыл на месте, как будто окаменев. Он не пытался вырваться, однако, внешне покоряясь, внутренне как будто защищал себя непробиваемым барьером.
С Мадарой было ровно наоборот.
«Никогда», — понял Хаширама.
Никогда Изуна не согласится на подобные отношения, и не только потому, что не испытывает к нему чувств, но и потому, что этого не позволит ему гордость Учихи. И даже если он и покорится, не имея иного выбора, кроме как подчиниться воле главы клана, который теперь во всём решает его судьбу, то возненавидит и его, и себя.
Не этого Хаширама хотел для человека, который изменил его жизнь, и дал ему силы двигаться вперёд в те дни, когда все остальные словно сговорились, чтобы противодействовать ему.
И всё же оторваться от Изуны было сложно — понять, насколько, может только человек, неожиданно обнаруживший, в чём состоит счастье всей его жизни, и тут же вынужденный от него отказаться.
— Извини, — тихо сказал Хаширама и, коснувшись напоследок его щеки, с тяжёлым сердцем отправился прочь.
Он успел дойти до середины коридора, когда лёгкий шорох заставил его обернуться. Изуна стоял позади него, красивый мертвенной красотой призрака. Лунный свет скользил по его бледному лицу, по глазницам, полуприкрытым сморщенными веками, по решительно сжатым губам; лёгкий ветер шевелил пряди непокорных чёрных волос, спускавшихся на лицо.
Никогда ещё он не казался Хашираме таким желанным — и таким недосягаемым.
Изуна сделал к нему шаг, выставив вперёд руку, и сердце у Сенджу заколотилось.
Однако он молчал.
Холодные пальцы слепого, нащупывающего себе дорогу, коснулись его плеча, и Учиха не отдёрнул руку, а, наоборот, положил её ему на грудь, но Хаширама по-прежнему ничего не сказал. Он ждал.
— Останься, — негромко попросил Изуна.
На несколько минут воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом листвы и стуком бамбуковой трубки в саду. Потом Хаширама медленно, всё ещё не до конца веря, поднял руку и развязал ленту, при помощи которой Учиха собирал волосы в хвост.
Распущенные волосы, длиннее, чем у самого Хаширамы, достававшие Изуне почти до середины бедра, делали его ещё больше похожим на призрака, более того, на демона, и Хаширама подумал о том, насколько же обманчива может быть внешность.
— Ты — самое прекрасное, что было в моей жизни, — прошептал он, перебирая угольно-чёрные пряди.
Изуна опустил голову, и этот жест смущения только усилил восторг главы клана Сенджу, граничивший в тот момент с благоговением.
— Всё, что я знал о твоём клане до того, как встретил тебя — это то, что Учиха непомерно горды и неспособны поступиться ни одним из своих принципов, жестоких и беспощадных. Вас называли демонами, пожирающими самих себя, и я считал своим долгом уничтожать вас, как бешеное зверьё, но ты открыл мне глаза на то, что правду нужно искать самому, не обращая внимания на чужие толки. И теперь я знаю её. Ты… — Хаширама запнулся, немного смущённый собственной тирадой, и почувствовал, что в силах сейчас произнести и другие слова. — Ты не обязан делать то, что хочется мне. В наших отношениях ничего не изменится, и я буду только больше уважать тебя за то, что ты сейчас сказал. Я ни разу впредь не намекну на то, что… дал тебе понять сегодня. Ты можешь забыть об этом.
— Останься, — снова сказал Изуна и, зеркально повторяя движения Хаширамы, пропустил сквозь пальцы прядь его каштановых волос. — На ночь. Со мной.
«Брат был прав. Как он тогда сказал? Снесло крышу?» — подумал Хаширама после, лёжа на груди Учихи в блаженной истоме. Непрекращающийся и непривычный для него восторг отобрал у него даже больше сил, чем, собственно, то, чем они занимались, и он никак не мог заставить себя пошевелиться, чтобы избавить Изуну от семидесяти четырёх килограммов веса, придавивших его к футону. Впрочем, Учиха, кажется, не слишком страдал — недаром он был шиноби. Когда-то.
На самом деле всё прошло не слишком гладко — сказалось полное отсутствие у Хаширамы опыта в такого рода вещах. Допустив для себя возможность любовных отношений с Изуной, а позже даже отчаянно возжелав их, он ни разу не подумал о том, чтобы осведомиться о практической стороне вопроса, и в результате у них получилось далеко не сразу и далеко не идеально. Пара неудачных попыток завершилась относительно удачной, однако Изуна кривил губы от боли, да и ощущения Хаширамы были далеки от того, чтобы назвать их безграничным удовольствием. Однако он впервые в жизни испытывал ни с чем не сравнимый экстаз от единения с любимым существом, и это начисто перечеркнуло всё остальное.
Рассуждая логически, Хаширама пришёл бы к выводу, что, не допуская возможности измены пусть даже нелюбимой жене, он пресекал в себе любые чувства по отношению к другим женщинам раньше, чем они успевали перерасти во что-то большее, чем просто симпатия, и, если нужно, ограничивал общение. С Изуной трюк не сработал, поскольку тот был мужчиной и, следовательно, не представлял опасности, а многолетний близкий контакт спровоцировал то, что весь поток сдерживаемых в течение долгих лет эмоций и сексуальной неудовлетворённости обрушился именно на него.
Однако в тот момент Хаширама был меньше всего склонен думать логически и обосновывать свои чувства инстинктами.
Он был совершенно счастлив.
Наутро он сказал Мадаре, что считает его наиболее достойным претендентом на титул Хокаге и собирается сообщить об этом даймё.
— А ты? — спросил глава клана Учиха, не находя от изумления слов.
— А я твой друг, — улыбнулся Сенджу. — И верю, что ты будешь справедливым правителем.
***
— … и всем этим счастьем я обязан тебе.
— Жалкому слепому калеке? — губы Изуны кривятся в подобии улыбки, и Хаширама накрывает его руку своей.
— Тебе, — повторяет он.
Изуна сидит на футоне, подобрав под себя колени и положив на них руки, чуть опустив плечи и голову — это его привычная поза, вполне соответствующая положению слуги перед лицом правителя, однако Хаширама прекрасно сознаёт, кто сейчас на самом деле слуга, а кто — правитель.
Впрочем, не то чтобы это очень его расстраивало.
Он с радостью принёс бы сейчас Изуне клятву верности вассала перед лицом всего клана и всех Учиха, а потом потешался над реакцией Мадары, уверенного, что лучше перерезать себе глотку, нежели преклонить колени перед кем бы то ни было. Впрочем, все в его клане такие, поэтому этот союз был так сложен, но Изуна доказал, что молва об Учиха как о неуправляемых и жестоких безумцах — не более, чем обычные приукрашенные сплетни. Или, может быть, он был единственным, кто сумел перешагнуть через жёсткие рамки, налагаемые воспитанием и принципами, внушаемыми с детства? Однако там, где первый — там и многие.
Хаширама растягивается на полу и кладёт голову Изуне на колени.
— Я люблю тебя, — выдыхает он, касаясь губами его пальцев и прядей распущенных, вопреки обычному, волос. — Очень сильно.
Он никогда в жизни не делал признаний в любви и вовсе этого не планировал, не особенно задумываясь о природе своих чувств к Изуне вообще, однако сейчас эти слова вырываются у него почти против воли, почти удивляя его самого, и в то же время не удивляя совершенно.
— Я бы хотел сделать тебе подарок, — говорит Хаширама и снова тянется к его руке, которую Изуна осторожно убрал с колена, видимо, тяготясь тем жаром, с которым Сенджу покрывал его ладонь поцелуями. Хаширама понимает это, как и то, что ответного признания он не дождётся, но ему достаточно и простой симпатии. Он благодарен Изуне за то, что тот позволяет себя любить, позволяет любить себя как женщину — если вспомнить, что он всё-таки Учиха, одно это кажется невероятным — и готов, в свою очередь, тоже забыть о гордости. Впрочем, о какой гордости может идти речь? Он готов буквально выпрашивать у него ласку.
Видел бы это Тобирама, видел бы это Мадара.
— Подарок? Какой? — спрашивает Изуна и, наконец, как будто смилостивившись, кладёт руку Хашираме на лоб.
С этой незначительной ласки всё и начиналось…
— Всё, что угодно. Всё, чего ты захочешь. Глаза… — внезапно произносит Сенджу, осенённый горькой догадкой. — Если бы я мог подарить тебе зрение…
— Это невозможно.
Голос Изуны кажется резким, но Хашираму захватывает идея.
— Может быть, попытаться? — настаивает он. — Сейчас, когда войны закончились, медицина развивается быстрыми темпами, я могу позволить себе лучших врачей…
— Нет!
Хаширама замолкает.
— Ладно. Извини… — произносит он, растерянный его отпором. Впрочем, наверное, это больная тема, зря он её поднял — Изуне тяжело об этом говорить, тяжело позволить себе надежду, тем более, что шансы на успех действительно невелики.
— Я предложил твоему брату быть Хокаге, — говорит Хаширама, чтобы загладить впечатление от своей предыдущей фразы и нарушить воцарившееся тягостное молчание.
Изуна напрягается; Сенджу чувствует, как твердеют его мускулы под тонкой тканью кимоно — тело у него по-прежнему сильное, несмотря на годы бездействия.
— Я бы хотел его увидеть, — выдыхает он после паузы. — То есть, не увидеть, но…
Хаширама поднимает голову.
Вот оно! Наконец-то.
Он много раз начинал разговор о том, что Мадара изменился, что он уже не так непреклонен и одержим силой, как раньше, что он будет рад узнать о том, что его брат жив, однако Изуна никак не реагировал — очевидно, не мог решиться.
— Может быть, ты пригласишь его к нам домой?
— Конечно, — быстро соглашается Хаширама, удивлённый и обрадованный этим «к нам». — Когда ты только захочешь.
— Только я не могу… вот так сразу. Я столько думал о нём все эти годы, всё-таки, он мой брат, самый близкий и самый важный для меня человек. Мы всегда были вместе, но потом… В общем, мне нужно подготовиться. Услышать сначала его голос, привыкнуть к нему заново, если ты понимаешь, о чём я.
— Конечно, — повторяет Хаширама.
Слова «самый близкий и самый важный для меня человек» по отношению к Мадаре уязвляют его гораздо больше, чем он мог от себя ожидать, но, с другой стороны, Изуна, такой сдержанный, такой замкнутый, впервые искренне говорит о своих чувствах — именно с ним, и это многое значит. К тому же, у них с братом должна была быть очень сильная связь, раз он отдал ему своё главное сокровище, свою силу. Бессмысленно претендовать на такое же важное место в его сердце.
Всё, что он может сделать сейчас — это всеми силами способствовать сближению между братьями, как и собирался с самого начала. Чтобы Изуна был счастлив.
— Так что пригласи моего брата к нам, но не говори пока что обо мне. Хорошо?
— Хорошо.
Хаширама почему-то чувствует себя обессиленным — неужели виновата глупая, детская ревность к Мадаре? — однако Учиха гладит его по волосам, и тепло, исходящее от его рук, как и прежде, заставляет позабыть огорчения и усталость.
