Название: Обон
Фандом: Наруто
Автор: серафита
Бета: Kalahari
Пары/персонажи: Сенджу и Учихи, кто именно — очевидно из текста; пейринг тоже есть, но за кадром
Рейтинг: pg-13. Ей-богу, на больше эти пионерские страшилки не тянут
Жанр: джен, немножко мистики, щепотка хоррора, капелька юмора
Размер: драббл
Дисклеймер: очевиден
Размещение: с моего разрешения
Варнинг: таймлайн — постШип, соответственно, АУ. Стилистический разнобой.
Саммари: четыре человека проводят ночь Обона в заброшенном доме в лесу, развлекаясь тем, что по очереди рассказывают страшные истории
От автора: идея, использованная здесь, сильно не нова, те, кто читает меня более-менее регулярно, без труда просекут интригу ещё в первой четверти рассказа. В некотором смысле этот фик соотносится с "Легендами. Временем встреч", "Молнией" и "Камнем", и не только с ними.
Ну вы же уже поняли, что у автора кризис жанра и дефицит идей?
От автора-2: ваша священная обязанность — пугаться, когда я скажу "Бу!" Я знаю, что вышло не очень, но я старалась!
читать дальше
— Будем рассказывать страшные истории! — Воодушевлённо сказал Узумаки.
— И это, по-твоему, прекрасный способ провести время? — осторожно переспросил Итачи.
— Ну что ты опять делаешь лицо, как будто кислицы объелся? Отличная компания, подходящая, э-э-э, атмосфера, и дата, опять же, располагающая!
Итачи передёрнул плечами: против этого, пожалуй, не поспоришь. Обстановка и вправду… располагает.
С куда большим удовольствием он бы помедитировал или потренировал дыхание до рассвета, но Наруто ведь не уймётся. Так что приходилось тренировать терпение.
Чем дальше, тем сильнее Итачи начинал уважать своего младшего брата. А может, у Саске с годами просто выработался иммунитет. «Интересно, бывают ли Наруто-антитела? Или пенициллин от Узумаки-вируса?»
Итачи отвлёкся от бесполезных, хотя, безусловно, забавных мыслей. Вопреки мнению Наруто, чувство юмора у него было, но осведомлять спутника об этом он не торопился.
Что может быть глупее, чем застрять накануне Обона в лесу вдали от посёлков? Удача ещё, что они нашли хоть какое-то убежище. Уже под крышей заброшенного, но по-прежнему крепкого здания — то ли бывшей гостиницы, то ли дома лесника, бог весть как затерявшегося в этой глуши, — оказалось, что их команда была не единственными неудачниками, искавшими приюта и защиты стен в эту ночь.
Учиха, возможно, заподозрил бы в неожиданных товарищах по несчастью духов, если бы собственные глаза не сказали обратного. Узумаки, впрочем, не спешил верить — или, скорее, увлечённо продолжал играть в «ой-я-боюсь-можно-влезу-к-вам-на-плечи».
Компания и в самом деле оказалась колоритной: высокий, как каланча, белобрысый тип с недобрым рысьим прищуром и второй, ещё выше, с длинными, как не у всякой женщины, тёмными волосами, свёрнутыми в пучок, оба закутаны в плащи едва ли не по самые глаза. В ответ на осторожные вопросы беловолосый неохотно сообщил, что они с братом паломники, путешествующие от храма к храму в исполнение обета — причём таким тоном, что расспрашивать дальше совершенно расхотелось. Хороши паломнички, встретишься на тёмной дороге — уцелела бы голова на плечах.
Последние полчаса Наруто, извёдшись от скуки, кружил по дому: огонь был разведён, плащи пристроены на просушку, и даже незатейливый ужин съеден. Итачи начал уже испытывать серьёзные опасения: по опыту он знал, что скука будила в Наруто небывалое творческое вдохновение и чрезвычайно стимулировала умственную деятельность, — вернее, то, что Учиха про себя называл «безумственной деятельностью». Какаши когда-то предпочитал выражаться проще: «шило не только в заднице — этот парень похож игольную подушечку для шил». Исходя из того же обширного опыта, ничем хорошим обычно такое настроение Наруто не заканчивалось.
— Хорошо, — мрачно сказал Учиха. — Вот тебе страшная история: Узумаки Наруто становится Хокаге. — Итачи выдержал драмаческую паузу, — Всё.
— Ха-ха, как смешно. Кажется, чувство юмора у вас не входит в перечень семейных талантов, — буркнул Узумаки, но притих.
Итачи невольно вспомнил красочный рассказ Саске о том, чем ознаменовалось это выдающееся в истории Конохи событие.
Свои обещания Хокаге привык выполнять.
Сказал — будет вам мир, и нате вам мир.
Правда, отказ от привычек давался Конохе нелегко. Если раньше каждого подозрительного типа можно было сцапать на подходе в деревню, расспросить подробно, а то и в хлебало двинуть с целью налаживания контакта и взаимопонимания, то теперь ни-ни. И ведь никто никогда не жаловался!
Даже послы других деревень. Ну, в морду сунули, пырнули кунаем, выдрали пару клоков кожи. Свои же люди. В другой раз сами с посольством к соседям пойдут. А теперь — только вежливо и на «Вы». И бумаги, бумаги, горы бумаг. Пока всё проверишь, путник, желающий посетить славную деревню Коноху, весь измается.
А куда деваться, если Хокаге слово дал? «Мир вам, люди, а кому не мир, тому в зубы!»
Да, определённо, Кьюдайме был мастером на такие вот крылатые фразы и тонкие афоризмы, мигом растаскивавшиеся на цитаты всей страной Огня. О верности Каге данному слову было известно далеко за её пределами, поэтому «люди», включая правителей пяти стран-соседей, взвыли, но согласились, что таки да, мир.
Итачи вздохнул, отвлекаясь от воспоминаний, рассеянно потёр переносицу.
— Учиха, ну что ты куксишься? Я, между прочим, слыхал, что вы все сами не то тенгу, не то вовсе полушинигами. — Узумаки надоело сидеть тихо.
— Что-о?
— Ну ходили слухи, что Нидайме Учиху Мадару не зря ублюдком звал — то ли его мать пригуляла, то ли отец законной жене подарочек с миссии приволок. Да что ты так смотришь, я в летописях читал. Мне Саске свитки давал. Развлечёшь народ, заодно обновишь в памяти семейный фольклор…
— Ладно, — перебивая, неохотно сказал Учиха. Лучше уступить в малом. — Пускай будут истории.
