Botan-chan | цикл драбблов

[narutofiction]

автор: Botan-chan
название: Солнце, дождь и первый снег
пейринг/персонажи: Какаши, Ирука
рейтинг: G
жанр: POV Какаши и Ируки
статус: закончен
дисклеймер: не моё

солнце

За него улыбается солнце.

Солнце. Яркое, ещё совсем тёплое, но уже утратившее кусачий жар летнего зноя. Течёт по земле ласковый золотистый свет, дробясь радугами в каплях недавнего ливня.
Облака. Белые-белые, похожие на огромные взбитые горы мягких подушек. Плывут не торопясь, медленно превращаясь то в одно, то в другое.
Листья. Сочная зелень, лишь кое-где разбросаны аккуратные мазки звонкой осенней желтизны. Шумят густые кроны деревьев, будто шепчутся о чём-то своём.
Камень. Сине-зелёный, греющий под полуденными лучами ровные треугольные грани. Камень, на котором высечены имена. Десятки имён, сотни имён.
Чунин селения Скрытого Листа Умино Ирука молча стоит, смотря, как пляшут солнечные зайчики по отшлифованному камню, как горит яркая искра на острой верхушке, и скользят вниз по рёбрам и штрихам выбитых имён слепящие дорожки света, собираются золотистой лужицей на ровной плите основания, оставляя лишь треть круга серой тени.
Он не вглядывается в ровные знаки, он и так точно помнит место, где выбиты два имени, самых дорогих, самых важных в жизни, выученных до последнего штриха, до маленькой щербинки вот тут, с краю. Даже с закрытыми глазами может указать, не ошибившись ни на сантиметр. Он слишком часто бывал здесь, неотрывно смотря на короткую полоску чётких, несмотря на прошедшее время, иероглифов.
Имена. Имена-имена-имена, и эти два, за которыми скрываются родные, любимые лица, и все прочие, тоже спрятавшие в себе чьих-то близких, без которых жизнь полна глухой, беспроглядной тоской и одиночеством. Возлюбленные, родители, братья и сёстры, верные друзья и верные враги… которых уже больше нет. И не будет. Никогда.
Ирука молчит. Он знает, что приходящие сюда часто разговаривают с ровными значками, выстроившимися в непрерывные, ажурные цепочки, когда-то он сам, торопясь и глотая невольные слёзы, что-то рассказывал начерченным аккуратным иероглифам, жаловался и пытался добиться ответа от безмолвных глубоких царапин на безмолвном твёрдом камне.
Но однажды к нему подошёл мудрый старик, носящий титул Хокаге, и ласково, крепко обнял, позволяя выплакаться себе в плечо. И в тот момент будущий шиноби вдруг почувствовал резкий приступ стыда за то, что не может справиться со своей болью, тогда как этот человек за куда более долгую жизнь хоронил десятками, хоронил тех, за кого нёс ответственность, но не смог защитить, хоронил тех, кого, так или иначе, любил. Но не сломался, пережив горечь множества потерь.
После этого, не сразу, о, далеко не сразу, желание вернуть прошлое отступило. Жизнь идёт своим чередом, и мёртвых надо отпускать. Но и забывать о них нельзя. Надо просто оставить себе не всё, а лишь светлую печаль воспоминаний о том, как хорошо было вместе: заливистый смех над пустячной шуткой, громкий крик «тайма!» под вечер, запах только что приготовленного ужина. Поэтому он стоит, молча глядя на мемориальный камень и окунаясь в тепло детских воспоминаний, как его морской тёзка – в синие волны сверкающей лагуны.
Ирука знает, что многие, приходя сюда, стараются облегчить своё горе слезами, но ему это уже не нужно. Он просто стоит, запрокинув голову к ярко-голубому небу с взбитыми пеной белыми облаками. А за него грустно и светло улыбается мудрое осеннее солнце.