В эту ночь Изуна особенно ласков с ним.
***
Всё проходит как нельзя лучше.
Тобирама, почти смирившийся с Мадарой, однако продолжающий недолюбливать всех Учиха в целом, благоразумно удаляется, отставив брата с его гостем наедине.
Мадара в последние дни в хорошем расположении духа, и они с Хаширамой почти не спорят. Разговаривают о политике, об устройстве будущей деревни, о хорошем саке и хорошем чае, о соколиной охоте — увлечении Мадары, о бонсае — увлечении Хаширамы, о даймё страны Огня, который своей фантастической жадностью попортил немало крови обоим, и, сам того не подозревая, объединил их против общего врага.
Мадара, не обнаружив хозяйки дома, интересуется у Хаширамы, не афишировавшего свой развод, куда тот спрятал жену, уж не за эту ли ширму? — не подозревая, что в какой-то степени близок к истине: неподвижно сидящий за экраном Изуна ловит каждое его слово.
Хаширама, сознавая, что сильно рискует, заводит разговор о сильных и слабых, о жертвах войны и о благодарности вместо презрения, которую нужно к ним испытывать, но, к счастью, Учиха не начинает противоречить. Может быть, сказывается саке, которое Хаширама предусмотрительно подливал ему весь вечер, или же он действительно, как и надеется Сенджу, изменился.
Мадара охотно принимает предложение остаться переночевать, и Хаширама, отведя его в другую комнату, возвращается.
Изуна встречает его широкой улыбкой. Вообще, он необычно оживлён и даже проливает на себя кипяток, хотя за несколько лет научился обращаться с чайником и чашками так ловко, как сможет не каждый зрячий.
Он без особых сомнений сбрасывает мокрое кимоно, как будто не понимая, к каким последствиям это может привести — не только потому, что он остаётся обнажённым, но и потому, что Хаширама видит в его поступке знак доверия, и это вызывает у него прилив горячей любви.
Изуна отвечает стонами на первые же, поначалу осторожные прикосновения.
Обычно ему очень сложно доставить удовольствие, как бы Хаширама ни старался, и чем бы себе ни помогал — губами, пальцами, языком. В глубине души Сенджу подозревает, что ему просто нужна в постели женщина, и эта мысль его угнетает — однако сейчас в том, что любовник возбуждён, нет ни малейшего сомнения, и Хаширама теряет голову.
Изуна кончает даже раньше, чем он успевает развязать пояс.
— Сейчас, — говорит он извиняющимся тоном. — Подожди пятнадцать минут.
Хаширама смеётся.
— Тебя так возбуждает присутствие брата в соседней комнате? — Если задуматься, это действительно повод для ревности, однако именно сейчас он не ревнует совершенно — радость от мысли, что Изуне наконец-то хорошо с ним в постели, не оставляет места ничему другому.
— Может быть, я извращенец, — Изуна легко улыбается.
— Кому ты это говоришь? — бормочет Хаширама и наклоняется к его животу, чтобы слизать белые капли.
Изуна вздрагивает, и «пятнадцать минут» заканчиваются гораздо раньше, чем предполагалось.
Он снова громко стонет, однако в разгар жарких ласк внезапно шепчет:
— А если мой брат услышит?
Хаширама с трудом заставляет себя оторваться от его шеи.
— Какая разница? Я не думаю, что он пойдёт проверять, чем и с кем я занимаюсь в своей комнате.
— Ты плохо знаешь Мадару, — возражает Изуна.
— Ну и что же нам делать? — беспомощно спрашивает Хаширама, слишком возбуждённый для того, чтобы пытаться о чём-то думать.
— Наверное, сдерживаться, — предлагает Изуна и, в подтверждение своих слов, закусывает губу, змеёй извиваясь в его объятиях. — Но… мне так не хочется…
Хашираме тоже меньше всего хочется, чтобы он сдерживал стоны — потому что в следующий раз стонов, скорее всего, снова не будет.
— Сейчас, — выдыхает он, поднявшись на ноги и подтянув штаны.
Если Изуну стесняет мысль, что его может услышать брат — хорошо. У главы могущественного клана в запасе достаточно приёмов, позволяющих сделать стены комнаты, в которой спит Мадара, звуконепроницаемыми.
Вернувшись, он застаёт Учиху возле порога, и тот внезапно отпускается перед ним на колени.
— Что… — Сенджу хочет спросить «Что ты делаешь?», однако не успевает.
Распустив завязки на его штанах, Изуна приникает губами к его паху.
У Хаширамы начинает кружиться голова.
…Они занимаются любовью три раза за ночь, и Изуна, обычно холодный и сдержанный, отвечает ему таким жаром, такой страстью, только разгорающейся после очередного оргазма, что Хаширама начинает думать, что ему снится эротический сон.
— Всё… — выдыхает он, откинувшись на подушки и вытирая со лба пот. — Больше не могу. Ты совершенно меня измотал.
— Какая жалость, — Изуна улыбается странной улыбкой. — А я хочу ещё.
Хаширама не может не то что пошевелиться — он даже говорит с трудом, однако тело недвусмысленно реагирует на эти слова, которые он и не надеялся когда-нибудь услышать от Изуны.
— Ты устал… — шепчет Учиха и гладит его по щеке. — Давай тогда я сам.
Он усаживается на него верхом, запрокинув голову, и концы его чёрных волос, кое-где прилипающих к разгорячённому телу, щекочут Хашираме бёдра.
Будь у него глаза, приходит Сенджу в голову, они бы полыхали сейчас ярко-алым огнём шарингана.
— Спи… — бормочет Изуна после, обмякнув в его объятиях. — Скоро утро, надо немного поспать.
Хаширама сонно гладит его по спине.
Он бы действительно отключился, однако в последние месяцы его терзает бессонница, вероятно, вызванная слишком сильными эмоциями, непривычными для его нервной системы. В первое время он мучился, позже — привык довольствоваться несколькими часами тревожного, лёгкого полусна, наступающего ближе к рассвету.
Этим полусном он забывается и сейчас, однако первое же движение Изуны возвращает его в реальность. Тот осторожно высвобождается из его объятий и поднимается на ноги, а Хаширама, слишком уставший, чтобы открыть глаза или спросить, куда он собрался, внезапно чувствует странный холод и тяжесть ненависти, повисшей в воздухе — так бывало прежде, когда он попадал в окружение врагов.
В комнате так тихо, что кажется, что Изуна просто исчез — не слышно ни его дыхания, ни шагов, однако когда Хаширама, забеспокоившись, всё-таки открывает глаза, то обнаруживает его на середине комнаты.
Учиха двигается, как будто не касаясь пола — настолько плавно и аккуратно, что Хаширама никогда бы не поверил, что он слепой, если бы не целовал его веки, ссохшиеся из-за отсутствия глаз, час или два назад.
Наклонившись, Изуна поднимает своё кимоно, набрасывает его на плечи и завязывает пояс, почему-то замешкавшись. Хаширама поддаётся было порыву ему помочь — но мелькнувшая среди облаков луна освещает комнату и пальцы Учихи с зажатым в них длинным и тонким сенбоном, и Сенджу замирает.
Он ещё не успевает толком осознать пронесшееся в его голове страшное, дикое подозрение, однако все его рефлексы автоматически переключаются в режим «опасность», и, поднявшись на ноги, он крадётся вслед за Изуной не менее осторожно, чем сам Учиха передвигается по коридору.
Он видит его неестественно выпрямленную спину, он слышит его тихое, сдерживаемое дыхание, он почти чувствует боль Изуны от невероятного напряжения во всём теле и тошноту, подкатывающую к горлу.
«Ещё есть время, — думает кто-то другой в голове Хаширамы, как будто знающий наперёд всё, что ему откроется в течение ближайших минут. — Ещё не поздно, скажи мне, что всё это неправда».
Время…
Десять секунд, девять, восемь.
Ни птицы в саду, ни шороха листвы, ни скрипа половицы — только удары сердца, ритмично и неумолимо отсчитывающие последние несколько мгновений, отделяющие один период жизни от другого.
Три секунды, две...
Изуна останавливается перед дверями в комнату, в которой спит его брат, и переводит дыхание.
Хаширама следит взглядом за тонкой полоской света, истаивающей скорбно и медленно, как его надежда. Ему кажется, что он проводит много часов в созерцании игры лунных бликов на поверхности пола. Интересно, успеет ли луна снова скрыться за тучами до того, как…
…истечёт последняя секунда?
Одна.
Изуна быстр и ловок, и когда-то он был одним из сильнейших шиноби, однако Хаширама носит это звание и по сей день, к тому же, он зряч, а Учиха не знает о том, что, несмотря на все предосторожности, ему не удалось остаться незамеченным.
Исход стремительного, в полминуты, и бесконечного долгого, в шесть лет жизни, поединка, предсказуем: Хаширама заламывает руки Изуны ему за спину и вырывает из них сенбон.
Он уже почти догадался о том, что его ждёт, однако оказывается всё-таки не готов к тому, что видит, развернув Учиху к себе: звериную, дикую, исступлённую злобу, исказившую красивые черты лица и вкупе с пустыми глазницами превратившую его в уродливую маску демона.
— Нет, — едва дыша, произносит Изуна, и потрясение его, пожалуй, не менее сильно, чем потрясение Хаширамы. — Нет, ты не можешь. Я ждал этого шесть лет.
Хаширама опускает взгляд и долго смотрит себе под ноги.
— Боюсь, другого шанса у тебя не будет,— наконец, произносит он и переламывает сенбон пополам. — По крайней мере, здесь.
Изуна испускает едва слышный стон отчаяния, и Хаширама видит, как дрожат его руки. Если бы в них по-прежнему был сенбон, Учиха бы тотчас всадил его любовнику в горло, глава клана Сенджу не сомневается в этом ни секунды.
Ему грустно, но ещё сильнее чувство опустошения, которое обволакивает его, словно кокон, и ему кажется, что он погребён под километровой толщей песка, под огромными барханами, которые целиком заносят в Стране Ветра деревни и города после многонедельной бури.
Ещё очень сильно хочется спать.
Зато бессонница теперь точно отступит, думает Хаширама. Это бесспорный плюс.
— Зачем ты хотел убить его? Убить своего брата? — всё-таки спрашивает он и понимает, что это бессмысленный вопрос. То, что он должен знать, он уже знает, а остальное не так уж важно.
— Зачем? — повторяет Изуна с ненавистью, и к Хашираме вдруг возвращается надежда. Он не хочет её, этой надежды, потому что в глубине души понимает, что всё кончено, однако она не спрашивает его мнения и торопливо шепчет ему на ухо: может быть, это гендзюцу? Двойник, клон? Изуна вёл себя совершенно не так, как обычно, с того самого момента, как он вернулся в комнату, взять хотя бы его бешеную страсть, и этот голос, полный ярости. Может быть…
— Пойдём, — внезапно произносит Изуна своим привычным спокойным, негромким тоном, и Хаширама понимает, что нет, не может.