«Возможно, это не самый худший вариант».
Наруто просиял. Метнувшись в угол к вещам и обратно, мигом притащил какую-то странную конструкцию, в которой Итачи с неприятным ёканьем в селезёнке опознал моток боевой лески, с прикреплёнными через равные промежутки поделками: неряшливый цветок с разлохмаченными «лепестками», вырезанный из плотной бумаги, фигурки каких-то животных (Учиха мгновенно запутался в количестве и предназначении конечностей), кривовато свёрнутые из всё той же бумаги самодельные фонарики… На одном из фонариков Итачи разглядел иероглиф взрывной печати и тихонько застонал сквозь зубы.
— Это праздничная гирлянда! — воодушевлённо вещал Узумаки. — Я пытаюсь создать нам нужное настроение, всё-таки Обон, а значит, без фонарей и гирлянды никак нельзя!
«В лесу восемь птиц, но взору доступны семь. Несовершенен ли взор смотрящего, крылатые ли вестники коварны? Так не увидеть собственной смерти привыкшему прозревать будущее, — привычная формула успокоения, подхваченная у родичей-Хьюга и не раз спасавшая Итачи во время собраний у Пэйна, на этот раз не приносила облегчения. — Саске, я хочу домой!»
— Итачи! Эй, чего ты там бубнишь?
— …так не увидеть мне больше моей боевой лески… Тьфу.
— И пыхтишь!
— Я дышу! — повысил голос Учиха. — В такт словам. Это упражнение для поддержания равновесия духа и разума.
— Лучше помоги-ка мне прикрепить эту штуку!
«Но иногда судьбе следует покориться».
Итачи встал, взял свободный конец «гирлянды» и покорно отправился в противоположный угол.
Паломники, всё это время безмолвно просидевшие в углу, наблюдая за вознёй шиноби, и едва ли проронившие дюжину слов на двоих, закопошились.
— Если позволите, мы охотно присоединимся, — сказал беловолосый. — Я знаю немало легенд.
— Только одно условие, — вдруг сказал Итачи, — истории должны быть правдивыми.
Наруто недоумённо захлопал глазами, но кивнул. Паломник только пожал плечами, глаза у него блеснули насмешливо и остро.
— Полагаю, вы желаете рассказывать первым?
Итачи быстро согласился, и Наруто обиженно закрыл рот. Но уже спустя мгновение взгляд у него снова стал мальчишеский и азартный, он придвинулся ближе к огню и кивнул Учихе.
Тот на миг прикрыл глаза — и начал, чуть хрипловато и в растяжку, как настоящий сказитель.
История первая, рассказанная Учихой Итачи в ночь Обона у очага. О ревнивом муже.
Некогда жил человек, и была у него жена, прекрасная, как луна, с лицом округлым, подобно дынному семечку, нежная, как цветок сливы. Муж ревновал её, хотя госпожа была ему верна.
Как-то раз дела заставили его отправиться в соседнюю провинцию, и в пути случилось так, что этот почтенный господин был вынужден остановиться на ночлег вдали от населённых мест. Ночью послышались ему некие звуки, и даже человек отважный поостерёгся бы выйти за круг света от костра, и никто не осудил бы его. Но путешественник был не из малодушных и, взяв с собой факел, отправился взглянуть, что происходит.
Вскоре вышел он на поляну и увидел, что могучее старое дерево обрушилось, вероятно, под весом кроны и возраста, придавив к земле существо, похожее на человека, однако с вороньей головой на плечах, в дорогой и богатой одежде. Путешественник тотчас же опознал в нём духа. Дух также увидел человека и начал умолять освободить его, взамен обещая всяческие милости: богатство и удачу его дому, плодородие и обильность его стадам и землям, защиту и покровительство его близким. Человек же окончательно уверился, что самому духу не выбраться, и осмелел.
— Не нужны мне ни богатство, ни удача, ни счастье: всего этого у меня и так с избытком, и всё это я могу добыть и сам, без помощи духов. Но есть у меня главное сокровище, моя жена, прекрасная, как цветок. Мне невыносима мысль, что кто-то смотрит на её лицо, видит её улыбку. Сделай так, чтобы только мне принадлежала её красота!
— Как скажешь, — покорно согласился дух. — Обещаю, не пройдёт и трёх дней, как ты получишь желаемое!
Тогда человек освободил духа.
Спустя три дня в городе, куда он пришёл, его ждало письмо и драгоценная шкатулка сандалового дерева.
В письме было написано: «Отныне никто не поднимет на меня взора, кроме тебя, супруг».
В шкатулке на белоснежном шёлке, пропахшем благовониями и сладковатой медью, лежало срезанное острым ножом лицо его жены.
Итачи умолк и перевёл дух. Наруто таращился на него круглыми синими глазищами, старший паломник прятался в тени, беловолосый задумчиво потирал подбородок ладонью.
Темноволосый тронул пальцами прядь у виска, задумчиво склонил голову:
— Жестокая сказка… Что же, теперь мой черёд.
История вторая, рассказанная старшим паломником. О мече и костяном человеке.
Некогда одному воину посчастливилось заполучить меч известного мастера. Радость его была так велика, что он не расставался с мечом ни днём, ни ночью. Едва только выпадала свободная минута, воин тут же принимался тренироваться со своим сокровищем: ведь меч должен быть продолжением руки своего владельца.
И вот как-то утром воин проснулся и увидел, что меч начал врастать рукоятью ему в ладонь. Спросонок человеку показалось, что он просто уснул с клинком в руке, но не сумел разжать пальцев.
И постепенно жизнь воина стала превращаться в настоящее мучение: люди убегали в ужасе, едва увидев его увечье, в город его не пустили, прогнав от стен градом стрел и камней. Он прятал меч, обматывая лезвие бинтами, и каждый день с отчаянием смотрел, как тот врастает всё глубже. Рукоять вошла в плоть полностью, и пальцы окончательно перестали слушаться его, а затем начало погружаться лезвие, и теперь по клинку днём и ночью струилась алой шёлковой ниткой кровь. С каждым днём меч врастал всё глубже, сокрушая кости и вспарывая мышцы и сухожилия.
