Luminosus | Отдать всё

[narutofiction]

Автор: Luminosus
Название: Отдать всё
Пейринг/персонажи: Итачи, Саске
Рейтинг: PG
Жанр: ангст
Статус: закончен
Дисклеймер: что наше - наше, что Ваше - Ваше, Кишимото-сама)

Жертвенность – это основа человеческого мира. Мы всегда что-то приносим в жертву, чтобы заполучить взамен новые возможности. Для кого-то потери незначительны. Но иным принесённые жертвы резко меняют всю оставшуюся жизнь.

* * *

Богу Луны всегда была присуща жестокость. Он никогда ничего не дарил, а лишь изредка давал взамен. Ему не были свойственны человеческие чувства, и поэтому именно их он ценил превыше всего. Именно ими жертвует тот, кто позариться на божественные силы. Когда Бог экзальтированно вбирает в себя то, что даёт ему высшее блаженство, жалкий человечишка пытается не сойти с ума. Возжелал – расплачивайся.

* * *

Солнце тонкими струйками пронизывало сёдзи, стекая на подушку, настойчиво блистая в разметавшихся волосах. Со дня смерти Шисуи прошло уже трое суток, а ночи всё ещё продолжали быть рваными и мучительными. Но с первой они никак могли сравниться.

Лунный Бог никогда не отличался терпением, и той самой душной ночью, такой же нестерпимо душной, как и только что наступившее утро, он бешено рвал с корнем всё, что ему было положено по обмену.

Тогда Итачи на подламывающихся ногах добрёл до леса, сел, съёжившись, у большого дуба и прижался спиной к узорчатой коре. Он знал, что ему предстояло пережить. И ещё он знал, что справится. Так непоколебимо знал, что, когда настал нужный час, у него даже где-то глубоко внутри не возникло мысли ни о страхе, ни о жалости к самому себе, ни вариантов отступления. И…вот оно. Судорожно вцепившись в волосы, Итачи крепко-крепко зажмурил глаза.

Управлять высшей формой иллюзорной техники непросто. И тот, кто хочет обладать ей, должен в течение нескольких дней преодолевать безумный морок, ниспосланный с небес. Это испытание тренирует разум и тело возжелавшего и позволяет алчному Богу забрать требуемые им чувства. Ведь отделить чувство от человека можно только тогда, когда оно находится на пике. Его и вызывают иллюзии, подсовывая воспалённому сознанию нужные картинки, которые нельзя испепелить, разрезать или разорвать на части.

Итачи жил десятками жизней подряд. Вживался в чужих людей так, словно его настоящее «я» никогда не существовало. Умирал, рождался, встречал рассвет, провожал любимых в последний путь, жертвовал собой, вдыхал свежий морозный ветер на вершине гор, покрытых сверкающим снегом, сгорал в пламени лавы, яростно извергнутой из под земли, волком бежал по ночному лесу, пропитанному животными запахами и влажностью ночной травы, вкусившей лунных слёз. Луна. Она была полной и невозмутимо мерцала в холодной вышине, высоко-высоко над ветками деревьев. И когда Итачи был в этой своей, звериной сущности, он тянулся ввысь, пытался проглотить, вобрать в себя эту такую близкую, ненавистно-желанную луну. Он нёсся к ней вороном и, сбитый в полёте, медленно, распадаясь на клочки, падал вниз. В такие моменты его разум отделялся от тела, давал передышку. И тогда Учиха видел, словно со стороны, распластанное по земле собственное тело, корчившееся от приступов, бессильно шарившее руками вокруг себя. Это походило на сработавшие рефлексы. Но сознание, на мгновение оставленное в покое, успокаивалось. Никаких ощущений, одно равнодушие. И немного саркастического презрения к той субстанции внизу, катающейся в грязи и листьях. У тела – есть предел, у разума этих пределов гораздо меньше. Их можно ломать, как щепки. Если не боишься.