дождь

За него плачет небо

Дождь. Холодный, осенний, из низких, сердито-сизых облаков. Бьёт с ровным шумом по тёмной земле, по пожухлой траве, по опавшим, жёлтым листьям.
Ветер. Пронзительный, злой ветер. Наотмашь хлещет, пытаясь обломать голые ветки деревьев, свищет, бросая в лицо ледяные брызги.
Вода, вода-вода-вода, вокруг, стеной. Не видно дальше нескольких шагов. Висит в воздухе, течёт по земле, превращая её в вязкую, липкую грязь.
Камень. Сине-зелёный, мёртвый, такой же стылый, как сумрачный осенний дождь. Камень, на котором высечены имена. Десятки имён, сотни имён.
Дзёнин селения Скрытого Листа Хатаке Какаши молча стоит, смотря, как дорожки воды текут по отшлифованной, гладкой поверхности, по штрихам выбитых имён, от острой верхушки узкими быстрыми ручейками к подножию, потом по круглой плите основания, и на землю, на замерзающую, пустую землю.
Он уже не вглядывается в мелкие, ровные знаки, за долгие годы он и так выучил их до последнего штриха, даже с закрытыми глазами легко может повторить каждое из имён, и старых и новых, и тех, кого знал лично, и тех, кого только видел мельком на официальных встречах, и тех, кто умер ещё до его рождения. Он слишком много времени проводит здесь.
Имена. Имена-имена-имена. И за каждым своё лицо. Красивое или отталкивающее, юное или зрелое, весёлое или равнодушное. За каждым своя жизнь, счастливая или несчастная, радостно-бесшабашная или полная серьёзной ответственности, никогда не спокойная и всегда предельно опасная. Оборванная, как гнилая нитка, жизнь.
Какаши молчит. Он знает, что приходящие сюда часто говорят с аккуратными значками, отчётливо видными на поверхности камня, но не понимает этого. Начерченные иероглифы не могут ответить. Не могут приветливо улыбнуться, подмигнуть и весело рассмеяться удачной шутке. Это только мёртвые, неподвижные царапины на мёртвом, неподвижном камне, по которым течёт холодная.
Иногда он хочет ударить по гладкому камню, так, чтобы боль пронзила руку до самого плеча, чтобы с разбитых костяшек брызнула кровь, а проклятый мемориал треснул и с хрустом разлетелся на осколки, в мелкую пыль, на которой нет, и не может быть никаких высеченных имён. Имён, словно бы укравших жизнь у настоящих людей из плоти и крови.
Глупое желание. Смешное. И нечестное: человеческой памяти нужно что-то материальное, чтобы не рассеяться, чтобы разрозненные образы прищуренных весёлых глаз, или обиженно надутых губ, или взъерошенной во время быстрого бега шевелюры не разлетелись ворохом осенних листьев, навсегда истаивая в стремительном течении прошедшего времени. Его памяти тоже нужно. Поэтому он молча стоит и смотрит на мемориальный камень, перебирая в мыслях ушедшие мгновения, как монахи перебирают бусины своих чёток.
Какаши знает, что приходящие сюда часто плачут, позволяя горю хоть немного вылиться со слезами. Но сам он не позволил себе подобного ни разу. Он просто приходит сюда во время дождя и стоит, запрокинув лицо к низким тучам. А за него горько и неудержимо плачет тёмное, сумрачное небо.

первый снег

С ними улыбается сквозь слёзы первый снег.