В конце концов воин понял, что вскоре умрёт от голода и истощения: ведь теперь он не мог добывать себе пищу. Тогда он отправился в храм и попросил помощи у мудреца, живущего там.
— Ты просил у Ками силы и могущества, — сказал монах. — И они ответили тебе, послав этот меч. Негоже отказываться от даров духов.
В отчаянии воин ушёл высоко в горы и блуждал там, питаясь орехами и лесными ягодами, ночуя под открытым небом. Много раз он собирался отсечь ужасную конечность, но в последний миг решимость отказывала ему. Наконец спустя полгода он снова пришёл в храм: меч вошёл в его руку полностью, как в ножны.
— Что же, — сказал мудрец, — теперь ты получил, что хотел: отныне этот меч у тебя вместо кости, он твой клинок и твой щит. Ты больше не нуждаешься в оружии.
И, выйдя за ворота храма, человек вытащил из ладони свою кость – костяной меч, а его рёбра пробили кожу, превратившись в костяной щит, и тогда воин понял, что мудрец сказал ему правду.
И заплакал.
Темноволосый умолк.
Некоторое время все четверо сидели, слушая тишину. Младший паломник время от времени подкармливал дровами огонь в камине.
— Наверное, теперь моя очередь, — у него оказался глубокий глуховатый голос.
История третья, поведанная младшим паломником. О всевидящем и неспящем.
Некий человек одержал множество побед, а поскольку был он жесток и немилосерден к врагам и пренебрежителен к союзникам, вскоре его имя стало внушать людям ужас. Более нигде не мог он чувствовать себя в безопасности, потому что друзей у него не осталось, и даже родные отреклись от него, пожелав ему смерти. Не осталось ни одного человека, которому он мог бы доверять, и никого, к кому мог бы повернуться спиной, не опасаясь удара. Однако и ему требовалось спать и есть, и ни одному смертному не удавалось ещё бодрствовать круглые сутки, не отдыхая и не теряя бдительности.
Тогда этот человек стал вырывать глаза у поверженных врагов, а затем прикладывать их к своему телу, и наутро глаза врастали в кожу. Глаз было множество: синих, чёрных, серых, разного цвета и формы, но все они были зрячи. Когда человек засыпал, глаза всё равно оставались открытыми, и в любой миг он был бы предупреждён об опасности.
Так он стал непобедимым.
— Так он стал непобедимым, — повторил Наруто, глядя в огонь. Он не щурился и не мигал, и зрачки у него были огромные. Всё беспечное веселье с его лица как мокрой тряпкой стёрли.
— Это же просто история, — как можно мягче сказал беловолосый.
— Разумеется, — Узумаки как будто очнулся, коротко взглянул на собеседника: — Похоже, мой черёд?
— Эта история приключилась со мной, и уже поэтому отличается от других историй.
Было это… не скажу когда. Давно. В то время я путешествовал по миру…
Впрочем, начнём по-другому.
Некий достойный человек…
История четвёртая, поведанная Узумаки Наруто в ночь Обона своим спутникам. О доме на перекрёстке.
Некий достойный человек, путешествуя по миру, был вынужден остановиться на ночлег в заброшенном доме. Когда солнце зашло, ему послышались странные звуки из комнат наверху.
Он поднялся по лестнице и увидел длинный коридор с двумя рядами дверей по обе стороны. Некоторые из них были заперты, другие, наоборот, широко распахнуты, третьи едва приоткрыты. Приблизившись к первой из них, человек заглянул в комнату и тут же отпрянул: он увидел поле боя и воронов, кружащих над поверженными, свивающих себе гнёзда из волос мертвецов.
Так же было и во всех прочих помещениях: в одном из них не было ничего, кроме наползающей из углов темноты, в следующем из-за створки пахнуло острым диким духом, звериным смрадом, как из огромной норы, третье было полно пепла и искр.
За пятыми дверями он увидел обычную комнату, разве что пришедшую в некоторое запустение: на полу лежали осколки разбившейся чашки, на столе кувшин, по углам разбросаны игрушки, полосатый детский мячик подкатился к самым его ногам. Тёмное пятно на белой стене привлекло его внимание, и, приглядевшись, он понял, что это отпечаток крошечной ладони — ребёнку не могло быть больше полутора лет. Чёрный, словно обведённый углём по краям.
А затем с тихим стуком опрокинулся кувшин на столе, казавшийся пустым, и его содержимое выплеснулось на пол, и остро запахло сладким вишнёвым сиропом, из тех, что дают младенцам. Но под этой сладостью проступал совсем другой привкус, и человек бросился прочь.
Он устремился к выходу, однако не смог удержаться и не взглянуть, что находится в последней комнате.
На первый взгляд она была совершенно пуста, и только после путешественник заметил кресло у окна. В кресле сидела женщина и шила. Её лица не было видно, только руки и склонённую голову с ровным пробором, а волосы у неё были настолько длинные, что устилали пол у кресла, как покрывало.
Затем женщина шевельнулась, подняла голову — и человек, не помня себя, бросился прочь, крепко зажмурившись. Он не видел её лица, и только знал, что увидеть его — страшно.
Беспомощно метался он среди запертых дверей, так, словно знал, что за ними — спасение, солнце и надёжный щит от страха. Он слышал голоса за дверями, и они были ему знакомы, но войти не получалось.
В конце концов, путешественник оказался на первом этаже дома, сам не помня, как спустился.
И услышал звук хлопнувшей двери наверху. А затем тихое: шелесть.
Шелесть.
Шелесть.
Женщина шла по коридору, спускалась по лестнице вниз, и её волосы тянулись за нею с тихим мёртвым шорохом, как высохшие до сухостоя травы.
А потом она запела.
Она пела, и хотя голос должен был заглушить все прочие звуки, путешественник всё равно продолжал слышать.
Шелесть.
Он пришёл в себя далеко от места своей ночёвки, в жаркий полдень и, как оказалось, тремя днями позже. Как он оказался там и что делал эти три дня, человек не помнил. И больше никогда не возвращался в тот лес.
Но он знал, что где-то на перекрёстке есть дом, и женщина у окна тихо напевает, пока руки её неустанно трудятся над шитьём, наглухо зашивая ворот, подол и рукава на детской рубашке.
Наруто перевёл дух и умолк.