«Попранная гордость... да» - насмешливо шептал ветер, шурша листвой. – «Но это лишь однажды пройденное унижение...которое твои враги окупят сполна...» Лицо человека, лежащего на земле разгладилось, веки перестали дрожать. Холод. Холод, запирающий разум, но позволяющий ещё явственнее чувствовать воображаемую кровь на своих руках. Пять секунд назад Итачи всё ещё видел остекленевшие, бездонные глаза своей матери. Луна ласкала её бледную кожу, пыталась расплести спутанные волосы, купающиеся в багряно-красном. Отец лежал так, словно пытался прикрыть хрупкое тело женщины своим. Он не получил не единого пореза, ни единой царапины. Кроме того, смертельного и последнего удара. Здесь всё было кончено. Свист и лязг оружия осторожно выметался шепчущей листвой. Это был пятый раз за сегодняшнюю ночь.

Губы Итачи беззвучно шевелились. «Враги всё окупят сполна...Нет. Отвечать придётся тем, кто с рождения нежно и осторожно обвязывал моё тело и разум незримыми нитями. Враги никогда не приносят столько боли, сколько они... они... те, кто стоят у стен, построенных вокруг меня...». Боль...это слово за одну ночь стало серым. Кусочками из детского калейдоскопа его разноцветные грани устремились ввысь. Когда последний из них остро сверкнул, пронзённый светом звезды, чьи-то холёные до незримости руки накинули на глаза возжелавшего силы красную шёлковую повязку и затянули крепко-накрепко. Всё кружилось, а внутри было пусто. Реальность осветилась ало-чёрными всполохами, а та самая луна плавала в небе, словно в бокале с вином. Она потешалась.

Последующие дни Учиха помнил весьма отрывочно. Итачи заставлял себя подниматься с кровати, хотя знал, что, сославшись на каждодневные задания АНБУ и подготовку к ним, он мог и вовсе не выходить из комнаты. Светлое время суток было отдыхом. И полным опустошением.

Сегодня он оставил свой разум искажаться в домашних условиях. Лес равнодушно шелестел стареющей листвой за окном, а ночь почему-то отступила слишком быстро, принеся взамен это невыносимо душное летнее утро. Но желаемое облегчение казалось затвердевшим и теперь, утяжелённое жарким воздухом, словно давило на Учиху сверху, заставляя его распластаться на постели. Когда он едва оторвал голову от подушки, то увидел на ней алые разводы. К щекам прилипло несколько прядей волос. «Значит, сегодня глаза начали кровоточить. Близка регенерация». Резким движением он убрал волосы с лица. В нос ударил запах застарелой крови, который Итачи не любил больше всего. Ненавидел, когда после заданий так пахла его форма бойца АНБУ. И свыкся, когда этот запах навсегда поселился в его снах.

Он смутно вспоминал ночные видения, которые стремительно блекли и не оставляли внутри абсолютно ничего. Лишь память о болезненной рези в глазах, когда сквозь веки просачивались острые полосы невообразимо яркого света. Словно сотни мельчайших иголочек раз за разом неспешно впивались в роговицу. И о чём-то таком тёплом, мягко скатывающимся по щекам. Чём-то таком... лучшем, чем слёзы.

Итачи лежал, крепко прижав ладони к закрытым векам. Сегодняшний день не предвещал ничего хорошего. Казалось, что комната сейчас сомкнётся, обрушив набухший, как туча перед дождём, потолок. Учиха чувствовал спиной навалившееся напряжение, медленно обволакивающее и сжимающее тело. Одно резкое движение вверх – и позвоночник отвратительно хрустнет и сломается. Лежать и ждать морока – вот, что оставалось.

Стук открывшихся сёдзи эхом отозвался в голове испытуемого.

- Братец...

Итачи с трудом повернул голову, убрал руки от лица и слегка приоткрыл глаза. Тёмные поверхности предметов, испещрённые солнечными пятнами – взгляд никак не хотел фокусироваться. Такая...дурманящая дымка вокруг...

- Братец... папа с мамой просили тебя не беспокоить, но всё же... может, ты поешь? Там твои любимые данго!

-Саске... – голос звучал странно и сипло, во рту невыносимо пересохло. При одной мысли о еде тело предпринимало попытки вывернуться наизнанку. Неожиданный день. – Ты не в Академии?

Босые ноги прошлёпали по татами, свет на мгновение исчез, а потом продолжил ранить с новой силой. Саске плюхнулся на пол где-то рядом с кроватью. Итачи попытался скосить взгляд. Всё размыто. Лишь солнце светлыми нитями очерчивает чёрные широко распахнутые глаза, так похожие на его собственные. Глаза, которые остаются беззаботными, пока их ещё не тронул красный огонь.

- Так ведь занятия уже закончились давно! – голос теперь звучит совсем близко. – Тем более, я всё равно раньше всех справляюсь с заданиями и оставшееся время помираю со скуки... Да, сегодня мы начали проходить новую технику метания сюрикенов, и я...

Хорошо. – Итачи оборвал его на полуслове. Он больше не старался сфокусироваться. Реальность теперь стала походить на шёлковый платок, усеянный растёкшимися цветными пятнами. Голос младшего брата, довольного неожиданным вниманием, словно пускал волны по этому тканому морю. – Теперь иди тренироваться. Время.

Рука, свесившаяся с края кровати, слегка пошевелилась, показывая, что аудиенция закончена. На пару секунд воцарилась тишина, и вдруг Итачи почувствовал прикосновения маленьких пальцев к тыльной стороне ладони.

- Братик... ты опять поранился на задании?

Итачи хотел отдёрнуть руку, но понял, что почему-то не в силах этого сделать.

- Я даже не заметил. Да и ты вроде уже не маленький, чтобы обращать внимания на такие пустяки. Саске.

- Да, но всё же... – рядом нерешительно завозились. И вдруг Итачи почувствовал, как к ране на мгновение неуверенно и осторожно прикоснулись тёплые обветренные губы. Вытолкнув из головы мутную расслабленность, он широко распахнул глаза, и увидел перед собой смущённое и чуть хитроватое лицо Саске. Чёрные глаза смотрели с весёлой ребячьей нежностью и одновременно с небольшим испугом.

- Всё же... помнишь, мама говорила, что если поцеловать раненое место, то боль быстрее пройдёт? Мне это всегда помогало, правда-правда!

Губы младшего Учихи робко растягивались в улыбке. А старший неожиданно почувствовал себя весьма странно. Так ощущает себя человек с недавно ампутированной конечностью: части тела уже нет, а мозг отказывается это признавать и, как и прежде, старается принять от неё импульсы. Внутри что-то билось, словно заставляя вспомнить забытое, а в ответ с глухим звуком отзывалась всё та же оставленная взамен Пустота.

Он чуть тряхнул головой, и волосы лёгкой тёмной занавесью почти закрыли обзор.

- Помню. Прости, но мне сейчас уже не до тебя. Иди.

Последние слова, казалось, поцарапали острыми гранями горло. Итачи уже не слышал, что сказал на прощание Саске и как хлопнули, закрываясь, сёдзи. Его тело словно вдавили, ввернули в постель. Он бессильно задыхался, от злости впиваясь зубами в подушку. Каждую клеточку чувствующего пространства, будто щипцами, выдирали вместе с кожей. Учиху сотрясала дрожь. Кровь. Кровь усердно текла из глаз, заливала смятые простыни, обвивала алыми липкими жаркими дорожками шею и грудь. «Вот оно...». Внутри оставалась только тупая боль серого оттенка. Это была последняя агония отбираемого мерзкого и жалкого чувства. Чувства, которое обычные люди называют Бессилием.