Эльверт | Процесс распада

[narutofiction]

автор: Эльверт
название: Процесс распада
бета: Lido
пейринг/персонажи: Итачи/Микото (мама братьев Учиха, если кто не помнит)
рейтинг: R
жанр: дарковый ангст
предупреждения: См. пейринг. Гетный инцест, педофилия, тараканы в голове у Микото. Возможно ООС.
дисклеймер: Не мое.
примечания: Не спрашивайте меня, почему я взялась за такой пейринг. Не знаю. Но меня и саму это пугает.
Посвящается милой Lido,

"У тебя очень странные способы выражать свою любовь к Итачи" (с) моя подруга


В комнате прохладно. Не холодно, но как раз достаточно для того, чтобы пальцы, сжимающие чашку, стали особенно чувствительны к теплу. Микото рада этому - в огромных просторных помещениях их дома любое яркое чувство кажется драгоценностью.

За окном давно стемнело; Саске спит наверху, спокойный и безмятежный в уютном мирке своей комнаты. У Фугаку сегодня ночная миссия, и вернется он поздно.

Они с Итачи сидят друг напротив друга за низким чайным столиком – простой, обычный момент между матерью и сыном. Они не разговаривают – им не о чем говорить. Итачи подносит свою чашку к губам, и рукава легкого домашнего юката соскальзывают, открывая худые острые запястья. Микото не нравится, когда Итачи носит традиционную одежду: она идет ему, подчеркивает природное изящество, обрамляет красоту, – словно прекрасные ножны для остро заточенного клинка, - слишком явно демонстрирует уродливую правду, которую Микото не хочет видеть. Повседневный наряд шиноби сидит на мальчике странно и неловко, но ему удается хоть немного скрыть зеркальную поверхность, сделать металл тусклым.

Микото не любит оставаться наедине со своим старшим сыном.

Он пугает ее – пугает своей холодностью, своей идеальной безупречностью. Он вежлив, послушен, всегда делает то, что ему говорят, но Микото страшно – потому что она не знает этого человека. Итачи чужой ей. Чуждый.

Она помнит, как когда-то – давно, так давно! - она прижимала его к груди, крошечного, новорожденного, как вся ее жизнь заключалась в этом мальчике, ее продолжении, ее плоти и крови. Она полюбила его, едва увидев, и она любовалась и восхищалась каждой его чертой, упивалась им, жила им – своим ребенком.

Воспоминания кажутся злой насмешкой.

Материнские ласки размягчили бы его, не позволили бы стать тем, кем он стал, - идеалом, совершенством, - и Микото покорно отпустила его, не сказав ни слова против; ее долг был заботиться о семье, долг маленького Итачи – оправдывать ожидания.

Иногда Микото ненавидит свой клан.

Долгими ночами, когда мерное дыхание Фугаку и оглушительное в тишине тиканье часов вводят ее в состояние полусна-полубреда, она думает о том, что было бы, если, что будет, если, и в мареве ее фантазий у нее есть другая семья – счастливая, не обремененная долгом клану. А порой, когда за завтраком - как всегда, идеально приготовленным, идеально сервированным, ведь она – дочь Учиха, жена Учиха, мать Учиха, – над столом опять повисает неуютное молчание, потому что Итачи не хочет говорить, Фугаку не знает, что сказать, а Саске боится произнести хоть слово, ей хочется закричать, ударить кухонным ножом о стол, ударить их – лишь бы изменить все это, разбить, сломать! Но она лишь улыбается и начинает разговор – потому что так она приучена, так надо и так должно быть.

- Спасибо за чай, - Итачи чуть наклоняет голову и ставит чашку на стол. Микото отрешенно кивает и бросает на него краткий, осторожный взгляд. Он сидит, аккуратно сложив руки на коленях и опустив глаза. Чужой. Нездешний. Уже давно – не ее сын.

Микото избегает смотреть на него, потому что какая-то ее часть знает, помнит – и сжимается от вины и тоски.

Итачи двенадцать лет, но меньше всего он похож на ребенка. Его движения всегда отточены и грациозны – ни следа детской неуклюжести. Его слова вежливы и выверены – он не умеет болтать, говорить просто так. Его глаза непроницаемы – мысли Итачи скрыты ото всех. Его улыбка бесстрастна, его гнев холоден – воплощенный идеал шиноби.