— История хороша, — задумчиво сказал беловолосый. — Но, по-моему, она ничему не научила этого путешественника. Он по-прежнему с охотой ночует в заброшенных домах.
— Возможно, он уже давно лишился причины страха, — ровно произнёс Наруто. Итачи кольнуло беспокойство: такой голос он слышал у Узумаки нечасто.
— Разве? — глаза у паломника сверкнули, и Учиха вдруг заметил с неприятным холодком вдоль загривка, что они почти пурпурные, а вовсе не карие, как казалось раньше.
— В Конохе, — сказал Наруто равнодушно, — очень хорошие скульпторы и каменотёсы. Очень.
— А мне всегда казалось, что они слишком высокопарны, — мягко сказал темноволосый.
Напряжение утекло, как вода из треснувшей чашки, и оставшееся время все четверо просидели в тишине и молчании.
— Рассвет, — наконец тихонько сказал Итачи.
— Да, — Наруто встряхнулся. — Пора.
Всё его вчерашнее веселье куда-то исчезло, он был серьёзен и задумчив.
Следовало поторопиться: Шисуи и Обито не будут ждать долго, а после надо ещё добраться до места встречи. Саске обещал привести остальных… Итачи принялся за сборы почти с радостью.
— Можно ли мне спросить? — уже на улице вдруг подал голос темноволосый, — Итачи даже в мыслях опасался называть его по имени. — Куда именно вы направляетесь?
— У нас назначена встреча, — спокойно ответил Наруто.
— С друзьями? — с улыбкой предположил его собеседник.
— Да, — Наруто едва заметно запнулся. — С… остальными. У нас праздник. Круглая дата.
Темноволосый задумчиво кивнул.
— Что ж, доброго пути.
Уже отойдя на добрых полсотни шагов, младший паломник оглянулся, поймал взгляд Наруто:
— Я бы посоветовал вам, добрые люди, назваться в городе другими именами. Или хотя бы не представляться случайным попутчикам. Видите ли, лет сто назад в стране Огня был Хокаге с таким же именем. В этих краях его всё ещё помнят. Вряд ли в Конохе вам спустят такую вольность — я слыхал, у Тринадцатого тяжёлый нрав.
Усмехнулся насмешливо и, натянув капюшон, шагнул с тропы, мигом растворившись меж стволами.
Итачи искоса взглянул на Узумаки, сосредоточенно покусывающего сорванную травинку.
— О чём ты думаешь?
Наруто нахмурился ещё сильнее.
— Итачи, ты ведь понял, кто они?
— Конечно, — тихо отозвался Учиха.
— Я просто подумал… — задумчиво сказал Наруто, — все эти истории… костяной человек, неспящие глаза… ведь всё это было, я это видел. Что, если нет никаких духов, ёкаев, они? Что если всё это обычные люди рассказывают о нас? Не в силах вообразить, что простой человек может уметь ходить по воде и в один миг вырастить дерево на вулкане? Некоторые вещи из тех, что я видел за свою жизнь, казались невероятными даже мне, выросшему в мире шиноби. Не кажутся ли они чем-то большим остальным?
— Заставить ручей бить из камня, — пробормотал Итачи, — море — расступиться, сделать воду вином и поднять мёртвого из могилы… Я не знаю, Наруто. У меня нет ответа.
Учиха помедлил.
— Зато мы провели ночь Обона, рассказывая страшные истории у живого огня. В любом случае, получилось захватывающе. Ты был прав — это и вправду любопытный способ провести время.
Некоторое время они просто шли, неспешно удаляясь от приютившей их полянки.
— И всё же, — неожиданно прибавил Итачи, — я бы хотел, чтобы духи существовали. То есть, настоящие духи, а не… такие, как мы. Чтобы был кто-то ещё.
— Знаешь, я иногда не понимаю, что у тебя делается в голове. Там как-то по-другому всё устроено, — фыркнул Наруто. — Скажи ещё, что эту встречу подстроил злокозненный дух, чтобы поиграть и развлечься.
— Если и так, то у него странные понятия о веселье, — рассудительно заметил Итачи. — Четверо покойников собираются в ночь Обона и пугают друг друга сказками.
— Понятия не имея, с кем имеют дело, — подхватил Наруто. Умолк на миг и добавил задумчиво: — А что-то в этом есть… Злокозненный кицунэ?
— Коварный тенгу, — фыркнул Итачи, приходя в необъяснимо хорошее настроение.
Дом за их спинами беззвучно сложился вовнутрь и осел, взметнув ворох трухи.
Эпилог.
— Мне кажется, твой брат что-то подозревает.
— Ну, Хаширама не идиот. Так что не подозревает, а знает почти наверняка.
— Тебя это не волнует?
— Да нет, не слишком. Ты — моё личное дело.
— Комплимент сомнителен, Сенджу.
— Извини. Мне сложно быть серьёзным, глядя, как ты укладываешь…
— В этом нет ничего смешного!
— Конечно, нет. И смеюсь я не над тобой.
— А над кем?
— Честно? Над твоими потомками. Половина из них честно тебе подражает, принимая это за семейную моду. Проявление, хм, фамильного индивидуализма?
— Ты ещё скажи — менталитета.
— Вот-вот! Знали бы они, что эта дикая причёска нужна тебе, чтобы прятать у…
— Заткнись, Тобирама!
— Эй, ну что ты! Прекрати! По-моему, они очень миленькие! Остренькие, торчком и с кисточками…
— Прибью. И это не причёска! Это грива!
— У лисиц не бывает гривы.
— У кицунэ бывает, болван!
— Поверю на слово. Хотя на ощупь и вправду не очень похоже на волосы.
— И я их не укладываю! Грива поднимается сама, это как рефлекс…
— То есть, ты топорщишься, реагируя на опасность? Как ёж?
— Сенджу. Ещё одно слово.
— Молчу. Но хотя бы понятно, почему тебя везде изображают в таком виде. В боевом гневе ты всегда такой колючий, а не в гневе ты не бываешь… вот и выходит, что пушистым тебя мало кто видел. Э, Мадара… убери кунай, пожалуйста… кажется, ты случайно держишь его очень близко от моего горла. Очень близко.
— Сейчас он будет ещё ближе.
— …а без плаща ты выглядишь лучше. Ума не приложу, зачем ты его вообще таскаешь? Твой хво… хм. Твоя конечность очень славная.