Он, как раньше, подаёт ему руку и думает, что можно целых полторы-две минуты, в течение которых они пересекают коридор, притворяться перед собой, что ничего не изменилось. Это настоящая бездна времени… В прошлый раз и десять секунд показались ему вечностью.
Они заходят в комнату и, усадив Изуну на футон, Хаширама долго и тщательно одевается.
— Мне казалось, ты любил его… — наконец, произносит он, глядя в сторону.
— Любил? — переспрашивает Изуна со злой усмешкой, и черты его лица снова искажаются. — Не было и не будет во всём мире ни одного человека, которого я ненавидел бы с такой же силой.
— Ты же отдал ему глаза. Пожертвовал ради него силой.
Изуна поднимает голову и долго смеётся.
— Это он тебе сказал? А что ещё? Что я слепым попросился в битву ради того, чтобы защищать мой драгоценный клан?
Хаширама всё-таки вздрагивает.
— Нет… Это я уже сам придумал.
— Мой драгоценный клан, которому мой горячо любимый брат швырнул меня на растерзание, чтобы не пачкать руки самому,— выдавливает из себя Изуна, — после того как обманом вырвал у меня глаза и заявил всем, что я отдал их ему добровольно. Мои драгоценные родственники, решившие отомстить слепому беспомощному калеке, которому они так завидовали, когда он был сильнее. О, да. Конечно же, я пошёл ради них на верную смерть.
— А ты сказал мне, что оказался в битве не случайно, — внезапно вспоминает Хаширама и стискивает попавшуюся ему под руку фарфоровую чашку.
Изуна любил пить из неё чай…
— Не случайно, — подтверждает Учиха. — А по приказу главы клана, который прекрасно знал, что или он убьёт меня, или я убью его, и очень хотел сделать это чужими руками. Желательно, твоими, потому что с кланом немного не получилось — я всё-таки слишком Учиха, чтобы позволить легко убить себя Учихе. Так что видишь, я честнее, чем он, — Изуна жестоко улыбается. — Я не пытался убить его твоими руками. Но не потому что я так благороден и милосерден, или какие там ещё добродетели ты мне приписывал, а потому что хотел — хочу — сделать это сам. Я ради этого выжил. Ради этого выживал все шесть лет. — Какое-то время Изуна молчит и только тяжело дышит. — И всё-таки, я честнее. Я не говорил тебе, что мы всегда будем вместе, или что ты для меня — самый дорогой человек. Заметь, я вообще ни разу тебя не обманул. А если тебе кажется иначе, то повспоминай и обнаружишь, что всё, абсолютно всё ты тоже придумал для себя сам, не только мою мнимую святость. Особенно мне понравилась версия про мой клан, конечно. «Тобирама, мы думали об Учиха гораздо хуже, чем они есть на самом деле».
Передразнив его голос, Изуна снова смеётся, и Хаширама, вздрогнув, замечает, что давно уже сдавил чашку в ладони до такой степени, что от неё осталось только фарфоровое крошево.
— Разбилась, — произносит он горько и вытирает салфеткой кровь. — Жалко.
— А хочешь, я расскажу тебе, что такое Учиха на самом деле? — спрашивает Изуна, не обращая внимания на его слова. — Ты ведь этого так и не понял. Ты считал, что Учиха — это желание власти, и воинственность, и непомерная гордость, но в действительности Учиха — это ненависть и месть. А ещё стремление к своей цели. Для того, чтобы достичь её, Учиха сделает, что угодно: наступит на глотку пресловутой гордости, вырвет из себя всё живое, будет в течение долгих лет носить маску и прятаться под выдуманной личиной, ляжет под врага в прямом и переносном смысле.
— Так ты просто использовал меня, — подводит Хаширама итог, не отрывая взгляда от осколков чашки.
— Конечно, — фыркает Изуна. — Я и поверить не мог своей удаче, когда выяснилось, что ты настолько глуп. Все кругом говорили, что ты хорошо разбираешься в людях, и я был уверен, что ты раскусишь меня сразу же. Даже твой брат что-то подозревал. Однако оказалось, что достаточно пару раз улыбнуться и кивнуть твоим идеям в нужный момент, и ты уже готов считать меня лучшим человеком на земле. А соглашаться с тобой было легко, особенно если учитывать, что я действительно хотел союза между нашими кланами. Другого способа подобраться к Мадаре ближе у меня не было.
— Значит, ты продумал всё это с самого начала?
— А чем ещё мне было заниматься на досуге? — Изуна пожимает плечами. — У меня оказалось неожиданно много свободного времени, но я потратил его с пользой. Год ушёл на то, чтобы приручить тебя. Ещё два — чтобы запомнить расположение мебели и предметов и научиться передвигаться по дому легко и бесшумно. Брат бы, конечно, всё равно услышал, у него очень тонкий слух, но тут уж ты сам мне помог. Впрочем, я сейчас не об этом. Последние три года ушли на то, чтобы в совершенстве отработать прыжок через комнату для гостей. Так что если бы ты не остановил меня в коридоре, то через секунду Мадара был бы мёртв. В худшем варианте. А в лучшем я прежде… — голос у Учихи внезапно меняется и начинает звучать хищно и сладострастно, так что у Хаширамы снова кружится голова, как тогда, ночью, когда Изуна исполнял одно его тайное желание за другим, — …прежде вырвал бы у него мои глаза. Я мечтал, что он будет ещё жив, когда я это сделаю.
Изуна поднимается на ноги и проходит несколько метров по комнате.
— Вот только ты всё испортил. Одним движением перечеркнул шесть лет моей жизни. Почему ты не спал? — голос его неожиданно становится, скорее, усталым, чем злым, да и сам он, верно, очень устал — движения его кажутся тяжёлыми и неуклюжими, и теперь уже с первого взгляда очевидно, что он слепой.
Запнувшись о низкий столик, он спотыкается и падает — Хаширама едва успевает подхватить его по старой привычке.
Вдыхая ещё раз знакомый запах чёрных волос, он вспоминает о том, как это больно — когда умирает кто-то из близких, чьей смерти ты совершенно не ждал. Впрочем, война приучила его и к этому, но как быть тогда, когда умирает тот, кто на самом деле остаётся жив?
Обхватив Изуну за пояс, он подводит его обратно к футону и осторожно усаживает на него.
— Не думай, что я откажусь от моей цели, — тихо произносит Учиха. — Тебе проще убить меня. Потому что пока я жив, я буду жить моей ненавистью. Она даёт гораздо больше сил, чем что угодно… чем любовь. Ты сам в этом скоро удостоверишься. Потому что ты ведь теперь ненавидишь меня?
Он усмехается и чуть задерживает пальцы в ладони Хаширамы, по которой по-прежнему течёт кровь.
— Ты убьёшь меня? — спрашивает он и запрокидывает голову, как будто желая заглянуть ему в глаза.
Хаширама отрицательно качает головой, забыв о том, что Изуна его не видит.
Впрочем, тот, кажется, понимает.
— Тогда я рано или поздно добьюсь своего, — произносит он жёстко.
— Боюсь, теперь это будет непросто.
Вздохнув, Сенджу поправляет одежду и медленно подходит к дверям.
На пороге он останавливается.
— И всё-таки я благодарен тебе. Ты в третий раз открываешь мне глаза.
Изуна молчит, и Хаширама раздвигает сёдзи.
— Вероятно, мы теперь нескоро увидимся.
— Вероятно, мы никогда не увидимся! — отвечает Изуна резко и вцепляется в ножку опрокинутого столика. — Хотя бы потому, что я не могу видеть.
— Прощай.
2.
Вернувшись домой наутро, Тобирама сразу понимает, что случилось что-то плохое.
— Почему у тебя такой вид? — настороженно спрашивает он у Хаширамы.
Тот приподнимает брови.
— Какой?
— Как будто ты постарел лет на десять.
— У тебя всегда получались хорошие комплименты, Тобирама.
Старший брат смеётся, но от этого становится только хуже: не то, чтобы у него получается ненатурально, но они как будто отдельно друг от друга — Хаширама с постаревшим, осунувшимся лицом и его смех.
Он уходит из дома, не прощаясь с Изуной, и Тобирама понимает: поссорились.
С одной стороны, он только рад: если удастся избавиться от Учихи, к которому он всегда питал непонятную неприязнь, даже большую, чем к Мадаре, он будет отмечать это событие месяц подряд. Однако с другой… чёрт его знает, Хаширама сильно привязан к этому калеке.
Тобирама часто не понимает брата.
Вроде бы, он такой правильный — взять хотя бы этот никому не нужный развод. Учиха ведь всё равно не женщина, Хаширама не сможет жениться на нём, так зачем? Его жена закрыла бы на всё глаза, а Учиха не в том положении, чтобы ставить условия, даже если он вдруг и ревнует, что, впрочем, плохо согласуется с его бесстрастным видом. Но нет, старший брат крепко вбил себе в голову идею о недопустимости измен и продолжает её держаться.
Однако в то же время сама его противоестественная связь с Учихой — вне всяких правил, но Хаширама, похоже, ни секунды не переживал по этому поводу.
То, что происходит дальше, озадачивает, если не сказать пугает, Тобираму ещё больше.
Накануне дня, когда Мадара и Хаширама должны были отправиться к даймё, старший брат вызывает его к себе.
Наряд Хокаге алеет, разложенный на кресле, и Тобирама останавливается, чтобы полюбоваться им.
— Может, всё-таки передумаешь отдавать эту красоту Мадаре? — вздыхает он.
— Ты прав, — неожиданно соглашается Хаширама. — Я решил, что на мне эта мантия будет смотреться лучше.
Тобирама на мгновение замирает.
— Ну наконец-то! Давно пора! — смеётся он, решив, что брат шутит.
Однако следующие слова Хаширамы меньше всего похожи на шутку.
— Завтра ты отправишься к даймё вместо меня. Скажешь Мадаре, что я плохо себя чувствую и появлюсь уже непосредственно на приёме. Делай, что хочешь, но мне нужно, чтобы он безоговорочно в это поверил. Впрочем, у тебя получится, я знаю. — Хаширама чуть улыбается и ненадолго становится прежним, однако иллюзия эта быстро развеивается. — Перед лицом глав всех кланов ты объявишь даймё, что я хочу занять место Хокаге и надеюсь, что он простит мне, что я не высказываю эту просьбу лично. Он простит. Его хорошее ко мне отношение куплено немаленькой суммой.
— Но… — бормочет Тобирама растерянно. — Ты же собирался сказать, что считаешь Мадару наиболее достойным претендентом на этот титул.
— Я передумал. Я больше не доверяю Учихам.
«Всё этот! — думает Тобирама с неожиданной злостью. — Всё он! Что между ними произошло?»
— В чём дело? — спрашивает Хаширама, и в голосе его проскальзывают печаль и усталость. — Разве ты не этого от меня хотел?
— Да, но… Ну хорошо. А почему ты не хочешь отправиться к даймё сам?
Хаширама сцепляет руки и выпрямляется в кресле.
— Потому что, вернувшись, Мадара тотчас же побежит рассказывать своему клану, какой я предатель, обманщик и лицемерный ублюдок, и мне необходимо его отсутствие и эти несколько дней, чтобы внушить его родичам другую точку зрения.
— А мне казалось, ты не замечал, какой он. Мадара, — говорит Тобирама, помолчав.
— Я многого не замечаю. Но чаще всего потому, что не хочу смотреть.
Хаширама закрывает глаза и долго сидит, прислонившись к стене.
***
В тот день, когда по всей деревне идут празднества в честь новоизбранного Первого Хокаге, Тобирама впервые заходит в комнату Учихи.
Он молча переступает через порог, и Изуна, стоящий возле раскрытых сёдзи в сад, молниеносно поворачивается.
— Ты кого-то ждал? — интересуется младший Сенджу издевательски.
Теперь, когда его брат, не появлявшийся здесь больше четырёх месяцев, похоже, окончательно забыл о существовании Учихи, можно, наконец, не скрывать своей неприязни.
— Нет, — отвечает Изуна ровно.
Он одет в тёмное кимоно и очень аккуратно причёсан: даже вечно растрёпанные волосы не выбиваются из хвоста, хотя казалось, что это невозможно. Очевидно, теперь ему совсем нечем заняться, кроме как заботиться о своей внешности.
Какое-то время они с Тобирамой просто стоят друг напротив друга.
Изуна прерывает молчание первым, и это лишний раз свидетельствует о том, что он совсем извёлся от одиночества, раз уж готов разговаривать с младшим Сенджу, к которому явно испытывает ответную антипатию.
— На улице так шумно, — произносит он негромко. — Что произошло?
Голос у него такой же безжизненный, каким бы был сейчас, наверное, и взгляд.
Тобираме не жаль его.
Во-первых, потому что ему вообще не свойственно испытывать жалость. Во-вторых, потому что это Учиха. И в третьих, потому что из-за него брат стал таким.
— Чествуют Первого Хокаге, — отвечает Тобирама с насмешливой улыбкой.
Губы Изуны дёргаются.
— Так он всё-таки стал Хокаге. — Он делает по комнате несколько шагов. — Значит, его желание исполнилось. Он с детства мечтал о власти.
Тобирама презрительно фыркает.
— Мечтал о власти? Сразу видно, что ты никогда не понимал Хашираму.
Изуна останавливается.
— Хашираму? — произносит он после паузы, и видно, что это имя даётся ему с трудом.
— Ты ведь скучаешь по нему, не правда ли? — спрашивает Тобирама с ядовитым удовлетворением в голосе. Безразличный вид Учихи всегда его раздражал: если бы это Изуна бегал за Хаширамой, а не наоборот, он бы, возможно, не так злился. Но теперь справедливость, наконец-то, восторжествовала. Для полного счастья недостаёт только, чтобы Учиха окончательно получил по заслугам.
…И чтобы брат всё-таки стал прежним.
— Скучаю? — переспрашивает Изуна и высокомерно улыбается. — О, нет. Сомневаюсь, что кто-то стал бы скучать по человеку, которого ненавидит. А таких людей в моей жизни два, и один из них — твой брат. Можешь так ему и передать.
У Тобирамы чуть не отваливается челюсть от такой наглости.
И это после всего, что Хаширама для него сделал?!
— Я смотрю, ты, наконец, решил показать свою истинную сущность, — произносит он, задыхаясь от ярости. — Лживая неблагодарная тварь. Убирайся из этого дома сию же секунду.
— Мне некуда идти, — возражает Учиха, скрестив на груди руки.
— Отправляйся к своему брату! Или прямиком в ад, мне всё равно!
— И не подумаю. До тех пор, пока Хаширама сам меня не прогонит, я останусь. А он этого не сделает.
На лице Учихи снова появляется лёгкая улыбка, свидетельствующая о его торжестве, и Тобираме хочется расквасить его о стенку.
Впрочем, не в первый раз.
— Посмотрим, — рычит он. — Моему брату давно на тебя наплевать.
Тобирама искренне надеется, что это так, и что примирения не произойдёт.
Его надежда исполняется.
Проходит год, в течение которого Хаширама ни разу не появляется у Изуны. Он занят политикой, он весь в делах, он неожиданно вспоминает о том, что у него есть дети, и проводит много времени с ними.
Когда Тобирама осторожно интересуется дальнейшей участью Учихи и намекает на то, что пора бы освободить дом от задержавшихся гостей, Хаширама пожимает плечами.
— Мне жаль выкидывать слепого на улицу. Пусть остаётся, куда он пойдёт? Главное — чтобы он не попадался мне на глаза. Если бы ты мог как-нибудь это устроить, я был бы очень благодарен.
Тобирама и рад бы помочь, однако особых усилий от него не требуется — Изуна никогда не выходит из своей комнаты.
Только однажды младший Сенджу встречает его в коридоре возле спальни главы клана.
— Что тебе здесь понадобилось? — выдавливает он, оттащив его за шиворот от дверей.
Ему бы хотелось, чтобы Учиха начал умолять его устроить ему встречу с Хаширамой, однако тот только криво усмехается.
— Как это что? Пришёл убить человека, которого я ненавижу.
В руках у него нет никакого оружия, и чакра спокойна, так что поверить в его слова сложно, но Тобирама не отказывает себе в удовольствии наконец-то приложить его об стену.
— Ублюдок, — шипит он, глядя на то, как Учиха беспомощно шарит руками вокруг себя, пытаясь встать. — И не надейся, не разжалобишь. Попробуй ещё только раз переступить порог своей комнаты, и вдобавок к глазам я вырву тебе ещё и волосы, и зубы, и все остальные части тела.
— Уже пытались, — улыбается Изуна. — Не получилось.
Поднявшись, наконец, на ноги, он опирается о стену и медленно бредёт к себе.
***
Слова Хаширамы сбываются, и Мадара, получив свою порцию унижения на приёме у даймё и ещё большую — когда собственный клан отказывается его слушать и разорвать союз с вероломными Сенджу, кипит ненавистью к Первому Хокаге.
— Ты отобрал у него мечту, которую сам же сначала посулил исполнить, так что ничего удивительного. Но всё-таки будь осторожен, — предупреждает Тобирама брата.
Однако тот не слушает его и весь год продолжает балансировать на опасной грани, словно не замечая растущего бешенства Мадары.
Иногда кажется, что он специально провоцирует его: вмешивается в дела клана Учиха, не щадит тщеславия и репутации Мадары, предавая огласке все его сомнительные делишки, и не уступает ему ни малейшего пустяка, хотя раньше предпочитал соглашаться по каким-то не очень важным вопросам, даже если на самом деле был против.
— Посмотрите, как он изменился. Куда делись его хвалёные великодушие, благородство и честность, стоило ему только дорваться до вожделенной мантии! — буквально кричит Мадара на каждом углу, превращая себя в посмешище, однако не в силах ни успокоить ярость оскорблённого самолюбия, ни найти какой-то другой способ отомстить. — Он называл меня своим другом, он прочил мне быть Хокаге — и всё для того, чтобы усыпить мою бдительность, и подло, вероломно захватить власть в свои руки!
Всё тщетно.
Большого впечатления его слова не производят. Может быть, потому, что всем прекрасно известно, что «подло захватывать власть» Хашираме никогда не требовались — она и без того принадлежала ему по праву сильнейшего, чего не скажешь о самом Мадаре, который всегда был вторым после него.
Мадара знает это и сам, но когда дело касается его самолюбия, больного места, ему отказывают и ум, и рассудительность, и он совершает глупейшие вещи.
Раньше Хаширама старался избегать подобных ситуаций, однако теперь он создаёт их сам, и, если задуматься, выглядит это действительно так, как будто он пытается лишить бывшего друга последнего авторитета.
Впрочем, те, кто замечают, готовы ему это простить: деревня под его началом растёт и крепнет, о войнах остаются только воспоминания, и даже Учихи как будто не имеют ничего против, несмотря на заверения своего лидера, что Хокаге только и ждёт момента, чтобы предать их и использовать в своих подлых целях.
После очередной ссоры Мадара, вспылив, заявляет, что уходит из Конохи.
— А тебе я ещё отомщу, Хаширама, — заявляет он напоследок, опасно сузив глаза.
— Буду ждать, — спокойно соглашается Первый Хокаге.
Когда разведчики сообщают, что Мадара покинул пределы деревни, Тобирама вздыхает с облегчением. Одним Учихой меньше — уже хорошо; жаль только, что его братец не с ним.
Но всё же…
— Он пообещал отомстить, — напоминает Тобирама брату. — Учихи — мстительные создания.
— Я это хорошо знаю, — кивает Хаширама. — Не беспокойся. Всё будет именно так, как и должно быть.
Кажется, что он совершенно не сомневается в себе, и его уверенность передаётся и Тобираме.
…тем страшнее ему увидеть лицо брата, когда к ним в дом посреди ночи врываются разведчики со срочным донесением: Учиха Мадара собирается напасть на деревню с Девятихвостым Лисом.
По лицу Хаширамы текут капли пота, а в глазах застыл откровенный ужас.
— Ты разве этого не ждал?! — кричит Тобирама, насмерть перепуганный реакцией брата — никогда ещё тот не показывал при нём своего страха, тем более, такого сильного и чуть ли не потустороннего — как будто он видит перед собой ожившего покойника.
— Ждал, — говорит Хаширама и, глубоко вдохнув, закрывает глаза. — Но…
— Ты боишься его?
— Не в этом дело.
— Тогда в чём?!
— Не спрашивай.
Сенджу поднимается с постели и быстро надевает доспехи.
— Позволь мне пойти с тобой, — настаивает Тобирама. — Он опасен!
— Нет, — твёрдо отказывает ему брат. — Я справлюсь и с ним, и с Кьюби, не сомневайся. Поверь, это то, что я должен сделать, не прибегая к чьей-либо помощи.
— Если он убьёт тебя…
— Не убьёт.
Хаширама открывает двери и внезапно замирает, увидев перед собой Изуну.
— Я слышал… — начинает тот дрожащим голосом, однако Сенджу не даёт ему договорить и, оттолкнув так грубо, что Учиха едва удерживается на ногах, уходит из дома быстрым шагом.
Тобирама проглатывает стоящий в горле ком.
— Так я и знал, — шепчет Изуна, сгорбившись. — Кто бы сомневался.
Младший Сенджу, наконец, поворачивает к нему голову.
— А. Это ты, — произносит он отрывисто. — Ну, теперь ты убедился? Не знаю уж, что такого ты сделал, но мой брат тебя презирает, а про меня и говорить нечего. Может, всё-таки уберёшься из нашего дома? Ты же Учиха, а вы, вроде, гордые и не терпите такого отношения.
— Не волнуйся, мне не привыкать, — смеётся Изуна. — А отсюда я по-прежнему не уйду, сколько бы ты ни пытался меня выжить, ревнивый маленький братец.
— Лучше заткнись, лживый маленький братец, — шипит Тобирама, прижав его к стене. — И молись о том, чтобы Мадаре и пальцем не удалось коснуться моего брата, потому что в противном случае я отыграюсь на тебе так, что ты не раз пожалеешь о том, что Хаширама выходил тебя семь лет назад. Всё это из-за тебя! — срывается он. — Всё по твоей вине!
Изуна морщится и отворачивает лицо, как будто пытаясь отмахнуться от назойливого насекомого, и это окончательно распаляет Тобираму.
Схватив Учиху за шиворот, он тащит его в его комнату и со всей силы толкает на пол.
— Я же тебе ясно сказал, чтобы ты не смел выходить за порог!
— Ну хорошо, хорошо, — внезапно произносит Изуна и, доковыляв до футона, укладывается на него с безразличным видом. — Ты победил. Я уйду. Он вернётся, и я уйду.
— Да неужели? — удивляется Тобирама, чувствуя какой-то подвох: пять минут назад Учиха заявлял, что не позволит себя выгнать, а теперь вдруг решил сдаться? — Что ты задумал, подлюга?
— Ничего, — пожимает плечами Изуна. — Мне скучно здесь. Раньше меня развлекал Хаширама, но теперь мы ненавидим друг друга. Это неинтересно.
— Ах, тебе ещё и интересно должно быть!
Тобирама не уходит из его комнаты, не зная, какой придумать для этого предлог — потому что на самом деле ему просто слишком страшно оставаться сейчас одному. Впрочем, Учиха ни о чём его и не спрашивает — он лежит на своём футоне, как будто мёртвый: не переворачивается, не поправляет подушку, и не шевелится ни разу за последующие часы.
А, может, он так спит.
Тобирама обращает на него мало внимания — мысли его заняты другим.
«Надо было мне пойти с Хаширамой. Что бы он ни говорил», — клянёт он себя раз за разом, и смотрит в тоскливом отчаянии в сад.
Ночные сумерки сменяются рассветом, утренняя заря — ярким полуденным светом; небо сереет, потом алеет, потом становится ярко-голубым.
Тобираме хочется, чтобы ветер нагнал тучи, чтобы пошёл дождь — какое-то разнообразие, однако день, как назло, ясный и солнечный. На улице кричат дети и переговариваются женщины, и никто из них не имеет ни малейшего представления о том, какая над деревней нависла угроза.
В том, что Хаширама сумеет её отвести, пусть даже ценой собственной жизни, Тобирама нисколько не сомневается.
Весь вопрос именно в цене.
Совершив свой круг, солнце медленно движется к горизонту, и всё повторяется в обратном порядке: ярко-голубое небо темнеет, потом алеет, потом на нём зажигаются первые звёзды
Учиха по-прежнему не шевелится.
Тобирама, исходивший по комнате, по меньше мере, километров двадцать, устало садится возле раскрытых сёдзи в сад и неподвижным взглядом смотрит на комья чёрной земли, разбросанные по дорожке из гравия.
«Откуда они здесь взялись вообще?» — думает он без особого интереса.
…Когда в коридоре раздаются шаги, они с Учихой одновременно вскидывают головы.
— Даже не вздумай, — шипит Тобирама, схватив Изуну за рукав. — Ты нужен ему сейчас меньше всего на свете!
Однако Хаширама опровергает его слова, открывая двери и останавливаясь на пороге комнаты.
Младший брат смотрит на него и не знает, что ему делать — то ли шутить, что он постарел ещё на десять лет и теперь годится ему в отцы, то ли плакать.
— Ты… в порядке? — вымученно спрашивает Тобирама.
По крайней мере, брат жив.
Если теперь это так называется…
Хаширама делает по комнате несколько шагов, очень медленных.
— Ты однажды сказал, что Учиха — это ненависть и месть, — говорит он, ни на кого не глядя. — Так вот Сенджу — это умение держать своё слово. А я… — голос его внезапно меняется и становится каким-то невероятно усталым и безжизненным. — А я обещал тебе подарок.
Он отстёгивает от пояса мешок и достаёт из него колбу, наполненную жидкостью омерзительного розовато-красного цвета. Внутри неё что-то плавает.
Тобирама прищуривается, чтобы понять, что это такое, и внезапно, отшатнувшись, прижимает руку ко рту.
Он повидал многое, но…
Изуна поднимается и, не дыша, берёт колбу в руки.
— Мои глаза, — произносит он, каким-то чудом догадавшись.
Хаширама кивает, уставившись окаменевшим взглядом в пол.
— Ты можешь быть счастлив. Он мёртв.
У Изуны дрожат губы, и какое-то время он не может ничего из себя выдавить.
— Я… хотел сделать это своими руками, — наконец, говорит он.
— А я не хотел, чтобы ты сделал это своими руками, — возражает Хаширама, осторожно снимает доспехи и, пройдя ещё несколько шагов, ложится на футон, который тут же покрывается багровыми пятнами.
Тобирама только сейчас замечает длинный кровавый след, который тянется по полу за старшим братом.
Изуна прижимает к груди свою банку и опускается на колени возле футона.
— Лучше бы ты забрал мои глаза, — шепчет Хаширама. — Всё равно я не хочу их больше открывать.
— Чего ты ждёшь?.. — спрашивает Изуна не своим голосом, и Тобирама понимает, что тот обращается к нему. — Позови врачей.
Тобирама хочет сказать, чтобы Учиха не смел ему приказывать и убирался из их дома, как обещал, но потом до него доходит, что сейчас не время, и он стремглав выбегает из комнаты, стиснув кулаки и с трудом сдерживая слёзы.
***
Первый Хокаге не приходит в сознание десять дней, и по деревне начинают ползти слухи о его скорой кончине.
Всё это время Изуна сидит возле его футона, неподвижный, как каменная статуя.
Тобирама не решается выгнать его — если это поможет спасти брата, то он готов привести сюда всю толпу Учих, включая новорожденных младенцев. Однако он наблюдает за Изуной с порога, помня его слова: «Пришёл убить человека, которого я ненавижу».
Теперь, когда он получил назад своё самое страшное оружие, это будет не так уж и сложно.
Тобирама не хочет встречаться с Учихой взглядом; его тошнит от его опухших, то ли от бессонницы, то ли из-за вновь обретённых глаз век, а ещё больше - от вопроса, каким образом эти глаза могли вновь прижиться в глазницах. Впрочем, это же Учихи, обладающими какими-то жуткими, нечеловеческими техниками…
Зачем Хаширама полюбил демона?
На одиннадцатый день Хокаге открывает глаза, однако смотрит вокруг себя безучастно и, похоже, никого не узнаёт.
Тобирама, стараясь не давать воли отчаянной надежде, приносит ему поесть, однако Изуна забирает поднос у него из рук.
— Я сам его покормлю, — заявляет он тоном, не допускающим возражений, и Тобирама дивится происшедшей с ним перемене: куда подевался жалкий, беспомощный и тихий калека? Теперь это самоуверенный и высокомерный ублюдок; очевидно, таким Учиха и был с самого начала, до того, как ослеп.
Младший Сенджу с удовольствием свернул бы ему за этот властный тон шею, но его несколько успокаивает то, что, по крайней мере, с Хаширамой Изуна так разговаривать не пытается.
Продолжение в комментариях
@темы: angst, Mokushiroku, слеш, авторский, редкие пейринги
-
-
18.10.2010 в 21:56Хаширама ничего не отвечает, однако пьёт из чашки, поднесённой к его губам, бульон.
— Если ты попытаешься его отравить… — начинает Тобирама угрожающе, испугавшись этой внезапно пришедшей ему в голову мысли.
— Разумеется, — отвечает Изуна холодно. — Уже пытаюсь.
Тобирама вскакивает на ноги, однако тут же вспоминает, что готовил еду сам, и проводит по лбу рукой.
— Ты обещал уйти, — напоминает он ледяным тоном.
— Да, — соглашается Изуна и, поставив пустую чашку на поднос, поправляет Хашираме простыни. — Я уйду. Теперь мне тем более нет никакого смысла здесь оставаться.
— Конечно, — фыркает младший Сенджу. — Получил от Хаширамы всё, что возможно и невозможно, и больше он тебе не нужен.
— Он не просил меня остаться, — пожимает плечами Учиха.
— А если бы попросил?! — Тобирама хочет этого меньше всего на свете, однако он слишком зол и не может остановиться.
— С какой стати мне выполнять просьбы человека, которого я ненавижу.
— Он вернул тебе глаза, ублюдок!
— Он не позволил мне осуществить то, ради чего я жил.
Хаширама прикрывает глаза и как будто не замечает их перепалки.
Глаза приживаются всё-таки плохо, и особенно больно смотреть на свет.
Поэтому Изуна любит ночь и темноту.
Младший Сенджу, караулящий его возле порога денно и нощно, тем не менее, не может не спать совсем, а вот Изуна — может, и когда ближе к рассвету Тобирама отключается, он поднимается на ноги и бесшумно ходит по выученной вдоль и поперёк комнате, вспоминая, как трудно это давалось ему, когда он был слепым.
Он скользит взглядом по притолокам, по едва заметным трещинам в сёдзи, по фарфоровой чашке на низком столике (раньше их было две), по гравийным дорожкам в саду. В одну из ночей он буквально ползал по ним, загребая руками комья земли, чтобы не выть в голос, однако теперь это в прошлом.
У Первого Хокаге узкое, скуластое лицо, тонкие губы, чуть раскосые глаза и высокий лоб. Впрочем, всё это Изуна знал и раньше, благодаря пальцам — он изучал ими лицо Хаширамы в постели, отдаваясь ему, или сразу после, когда тот слишком уставал, чтобы задуматься о том, чем занят его слепой любовник, и просто наслаждался лаской.
Не знал Изуна только, что в его каштановых волосах уже появились серебристые нити, а в уголках глаз залегли морщинки — а ведь ему немногим больше тридцати.
Днём младший Сенджу приносит поднос с едой, и Изуна кормит Хашираму — тот не возражает и не дёргается от его прикосновений, однако не хочет встречаться с ним взглядом.
Изуна деактивирует шаринган, хотя это стоит ему больших усилий — глаза пока что повинуются ему очень плохо, и болят так сильно, что он, не выдержав, ложится грудью на футон и прикусывает угол подушки.
Хаширама берёт его руку в свою.
Тем не менее, через пять дней, когда ему становится лучше, он приподнимается на подушках и тихо произносит:
— Я сам.
Изуна, взявший было в руки чашку с рисом, замирает, а потом ставит её обратно на поднос и отдаёт его Хокаге. После он собирает пустую посуду и долго моет её под проточной водой в саду, щурясь от яркого солнечного света.
Тобирама, продолжающий следить за ним, нагоняет его на обратном пути и грубо хватает за рукав.
— Кажется, кто-то заявлял, что ему здесь больше нечего делать?
Изуна молча вырывает руку и возвращается в свою комнату, временно ставшую и комнатой Хаширамы тоже — Тобирама хотел перенести брата в его спальню, однако тот был настолько плох, что врачи запретили его трогать.
Взгляд у Хокаге отрешённый и чуть печальный, как у статуи бога в храме. Изуна не знает, стал он таким сейчас, после болезни, или и раньше было так, однако иногда ему хочется упасть ниц и долго лежать перед Хаширамой, растянувшись на полу.
А после уснуть — он не спал три недели.
Врачи сказали бы, что это невозможно, но они с Мадарой всегда были особенными и с детства смеялись над законами физики и природы — до тех пор, пока природа однажды не взяла своё обратно и не отобрала у Мадары зрение. Тогда Изуна впервые задумался о том, что за любой поступок приходится платить.
И он готов был расплачиваться по счетам — перед природой, однако не перед братом, которому ничего не был должен.
— Сегодня так солнечно, — внезапно замечает Хокаге.
Изуна вздрагивает: Хаширама впервые заговорил с ним без повода.
— Да… если тебе мешает свет, я могу закрыть сёдзи, — предлагает он, не решаясь посмотреть ему в глаза.
— Не мешает, — возражает Хокаге негромко. — Всё в порядке.
Изуна закусывает губу.
Сегодня у Хаширамы хорошее настроение и, может быть, он скажет ему…
Конечно, это не лучший момент, но…
Сердце его начинает колотиться быстро и больно, глаза заволакивает чёрный туман.
— Скажи… — начинает он, искоса посмотрев на него. — Где ты дрался с моим братом? Что это за место? Его труп всё ещё там?
Хокаге тяжело вздыхает и отворачивается, и Изуна понимает, что совершил ошибку.
Нет, не так.
Он знал это с самого начала и всё-таки не смог остановиться. Какие-то слабости у них с братом всегда были общие.
Ноги у Учихи внезапно подгибаются, и он едва успевает добраться до футона перед тем, как провалиться в темноту. Последнее, что он чувствует — это руки Первого Хокаге, накрывающие его одеялом.
— Я смотрю, у тебя хорошо получается тянуть время, — мрачно говорит Тобирама четверо суток спустя, когда Изуна, наконец, просыпается.
Тот не отвечает ему: он следит взглядом за Хаширамой, который, оказывается, поправился за эти дни настолько, что уже может сам вставать и немного ходить по комнате. Сейчас он сидит возле раскрытых сёдзи, и ветер ласково треплет его распущенные волосы, перевязанные на лбу белой лентой; лицо его залито солнцем.
Он всё-таки не ушёл в свою спальню.
Изуна вдавливает лицо в подушку, чтобы никто не увидел пробежавшей по нему судороги.
Вечером Тобирама впервые покидает свой наблюдательный пункт у порога комнаты и отправляется спать к себе, а Хаширама пододвигается, освобождая место на футоне.
— Ложись, — предлагает он Изуне. — Иначе опять так же свалишься через несколько дней.
— Ты не против? — бормочет тот, опустив голову.
— Нет.
Изуна укладывается на футон, подложив под подушку локоть и повернувшись к Хашираме спиной, однако сон не идёт к нему. Минут через сорок он, измучившись без движения, хотя обычно может без особого труда не шевелиться по несколько часов подряд, всё-таки переворачивается на другой бок.
Первый Хокаге, чуть прикрыв глаза, следит взглядом за игрой лунных бликов на деревянном полу.
— Ты не спишь? — спрашивает Изуна негромко, несмотря на то, что ответ очевиден.
Хаширама качает головой.
— Нет. Я привык мало спать.
Голос у него не такой, как раньше, полтора года назад: спокойный и доброжелательный, он звучит как будто откуда-то издалека, и Изуне вдруг кажется, что между ними, им и Хаширамой, стоит какая-то невидимая, но непреодолимая преграда.
Ему неожиданно хочется разбить её; сжечь дотла адским пламенем Аматерасу, раскрошить в осколки гигантским мечом Сусаноо. Его Вечный Мангекьо шаринган должен обладать неслыханной силой, и глаза уже практически прижились для того, чтобы это проверить...
Мысль эта внезапно наталкивает Изуну на другую.
Мадара мёртв, однако все остальные, кто издевался над ним тогда и кому он поклялся отомстить, как только расквитается с братом, живы.
Клан Учиха…
— Знаешь, — голос Хаширамы возвращает Изуну в реальность, — я думаю, что уже могу потихоньку возвращаться к делам. Напомни мне завтра послать за моими помощниками в резиденцию, если я сам забуду, хорошо?
— Конечно.
Учиха почти бессознательно придвигается к нему ближе и, уткнувшись лицом в ткань его рукава, закрывает глаза. От Хаширамы пахнет травами и лекарствами, и эти больничные запахи неожиданно приносят Изуне спокойствие и умиротворение, как бывало только в далёком детстве, когда он растягивался на ветке дерева и, подставляя лицо солнечным лучам, придумывал новый способ, как доказать брату, что он сильнее и изобретательнее.
-
-
18.10.2010 в 21:57Там его и застаёт Тобирама.
Он не отказывает себе в удовольствии понаблюдать за тем, как гордый Учиха возится в холодной воде с грязными чашками и тарелками; Изуна делает вид, что не замечает его.
— Если ты собрался остаться, — наконец, говорит младший Сенджу, — то, по крайней мере, скажи об этом сразу. Я подумаю, что делать со слугами.
Изуна на мгновение замирает и тут же возвращается к своему занятию.
— Из-за того, что ты теперь свободно разгуливаешь по дому, мне пришлось предоставить им безвременный отпуск, — продолжает Тобирама мрачно. — Или ты не против, что тебя признают живым? Больше шансов, конечно, что тебя примут за вернувшегося с того света Мадару — кто сейчас помнит о его младшем брате. А с этими опухшими веками ты и впрямь его копия. Насчёт характера, конечно, не знаю… хотя полагаю, что ты не меньшая сволочь, чем он.
— Нет, — ровно отвечает Изуна, продолжая отчищать чайник от накипи. — Я куда хуже.
Доклад о состоянии дел в Конохе продолжается больше шести часов. Хаширама принимает своих помощников, лёжа в постели; на Изуну, неподвижно стоящего в углу комнаты, никто не обращает внимания. Он всегда умел быть незаметным, кроме того, ему предоставляется неплохой случай опробовать одну из техник шарингана, влияющую на сознание.
— Что ты скажешь? — спрашивает Первый Хокаге, когда они с Изуной остаются вдвоём.
— Мне совершенно не понравился этот мальчишка… Данзо, — задумчиво произносит Учиха. — Тебе следует его опасаться.
— Данзо? — удивляется Хаширама. — Но он же ещё почти ребёнок. А что он меня не выносит, так это мне давно известно. Он ревнует к Сарутоби, который кажется мне более способным, несмотря на свой юный возраст.
— Ладно, важнее другое. То, что тебе сказали насчёт клана Учиха и их возможного заговора — наверняка правда. — Изуна поднимает голову и смотрит в потолок. — Все Учихи предатели поголовно. Все. Все.
— Да я знаю, Изуна. — Голос у Хаширамы кажется грустным. — Что ж поделаешь. С какими-то вещами приходится смиряться. Я обещал твоему клану защиту и покровительство, а свои обещания я стараюсь держать. По крайней мере, некоторые из них.
Он бледнеет и кутается в одеяло.
— Тебе нехорошо? — спрашивает Изуна, подойдя поближе.
— Да… У меня такое ощущение, что они специально затянули доклад, чтобы окончательно лишить меня сил.
— У меня тоже.
— Но если ты полежишь рядом, то мне, возможно, станет лучше.
Первый Хокаге чуть улыбается, и Изуна, опустившись на колени рядом с постелью, берёт его руку и осторожно касается пальцев губами.
Вечером Хаширама, уставший и обессиленный, вопреки обычному, крепко засыпает, однако Изуна не спит и прислушивается к шорохам.
Они одни в доме: Тобираме прислали непонятную записку с просьбой о срочной встрече, и он отправился разбираться, в чём дело, кляня весь свет почём зря. С другой стороны, он явно жутко устал, просидев почти месяц взаперти возле раненого брата, и Хаширама охотно отпустил его.
Тогда откуда же эти странные звуки?
Мадара всегда обладал хорошим слухом, и это было его преимуществом перед братом, однако семь лет слепоты подарили Изуне фантастическое обострение восприятия, и теперь он явственно слышит чьи-то тихие шаги.
Кто-то осторожно раздвигает сёдзи, и Изуна видит людей в фарфоровых масках, столпившихся в коридоре.
Тенью проскользнув в угол, он активирует шаринган на полную мощность, и комната плывёт перед его глазами, окрашиваясь багровыми оттенками крови. Изуна содрогается всем телом, почувствовав мощнейший выброс чакры — он не испытывал ничего подобного семь с половиной лет.
Разве что месяц назад, когда получил свои глаза обратно.
Он выдерживает пару секунд, позволяя незваным гостям проникнуть в комнату и обнажить катаны, а после коршуном бросается на них, обнажив зубы в жестокой и хищной улыбке.
Кровь течёт по деревянному полу рекой, воздух искрится от действия техник.
Изуне кажется, что он впервые за восемь лет снова дышит.
Сорвав маску с одного из противников, последнего, кто остался в живых, он узнаёт Данзо, и тот отступает, с ужасом глядя на жуткий узор алых глаз.
Изуна теснит мальчишку к стене, с наслаждением впиваясь в него взглядом и раз за разом погружая его при помощи гендзюцу в бездну отчаяния и собственных страхов.
Если бы на его месте был кто-то из Учиха, его удовольствие было бы в десять раз сильнее, но и так уже хорошо, да, очень хорошо…
Кто-то хватает его за одежду, и Изуна, повернувшись, едва успевает остановить действие собственной техники.
— Хватит, — одними губами произносит Хаширама и опирается дрожащей рукой на спинку кровати.
Данзо, воспользовавшись моментом, успевает ускользнуть, однако Изуне сейчас не до него: незапланированная деактивация шарингана и ещё что-то, что он видит во взгляде Первого Хокаге, внезапно причиняет ему такие адские мучения, что он не в силах думать о чём-то другом.
Прежде он считал, что испытал самую сильную боль в своей жизни в тот момент, когда Мадара вырвал у него глаза, однако то, что он чувствует сейчас, затмевает её.
Хаширама падает на кровать, а Изуна — на залитый кровью и устланный трупами пол, и до рассвета они не поднимают друг на друга глаз.
Однако как только небо на улице начинает светлеть, и первые солнечные лучи освещают последствия разгрома в спальне Хокаге, Хаширама вновь поворачивает голову к Учихе и очень тихо произносит:
— Это была… долина возле водопада. Ты знаешь её.
И Изуна понимает, что это значит.
Он хочет сказать «спасибо», однако не может произнести ни слова.
Пошатываясь, он выходит из комнаты.
Пятьдесят восемь шагов — Изуна не считает их сейчас, но точно помнит эту цифру — отделяющие спальню Хокаге от дверей в сад, даются ему с таким трудом, как будто он идёт босыми ногами по битому стеклу или углям, однако потом становится значительно легче.
Как будто переступив через порог дома, он одновременно сбрасывает с себя весь груз пережитой за семь с половиной лет боли, и снова становится семнадцатилетним мальчишкой.