Снег. Ослепительно, сверкающе белый. Тоненький слой хрустальной пыли, укрывшей всё вокруг первый раз в этом году. Тронь – и зазвенит осколками разбившегося бокала.
Тишина. Замершее морозное безмолвие, ни вздоха, ни шороха. Только искры вспыхивают и гаснут, вспыхивают и гаснут в лучах, пробивающихся сквозь тучи.
Следы. Ровная цепочка, единственное, что нарушает гармонию девственно чистого покрывала. Застывшая земля чернеет в чётких отпечатках
Камень. Сине-зелёный, необычайно яркий и чуть блестящий на фоне снежной белизны. Камень, на котором высечены имена. Десятки имён, сотни имён.
Чунин селения Скрытого листа Умино Ирука неторопливо идёт к мемориалу, неотрывно глядя на высокого худого дзёнина с растрёпанной, похожей на воронье гнездо, шевелюрой и извечной маской на лице. Снег тихонько скрипит под ногами, но Хатаке Какаши не оборачивается, продолжая неотрывно смотреть на белые штрихи выбитых имён. Ирука встаёт рядом и тоже вглядывается в знакомые знаки, так красиво обведённые снегом на сочном цвете.
Хатаке Какаши не любит, когда его уединение нарушают непрошенные гости, но молодой учитель академии оказывается неожиданно уместным здесь и сейчас. Он не пытается ничего сказать, не кладёт сочувственно руку на плечо, даже не смотрит. Он просто стоит рядом, не касаясь, но так, что присутствие ощущается ровным теплом живого человека. А лицо у него спокойное и даже какое-то умиротворённое, не застывшая маска скрываемой скорби, не страдальческая гримаса сдерживаемых слёз, не наигранное веселье «назло».
-Зима… - негромко, неожиданно для самого себя говорит Какаши после продолжительного молчания, даже чуть-чуть не повернув голову в сторону, словно сам с собою, - Говорят, зима – это смерть. Жизнь начинается весной и заканчивается зимой.
-Говорят, - спокойно соглашается Ирука, голос чунина кажется необычайно чистым и глубоким, и, странно, как-то совсем не нарушает лежащую тишину, - Но зима всегда заканчивается.
Какаши запрокидывает голову. Медленно поднимающийся ветер несёт снег с ветвей близких деревьев, сыпет на лохматые пряди волос, на поднятое к небу лицо, с которого сейчас снята маска, не та, из ткани, а другая, которую в Конохе уже давно никто не замечает.
-Всегда ли? – почти неслышный за шелестом ветра и снежинок вопрос, на который не ожидается ответа. Но на который нельзя не отвечать.
-Конечно, всегда, - подтверждает Ирука со спокойствием абсолютной убеждённости, когда других вариантов не просто нет, их и быть не может по самим законам мироздания.
Какаши медленно поворачивается к нему. Упавший на голову снег растаял, капли блестят на коже лба, на ресницах открытого глаза. Молодой учитель знает, что если протянуть руку и потрогать, то эти капли окажутся обжигающе горячими, а если слизнуть их с кончиков пальцев, то ещё и горьковато-солёными. Но он, конечно, не станет проверять своё знание на практике.
Ирука просто смотрит на осыпанного растаявшими снежинками Какаши, вздыбленные волосы которого напоминают ему сейчас украшенную блёстками новогоднюю елку, которую когда-то ставил отец под притворное ворчание матери, что их сын уже почти взрослый ниндзя, так зачем эта детская игра, а опавшие иглы опять ей выметать. Просто смотрит, вспоминая, и Какаши видит, как тихая, едва-едва уловимая улыбка робко касается его лица, скрываясь в дрогнувших уголках губ.
-А знаете, с Вами, оказывается, очень хорошо вместе помолчать, Ирука-сенсей, - задумчиво произносит дзёнин, - Да и поговорить, кажется, тоже.
-Это взаимно, Какаши-сан, - серьёзно соглашается чунин, - А на счёт разговоров, ещё можно будет убедиться окончательно.
Новый порыв ветра поднимает в воздух мириады колючих, холодных хлопьев, которые вспыхивают волшебной мерцающей взвесью в лучах опять проглянувшего из-за облаков солнца.
Какаши с Ирукой стоят, молча смотря друг на друга, один впервые по-настоящему улыбаясь здесь, а второй впервые за много лет позволив появиться слезам. А с ними улыбается радужными искрами сквозь летящие снежинками застывшие слёзы первый в этом году снег.