— Не смей дёргать! Вандал!
— Там репей. Ума не приложу, откуда взялись эти слухи о тенгу.
— Это солиднее. Пусть лучше думают, что я прячу под плащом крылья и клюв.
— Хм. А откуда у тебя такая масть? Вроде, лисицы же рыжие? Значит, и твоя матушка была такая?
— Что ты прицепился? Нормальная чернобурка! И масть такая, как надо! Не хватало ещё походить на этих конопатых убожеств!
— Ладно, тебе лучше знать. Но до чего было бы забавно, если бы эти детишки узнали, что духи всё-таки существуют!
— И это, по-твоему, прекрасный способ провести время? — осторожно переспросил Итачи.
— Ну что ты опять делаешь лицо, как будто кислицы объелся? Отличная компания, подходящая, э-э-э, атмосфера, и дата, опять же, располагающая!
Итачи передёрнул плечами: против этого, пожалуй, не поспоришь. Обстановка и вправду… располагает.
С куда большим удовольствием он бы помедитировал или потренировал дыхание до рассвета, но Наруто ведь не уймётся. Так что приходилось тренировать терпение.
Чем дальше, тем сильнее Итачи начинал уважать своего младшего брата. А может, у Саске с годами просто выработался иммунитет. «Интересно, бывают ли Наруто-антитела? Или пенициллин от Узумаки-вируса?»
Итачи отвлёкся от бесполезных, хотя, безусловно, забавных мыслей. Вопреки мнению Наруто, чувство юмора у него было, но осведомлять спутника об этом он не торопился.
Что может быть глупее, чем застрять накануне Обона в лесу вдали от посёлков? Удача ещё, что они нашли хоть какое-то убежище. Уже под крышей заброшенного, но по-прежнему крепкого здания — то ли бывшей гостиницы, то ли дома лесника, бог весть как затерявшегося в этой глуши, — оказалось, что их команда была не единственными неудачниками, искавшими приюта и защиты стен в эту ночь.
Учиха, возможно, заподозрил бы в неожиданных товарищах по несчастью духов, если бы собственные глаза не сказали обратного. Узумаки, впрочем, не спешил верить — или, скорее, увлечённо продолжал играть в «ой-я-боюсь-можно-влезу-к-вам-на-плечи».
Компания и в самом деле оказалась колоритной: высокий, как каланча, белобрысый тип с недобрым рысьим прищуром и второй, ещё выше, с длинными, как не у всякой женщины, тёмными волосами, свёрнутыми в пучок, оба закутаны в плащи едва ли не по самые глаза. В ответ на осторожные вопросы беловолосый неохотно сообщил, что они с братом паломники, путешествующие от храма к храму в исполнение обета — причём таким тоном, что расспрашивать дальше совершенно расхотелось. Хороши паломнички, встретишься на тёмной дороге — уцелела бы голова на плечах.
Последние полчаса Наруто, извёдшись от скуки, кружил по дому: огонь был разведён, плащи пристроены на просушку, и даже незатейливый ужин съеден. Итачи начал уже испытывать серьёзные опасения: по опыту он знал, что скука будила в Наруто небывалое творческое вдохновение и чрезвычайно стимулировала умственную деятельность, — вернее, то, что Учиха про себя называл «безумственной деятельностью». Какаши когда-то предпочитал выражаться проще: «шило не только в заднице — этот парень похож игольную подушечку для шил». Исходя из того же обширного опыта, ничем хорошим обычно такое настроение Наруто не заканчивалось.
— Хорошо, — мрачно сказал Учиха. — Вот тебе страшная история: Узумаки Наруто становится Хокаге. — Итачи выдержал драмаческую паузу, — Всё.
— Ха-ха, как смешно. Кажется, чувство юмора у вас не входит в перечень семейных талантов, — буркнул Узумаки, но притих.
Итачи невольно вспомнил красочный рассказ Саске о том, чем ознаменовалось это выдающееся в истории Конохи событие.
Свои обещания Хокаге привык выполнять.
Сказал — будет вам мир, и нате вам мир.
Правда, отказ от привычек давался Конохе нелегко. Если раньше каждого подозрительного типа можно было сцапать на подходе в деревню, расспросить подробно, а то и в хлебало двинуть с целью налаживания контакта и взаимопонимания, то теперь ни-ни. И ведь никто никогда не жаловался!
Даже послы других деревень. Ну, в морду сунули, пырнули кунаем, выдрали пару клоков кожи. Свои же люди. В другой раз сами с посольством к соседям пойдут. А теперь — только вежливо и на «Вы». И бумаги, бумаги, горы бумаг. Пока всё проверишь, путник, желающий посетить славную деревню Коноху, весь измается.
А куда деваться, если Хокаге слово дал? «Мир вам, люди, а кому не мир, тому в зубы!»
Да, определённо, Кьюдайме был мастером на такие вот крылатые фразы и тонкие афоризмы, мигом растаскивавшиеся на цитаты всей страной Огня. О верности Каге данному слову было известно далеко за её пределами, поэтому «люди», включая правителей пяти стран-соседей, взвыли, но согласились, что таки да, мир.
Итачи вздохнул, отвлекаясь от воспоминаний, рассеянно потёр переносицу.
— Учиха, ну что ты куксишься? Я, между прочим, слыхал, что вы все сами не то тенгу, не то вовсе полушинигами. — Узумаки надоело сидеть тихо.
— Что-о?
— Ну ходили слухи, что Нидайме Учиху Мадару не зря ублюдком звал — то ли его мать пригуляла, то ли отец законной жене подарочек с миссии приволок. Да что ты так смотришь, я в летописях читал. Мне Саске свитки давал. Развлечёшь народ, заодно обновишь в памяти семейный фольклор…
— Ладно, — перебивая, неохотно сказал Учиха. Лучше уступить в малом. — Пускай будут истории.
«Возможно, это не самый худший вариант».
Наруто просиял. Метнувшись в угол к вещам и обратно, мигом притащил какую-то странную конструкцию, в которой Итачи с неприятным ёканьем в селезёнке опознал моток боевой лески, с прикреплёнными через равные промежутки поделками: неряшливый цветок с разлохмаченными «лепестками», вырезанный из плотной бумаги, фигурки каких-то животных (Учиха мгновенно запутался в количестве и предназначении конечностей), кривовато свёрнутые из всё той же бумаги самодельные фонарики… На одном из фонариков Итачи разглядел иероглиф взрывной печати и тихонько застонал сквозь зубы.
— Это праздничная гирлянда! — воодушевлённо вещал Узумаки. — Я пытаюсь создать нам нужное настроение, всё-таки Обон, а значит, без фонарей и гирлянды никак нельзя!
«В лесу восемь птиц, но взору доступны семь. Несовершенен ли взор смотрящего, крылатые ли вестники коварны? Так не увидеть собственной смерти привыкшему прозревать будущее, — привычная формула успокоения, подхваченная у родичей-Хьюга и не раз спасавшая Итачи во время собраний у Пэйна, на этот раз не приносила облегчения. — Саске, я хочу домой!»
— Итачи! Эй, чего ты там бубнишь?
— …так не увидеть мне больше моей боевой лески… Тьфу.
— И пыхтишь!
— Я дышу! — повысил голос Учиха. — В такт словам. Это упражнение для поддержания равновесия духа и разума.
— Лучше помоги-ка мне прикрепить эту штуку!
«Но иногда судьбе следует покориться».
Итачи встал, взял свободный конец «гирлянды» и покорно отправился в противоположный угол.
Паломники, всё это время безмолвно просидевшие в углу, наблюдая за вознёй шиноби, и едва ли проронившие дюжину слов на двоих, закопошились.
— Если позволите, мы охотно присоединимся, — сказал беловолосый. — Я знаю немало легенд.
— Только одно условие, — вдруг сказал Итачи, — истории должны быть правдивыми.
Наруто недоумённо захлопал глазами, но кивнул. Паломник только пожал плечами, глаза у него блеснули насмешливо и остро.
— Полагаю, вы желаете рассказывать первым?
Итачи быстро согласился, и Наруто обиженно закрыл рот. Но уже спустя мгновение взгляд у него снова стал мальчишеский и азартный, он придвинулся ближе к огню и кивнул Учихе.
Тот на миг прикрыл глаза — и начал, чуть хрипловато и в растяжку, как настоящий сказитель.
История первая, рассказанная Учихой Итачи в ночь Обона у очага. О ревнивом муже.
Некогда жил человек, и была у него жена, прекрасная, как луна, с лицом округлым, подобно дынному семечку, нежная, как цветок сливы. Муж ревновал её, хотя госпожа была ему верна.
Как-то раз дела заставили его отправиться в соседнюю провинцию, и в пути случилось так, что этот почтенный господин был вынужден остановиться на ночлег вдали от населённых мест. Ночью послышались ему некие звуки, и даже человек отважный поостерёгся бы выйти за круг света от костра, и никто не осудил бы его. Но путешественник был не из малодушных и, взяв с собой факел, отправился взглянуть, что происходит.
Вскоре вышел он на поляну и увидел, что могучее старое дерево обрушилось, вероятно, под весом кроны и возраста, придавив к земле существо, похожее на человека, однако с вороньей головой на плечах, в дорогой и богатой одежде. Путешественник тотчас же опознал в нём духа. Дух также увидел человека и начал умолять освободить его, взамен обещая всяческие милости: богатство и удачу его дому, плодородие и обильность его стадам и землям, защиту и покровительство его близким. Человек же окончательно уверился, что самому духу не выбраться, и осмелел.
— Не нужны мне ни богатство, ни удача, ни счастье: всего этого у меня и так с избытком, и всё это я могу добыть и сам, без помощи духов. Но есть у меня главное сокровище, моя жена, прекрасная, как цветок. Мне невыносима мысль, что кто-то смотрит на её лицо, видит её улыбку. Сделай так, чтобы только мне принадлежала её красота!
— Как скажешь, — покорно согласился дух. — Обещаю, не пройдёт и трёх дней, как ты получишь желаемое!
Тогда человек освободил духа.
Спустя три дня в городе, куда он пришёл, его ждало письмо и драгоценная шкатулка сандалового дерева.
В письме было написано: «Отныне никто не поднимет на меня взора, кроме тебя, супруг».
В шкатулке на белоснежном шёлке, пропахшем благовониями и сладковатой медью, лежало срезанное острым ножом лицо его жены.
***
Итачи умолк и перевёл дух. Наруто таращился на него круглыми синими глазищами, старший паломник прятался в тени, беловолосый задумчиво потирал подбородок ладонью.
Темноволосый тронул пальцами прядь у виска, задумчиво склонил голову:
— Жестокая сказка… Что же, теперь мой черёд.
История вторая, рассказанная старшим паломником. О мече и костяном человеке.
Некогда одному воину посчастливилось заполучить меч известного мастера. Радость его была так велика, что он не расставался с мечом ни днём, ни ночью. Едва только выпадала свободная минута, воин тут же принимался тренироваться со своим сокровищем: ведь меч должен быть продолжением руки своего владельца.
И вот как-то утром воин проснулся и увидел, что меч начал врастать рукоятью ему в ладонь. Спросонок человеку показалось, что он просто уснул с клинком в руке, но не сумел разжать пальцев.
И постепенно жизнь воина стала превращаться в настоящее мучение: люди убегали в ужасе, едва увидев его увечье, в город его не пустили, прогнав от стен градом стрел и камней. Он прятал меч, обматывая лезвие бинтами, и каждый день с отчаянием смотрел, как тот врастает всё глубже. Рукоять вошла в плоть полностью, и пальцы окончательно перестали слушаться его, а затем начало погружаться лезвие, и теперь по клинку днём и ночью струилась алой шёлковой ниткой кровь. С каждым днём меч врастал всё глубже, сокрушая кости и вспарывая мышцы и сухожилия.
В конце концов воин понял, что вскоре умрёт от голода и истощения: ведь теперь он не мог добывать себе пищу. Тогда он отправился в храм и попросил помощи у мудреца, живущего там.
— Ты просил у Ками силы и могущества, — сказал монах. — И они ответили тебе, послав этот меч. Негоже отказываться от даров духов.
В отчаянии воин ушёл высоко в горы и блуждал там, питаясь орехами и лесными ягодами, ночуя под открытым небом. Много раз он собирался отсечь ужасную конечность, но в последний миг решимость отказывала ему. Наконец спустя полгода он снова пришёл в храм: меч вошёл в его руку полностью, как в ножны.
— Что же, — сказал мудрец, — теперь ты получил, что хотел: отныне этот меч у тебя вместо кости, он твой клинок и твой щит. Ты больше не нуждаешься в оружии.
И, выйдя за ворота храма, человек вытащил из ладони свою кость – костяной меч, а его рёбра пробили кожу, превратившись в костяной щит, и тогда воин понял, что мудрец сказал ему правду.
И заплакал.
***
Темноволосый умолк.
Некоторое время все четверо сидели, слушая тишину. Младший паломник время от времени подкармливал дровами огонь в камине.
— Наверное, теперь моя очередь, — у него оказался глубокий глуховатый голос.
История третья, поведанная младшим паломником. О всевидящем и неспящем.
Некий человек одержал множество побед, а поскольку был он жесток и немилосерден к врагам и пренебрежителен к союзникам, вскоре его имя стало внушать людям ужас. Более нигде не мог он чувствовать себя в безопасности, потому что друзей у него не осталось, и даже родные отреклись от него, пожелав ему смерти. Не осталось ни одного человека, которому он мог бы доверять, и никого, к кому мог бы повернуться спиной, не опасаясь удара. Однако и ему требовалось спать и есть, и ни одному смертному не удавалось ещё бодрствовать круглые сутки, не отдыхая и не теряя бдительности.
Тогда этот человек стал вырывать глаза у поверженных врагов, а затем прикладывать их к своему телу, и наутро глаза врастали в кожу. Глаз было множество: синих, чёрных, серых, разного цвета и формы, но все они были зрячи. Когда человек засыпал, глаза всё равно оставались открытыми, и в любой миг он был бы предупреждён об опасности.
Так он стал непобедимым.
***
— Так он стал непобедимым, — повторил Наруто, глядя в огонь. Он не щурился и не мигал, и зрачки у него были огромные. Всё беспечное веселье с его лица как мокрой тряпкой стёрли.
— Это же просто история, — как можно мягче сказал беловолосый.
— Разумеется, — Узумаки как будто очнулся, коротко взглянул на собеседника: — Похоже, мой черёд?
— Эта история приключилась со мной, и уже поэтому отличается от других историй.
Было это… не скажу когда. Давно. В то время я путешествовал по миру…
Впрочем, начнём по-другому.
Некий достойный человек…
История четвёртая, поведанная Узумаки Наруто в ночь Обона своим спутникам. О доме на перекрёстке.
Некий достойный человек, путешествуя по миру, был вынужден остановиться на ночлег в заброшенном доме. Когда солнце зашло, ему послышались странные звуки из комнат наверху.
Он поднялся по лестнице и увидел длинный коридор с двумя рядами дверей по обе стороны. Некоторые из них были заперты, другие, наоборот, широко распахнуты, третьи едва приоткрыты. Приблизившись к первой из них, человек заглянул в комнату и тут же отпрянул: он увидел поле боя и воронов, кружащих над поверженными, свивающих себе гнёзда из волос мертвецов.
Так же было и во всех прочих помещениях: в одном из них не было ничего, кроме наползающей из углов темноты, в следующем из-за створки пахнуло острым диким духом, звериным смрадом, как из огромной норы, третье было полно пепла и искр.
За пятыми дверями он увидел обычную комнату, разве что пришедшую в некоторое запустение: на полу лежали осколки разбившейся чашки, на столе кувшин, по углам разбросаны игрушки, полосатый детский мячик подкатился к самым его ногам. Тёмное пятно на белой стене привлекло его внимание, и, приглядевшись, он понял, что это отпечаток крошечной ладони — ребёнку не могло быть больше полутора лет. Чёрный, словно обведённый углём по краям.
А затем с тихим стуком опрокинулся кувшин на столе, казавшийся пустым, и его содержимое выплеснулось на пол, и остро запахло сладким вишнёвым сиропом, из тех, что дают младенцам. Но под этой сладостью проступал совсем другой привкус, и человек бросился прочь.
Он устремился к выходу, однако не смог удержаться и не взглянуть, что находится в последней комнате.
На первый взгляд она была совершенно пуста, и только после путешественник заметил кресло у окна. В кресле сидела женщина и шила. Её лица не было видно, только руки и склонённую голову с ровным пробором, а волосы у неё были настолько длинные, что устилали пол у кресла, как покрывало.
Затем женщина шевельнулась, подняла голову — и человек, не помня себя, бросился прочь, крепко зажмурившись. Он не видел её лица, и только знал, что увидеть его — страшно.
Беспомощно метался он среди запертых дверей, так, словно знал, что за ними — спасение, солнце и надёжный щит от страха. Он слышал голоса за дверями, и они были ему знакомы, но войти не получалось.
В конце концов, путешественник оказался на первом этаже дома, сам не помня, как спустился.
И услышал звук хлопнувшей двери наверху. А затем тихое: шелесть.
Шелесть.
Шелесть.
Женщина шла по коридору, спускалась по лестнице вниз, и её волосы тянулись за нею с тихим мёртвым шорохом, как высохшие до сухостоя травы.
А потом она запела.
Она пела, и хотя голос должен был заглушить все прочие звуки, путешественник всё равно продолжал слышать.
Шелесть.
Он пришёл в себя далеко от места своей ночёвки, в жаркий полдень и, как оказалось, тремя днями позже. Как он оказался там и что делал эти три дня, человек не помнил. И больше никогда не возвращался в тот лес.
Но он знал, что где-то на перекрёстке есть дом, и женщина у окна тихо напевает, пока руки её неустанно трудятся над шитьём, наглухо зашивая ворот, подол и рукава на детской рубашке.
***
Наруто перевёл дух и умолк.
— История хороша, — задумчиво сказал беловолосый. — Но, по-моему, она ничему не научила этого путешественника. Он по-прежнему с охотой ночует в заброшенных домах.
— Возможно, он уже давно лишился причины страха, — ровно произнёс Наруто. Итачи кольнуло беспокойство: такой голос он слышал у Узумаки нечасто.
— Разве? — глаза у паломника сверкнули, и Учиха вдруг заметил с неприятным холодком вдоль загривка, что они почти пурпурные, а вовсе не карие, как казалось раньше.
— В Конохе, — сказал Наруто равнодушно, — очень хорошие скульпторы и каменотёсы. Очень.
— А мне всегда казалось, что они слишком высокопарны, — мягко сказал темноволосый.
Напряжение утекло, как вода из треснувшей чашки, и оставшееся время все четверо просидели в тишине и молчании.
— Рассвет, — наконец тихонько сказал Итачи.
— Да, — Наруто встряхнулся. — Пора.
Всё его вчерашнее веселье куда-то исчезло, он был серьёзен и задумчив.
Следовало поторопиться: Шисуи и Обито не будут ждать долго, а после надо ещё добраться до места встречи. Саске обещал привести остальных… Итачи принялся за сборы почти с радостью.
— Можно ли мне спросить? — уже на улице вдруг подал голос темноволосый, — Итачи даже в мыслях опасался называть его по имени. — Куда именно вы направляетесь?
— У нас назначена встреча, — спокойно ответил Наруто.
— С друзьями? — с улыбкой предположил его собеседник.
— Да, — Наруто едва заметно запнулся. — С… остальными. У нас праздник. Круглая дата.
Темноволосый задумчиво кивнул.
— Что ж, доброго пути.
Уже отойдя на добрых полсотни шагов, младший паломник оглянулся, поймал взгляд Наруто:
— Я бы посоветовал вам, добрые люди, назваться в городе другими именами. Или хотя бы не представляться случайным попутчикам. Видите ли, лет сто назад в стране Огня был Хокаге с таким же именем. В этих краях его всё ещё помнят. Вряд ли в Конохе вам спустят такую вольность — я слыхал, у Тринадцатого тяжёлый нрав.
Усмехнулся насмешливо и, натянув капюшон, шагнул с тропы, мигом растворившись меж стволами.
Итачи искоса взглянул на Узумаки, сосредоточенно покусывающего сорванную травинку.
— О чём ты думаешь?
Наруто нахмурился ещё сильнее.
— Итачи, ты ведь понял, кто они?
— Конечно, — тихо отозвался Учиха.
— Я просто подумал… — задумчиво сказал Наруто, — все эти истории… костяной человек, неспящие глаза… ведь всё это было, я это видел. Что, если нет никаких духов, ёкаев, они? Что если всё это обычные люди рассказывают о нас? Не в силах вообразить, что простой человек может уметь ходить по воде и в один миг вырастить дерево на вулкане? Некоторые вещи из тех, что я видел за свою жизнь, казались невероятными даже мне, выросшему в мире шиноби. Не кажутся ли они чем-то большим остальным?
— Заставить ручей бить из камня, — пробормотал Итачи, — море — расступиться, сделать воду вином и поднять мёртвого из могилы… Я не знаю, Наруто. У меня нет ответа.
Учиха помедлил.
— Зато мы провели ночь Обона, рассказывая страшные истории у живого огня. В любом случае, получилось захватывающе. Ты был прав — это и вправду любопытный способ провести время.
Некоторое время они просто шли, неспешно удаляясь от приютившей их полянки.
— И всё же, — неожиданно прибавил Итачи, — я бы хотел, чтобы духи существовали. То есть, настоящие духи, а не… такие, как мы. Чтобы был кто-то ещё.
— Знаешь, я иногда не понимаю, что у тебя делается в голове. Там как-то по-другому всё устроено, — фыркнул Наруто. — Скажи ещё, что эту встречу подстроил злокозненный дух, чтобы поиграть и развлечься.
— Если и так, то у него странные понятия о веселье, — рассудительно заметил Итачи. — Четверо покойников собираются в ночь Обона и пугают друг друга сказками.
— Понятия не имея, с кем имеют дело, — подхватил Наруто. Умолк на миг и добавил задумчиво: — А что-то в этом есть… Злокозненный кицунэ?
— Коварный тенгу, — фыркнул Итачи, приходя в необъяснимо хорошее настроение.
Дом за их спинами беззвучно сложился вовнутрь и осел, взметнув ворох трухи.
Эпилог.
— Мне кажется, твой брат что-то подозревает.
— Ну, Хаширама не идиот. Так что не подозревает, а знает почти наверняка.
— Тебя это не волнует?
— Да нет, не слишком. Ты — моё личное дело.
— Комплимент сомнителен, Сенджу.
— Извини. Мне сложно быть серьёзным, глядя, как ты укладываешь…
— В этом нет ничего смешного!
— Конечно, нет. И смеюсь я не над тобой.
— А над кем?
— Честно? Над твоими потомками. Половина из них честно тебе подражает, принимая это за семейную моду. Проявление, хм, фамильного индивидуализма?
— Ты ещё скажи — менталитета.
— Вот-вот! Знали бы они, что эта дикая причёска нужна тебе, чтобы прятать у…
— Заткнись, Тобирама!
— Эй, ну что ты! Прекрати! По-моему, они очень миленькие! Остренькие, торчком и с кисточками…
— Прибью. И это не причёска! Это грива!
— У лисиц не бывает гривы.
— У кицунэ бывает, болван!
— Поверю на слово. Хотя на ощупь и вправду не очень похоже на волосы.
— И я их не укладываю! Грива поднимается сама, это как рефлекс…
— То есть, ты топорщишься, реагируя на опасность? Как ёж?
— Сенджу. Ещё одно слово.
— Молчу. Но хотя бы понятно, почему тебя везде изображают в таком виде. В боевом гневе ты всегда такой колючий, а не в гневе ты не бываешь… вот и выходит, что пушистым тебя мало кто видел. Э, Мадара… убери кунай, пожалуйста… кажется, ты случайно держишь его очень близко от моего горла. Очень близко.
— Сейчас он будет ещё ближе.
— …а без плаща ты выглядишь лучше. Ума не приложу, зачем ты его вообще таскаешь? Твой хво… хм. Твоя конечность очень славная.
— Не смей дёргать! Вандал!
— Там репей. Ума не приложу, откуда взялись эти слухи о тенгу.
— Это солиднее. Пусть лучше думают, что я прячу под плащом крылья и клюв.
— Хм. А откуда у тебя такая масть? Вроде, лисицы же рыжие? Значит, и твоя матушка была такая?
— Что ты прицепился? Нормальная чернобурка! И масть такая, как надо! Не хватало ещё походить на этих конопатых убожеств!
— Ладно, тебе лучше знать. Но до чего было бы забавно, если бы эти детишки узнали, что духи всё-таки существуют!