Он чувствует себя сильным.
Изуна не ждал этой силы, но она вернулась, вознаграждая его за всё: предательство брата, издевательства и унижения клана, семь лет слепоты и беспомощности, и теперь он может завершить то, ради чего и терпел всё это — свою месть.
Он с трудом глотает воздух, который кажется ему разреженным, как будто в горах, и делает ещё несколько шагов.
С Тобирамой он сталкивается уже в воротах и в глубине души чувствует радость — всё же ему не хотелось бы оставлять всё… Хашираму… вот так.
— Нутром ведь чуял, что это какая-то лажа, — бормочет младший Сенджу, тяжело дыша, и внезапно вскидывает голову, замечая кровь на одежде Учихи. — Какого чёрта произошло?!
— Он в порядке, — отвечает Изуна бесстрастно.
Тобирама, зарычав, отталкивает его и бросается в дом.
Выйдя за ворота, Учиха внезапно замечает у себя в руках фарфоровую маску, очевидно, сорванную с того мальчишки, Данзо, и усмехается.
Младший Сенджу нагоняет его минут двадцать спустя.
— Ты думаешь, я позволю тебе так просто уйти?! — рычит он, вцепившись ему в одежду. — А если ты перережешь точно так же и половину Конохи?!
— Именно это я и собираюсь сделать, если считать за половину Конохи клан Учиха, — равнодушно отвечает Изуна. — Но пока что можешь не волноваться. Я не сделаю этого до тех пор, пока Хаширама жив. Так что постарайся, чтобы это время продлилось как можно дольше.
Не говоря больше ни слова и не оборачиваясь, он уходит.
В долине возле водопада Учиха находит труп своего брата, безглазый и наполовину исклёванный птицами, и долго держит его в руках перед тем, как сделать то, ради чего он сюда и пришёл — применить дзюцу поглощения, одну из мощнейших техник Вечного Мангекьо шарингана. Её описание они нашли когда-то с братом в старинном свитке, доставшемся им от прапрадедушки, и долго спорили, какой же точно эффект она вызывает.
— Безумие, — заявлял Мадара.
— Бессмертие, — возражал Изуна. — Этот иероглиф означает «бессмертие». Сейчас он уже не употребляется.
— Да тут вообще ничего непонятно, — фыркал Мадара, сердившийся, когда брат демонстрировал свои более обширные познания. — Бред какой-то. По-моему, дедуля сам всё это сочинил.
Он давно позабыл об этой технике, однако Изуна помнил о ней все семь лет.
Не потому, что хотел жить вечно, а потому, что в свитке было написано: «Тот из братьев, который применяет технику, достигает бессмертия, душа же второго отправляется прямиком в Ад».
— Надеюсь, что я не слишком опоздал, Мадара-чан, — улыбается Изуна. — Впрочем, ты и без того должен был оказаться в Аду, но я всё-таки хотел подстраховаться.
Позже он, забавы ради, вызывает Девятихвостого Лиса.
— А ты уже решил, что оказался на свободе? — смеётся Изуна в ответ на яростный оскал демона. — Увы, придётся потерпеть ещё немного. Всего лишь целую вечность, если верить тому свитку.
— Ну и чего же ты от меня хочешь? — клокочет Кьюби.
— Пока ничего.
— «Пока»?
— До тех пор, пока жив Первый Хокаге, — улыбка Изуны на секунду тускнеет, однако затем он устраивается на земле, закинув руки за голову, и смотрит на отблески заката в темнеющем небе.
Алые облака на чёрном фоне неожиданно кажутся ему очень красивыми.
Кьюби ходит вокруг него кругами, раскинув девять гигантских хвостов, однако приблизиться не может и только злобно рычит.
— Первый Хокаге, — повторяет он, своим потусторонним чутьём угадав слабое место, и Изуна болезненно морщится. — Я видел его не так давно, когда он дрался с твоим братом. Он интересный человек.
— Да, — соглашается Изуна, прикрыв глаза.
Он уже понимает, что не нужно было вызывать Лиса, но, с другой стороны, за каждую ошибку надо платить — это он хорошо усвоил. Значит, придётся платить.
Жёлтые глаза демона буравят его насквозь, и Учиха внезапно понимает, каково это — находиться под действием гендзюцу и беспомощно чувствовать, как шаринган крадёт твои воспоминания, мысли и чувства. В детстве он любил этим развлекаться.
Ну, что ж.
— Однако, — смеётся Кьюби и тут же вкрадчиво интересуется: — Раз уж всё так, то тебе, пожалуй, интересно узнать, что испытывал Первый Хокаге, когда вырывал твои глаза у Мадары?
-
-
18.10.2010 в 21:58— Когда ты был рядом с ним, всё было иначе, — возражает Лис.
Изуна молчит.
— Твой брат был ещё жив, и если бы ты видел, с каким выражением он шептал «предатель» до тех пор, пока не испустил дух, тебе бы, несомненно, понравилось, — продолжает Кьюби, ухмыляясь. — В отличие от Первого Хокаге.
— Говори уже, что собирался, — обрывает его Изуна. — Не тяни.
— Могу сказать, что Хаширама не терзался муками выбора, переступая через себя. — Ухмылка Лиса становится шире. — Как ты. Однако тебе никогда в жизни не было и вполовину настолько тяжело, как ему в тот момент.
Изуна всё-таки не выдерживает и поднимается на ноги, прижимая руку к груди — дышать становится тяжело.
Ему внезапно открывается простая истина — та техника, которую он использовал, отправила в Ад обоих, и его, и его мёртвого брата.
Просто это два разных Ада, и находятся они в разных местах.
— Может, всё-таки вернёшься к нему? — предлагает Лис и щурит золотистые глаза. — Он простит. Зуб даю, что снова простит.
Но Хашираме, в отличие от него, суждён Рай…
— Я понимаю, что тебе этого очень хочется, потому в таком случае мне придётся отпустить тебя на свободу, — усмешка у Изуны выходит какой-то усталой. — Но нет. Я свою судьбу решил в тот момент, когда поклялся отомстить брату и клану, и в конечном итоге ни разу не изменил своему решению. Именно поэтому я и добился — добьюсь — своей цели. В конечном итоге, каждый получает то, чего он хочет больше всего.
— Да? — усмехается Лис в ответ. — И что же в таком случае получил Первый Хокаге?
— Свою деревню. И меня. — Изуна улыбается через силу. — Всё это, правда, быстро закончилось и слишком дорого ему стоило, ну так и моя месть принесёт мне недолгое удовлетворение, и уже сейчас я заплатил за неё высокую цену. Всё справедливо. — Глубоко вдохнув, он снова усаживается на землю и долго смотрит на водопад. — Может быть, конечно, когда-нибудь… В другой жизни…
Он сам не понимает, зачем это произносит.
— У тебя же её не будет, — напоминает Лис и торжествующе ухмыляется. — Ты теперь бессмертен, забыл?
Вздрогнув, Изуна смотрит на него расширившимися глазами и сжимает в руке горсть земли.
А потом отворачивается.
Тогда, когда в запасе вечность, десять лет кажутся совсем небольшим сроком. Они пролетают быстро — гораздо быстрее, чем семь лет, проведённых в доме Хокаге. То время тянулось долго, мучительно долго… Или нет?
Изуна не помнит.
Или не знает.
Глаза у незнакомца, стоящего напротив него, зелёные, с белками неприятно-коричневого цвета, а лицо наполовину прикрыто маской.
— А я говорю, что Сенджу Хаширама уже не так хорош, как прежде, — произносит он, опрокидывая в себя очередную чашку саке.
Изуна поднимает голову.
Услышать его имя здесь, в какой-то захудалой гостинице на окраине Страны Водопадов, да ещё и в таком ключе…
Он медленно поднимается со своего места и незаметно становится позади говорящего.
— Предложенных мне денег он не стоил. Я бы дал за него пятьдесят рё, не боль…
Незнакомец внезапно замолкает и поворачивается, как будто затылком почувствовав враждебный взгляд, однако увернуться не успевает и через секунду оказывается на полу вместе с перевёрнутым столом, бутылками саке и осколками чашек.
Изуна наклоняется, хватает его за шиворот, приподнимает и ласково шепчет на ухо:
— Советую научиться должной почтительности по отношению к Первому Хокаге. А в противном случае я позабочусь о том, чтобы твои пятьдесять рё получил человек, который выкопает для тебя могилу.
В глазах незнакомца вспыхивает ненависть, однако Изуна активирует шаринган, и тот, с минуту изучая узор в алых глазах, внезапно успокаивается.
— Хорошо, хорошо, — соглашается он неожиданно трезвым голосом. — Желаете, чтобы я разыскал для вас тех, кто заказал мне убить Первого Хокаге?
Изуна хочет сказать «да», но вовремя останавливает себя.
— Это будет стоить тысячу двести рё, — добавляет человек.
— У меня нет таких денег, — произносит Учиха, усаживаясь за другой столик, и опускает голову, прикрытую тёмным капюшоном.
Теперь уже незнакомец, подойдя поближе, окидывает его заинтересованным взглядом.
— Если желаете, мы можем поработать какое-то время напарниками. Заработаем быстро. Оплата пополам, не считая моих пятнадцати процентов за заказ. Я знаю нужных людей, которые хорошо платят. Моё имя Какузу.
— Я запомню. Но пока что в мои планы не входит исполнение миссий. — Изуна думает о том, что зря он сам выпил столько саке, потому что неминуемо совершит сейчас глупейшую ошибку и спросит… — Так что случилось с Первым Хокаге?
— Семьдесят рё.
Это уже беспримерная наглость, однако Изуна неожиданно чувствует себя совершенно опустошённым, и вместо того, чтобы вытащить из незнакомца информацию при помощи шарингана, швыряет ему две монеты: в пятьдесят и двадцать рё.
Тот невозмутимо подбирает их и отправляет в карман.
— Мне не удалось его убить. Но он действительно сильно сдал за последнее время. О причинах ходят разные слухи.
— Его предал близкий ему человек, — произносит Изуна неожиданно для самого себя.
— Да, я слышал. Вероятно, ради денег, — предполагает Какузу, пожав плечами. — В этом мире всё решается деньгами.
— Каждый видит в других исключительно то, что представляет собою сам, — презрительно выдавливает Изуна, чувствуя глухую ярость. — И лишь немногие люди способны это преодолеть. Такие, как Сенджу Хаширама. Деньги там были не причём.
— Вам-то почём знать.
— Потому что это я его предал.
— Вот как? Мне говорили, это был Учиха Мадара.
— А я и есть Учиха Мадара. — Изуна холодно улыбается.
Какузу приподнимает брови.
— Он же, вроде как, мёртв.
— Иногда покойники воскресают.
— Всякое бывает, — равнодушно соглашается Какузу, то ли не поверив, то ли не имея к Учихе Мадаре особого интереса. — А вы всё-таки запомните моё имя. Если вам когда-нибудь понадобится напарник, разыщите меня. С вашими способностями и моими связями мы могли бы неплохо заработать.
Какузу уходит, а Изуна заказывает себе ещё одну бутылку саке.
Хозяйка гостиницы, принеся ему заказ, неожиданно наклоняется и дотрагивается до его руки.
— Вы уж простите, — шепчет она задушевным голосом. — Но я слышала, вы интересуетесь Первым Хокаге?
— Возможно, — отвечает Учиха неопределённо. — А что?
— Да то, что до нашей деревушки новости доходят с большим опозданием. А у меня сноха в Листе живёт, сегодня утром погостить приехала.
Изуна поднимает голову, чувствуя, как по коже ползёт странный холод.
— И? — спрашивает он напряжённо.
— Так вот Первый Хокаге уже умер, недели две как…
Изуна застывает, вцепившись рукой в скатерть и не замечая, что она медленно ползёт по столу вместе с бутылкой, тарелками и чашками.
— Но мне же сказали… — растерянно начинает он, наконец, и забывает окончание фразы, которую собирался произнести.
— Новости до нас доходят с большим опозданием, — повторяет хозяйка и смотрит на него испуганно и жалостливо, чувствуя, что сделала что-то не то. — Ещё никто не знает…
— Это… это хорошая новость, — выдавливает Изуна, справившись с собой и отпустив скатерть. — В конце концов, я всегда ненавидел Первого Хокаге. Принесите мне саке в номер, я отпраздную.
Он поднимается на второй этаж размеренными, медленными шагами.
Лис уже ждёт его в полутёмной комнате с опущенными шторами, торжествующе осклабившись.
— Зато теперь ты сможешь осуществить свою месть, — напоминает он. — Если не придумаешь для себя какой-нибудь новой отговорки, например, что не сделаешь этого до тех пор, пока жив кто-нибудь из Сенджу.
— Да… — произносит Изуна, не слушая его. — Да.
Он плачет, но плачет как-то по-новому: слёзы текут не наружу, а внутрь — по крайней мере, так ему кажется. Текут по горлу, обжигая его, и капают прямо в сердце, чёрные, ядовитые, разъедающие грудь.
Дверь за его спиной распахивается и, обернувшись, Изуна видит хозяйку с бутылкой саке.
— Боги милосердные, что с вами? — спрашивает она испуганно. — Вы ранены? У вас кровь!
Учиха прижимает ладонь к лицу и обнаруживает, что по нему действительно течёт кровь.
— Всё в порядке, — произносит он через силу, забирая своё саке. — У меня просто болят глаза. Очень сильно.
«Я люблю тебя. Очень сильно», — проносится в голове воспоминание, и бутылка летит на пол, разбиваясь на множество мелких осколков.
Они впиваются Изуне в ладони, когда он падает на колени, низко опустив голову и уперев руки в пол, но он не обращает внимания на боль, он её даже не замечает.
Он думает о том, что точно так же ползал когда-то по саду Первого Хокаге, вдавливая ладони в землю. Но тогда он, по крайней мере, не кричал так, как будто с него заживо сдирают кожу.
Где-то в груди, там, где должно быть сердце, у него разверзлась чёрная дыра, и в неё капают, стекая с лица, багровые слёзы Вечного шарингана.
Но ум внезапно начинает свою работу.
«Багрово-красный на чёрном фоне — это хорошее сочетание, — бесстрастно констатирует он. — Вспомни облака в Долине Завершения».
Изуна поднимает голову.
Он давно утратил обычное для любого человека ощущение времени и теперь не знает, сколько минут, или часов — а, может, дней — проходит, прежде чем слёзы на его лице высыхают.
Они застывают на его лице алой маской, и в груди у него по-прежнему чёрная дыра, но в голове появляется какая-то совершенно посторонняя и бесстрастная мысль.
«Он сказал, что его имя — Какузу», — думает человек, который назвал себя Учихой Мадарой.
Лис смеётся и наклоняет голову, чтобы слизать растёкшееся по полу саке.
-
-
18.10.2010 в 22:34-
-
18.10.2010 в 23:12Так что вот. Я больше никогда, НИКОГДА не попрошу тебя написать твой сквик. Потому что это читать невозможно. Я позорно удрала с половины текста. Такого Изуну я не переживу. И это у меня-то Изуна слишком резкий?? Как бы не так.
В общем, сильная вещь, да.
-
-
18.10.2010 в 23:47серафита
Такого Изуну я не переживу. И это у меня-то Изуна слишком резкий??
Ну... я всякого могу написать))
Я слишком часто натыкалась на высказывания, дескать, почему Изуну делают таким слабым, он же Учиха и так далее.
Вот, Учиха, пожалуйста)
Впрочем, если отвлечься от моих личных переживаний на тему образа, он не кажется мне здесь таким уж плохим. Хотя я, конечно, что угодно могу простить за страдания))
-
-
19.10.2010 в 00:15Нимагу такое читать нормально((((((
Я тебе еще отзыв на последнюю главу ПЛ не писала)). Но я исправлюсь)). У меня там бредовая теория, с чего вдруг Хаширама грешит самооговором...
-
-
19.10.2010 в 22:08Исправляйся-исправляйся))
-
-
02.03.2011 в 00:14-
-
01.04.2011 в 00:58и да больше ничего в голову не приходит! Обмозгую, перечитаю и тогда уже напишу нормальный отзыв. Пока отползаю обдумывать, прочувствовать, немного отойти....это поэзия. Белый стих, кандзи, хоку...что-то такое неуловимо прекрасное и волнующее.
Наверное так чувствовал себя Дейдара проиграв Итачи "Зачарован чужими способностями. Это - настоящее искусство"
-
-
02.04.2011 в 22:47Черт побери, никогда бы не подумала что смогу презирать Хошираму, ненавидеть Изуну и отчаянно жалеть Мадару.
Автор, вы совершенно бесцеремонно вывернули всех наизнанку и заставили меня по другому посмотреть на этих героев. И это мне кажется все таки жестокий ОСС, но ОСС приятный, красивый и завораживающий.
Я не смогла продолжить читать фанфик, где Нейджи Хьюга упал в обморок увидев некое животное, но дважды прочла произведение, где Хоширама Сенджу предает союзника из-за предавшего его подлого и двуличного любовника. Ксо! Автор что же вы с нами делаете. Это гендзюцу что-ли какое? Почему я верю в ваших героев, даже когда они поступают нелогично и откровенно странно?
Эта работа мне безумно понравилась. Я еще не все ваши работу прочитала, но эта пока впечатлила меня больше всего. Спасибо огромное )
-
-
03.04.2011 в 00:10многое прояснилось по поводу проклятого клана, чья цель в жизни месть....
Спасибо) На знание абсолютной истины по поводу "проклятого клана" не претендую, но этим фиком я, так скажем, подвела черту под своими размышлениями на тему учих и их мести.
Shelma-tyan
Черт побери, никогда бы не подумала что смогу презирать Хошираму, ненавидеть Изуну и отчаянно жалеть Мадару.
Ну вы знаете, ваша реакция приводит меня в некоторое недоумение.
Впрочем, я уже привыкла, что большинство читателей видят в моих текстах абсолютно не то, что я пыталась показать, а зачастую даже прямо противоположное.
Скажу только, что для меня границы добра и зла, а также презрения и восхищения несколько сдвинуты по отношению к общепринятым
голливудскимстандартам. И ситуации мне нравятся такие, когда поведение человека невозможно оценить однозначно.-
-
03.04.2011 в 11:53Совершенно согласна что оценить поведение человека однозначно вообще не возможно, ибо все мы смотрим на него с точки зрения своего жизненного опыта, мировоззрения и чувств.
Однако, ваше недоумение ввело в недоумение меня саму )) И я снова перечитала работу и попыталась сформулировать в голове почетче, отчего же герои вызывают именно такую реакцию.
И я предполагаю, что камнем преткновения скорее всего является вопрос того как Мадара получил глаза брата. За аксиому тут принято, что глаза он вырвал насильно, да еще и отправил брата на верную смерть в бой. Но узнаем мы это только когда Изуна уже разоблачен в своей слепой ненависти, и узнаем его устами. И доверие к нему в этот момент настолько подорвано, что даже тот факт что ему есть за что мстить не оправдывает его в моих глазах.
Из-за этого Хоширама, слепо любящий существо настолько пропитанное ненавистью, что даже вызывает некое чувство гадливости, кажется мне бесхарактерным, жалким и ... слабым что ли.
А Мадару мне и правда жаль, ведь бывший союзник и друг ударил его в самое больное место, куда может ударить только близкий человек - в его гордость. И ведь сделать из Учихи Мадары посмешище может далеко не каждый, только равный ему по силам и это Сенджу Хоширама, его друг и союзник. Хоширама, сам говорит, что верит в то, что Мадара может быть хорошим Хокаге, но из-за поведения его брата, а не его самого, сталкивает союзника в пропасть ненависти и мести. Сам своими руками делает из друга врага, убивает его и приносить его глаза кому? Изуне, который трясется от счастья и вымаливает подробности Мадариной смерти.
Вот как то так и получается ))
Честно сказать уже дико любопытно, какое отношение к героям вы хотели донести в этом произведении если я поняла все шиворот-навыворот.
-
-
03.04.2011 в 12:15Если честно, мне представляется очень неправильным, чтобы автор сам объяснял, что хотел сказать своим текстом.
Вы увидели такую картину — ну, вероятно, всё это может выглядеть и так. Все люди разные, у каждого своё мнение.
Но всё же я надеюсь, что оно выглядит так не для всех.
И тут я, наверное, воспользуюсь случаем и попрошу других читателей, ежели таковые будут: если вам при прочтении этого текста увидится нечто иное, то прошу вас, скажите мне об этом
-
-
03.04.2011 в 17:42-
-
14.05.2011 в 10:32С другой стороны, меня как-то потрясло и задело Рассуждая логически, Хаширама пришёл бы к выводу, что, не допуская возможности измены пусть даже нелюбимой жене, он пресекал в себе любые чувства по отношению к другим женщинам раньше, чем они успевали перерасти во что-то большее, чем просто симпатия, и, если нужно, ограничивал общение. С Изуной трюк не сработал, поскольку тот был мужчиной и, следовательно, не представлял опасности, а многолетний близкий контакт спровоцировал то, что весь поток сдерживаемых в течение долгих лет эмоций и сексуальной неудовлетворённости обрушился именно на него. - для меня это было, словно вдруг в повествование вклинился психолог Александр Полеев и откомментировал, потоптался, грубо говоря, на чувствах.
Само произведение меня потрясло, не могу даже употребить слово "фанфик". Mokushiroku, первым из всего вами написанного, что мне довелось прочитать, было произведение "Рассвет", после которого я отслеживаю все ваши работы, и вот, наконец, набравшись смелости, говорю спасибо, потому что это всегда так талантливо, так прекрасно, что захватывает дух, и что-то сжимается внутри
-
-
14.05.2011 в 10:38для меня это было, словно вдруг в повествование вклинился психолог Александр Полеев и откомментировал, потоптался, грубо говоря, на чувствах
Это был некстати вклинившийся автор)))
Спасибо, дорогой гость, за ваши лестные слова, мне очень приятно их слышать