Иногда Микото ненавидит Итачи.

Она помнит, как раз за разом она залечивала его раны, полученные во время тренировок. Как ее тонкие пальцы двигались быстро и искусно, почти механически – слишком часто ей приходилось это делать. Уже в четыре года у Итачи руки изрезаны острыми краями сюрикенов, ноги покрыты ссадинами и синяками, а костяшки пальцев разбиты в кровь. Постижение азов искусства шиноби – тяжелая и изнуряющая работа, требующая старания и умения терпеть боль. Микото приучила себя не вздрагивать, заслышав звук падения или краткий вскрик, доносящиеся со двора: Фугаку делает то, что должен – он растит наследника и профессионального убийцу. А Итачи не плачет – от слез его отучили в первую очередь.

У Микото есть Саске, чтобы любить и растить его, но она так и не смогла забыть, что у нее два сына.

Иногда она ненавидит себя.

Микото отставляет свою чашку и поднимает взгляд на Итачи. В желтоватом полумраке комнаты его кожа кажется светящейся. Они сидят всего в метре друг от друга, но между ними будто пролегло непреодолимое расстояние. Когда Итачи стал таким далеким?

- Позволь, я расчешу тебе волосы, - говорит Микото, сама не зная почему.

Мальчик немигающе смотрит на нее, потом наклоняет голову.

- Конечно, мама.

Микото выходит из-за столика, идет к зеркалу, берет шкатулку, в которой хранит расчески, заколки и украшения, и усаживается за спиной у Итачи. Осторожно развязывает шнурок, стягивающий хвост, запускает пальцы в чуть спутанные пряди, разглаживая их, потом берется за расческу.

Волосы Итачи унаследовал от нее – густые, тяжелые, они угольно-черной волной ложатся ему на плечи, мягкие и послушные под ее чуткими руками. Они почти не дают бликов, как будто эта непроглядная чернота поглощает лучи света, впитывает его в себя. Они ускользают от нее, антрацитовыми змеями струясь меж пальцев, и кожа Микото на их фоне кажется совсем белой.

Она откладывает расческу и чуть отстраняется. Итачи сидит, не шевелясь, в той же позе, что и все это время. Черная волна лежит неподвижно, рассыпавшись по его плечам, и вдруг на Микото накатывает странное, дурнотное чувство. Слишком свободно, незавершенно. Повинуясь неожиданному порыву, она начинает укладывать его волосы в прическу.

Ловко, легко Микото управляется с послушными прядями, собирая их в сложный узел, умело отделяя нужные от тех, которые оставляет распущенными. Итачи не сопротивляется – он по-прежнему недвижим. Удерживая свое произведение одной рукой, Микото выбирает самую красивую заколку из тех, что у нее есть, и аккуратно закрепляет прическу. Тонкие шелковые ленты ложатся поверх густой смоляной черноты, изящные бусины добавляют бликов. Микото любуется на свою работу, и сердце громко бьется где-то под горлом.

Внезапно она резко вскакивает на ноги; не хватает, чего-то не хватает. Ее взгляд обегает комнату и останавливается на вазе, стоящей на столе. Цветы, откровенно-алые цветы с широкими бархатными лепестками. Да, да, то, что нужно! Она вынимает их из вазы и спешит назад; ее руки движутся рвано, будто в лихорадке. Она обрезает стебли и начинает вставлять цветы в волосы Итачи, постоянно отклоняясь, чтобы оглядеть всю композицию.

Итачи не шевелится.

Наконец Микото закрепляет последний цветок и удовлетворенно откидывается назад. Ее руки перестают нервно бегать, но сердце по-прежнему колотится слишком быстро, а дыхание становится прерывистым. Тогда Микото осторожно берет Итачи за плечи и поворачивает к себе – мягко, чтобы не нарушить созданную ею гармонию.

Она оглядывает своего сына, и воздух застывает у нее в легких. Бесстрастное изумительно красивое лицо, гладкая матовая кожа цвета сливок, темные глаза под длинными пушистыми ресницами, ленты в волосах и сложенные на коленях руки – Итачи похож на фарфоровую куклу. Совершенство, старательно созданное кланом Учиха.

Совершенство, когда-то бывшее ее сыном.

И тут в ней словно поднимается огромная, могучая волна. Она переполняет ее, захватывает тело, уносит за собой, кружит в водовороте, не давая дышать, не давая мыслить, и Микото накрывает губы Итачи жарким, безумным поцелуем. Он не сопротивляется – слишком удивленный, не ожидавший подобного от своей матери, - но Микото уже не может думать связно. Она запускает пальцы в его волосы, которые только что так бережно разглаживала, чувствуя, как отдельные пряди выбиваются из узла. Она заставляет его приоткрыть рот – но заставляет ли? Ведь Итачи – послушный сын, идеальный ребенок, он всегда был им, - и захлебывается его вкусом, не в силах насытиться. Краем уха она слышит, как выпадает из его волос заколка, и его прическа рассыпается, а ее пальцы сминают какой-то из цветов.

Она отклоняется на спину, увлекая его за собой и не прекращая целовать. Вина, ненависть, усталость, обида сменяют друг друга, свернувшись в обжигающий клубок в сердце, но сильнее всего, главнее всего – острое, болезненное чувство: любовь? Она развязывает пояс его юката, цепляется за ткань, обнажая его плечи, скользит руками по узкой спине, покрывая короткими жаркими поцелуями его шею. Прикасаться к нему, ощущать его, смять расстояние, взять его – вновь…

Она чувствует, как Итачи дрожит, но ее тело понимает эту дрожь по-своему; ее пальцы пробегают по его груди, легко дотрагиваются до розовых сосков, спускаются ниже, ниже. Итачи резко выдыхает, и Микото улыбается ему в шею, продолжая ласкать его. Сладковатый аромат цветов смешивается с ароматом его кожи и ее духов, мир вокруг плавится, в ушах раздается слабый звон, все будто в тумане.

Она высвобождается из своей одежды, не очень понимая, что и куда бросает, и притягивает Итачи к себе. Комната наконец-то перестает расплываться перед взглядом, и Микото видит над собой его лицо. Его глаза широко распахнуты, искусанные губы приоткрыты, волосы рассыпались по плечам, челка прилипла к мокрому лбу. Несколько цветков запутались в его волосах, и бархатные лепестки опадают, медленно скользя вниз – дурманно-алые, словно обрывки умирающей плоти.

Разрушенное совершенство.

Микото издает низкий, мучительный стон, и, сильно, до боли сжав узкие мальчишеские бедра Итачи, толкает его на себя.

Да. Да, да, да! Тепло, жар, единение. Она чувствует, как он хватается ее за плечи, а его дыхание щекочет ложбинку между ее ключиц, она чувствует его – на себе, в себе. Снова – часть ее, как тогда, давным-давно, когда он был крошечным кусочком жизни, который она носила в свей утробе, ее ребенок, ее мальчик, ее, только ее... Они снова были одним целым – он и она – и никто, никто не отнимет его у нее. Она сжимает его в своих объятиях, пытаясь слиться с ним, вернуть его – к себе, туда, откуда он вышел. Разрушить, уничтожить, обратить вспять!

Она продолжает держать его бедра, хоть это уже и не нужно – Итачи сам двигается в ней, резко и неумело. Микото кричит от отчаяния и восторга, поочередно разрывающих ее изнутри, по щекам текут слезы, а тело содрогается в неконтролируемых спазмах. Когда Итачи чуть слышно вскрикивает, на миг застывает, а потом обессилено падает на нее, она этого даже не замечает, плача от горько-сладкого физического наслаждения.

Спустя несколько минут Микото приходит в себя; ее дыхание выравнивается, мысли выстраиваются в какое-то подобие порядка. Она наконец-то находит силы сфокусировать взгляд и смотрит вниз.

Итачи лежит, повернув голову набок и едва касаясь приоткрытыми губами ее груди; его зрачки расширены, пальцы как-то беспомощно согнуты, еще по-детски пухлые щеки горят лихорадочным румянцем. На хрупких плечах – темные следы от ее поцелуев.

Когда Микото понимает, что наделала, она не может издать ни звука – крик ужаса застывает у нее в горле.


Отчасти вдохновлено вот этой картинкой: